Актуальность Нантского эдикта
Вход
Авторизуйтесь, если вы уже зарегистрированы
(Голосов: 101, Рейтинг: 4.84) |
(101 голос) |
К.и.н., научный руководитель РСМД, член РСМД
Как известно, знаменитый Нантский эдикт был подписан французским королём Генрихом IV 13 апреля 1598 г.; и этот день вошел в историю как дата окончания французских религиозных войн. К моменту подписания эдикта военное противостояние между католиками и гугенотами продолжалась с небольшими перерывами на протяжении более чем трех десятилетий; знаменитая «Варфоломеевская ночь» 24 августа 1572 г. была всего лишь одним из эпизодов этой многоактной драмы. Всего в ходе религиозных войн Франция потеряла по разным оценкам от 2 до 4 миллионов человек. Отголоски этой общенациональной катастрофы были слышны и много лет спустя после ее завершения; множество отсылок к религиозному расколу легко найти, например, в знаменитом романе Александра Дюма «Три мушкетера», повествующем о событиях 1625–1628 гг.
Как известно, знаменитый Нантский эдикт был подписан французским королём Генрихом IV 13 апреля 1598 г.; и этот день вошел в историю как дата окончания французских религиозных войн. К моменту подписания эдикта военное противостояние между католиками и гугенотами продолжалась с небольшими перерывами на протяжении более чем трех десятилетий; знаменитая «Варфоломеевская ночь» 24 августа 1572 г. была всего лишь одним из эпизодов этой многоактной драмы. Всего в ходе религиозных войн Франция потеряла по разным оценкам от 2 до 4 миллионов человек. Отголоски этой общенациональной катастрофы были слышны и много лет спустя после ее завершения; множество отсылок к религиозному расколу легко найти, например, в знаменитом романе Александра Дюма «Три мушкетера», повествующем о событиях 1625–1628 гг.
Документ, опередивший свое время
Хитрый и расчетливый Генрих не случайно выбрал для подписания самого важного в своей жизни документа бретонский Нант. Город всегда был одним из столпов католической партии королевства, а «Беарнцу» (прозванному так по месту рождения в юго-западном Беарне) было жизненно важно не только замирить вновь и вновь бунтующих гугенотов, но и сохранить поддержку со стороны консервативного католического большинства. Тем более, что Генрих IV и сам когда-то был одним из лидеров гугенотского движения, а окончательно перешел в католичество только в 1593 г., якобы обосновав свою нехарактерную для эпохи гибкость в вопросах веры знаменитой фразой — Paris vaut bien une messe! (Париж стоит обедни!).
Нантский эдикт был беспрецедентным, поистине революционным документом, намного опередившим стандартные практики европейских монархий XVII века. События религиозных войн предавались забвению, их участники амнистировались, изгнанники получали право вернуться на родину, католики и гугеноты королевства уравнивались в правах. Ну, или почти уравнивались — в некоторых больших городах, включая и Париж, кальвинистское богослужение было все-таки по настоянию местной «общественности» запрещено, но проживать протестантам в них дозволялось. Отныне любая дискриминация по религиозным мотивам объявлялась вне закона, а гугеноты получили возможность содержать при королевском дворе особых депутатов, способных представлять интересы протестантского меньшинства. Более того, король брал на себя обязательство финансово поддерживать гугенотские школы и церкви.
Подписывая эдикт, король шел на огромный риск — консервативное католическое большинство во Франции, равно как и католическая Европа в целом, были настроены на «войну до победного конца». Ватикан, естественно, объявил эдикт «нечестивым», европейские соседи Генриха в очередной раз приступили к сколачиванию антифранцузской коалиции, а католические фанатики начали настоящую охоту за королем. Впрочем, и в стане гугенотов далеко не все оценили великодушие Генриха — многие считали его предателем и циничным вероотступником. Напомним, что на протяжении своего извилистого жизненного пути он менял религиозную принадлежность шесть раз! В конце концов, изворотливому и удачливому королю пришлось заплатить за Нантский эдикт сполна. 14 мая 1610 г., через двенадцать лет после церемонии подписания в Нанте, на парижской улице Рю-де-ля-Ферронри Генрих IV был убит католическим фанатиком Франсуа Равальяком.
