2018 год: перспективные тенденции политики

Россия сосредоточена на выстраивании равновесной конструкции своего международного позиционирования в полном согласии с требованиями полицентричного миропорядка. С упрёками относительно реактивности внешней политики России — а на Украине и в Сирии Москве действительно пришлось реагировать на инициативную политику Запада — трудно согласиться. На Украине нас не удалось втянуть в нечто вязкое и катастрофичное по образцу войны СССР в Афганистане — сложившаяся ситуация вполне управляема. В Сирии Россия предотвратила коллапс региона, что имело бы далеко идущие последствия для окружающих, прежде всего Европы и самой России. В пользу этого говорит тот факт, что летом 2015 года, т.е. полтора года спустя после начала бомбардировок антиигиловской коалиции, западные партнеры, призывая Москву отказаться от «поддержки Б. Асада», предрекали «падение Дамаска под напором ИГ» уже в октябре. Трудно сказать, что они собирались делать дальше — приручать/одомашнивать террористов с помощью своих региональных друзей и союзников?

Сейчас, когда вопросы развития вышли на первый план для всех стран и прежде всего западных, в мире было бы меньше проблем и не слишком тесно, если бы все сосредоточились на собственных делах. В целом ситуация будет продолжать требовать от российской внешней политики управления несколькими кризисами одновременно и творческой многовекторной сетевой дипломатии, поддержанных укреплением и развитием комплексного потенциала противодействия внешним вызовам, включая «умное» проецирование силы и соблюдение принципов умеренности.

Россия сосредоточена на выстраивании равновесной конструкции своего международного позиционирования в полном согласии с требованиями полицентричного миропорядка. С упрёками относительно реактивности внешней политики России — а на Украине и в Сирии Москве действительно пришлось реагировать на инициативную политику Запада — трудно согласиться. На Украине нас не удалось втянуть в нечто вязкое и катастрофичное по образцу войны СССР в Афганистане — сложившаяся ситуация вполне управляема. В Сирии Россия предотвратила коллапс региона, что имело бы далеко идущие последствия для окружающих, прежде всего Европы и самой России. В пользу этого говорит тот факт, что летом 2015 года, т.е. полтора года спустя после начала бомбардировок антиигиловской коалиции, западные партнеры, призывая Москву отказаться от «поддержки Б. Асада», предрекали «падение Дамаска под напором ИГ» уже в октябре. Трудно сказать, что они собирались делать дальше — приручать/одомашнивать террористов с помощью своих региональных друзей и союзников?

Александр Крамаренко:
Итоги 2017 года и внешние вызовы России в Евро-Атлантике

Сейчас, когда вопросы развития вышли на первый план для всех стран и прежде всего западных, в мире было бы меньше проблем и не слишком тесно, если бы все сосредоточились на собственных делах. В целом ситуация будет продолжать требовать от российской внешней политики управления несколькими кризисами одновременно и творческой многовекторной сетевой дипломатии, поддержанных укреплением и развитием комплексного потенциала противодействия внешним вызовам, включая «умное» проецирование силы и соблюдение принципов умеренности.

Ключевым рамсфельдовским «известным неизвестным» на обозримую перспективу остаётся трансформация Запада в его обеих атлантических составляющих. Россия из фактора неопределённости международной ситуации превращается в предсказуемую и постоянную величину. Для Запада же речь идёт о вызове, сопоставимом с тем, который был связан с «массовым политическим пробуждением» (Зб. Бжезинский) кануна Первой мировой войны. Чтобы ответить на него, потребовались две мировые войны. Противоречия того уровня глобализации и сопряжённая с ними угроза потери элитами контроля над ситуацией в собственных странах разрешались войной. Сейчас война исключается, и в этом огромное преимущество нашего времени. Как представляется, было бы ошибочным увязывать императив возросшей взаимозависимости государств и потребность в коллективных решениях мировых проблем с судьбой нынешнего этапа глобализации, прежде всего торгово-экономической и валютно-финансовой. Сто лет назад А.Ф. Керенский, выступая перед войсками, отправлявшимися на фронт, апеллировал, по сути, к тем же постулатам глобализации, управлять которой не смогли правительства европейских стран (да и задачи такой не ставилось, как, впрочем, и сейчас). Известно, чем это закончилось для Временного правительства, России, Европы и всего мира.

