Париж, 12 ноября 2015 г.
Дамы и господа, уважаемые коллеги!
Россия и Франция – это именно те две страны, где была выстрадана, рождена и во многом разработана идея «Большой Европы». И генерал де Голль вложил в неё в 60-е годы прошлого века не меньше политического капитала, энергии и страсти, чем Михаил Горбачёв четверть века спустя.
Нелишне вспомнить, что именно здесь, в Париже 21 ноября 1990 г. была подписана Хартия для Новой Европы, которая, казалось бы, создала необходимые предпосылки для успешного строительства «Большой Европы», на что все мы возлагали такие большие надежды.
Сегодня, к сожалению, приходится больше говорить не о строительстве, а о закате проекта «Большой Европы». Так что же произошло? Неужели наши мечты так легко разбились, столкнувшись с украинским кризисом?
Чтобы ответить на этот вопрос, а главное наметить планы на будущее, нам необходимо беспристрастно проанализировать путь, который мы вместе прошли после окончания «холодной войны».
Истоки нынешнего кризиса проекта «Большой Европы», как мне представляется, нужно искать в принципиальных расхождениях представлений о том, как должна строиться эта «Большая Европа». Эти расхождения возникли не в 2014 году, и даже не в 2000 году, когда в Кремль пришел Владимир Путин. Они существовали и раньше. Но на протяжении долгого времени все мы – на Западе и на Востоке – эти расхождения пытались как-то смягчить, преуменьшить, закамуфлировать или вообще игнорировать. Вероятно, наше общее нежелание трезво взглянуть на вещи в итоге и привело к нынешнему состоянию дел.
Для Запада строительство «Большой Европы» всегда предполагало главным образом линейное расширение существующих западных институтов на Восток. Поэтому переговоры о сотрудничестве между Россией и Евросоюзом сводились не столько к стремлению найти разумный компромисс интересов, сколько к попыткам убедить российских партнёров принять европейские «правила игры». При этом кажущаяся лёгкость, с которой Европейский союз смог поглотить ряд стран Центральной и Юго-Восточной Европы, породила иллюзии о высочайшей эффективности и даже непогрешимости брюссельских институтов, механизмов и процедур. Россию призывали играть по европейским правилам, исходя из того, что эти правила заведомо лучше любой другой альтернативы, что для Москвы – это единственно правильный и единственно возможный вариант модернизации.
С точки зрения российского руководства «Большая Европа» должна была возникнуть в процессе равноправных переговоров между Востоком и Западом, как продукт взаимных уступок и как результат поиска баланса интересов обеих сторон. Предполагалось, что не только Россия должна «притираться» к Европе – идя на трудные и часто непопулярные реформы, меняя устоявшиеся стандарты и привычный уклад жизни. Но и Европа должна точно так же «притираться» к России, делая для этого всё необходимое, пусть и не всегда лёгкие встречные шаги. В этом встречном движении и взаимном обогащении и виделся главный смысл проекта «Большой Европы».
Разумеется, два столь различных подхода неизбежно порождали сложности, вели к взаимным разочарованиям и нередко блокировали даже самые перспективные направления российско-европейского сотрудничества. Пожалуй, самый яркий пример – многолетние и, к сожалению, по большей части бесплодные попытки России и Европейского союза договориться по энергетическим вопросам.
Можно ли на основании всего вышесказанного делать вывод о том, что кризис в отношениях между Европой и Россией продемонстрировал наличие «разрыва в ценностях» между ними, как это утверждают некоторые аналитики? Я бы воздержался от такого заключения. Уже по той причине, что в Европе и в России как в очень сложных социальных организмах соседствуют самые разные ценности, и вопрос о том, что же всё-таки представляют собой европейские или российские ценности продолжает активно дискутироваться.
Наверное, всё-таки правильнее было бы говорить о разрыве в ожиданиях со стороны политических, экономических и даже интеллектуальных элит на Западе и на Востоке Европы. Эти элиты оказались не готовы к совместному строительству общего будущего, не продемонстрировали ни стратегического видения, ни политической энергии, необходимых для реализации столь масштабного проекта. Если бы Европа и Россия действительно дорожили этим проектами, разве они допустили бы этого безумного состязания в санкциях и контрсанкциях? Разве они допустили бы украинский кризис? А сегодня история предъявляет всем нам свой счёт за политическую близорукость и самонадеянность. Счёт, который придётся оплачивать ещё долгие и долгие годы.