Тем не менее, как политик и как государь Генрих IV, безусловно, оказался победителем. Если он и не спас Францию единолично, как утверждают его восторженные почитатели, то уж по крайней мере внес значительный вклад в ее спасение. Его правление дало старт новой династии и новой эпохе французской истории, позднее справедливо названной «Великим веком». Уже при жизни Генриха страна почти оправилась от разрухи религиозных войн, в королевстве наблюдался бурный подъем сельского хозяйства и промышленных мануфактур, расцвели науки и культура, внешняя и внутренняя торговля, началась успешная колонизация Канады.
Религиозный мир сохранялся и при сыне короля, Людовике XIII. Когда французские гугеноты Ла-Рошели, старого оплота кальвинизма на юго-западе страны, в 1627 г. в очередной раз восстали против Парижа и обратились за помощью к английскому королю — Дюма здесь вполне следует историческим событиям! — Людовик XIII был не склонен слишком сурово карать своих подданных. После длительной осады и взятия города условия капитуляции оказались удивительно мягкими. И это при том, что первым министром и фактическим правителем Франции в это время был католический кардинал герцог Арман Жан дю Плесси де Ришельё, а к востоку от французских границ уже несколько лет вовсю полыхало самое ожесточенная и разрушительное религиозное побоище в европейской истории — братоубийственная Тридцатилетняя война!
Реванш государственной идеологии
В середине XVII столетия во Франции, казалось бы, сложилось устойчивое и устраивающее всех религиозное равновесие. Гугеноты окончательно отказались от вооруженных восстаний, превратившись в лояльных подданных короны и составив ядро французского «креативного класса». Власть постепенно забирала дарованные Генрихом IV кальвинистам военные и политические привилегии, но сохраняла их религиозные и гражданские права. В целом условия Нантского эдикта не оспаривались ни одной из сторон.
Однако, по мере взросления внука Генриха IV — короля Людовика XIV, также известного как «Король-солнце», отношение к Нантскому эдикту в Париже стало меняться. Уже после смерти преемника Ришелье кардинала Джулио Мазарини (1661 г.) молодой король вполне определенно заявил о приверженности политическому принципу абсолютизма — cujus regio, ejus religio (чья власть, того и вера). Там, где Генрих IV стремился быть верховным арбитром между противостоящими друг другу групповыми интересами, Людовик XIV решительно выступил на стороне одной группы против другой. Генрих видел в свободе веры, пусть и с оговорками, естественное право личности, которым он и сам многократно воспользовался к немалой выгоде для себя. Людовик воспринимал эту свободу как королевскую милость — édit de grâce; такая милость могла быть дарована подданным, но она могла быть у них их отобрана в случае необходимости.
Следует учитывать и еще одно обстоятельство. В первой половине XVII века многие фамилии французской аристократии, составлявшие ранее ядро протестантизма, стали переходить в лоно католической церкви. Кальвинизм все больше становился религией мелких дворян, горожан, ремесленников, учителей, младших офицеров — одним словом, «верой третьего сословия». Поскольку же Людовика интересовали в первую очередь настроения «элит», а не французских ремесленников или булочников, он сделал вывод о том, что Франция готова к отмене Нантского эдикта.
Подчеркнем: отмена Нантского эдикта не была импульсивным решением взбалмошного монарха. К этому повороту государственной политики Францию готовили не один год. То в одном городе, то в другом начинают закрывать и разрушать протестантские церкви, возведенные после обнародования Нантского эдикта. В 1661–1685 гг. Королевский совет утверждает десятки эдиктов, все дальше уводящих Францию от веротерпимости. Упраздняются смешанные суды, включавшие магистратов, принадлежащих к обоим вероисповеданиям. Гугенотам закрывается доступ ко многим профессиям — врача, адвоката, печатника, книготорговца. Им отказывается в праве занимать большинство государственных должностей. Католикам, в свою очередь, запрещается обращаться в протестантскую веру и жениться на кальвинистках, поскольку всем хорошо известно, что религиозное рвение жены нередко оказывается решающим фактором для умонастроений нетвердого в истинной вере мужа.