О. Шпенглер, пытаясь обосновать право Германии на наследование мировой гегемонии, фактически вскрыл природу упадка западной цивилизации. Сейчас легко судить о том, почему такое наследование не состоялось. Главное, что сама позиция гегемона упраздняется в современных международных отношениях. В пользу этого свидетельствует и опыт «европейского концерта» ХIХ века. Поэтому речь не идёт о неком дележе американского наследства, скорее об эмансипации международных отношений, что отнюдь не означает хаоса (почему не Броуновское движение?), поскольку «правила игры» в форме международного права сохраняются: будучи заложены в Уставе ООН, они не нуждаются в присмотре со стороны «гегемона». Зб.Бжезинский был прав, когда 10 лет назад писал о необходимости формирования «общего видения нашей исторической эпохи». Похоже, что время для этого пришло сейчас, когда у всех достаточно опыта, а иллюзии двадцатипятилетней давности разрушены, включая и ту, что Россия «вступит в Запад» (как вступали в колхоз). Продолжать отрицать окружающую реальность становится всё более трудным делом и отдаёт откровенным фанатизмом.

Никто не настаивает на новом «концерте держав». Просто он уже существует, будь то «пятёрка» постоянных членов СБ ООН, «двадцатка», БРИКС, различные региональные форматы. Последние свидетельствуют о регионализации глобальной политики и спросе на региональные решения региональных проблем. Коренной порок современной глобализации состоит в том, что электорат будет продолжать требовать решения насущных проблем своих стран от собственной власти и элит. Как показывает «Брексит» (а для «последнего суверена» в лице США иных вариантов никогда не существовало), решения придется принимать на национальном уровне. В общем комплексе международных отношений возрастёт значение межгосударственных связей, хотя у гражданского общества есть все возможности сохранить завоёванные в последние десятилетия позиции важного фактора формирования международного общественного мнения по общим для мирового сообщества проблемам.

Определённым позитивным моментом в отношениях Запада с Россией стало понимание, по крайней мере на уровне экспертного сообщества (Р. Саква, Д. Тренин, М. Зыгарь и др.) того, что у Запада проблема не с президентом В.В. Путиным, а с Россией, и что российский лидер в той мере, в которой он там не нравится, прежде всего является продуктом западной политики в отношении России. Это уже неплохо для начала, закладывает основу для нормализации в перспективе и российско-американских отношений. Пока же, как это показывает сирийский кризис, обеим сторонам остается действовать на свой страх и риск, пока они «не соскучатся друг по другу», но при том понимании, что для каждой стороны приоритетные задачи — внутренние. Главной гарантией от скатывания к прямой конфронтации остаются взаимоуважительные отношения на уровне лидеров.

Александр Бартош:
Гибридизация НАТО

Можно сойтись на том, что, как и предсказывал А.де Токвиль, ХХ век был веком как Америки, так и России. Теперь обеим странам было бы неплохо «нормализоваться», обрести статус в ряду других ведущих держав. Генри Киссинджер в своей книге «Дипломатия» (1994 г.), то есть до решения о расширении НАТО, предполагал, что в мире расширится круг ведущих держав и США могут рассчитывать в лучшем случае на место «первого среди равных». Стоило ли ломать столько дров и терять 25 лет, чтобы выйти на тот же результат?

Россия не может выступать в охранительной роли по отношению к глобализации (для этого есть другие, те, кто больше от неё выиграл). Во-первых, западные санкции уже подтолкнули нас к адаптации к требованиям деглобализации, то есть мы оказались в авангарде этого процесса. А во-вторых, зачем нам противопоставлять себя западному электорату, убеждённому в разрушительных последствиях глобализации для своего общества: у нас, как и у них, проблемы с их элитой. Скорее, имеет смысл понять, что же в нашем опыте привлекает западный электорат, включая, согласно опросам, 32% тех, кто голосовал за Д. Трампа. Уже можно судить о том, что вызывает одобрение наш выход из отжившей системы идеологических координат, включая пресловутую политическую целесообразность (на Западе — политкорректность), способность проводить внешнюю политику, основанную на здравом смысле и понятных национальных интересах, очищенных от идеологических предрассудков, и, наконец, просто традиционный («с маленькой буквы», как говорят англичане) консерватизм, напоминающий о той привычной среде, которая ускоренно разрушается на Западе. Так что тут не просматривается никакой вины России, стремления разрушить «либеральный порядок», ставший неустойчивым (unsustainable) в силу внутренних причин.