Теперь обратимся ко второму вопросу: «Что делать?». Нужно ли списать в архив идеи «единого европейского пространства», «общеевропейского дома» и «Большой Европы»? В политике любые категоричные суждения рискованны, и окончательный приговор надеждам на грядущее европейское единство выносить ещё рано. Но если согласиться с логикой вызревания нынешнего кризиса, обозначенной выше, то нельзя не заключить, что строительство «Большой Европы» в обозримом будущем представляется практически безнадёжным делом. Ни Россия, ни Европа в силу различных причин к этому попросту не готовы.
Значительно более вероятным выглядит сценарий ускоренной консолидации двух геополитических блоков – Евро-Атлантики и Евразии. Собственно говоря, этот процесс уже идёт и на Западе, и на Востоке. С одной стороны, активно укрепляются механизмы и институты трансатлантического партнёрства, причём не только политические и стратегические, но и экономические, финансовые и пр. С другой стороны, набирает темп строительство новых многосторонних институтов в евразийском пространстве, на новый уровень выходит двустороннее российско-китайское взаимодействие.
Можно спорить о том, хорошо это или плохо, можно указывать на многочисленные потенциальные издержки нового континентального раскола. Но есть все основания считать наметившиеся в последние годы тенденции устойчивыми и долгосрочными, независимо от возможного исхода украинского кризиса. И если это так, то задача политиков и дипломатов состоит в том, чтобы не допустить жёсткого противостояния Евро-Атлантики и Евразии, обеспечить их конструктивное взаимодействие, а в идеале – создать предпосылки для их воссоединения в какой-то отдаленной перспективе.
Да, украинский кризис обозначил определённый рубеж в отношениях между Россией и Европой. Они уже не смогут быть и не будут такими, какими были до этого кризиса. Мы вступаем в новый – вероятно, достаточно продолжительный – этап российско-европейских отношений, когда обе стороны должны будут освободиться от груза иллюзий и фантазий недавнего прошлого, отбросить эмоции и взаимные обиды, и начать трезво реалистически оценивать возможности сотрудничества в будущем. А такие возможности, разумеется, имеются.
На данном этапе, как представляется, нужно сосредоточиться не на строительстве какой-то новой грандиозной конструкции «Большой Европы» – на это у нас пока нет ни политических ресурсов, ни взаимного понимания и доверия. Да и других срочных проблем на Востоке и Западе нашего континента накопилось слишком много.
Более продуктивным было бы выстраивание сотрудничества вокруг конкретных проблем, где наши интересы объективно совпадают. Причём такое сотрудничество могло бы быть ориентировано не на создание новых громоздких структур, которых мы и так насоздавали немало, но на продвижение гибких и демократичных общеевропейских режимов в отдельных сферах.
Перечислю лишь некоторые, крайне актуальные, на мой взгляд, направления такого сотрудничества. Борьба с международным терроризмом и профилактика политического экстремизма. Управление миграционными потоками и решение проблем беженцев. Сохранение и расширение общеевропейского пространства в сфере образования, науки и инноваций. Решение экологических проблем и согласования позиций по изменениям климата. Стандартизация и объединение транспортно-логистической инфраструктуры на Западе и Востоке Европы. Содействие снятию барьеров и бюрократических препятствий экономическому сотрудничеству.
Кому-то эти задачи могут показаться слишком приземлёнными. Но их решение – единственная возможность заложить новые основы для общеевропейского дома в будущем. Слишком долго мы пытались строить этот дом с крыши, а не с фундамента, с общих политических деклараций, а не с конкретных дел. Это не привело к успеху даже в период относительной стабильности в Европе, это тем более не приведёт к успеху в период наступившей турбулентности. Наша общая задача – пройти этот опасный период с наименьшими потерями.
И здесь, на мой взгляд, Россия и Франция могли бы сыграть очень важную роль. Отношения между Москвой и Парижем всегда были своего рода осью европейской политики, а сегодня их функция могла бы состоять ещё и в том, чтобы предотвратить новый раскол нашего континента.