Многочисленные меры по насаждению католичества приносили свои плоды. Если в начале Великого века в королевстве насчитывалось, по различным оценкам, 2–3 миллиона гугенотов, то к его концу их оставалось менее миллиона (хотя приверженность католицизму со стороны многих «новообращенных» не может не вызывать сомнений). Но протестантская община продолжала бороться за существование. Несмотря на все ограничения и притеснения, средний гугенот был лучше образован, более энергичен и более успешен, чем средний католик. Во многих случаях он был и более религиозен, поскольку вера гугенота требовала он него больше жертв, чем католицизм требовал от своей французской паствы. Поэтому едва ли стоит удивляться тому, что не только двор Людовика XIV, но и значительная часть патриархальной Франции, особенно не севере, активно подталкивала короля к принятию «окончательного решения».
Против гугенотов развернулась массированная информационная война, с использованием с самых совершенных пропагандистских технологий XVII века. Протестанты изобличались как «агенты влияния» иностранных держав, в первую очередь — враждебных французскому королевству Нидерландов и Англии. Утверждалось, что гугеноты получают огромные субсидии из Амстердама для подрыва морали и нравственности французского народа. Кальвинистов обвиняли в заговорах против короля и в попытках установить во Франции республику по образцу Соединенных Провинций.
Немалый вклад гугенотов в строительство французской армии и в развитие французской промышленности, торговли и науки всячески принижался, а их мирные демонстрации протеста выдавались за попытки развязать новую гражданскую войну и жестоко разгонялись. Большинство католиков королевства не были готовы воспринимать гугенотов как «истинных французов». Как считает видный французский историк Жан-Кристиан Птифис, если бы вопрос об отмене Нантского эдикта был бы поставлен на общенациональный референдум, то исход голосования был бы предопределен заранее.
Самая большая ошибка в истории Франции?
17 октября 1685 г. в Фонтенбло Людовик XIV подписал бумагу об отмене Нантского эдикта. Он заявил, что цель, которую ставил перед собой его дед, Генрих IV, состояла в том, чтобы создать для еретиков максимально щадящие условия для возвращения в католицизм. И, поскольку за прошедшее столетие самая лучшая и самая многочисленная часть французских гугенотов добровольно перешла в католичество, то и нужды в эдикте больше нет.
В десяти статьях королевского указа «так называемая реформированная религия» объявляется на территории королевства вне закона. Протестантские храмы подлежат разрушению, богослужения запрещаются, священников-протестантов, не желающих перейти в католичество, указ обязывает покинуть пределы Франции в течение двух недель. Что же касается паствы кальвинистских приходов, то ей, напротив, предусмотрительно запрещается выезжать за пределы королевства или вывозить свое имущество за границу, под страхом ссылки на галеры для мужчин и конфискации собственности для женщин. Дед Людовика XIV, должно быть, вертелся в гробу, кальвинисты пребывали в смятении, а «истинные патриоты» Франции ликовали — гидра гугенотской ереси наконец-то повержена.
Восторг версальского двора и энтузиазм народа по поводу отмены Нантского эдикта понятен и в какой-то мере простителен. Менее понятно то, почему патриотическому безумию оказались подвержены едва ли не все лучшие умы Франции. Указ короля восхваляют баснописец Жан де Лафонтен и драматург Жан Расин, моралист Жан де Лабрюйер и философ и историк Роже де Бюсси-Рабютен, просветитель Антуан Арно («Великий Арно») и епископ Жак Бенинь Боссюэ. Французская Академия поздравляет Людовика с «историческим решением», поэты сочиняют оды и сонеты, композиторы пишут гимны и оперы. В дружном хоре славословия тонут редкие голоса тех, кто полагает, что Франция развивается в неправильном направлении.