Любопытно, что ещё Токвиль подметил опасность жесткого конформизма для будущего американской демократии. Дж. Сэлинджер практически на той же основе вынес «ненастоящей Америке» приговор, который исполняется сейчас в форме квазигражданской войны. Неудивительно поэтому, что сторонние наблюдатели, такие, к примеру, как лорд Десаи, признают, что для запуска трансформационного процесса в США требуется смелый и авантюрный склад ума — характеристика, которой вполне отвечает нынешний глава Белого дома.

Либерализм в Америке за последние 50 лет проделал немалый путь. Фактически он деградировал от борьбы за гражданские права афроамериканцев и протестов против войны во Вьетнаме до облика, который ассоциируется с четой Клинтон и скандалом вокруг Г. Вайнстейна. По ходу этой эволюции за бортом оказались интересы широких социальных слоёв и проблемы межрасовых отношений, а на их место пришли права ЛГБТ-сообщества и попытка вообще изгнать категорию пола из общественных отношений. Возможно, социально-экономические права стали восприниматься западными элитами как «наследие коммунизма» и «холодной войны», с которым надо покончить.

Можно также предположить, что Америка и на этапе собственной трансформации будет решать возникающие проблемы за счёт внешнего мира. В частности, интересно, как будет разыграно администрацией Д. Трампа доминирование Америки в глобальной валютно-финансовой системе: известно его легкое отношение к дефолту, да и проблема суверенного долга потребует своего решения на каком-то этапе.

Нельзя сказать, насколько Америка Д. Трампа будет совместима с остальным миром и прежде всего с Россией. Скорее всего, она будет джексоновской, с элитой на одной волне с традиционными инстинктами подавляющего большинства американцев. Можно надеяться, что возвращение правительственной политики в США к насущным вопросам бытия собственного населения не может не сказаться благотворно на внешних связях США. Да и потом американцы ещё не утеряли способности и рычагов выстраивания мира под себя, даже если речь идёт о перенастройке «либерального миропорядка» и суверенизации независимых государств как ключевых акторов современных международных отношений.

Андрей Кортунов, Ольга Оликер:
Политические аспекты российско-американских отношений: ограничения и возможности

Как бы то ни было, революция Н. Фараджа/Д. Трампа «шагает» по Евро-Атлантике. Россия не в силу собственных усилий, а чисто объективно оказалась на стороне протестного электората в западных странах. Налицо прямые аналогии между проблемами интеграционной «незавершёнки» в Европе и издержками глобализации для Запада. И в том и в другом случае электорат ощущает свою беспомощность что-либо изменить в обществе в рамках сложившихся политических систем и институтов. В одном случае правительства, к которым апеллируют избиратели, ссылаются на глобализацию и её императивы как основание для бездействия и проповеди о безальтернативности статус-кво. В другом ссылки идут на брюссельскую бюрократию, в пользу которой делегирована национальная компетенция в тех или иных животрепещущих вопросах (надо полагать, отсюда сравнения восточноевропейцами Евросоюза с почившей Организацией Варшавского договора). Неудивительно, что ситуация оборачивается острым политическим кризисом представительной демократии: всё новые этапы интеграции не апробировались электоратом, соответственно, не было и содержательных дебатов. Так что связь между понятиями «суверенитет» и «демократия» является органичной. Как отмечал Владимир Соловьёв, всем для начала надо признать свою несвободу: с этого мы начали 30 лет назад, и сейчас такая задача стоит перед Западом. Кризис выявил и отношение элит к представительной демократии как управляемой в сравнении с прямой (опыт Швейцарии показывает, что именно обкатка тех или иных решений на частых референдумах обеспечивает устойчивость национальной политической системы).

Если и есть основания обвинять информационную политику России (тот же RT) в чём-то, то скорее можно судить об её американизации в плане методов работы и стиля подачи контента. В такой ситуации, когда игра идет на равных, выигрывает тот, на чьей стороне факты и доверие аудитории. Этой конкуренции не выдерживает «сконструированная реальность», которую западным элитам уже не удается «продавать» своему электорату. Жупел «фейковых новостей» похож на защитную реакцию.