Между тем неблагоприятные побочные последствия отмены Нантского эдикта не заставили себя ждать. Несмотря на строгий запрет на эмиграцию, 200–250 тысячам (по некоторым оценкам — значительно большему числу) гугенотов все-таки удалось выскользнуть из королевства. Кажется, не так уж и много для страны, численность населения которой к концу XVII века приближалось к 20 млн. Но уезжали самые энергичные, самые квалифицированные, самые образованные. Сильно пострадали французский флот, потерявший около 9 тыс. человек, и армия (дезертировали 12 тыс. солдат и примерно 600 офицеров). Потери среди ремесленников и купцов были не столь заметны, но не менее болезненны.
Исход гугенотов из Франции существенно усилил традиционных врагов Бурбонов в Европе — Голландию, Англию, протестантские княжества Германии. Например, прусский курфюрст Фридрих-Вильгельм, сразу же ответил на отмену Нантского эдикта своим собственным Потсдамским эдиктом 1685 г., где потенциальным иммигрантам из Франции гарантировались веротерпимость, налоговые льготы и равенство прав с подданными курфюрста. В результате буквально через несколько лет гугеноты составляли примерно четверть населения тогдашнего Берлина. По мнению некоторых историков, быстрый хозяйственный и военный подъем Пруссии в XVIII веке был в значительной мере основан на энергии, знаниях, трудолюбии и капиталах десятков тысяч французских гугенотов, сбежавших в эту страну в конце предыдущего столетия. Французским гугенотам в очень большой степени обязана своей часовой промышленностью Швейцария. Гугеноты укоренились даже в Немецкой слободе в Москве, а также в таких отделенных от Европы местах как южноафриканские колонии в Голландии и североамериканские колонии Англии.
Конечно, религиозные эмигранты несли с собой и часть французской культуры, науки, традиций, французской моды, искусства и языка. Благодаря им Европа на рубеже XVII и XVIII веков стала гораздо более «французской», чем она была всего несколько десятилетий ранее, а «французский мир» значительно расширил свои традиционные пределы. Но при этом подавляющее большинство вынужденных эмигрантов оставались ярыми противниками как лично «Короля-солнце», так и выстроенной им системы политического абсолютизма. Неустанными усилиями этой новой французской диаспоры в Европе сложился устойчивый образ Людовика XIV как безжалостного деспота и оторванного от реальности самодура, хотя в действительности он не был ни первым, ни вторым. Дипломатия «Короля-солнце» приложила немало усилий и потратила огромные средства, чтобы противостоять «идеологическим диверсиям» политических эмигрантов, но особых результатов так и не достигла.
Для сравнения — за последние двадцать пять лет из России на постоянное жительство за рубеж выехали примерно 4,5 миллионов ее граждан. Это существенно превышает масштабы исхода гугенотов из Франции не только в абсолютных показателях, но и в относительных — по отношению к общему населению страны. Конечно, в XXI веке эмигрант имеет куда больше возможностей сохранить связи со странами исхода, но будущим историкам еще предстоит подсчитать, во что обошлась России потеря части наиболее образованных, предприимчивых и амбициозных граждан.
Защитники решения об отмена Нантского эдикта ссылаются на то, что его отмена «сплотила нацию», «пробудила патриотизм» и «возродило религиозные ценности». Если такой эффект и имел место, то он оказался исторически краткосрочным. Победа католицизма над кальвинизмом была пирровой, а на горизонте перед французской католической церковью все более отчетливо вырисовывался новый, куда более опасный враг в лице французского Просвещения. Пройдет всего несколько десятилетий, и от имени европейского Просвещения Франсуа Вольер объявит беспощадную войну ненавистному ему католицизму, выдвинув знаменитый лозунг «раздавите гадину!» («écrasez l'infâme!»). А еще через несколько десятилетий, в годы Великой революции, любовно взращенные в лоне матери-церкви французы начнут с энтузиазмом громить католические монастыри и соборы, подчас являя примеры самой отвратительной жестокости по отношению к клирикам и монахам. Как знать, не было ли среди этих вандалов, мучителей и убийц потомков французских гугенотов, сто лет назад массово перекрещенных в католиков одним росчерком пера внука Генриха IV?