Россия не может выступать и в роли гаранта «либерального миропорядка» без его существенного реформирования. Вопрос в том, устойчив ли он вообще, даже с западной точки зрения. В этом сомневаются внесистемные лидеры и протестный электорат. Для элит не стоит вопрос даже о попытке его адаптации к резко изменившейся реальности, что отнюдь не требует поступаться либеральными принципами и ценностями. Всё это смотрится как следствие неготовности истеблишмента что-либо менять в самом западном обществе — никакого «плана Б». Соответственно, Россия не может участвовать в проекте, который заведомо обречён, как это было и с войной в Ираке, в которую нас хотели вовлечь хотя бы на уровне чистой символики (скажем, дивизион ПВО на территории Кувейта). Для начала западным партнёрам надо предложить нам нечто реалистичное и являющееся предметом хоть какого-то согласия в их странах. Так что проблема отнюдь не в нашем нежелании вести такой разговор. Апеллируют также к светской культуре рациональности, которая-де рухнет под напором новых центров глобального экономического роста и политического влияния, представляющих иные культурно-цивилизационные традиции. Спрашивается: что было рационального в развитии Запада в последние десятилетия, особенно в период после окончания холодной войны? Получается также, что ничто не работает в обществе вне системы нравственных координат, даже такой убогой, как протестантская этика, выдающая доход с капитала за Божью благодать. Перемены на Западе в последние 30 лет в своей стремительности, глубине и масштабах попросту не учитывают фактор обыкновенной человеческой психологии. Упорство в переборе отдает либеральным фанатизмом. И речь-то идет всего лишь о признании гегелевского закона отрицания отрицания, т.е. не линейного развития, а по спирали.

Даже «Би-Би-Си» пишет о «похмелье» после краткого однополярного момента, связанного с окончанием холодной войны. В принципе такой разговор был бы возможен только в случае признания западными партнёрами того, что «либеральный порядок» стал элитарным (как совместить уровень неравенства XIХ в. с демократией ХХ в.?) и что его надо как минимум переналадить, прежде всего в плане инклюзивности — на национальном (новый «общественный договор», раз рухнул прежний, а с ним социальная мобильность и сплочённость) и международном уровнях. Причём не на основе диктата, а на согласованных условиях.

Наиболее важный вопрос для нас, смогут ли США, которые не пошли на равноправные отношения с Россией с позиции силы, решиться на это в условиях собственной слабости. Соответствующие американские расследования, по сути, отдают отношения с Россией на откуп разведслужбам. Фигурируют не факты, а некое «общее мнение» американского разведсообщества. На фоне разоблачений в отношении демократов (заказ ими доклада К. Стила с «компроматом» на Д. Трампа и признание сенатора Э. Уоррен о том, что первичные выборы были подтасованы в пользу Х. Клинтон) эти расследования выглядят нелепо и потусторонне, как стремление жить в собственной реальности «до последнего», отрицая реальные источники конфликта в американском обществе. Об отсутствии вызывающих доверие доказательств говорит то, что американцы через европейцев предлагают российской стороне признать факт «вмешательства». Вызывает сожаление, что и британский истеблишмент после долгих колебаний и зная, что сильно рискует доверием к себе электората, всё-таки не устоял перед искушением и пошёл в конце года по американскому пути (правда, по линии одного из парламентских комитетов) в попытке возложить ответственность за «Брексит» на «происки Кремля».

Примечательно, что ещё в 2011 г. делались частные попытки призвать к демилитаризации внешней политики США и сделать упор на внутренних факторах экономического роста, дабы обеспечить конкурентоспособность страны в миропорядке, который уже не будет контролироваться из Вашингтона. В своём предисловии к такому проекту — «Видению национальной стратегии» (A National Strategic Narrative) — А.-М. Слотер (в 2009­–2011 гг. занимала пост директора политического планирования Госдепартамента при Х. Клинтон) следующим образом сформулировала ключевой вызов Америке: необходимо создать условия для «перехода от контроля в закрытой системе к вызывающему доверие влиянию в открытой системе». С этим трудно не согласиться — с тех пор ничего не изменилось. Такой подход, не навязанный американцам извне, а возникший в их собственном военно-политическом истеблишменте (авторы проекта — военные аналитики), отвечает всем требованиям рациональности и трезвого взгляда на вещи. Президент нью-йоркского Совета по международным отношениям Р. Хаас (также в своё время был директором политического планирования Госдепартамента) в своей последней книге о кризисе «старого порядка» высказывается за «прагматизм и инклюзивность» в современных международных отношениях. Словом, признаётся неизбежность смены системы координат в глобальной политике, то, что проблема не в России, не в её «ревизионизме» (в 1960-е гг. СССР обвиняли в этом грехе, но на Востоке), а в позиции западных элит, не желающих ничего менять. Для Советского Союза это закончилось плохо. Кстати, Ф. Фукуяма является одним из очень немногих на Западе, кто призывает элиты признать свою ответственность за нынешний кризис.