Исторические уроки: процесс принятия решений
Первое, что бросается в глаза при сравнении того, как Нантский эдикт был принят Генрихом IV, и как он был отменен Людовиком XIV, — совершенно различные механизмы принятия решений. Принятию эдикта предшествовали длительные конфиденциальные консультации короля с различными гугенотскими и католическими группировками, настойчивый поиск компромиссов и попытки Генриха восстановить доверие кальвинистов, утраченное им после многочисленных ситуативных переходов в католическую веру. Генрих выступал на этих консультациях как король всех французов, на не только французских католиков. Могут сказать, что «Беарнца» вынудили к этому внешние обстоятельства, сложившееся соотношение сил в распадающемся королевстве, а внутри-то он был таким же абсолютистом, как и все последующие Бурбоны. Но суть дела это не меняет — Генрих IV вел себя как искусный дипломат и миротворец, обладающий, как бы сейчас сказали, повышенным уровнем эмпатии.
Людовик XIV, напротив, не считал гугенотов «настоящими французами», а потому отгородился от них версальской «вертикалью власти», полностью положившись на мнение своих советников и чиновников. А советники и чиновники короля давали ему лишь ту информацию и предлагали лишь те идеи, которые, как они считали, соответствовали убеждениям и настроениям монарха. Все они очень боялись расстроить Его Величество, тем более — вызвать августейший гнев и быть отлученными от двора. Ведь у абсолютного монарха по определению не должно быть истинных соратников, их заменяют помощники и референты. Поэтому у короля вполне могло сложиться стойкое убеждение, что кальвинизм во Франции практически умер, а значит, отмена Нантского эдикта окажется простой формальностью. И уж конечно, ни в какие переговоры с гугенотами «Король-солнце» вступать не собирался.
Кроме того, Генрих, сам бывший когда-то лидером гугенотского движения, прекрасно понимал, что они имеет дело именно с массовым движением, а не с заговором нескольких недовольных аристократов и военных. Поэтому для решения проблемы недостаточно просто кооптировать гугенотскую верхушку в свой двор, раздав соответствующие бенефиции и синекуры; нужно предложить что-то и «гугенотским массам».
Людовик, судя по всему, придерживался сугубо конспирологических воззрений на французскую политику. Он полагал, что главное — обеспечить лояльность «элит», в первую очередь — силовых, а об остальном можно сильно не беспокоиться. В результате главные усилия Версаля были направлены на «точечную вербовку» лидеров гугенотской партии, в чем, надо сказать, «король-солнце» сильно преуспел. К концу XVII в. лидеры гугенотского движения основательно измельчали, среди них было трудно найти фигуру масштаба неподкупного адмирала де Колиньи. Но этот успех не решил религиозной проблемы во Франции; напротив, утратив своих лидеров и надежду быть услышанными, часть гугенотов «проголосовали ногами», а другая часть — затаили свое недовольство, выжидая благоприятного момента для реванша.
Кстати, судьба Нантского эдикта говорит еще и о том, что далеко не всегда голос народа является гласом истины. Подписывая свой эдикт, Генрих IV шел на непопулярную меру, действуя вопреки мнению большинства. Он считал религиозную нетерпимость французов — как католиков, так и гугенотов — большим недостатком своих подданных и пытался ее смягчить. Людовик XIV, отменяя эдикт своего деда, ориентировался в том числе и на господствующие к королевстве общественные настроения. Вместо того, чтобы исправлять дурные нравы своего народа, он предпочитал потакать им, упиваясь той восторженной поддержкой, которую ему публично демонстрировали представители всех сословий. Сам он не увидел пагубных последствий такого курса, но династия Бурбонов в конечном счете тоже была затянута в губительные жернова политической нетерпимости.
Исторические уроки: церковная политика
Подписывая Нантский эдикт, Генрих IV намного опережал свое время. Отменяя эдикт, Людовик XIV возвращал Францию к фундаментальному принципу европейского устройства, закрепленному в Аугсбургском договоре 1555 г. — cujus regio, ejus religio. Светский государь имеет право определять религию своих подданных — кто в современной Людовику Европе стал бы возражать против этой важнейшей основы абсолютизма?
Тем не менее, негативные последствия отмены Нантского эдикта наглядно демонстрируют, что принцип cujus regio, ejus religio ни в коей мере не является универсальным и раз и навсегда данным. Тем более, он не является «окончательным решением» политико-религиозных проблем. Его применение позволило сохранить относительный мир в Германии на протяжении примерно полувека, но платой за пятьдесят лет мира оказалось сохранение германской раздробленности в течение последующих трехсот лет — вплоть до середины XIX века.
Не будем забывать и о том, что заключение Аугсбургского мира не предотвратило катастрофы Тридцатилетней войны XVII века, итоги которой подтвердили положения этого мира, но отбросили немцев на века назад в экономическом, социальном и демографическом смысле. Когда же Германии все-таки пришло время объединиться, то центром объединения уже не могла выступить относительно либеральная и толерантная Вена под скипетром увядающей династией Габсбургов. Таким центром, как известно, стал милитаристский и отнюдь не толерантный Берлин нахрапистых и жадных Гогенцоллернов.
Кроме того, между Аугсбургским миром (1555 г.) и отменой Нантского эдикта (1685 г.) лежит больше столетия европейской и французской истории. За этот бурный век Европа решительно изменилась. Помимо бесконечных войн, смут, революций происходили необратимые сдвиги в европейском обществе, формировалось и укреплялось «третье сословие». Людовик XIV, отменяя Нантский эдикт, явно недооценил это «третье сословие» — не только его возросшие экономические возможности, но и его претензии на духовную автономию от короны.
Разумеется, Людовик XIV был не первым и не последним европейским государственным деятелем, который попытался «национализировать» религиозную сферу, поставить церковь на службу своим политическим интересам, а также избавиться от потенциальной «пятой колонны» в лице неблагонадежной религиозной конфессии. Такие попытки предпринимались множество раз и до, и после него. Вспомним хотя бы знаменитый Гранадский эдикт о евреях Фердинанда II Арагонского и Изабеллы Католической, подписанный в 1492 г. в Альгамбре. Единственным существенным отличием Гранадского эдикта от эдикта Фонтенбло было то, что испанская королевская чета хотя бы разрешала приверженцам иудейской веры свободно эмигрировать, в то время как французский король своим гугенотам в этом праве недвусмысленно отказывал. Однако, исторические последствия Гранадского эдикта для евреев и для Испании были ничем не лучше, чем последствия эдикта Фонтенбло для гугенотов и для Франции.
Такие попытки продолжают предприниматься и сегодня — например, в формате борьбы Киева за украинскую автокефалию. Аргументы сторонников принципа cujus regio, ejus religio в целом мало изменились со второй половины XVII века, и политическая риторика сторонников киевского патриархата в целом очень похожа на риторику противников Нантского эдикта. Но практическая реализация принципа Аугсбургского мира в XXI веке, за исключением разве что сохраняющихся кое-где анклавов патриархальных обществ, выглядит утопией. По всей видимости, получение томоса Украиной не приведет к массовой эмиграции сторонников Московского патриархата из страны —эмиграция из Украины и так идет угрожающими для страны темпами. Но вот религиозности украинцам политически мотивированная автокефалия не прибавит. Сливаясь в едином порыве с властью светской, духовная власть неизбежно теряет авторитет и доверие со стороны своей паствы, открывая дорогу разнообразным ересям и сектам.
Исторические уроки: единство против многообразия
Генрих IV и Людовик XIV управляли одной и той же страной, но застали ее в очень разных состояниях. «Беарнцу» досталось слабое, расползающееся по швам государство, измученное усобицами и придворными заговорами государство, где к тому же только что пресеклась правившая более четверти тысячелетия династия Валуа. «Король-солнце» получил в наследство плоды многолетних упорных трудов того же Генриха IV, а также выдающегося «государственника» — кардинала Ришелье. Да, в юные годы Людовику XIV тоже пришлось стать свидетелем внутренних смут (так называемая Фронда 1648–1653 гг.), но они не шли ни в какое сравнение с ожесточением и размахом религиозных войн предыдущего столетия, на фоне которых пришел к власти его дед. К тому моменту, когда молодой Людовик стал реально управлять своей страной, Франция уже была самым мощным и самым влиятельным государством Европы.