Вызовы ближайшего будущего  

Таким образом, главные вызовы на ближайший период — трансформационные процессы на Западе и их проекция на глобальную и региональную политику. Что касается Европы, даже если случится худшее — рухнет еврозона/ЕС, то все уйдут в национальные валюты и останется общий рынок. Применительно к торгово-экономическим дисбалансам (зашкаливающий профицит текущего счёта платёжного баланса ФРГ — до 8,6%) всё разрешит рынок, поскольку, по оценкам экспертов, германская марка резко взлетит при падении курсов валют подавляющего большинства остальных членов еврозоны. Это станет мощным рычагом перестройки всей социально-экономической политики Германии, которая в своём неолиберализме, похоже, забежала вперёд. Поэтому надо ожидать попыток законсервировать нынешнее положение вещей или провести «зачистку» еврозоны от слабых экономик, которым так будет легче (и дешевле для остальных) стабилизироваться. Но в основе проблемы, как отмечает британский экономист Д. Марш, лежит тот факт, что экономически ФРГ переросла Малую Европу и ее соответствующие интересы стали по-настоящему глобальными.

Александр Крамаренко:
Итоги 2017 г.: Ближний Восток, Восточная Азия и другие регионы

Очевидно, что пока надо ожидать дальнейшего ухудшения в наших отношениях с США, прежде чем они начнут выправляться. Последние санкции знаменуют новое качество экономической войны против России: объединение в одну группу с Ираном, КНДР и теругрозой; их увязывание не только с Украиной, но и Сирией. В последнем случае налицо прямой разлад с Евросоюзом: в апреле на встрече мининдел «Группы семи» в Лукке Б. Джонсон потерпел унизительное фиаско, когда попытался «подписать» европейцев на антироссийские санкции по Сирии (в отличие от США, европейцы кровно заинтересованы в скорейшем урегулировании сирийского кризиса на реалистичной основе). Новые меры выводятся из сферы внешнеполитических полномочий исполнительной власти — это всерьез и надолго. Налицо реакция «старой Америки», ее политэлиты на то чисто объективное обстоятельство, что Россия (а не Китай) воспринимается как ближайший бенефициар «геополитического сжатия» Америки. Опасность в том, что это еще и ответ на переход к России (причем вынужденный) инициативы в глобальной силовой политике: американская элита (не американцы вообще) весьма чувствительна к этой теме в силу самой традиции западной политики как основанной на силе и контроле. На «поле» экономических санкций будет заправлять Конгресс, а в военно-политических вопросах Москва будет продолжать иметь дело с Белым домом. Гонка вооружений и так идет полным ходом, а в условиях многополярности есть предел, за которым экономическое давление на Россию начнет разрушать контролируемую США валютно-финансовую систему, подрывая еще остающееся к ней доверие у других игроков.

Если дело дойдёт до разрыва дипотношений между США и Россией, то в любом случае это будет не шаг к войне, а нечто вместо войны, как и санкции и информационная война. Это может напрячь европейские столицы в силу понятных союзнических отношений с Вашингтоном. Но опыт отсутствия дипотношений с США был как у нас — в 1917–1933 гг., так и у КНР — в 1949–1972 гг. К этому может вести дело американский истеблишмент, дабы исключить «подозрительные» контакты Д. Трампа с лидером «государства-противника». Хотя оба президента без предрассудков и, наверное, будут контактировать как частные лица в интересах поддержания мира между двумя странами и во всем мире. В целом вариант «ни мира, ни войны» в современных условиях является опасной новацией и позволяет прослеживать троцкистские корни некоторых идеологов американских неоконов, идеи которых популярны среди конгрессменов и сенаторов.