Может быть, именно поэтому у двух Бурбонов сформировались очень разные представления о правах и обязанностях монарха. Генрих понимал, что «политика есть искусство возможного», что король должен играть роль балансира между различными политическими, религиозными, региональными и социальными группами — особенно, в такой сложной и многообразной стране как Франция. Для первого Бурбона было естественным лавировать, хитрить, идти на уступки, довольствоваться частичными победами и стоически переносить поражения.
Людовик, напротив, довел принцип абсолютизма до его логической завершенности — L'etat c'est moi («государство — это я»). В отличие от своего отца, вялого и меланхоличного Людовика XIII, «Король-солнце» на протяжении всего своего долгого правления занимался тем, что сегодня называют «ручным управлением». Все, что он лично не мог или не умел контролировать, в его глазах выглядело опасным, вредным или, по крайней мере, ненужным. А все опасное, вредное или ненужное подлежало устранению. При этом Людовик, в отличие от Генриха, более чем серьезно относился к своему титулу «наихристианнейшего короля» (le Roi Très-Chrétien), претендуя чуть ли не равноапостольский статус. Естественно, лавировать, хитрить, идти на уступки еретикам апостолу совсем не к лицу!
Выдающихся достоинств третьего Бурбона неоспоримы — это и его неизменная непреклонность в вопросах государственного строительства, и поразительная работоспособность, и умение подбирать и мотивировать помощников. Но нельзя не видеть и другого — создающаяся Людовиком XIV абсолютистская «вертикаль власти» вела к потере Францией элементов того, что Константин Леонтьев впоследствии назвал «цветущей сложностью», и что всегда составляло силу Франции и главный источник ее развития. Это «упрощение», «упорядочивание», начавшееся еще в эпоху правления Ришелье, касалось не только унификации религиозной сферы, но и стирания региональных различий, культурно-языкового разнообразия, хозяйственных укладов и т. д.
Французское государство наливалось силой и могуществом, питаясь соками французского общества. А общество уже приближалось к пределам своих возможностей. Поэтому после «Великого века» трех первых Бурбонов начинается упадок эпохи Людовика XV и Людовика XVI. Франция начинает все больше отставать в соревновании с Англией, проигрывает несколько войн, теряет позиции в Индии и в Канаде. А заканчивается французский абсолютизм кровавой вакханалией Великой революции. Вероятно, всего этого можно было избежать, отказавшись от избыточного централизма, от гегемонистской политики в Европе, от вызывающей роскоши Версальского двора — словом, от всего того, что составляло блеск и славу правления «Короля-солнце».
Было бы, конечно, несправедливым противопоставлять деда и внука, отдавая предпочтение деду. Людовик XIV как личность был масштабнее Генриха IV, он также был более последовательным, более целеустремленным, более требовательным к себе государем. У «Беарнца» имелось множество недостатков — он был ловким приспособленцем, законченным эгоистом, неудержимом бахвалом и выдающимся даже по «королевским стандартам» распутником. Судя по всему, чувства благодарности или постоянной привязанности не были свойственны увлекающейся и переменчивой натуре Генриха Наваррского. И, конечно же, он совсем не был сторонником либерализма и религиозной толерантности в том смысле, который мы вкладываем в эти понятия сегодня.
И тем не менее… Ни блистательный «Король-солнце», ни благочестивый Людовик IX «Святой», ни даже грандиозный Наполеон не выдерживают конкуренции со «славным королем Анри» за звание самого популярного французского правителя. Легенда гласит, что во время Великой революции толпа революционно настроенных парижан ворвалась в усыпальницу французских королей в аббатстве Сен-Дени. Откопали и прах Генриха IV, — он оказался не истлевшим. «Да здравствует король Генрих!» — в восторге закричали революционеры.
(Голосов: 101, Рейтинг: 4.84) |
(101 голос) |