Куда опаснее вариант разрушения ДРСМД, особенно в этих условиях. В то же время любая попытка США внедрить свои ядерные ракеты в Европу будет встречена в штыки не только общественным мнением, но и элитами европейских стран, прежде всего Германии, где антиамериканские настроения распространились на истеблишмент, который не может простить англосаксам «предательства западного дела». Сможет ли «Америка Д. Трампа», которого в Европе выставляют как опасного милитариста, «продать» европейцам размещение своих ракет средней и меньшей дальности (на их разработку в новом бюджете Пентагона уже выделено 58 млн долл.)? Хотя предупреждение президента В.В. Путина по части слома Договора, сделанное им на встрече с участниками дискуссионного клуба Валдай в октябре 2017 года в Сочи, снижает вероятность такого развития событий, нельзя исключать, что ракетное обострение в Европе может стать коллективным мобилизационным проектом западных элит перед лицом угрозы потери контроля над ситуацией в своих странах (как это было 100 лет назад). Как бы то ни было, вследствие разрушения ДРСМД можно ожидать нового «ракетного кризиса» в Европе и трансатлантических отношениях.

Размещение американских ракет средней и малой дальности в Европе фактически будет аналогом Карибского кризиса 1962 г., только на этот раз его инициатором выступят США. По мнению экспертов, будет подорвана перспектива продления действующего Договора СНВ-3 и его замены новым (та же Администрация Дж. Буша-мл., выйдя из Договора по ПРО, была готова дать «умереть» предшествующему договору и не видела смысла в любых договорённостях с Россией в сфере ядерных вооружений). Таким образом, сам процесс контроля над вооружениями вернётся к нулевой отметке, т.е. к тому же 1962 г., с трудно просчитываемыми последствиями.

Так же как евро обеспечивает Германии конкурентные преимущества, то же место имеет в части интересов США применительно к НАТО. Для американцев европейская территория альянса — плацдарм передового базирования, включая элементы ПРО и наступательное ядерное оружие, что даёт преимущество по отношению к России, а значит, подрывает стратегическую стабильность. Поэтому в случае размещения новых ядерных вооружений США в Европе встанет вопрос о пользе вообще каких бы то ни было отношений Москвы с НАТО.

Более того, возрождение этого класса ядерных вооружений будет означать возможность ядерной войны в Европе с выводом территории собственно Америки за рамки обмена ядерными ударами, уже не говоря о том, что встанет вопрос о более низком уровне ядерного конфликта — с применением ТЯО. Россия, в свою очередь, проявляет максимальную открытость в своей военной деятельности, будь то Сирия или крупные манёвры на западном направлении («Запад-2017»). Западные политологи указывают на закат Атлантических и вообще морских держав. Преимущество переходит к сухопутным — в духе идей Х. Маккиндера о Хартленде, который уже занимает Россия (Арктику у нас тоже никто не отнимет): о какой агрессивности Москвы можно говорить в этих условиях?

В отношении будущего СВПД по ядерной программе Ирана можно предположить, что даже с выходом из него США все остальные участники «шестёрки», включая Россию, могли бы продолжать его выполнять в интересах поддержания мира в регионе и мире в целом. Главное, чтобы США не пошли на военную акцию в отношении Тегерана, а действовали в духе «ни мира, ни войны» — тут это было бы блестящей тактической находкой. Кстати, американцы подключились к переговорам по ИЯП на позднем этапе, хотя наряду с Тегераном являются главными антагонистами в этом вопросе. Россия, Китай и Европа могут вновь посредничать между ними.

Националистический нарыв на Украине рано или поздно должен был прорваться — лучше раньше, чем позже. В любом случае страна получила мощную прививку от дремучего национализма образца межвоенного периода в Европе. Его придется оставить у европейского порога. Взимание с Запада геополитической ренты не менее проблематично.

То же можно говорить и о последствиях опыта, связанного с «Исламским государством»           (в дополнение к опыту Алжира и Египта), для всего арабо-исламского мира. Очевидно, что «Братья-мусульмане» будут иметь преимущество перед другими течениями в процессе модернизации ислама. Надо полагать, отсюда резкий кризис в отношениях между Саудовской Аравией и Катаром. Важен и фактор идейного родства с АБМ правящей партии в Турции. Ситуация с гюленизмом показывает, что вариант модернизации ислама извне исключается.