Борьба за мир в эпоху Деминтерна, или пути "расширения" России

Тема расширения России, разумеется, в философском смысле этого слова, имея в виду то, что может сделать Россия для мира, не может не занимать общественное мнение и умы политологов. Если в «Бесах» у Достоевского проскакивает «оскудение в людях», то в наше время есть достаточно оснований говорить об оскудении в идеях. В том, что Россия — богохранимая страна, не сомневаемся ни мы, ни наши международные партнеры (Бисмарк — наиболее известный из всех иностранцев). Но в этом всегда был высший смысл: мы сняли великодержавное бремя со Швеции, хранили Европу от завоевателей, будь то Наполеоновская Франция или имперская Германия, блюли глобальный баланс в ядерную эпоху, без Советского Союза трудно себе представить деколонизацию. Наконец, дали Европе и миру Достоевского, Толстого и Чехова.

Россия всегда давала миру то, что не могли дать другие. Почему должно быть иначе сейчас? Да, мы выступали заодно с США, так как знали, что американцы ни за что не пойдут на уничтожение своего ядерного арсенала. Но мы — не американцы, а СССР был вынужден участвовать в гонке ядерных вооружений, чтобы исключить любое применение ядерного оружия. Надо ли нам, если обратиться к истории вопроса, равнять себя с американцами? Мы другие, и нам об этом напоминают на каждом углу, хотя судят по себе. Мы бы действовали в духе преемственности нашей гуманитарной внешнеполитической традиции, если взять те же Гаагские конференции мира 1899 и 1907 гг. Да, трудно предположить, что наша позиция вскоре обеспечит успех всего начатого без нас предприятия. Но это будет нравственная позиция (moral high ground), которую мы можем себе позволить теперь, уже не с позиции слабости, а силы. Американцы будут утверждать, что все это не поддается верификации/контролю, как они блокируют любое движение по верификационному протоколу к Биоконвенции.

Думаю, что общественное мнение должно выступить с инициативой такой смены курса с нашей стороны. Ведь после 30 лет неопределенности мы не можем достойно самоопределиться в мире без широкого и творческого политического маневра. Остальное — дело техники и тактики. Для начала пусть партнеры поварятся в собственном соку (китайцам мы все объясним, хотя трудно рассчитывать на их понимание). Затем США должны наконец уничтожить свое химоружие (мы это давно сделали) и начнут вести себя конструктивно в вопросе протокола к Биоконвенции. Верификация уничтожения ядерного оружия будет на порядок проще — его и средства его доставки труднее скрыть. Кстати, биолаборатории, которые расплодили американцы по всему миру, включая постсоветское пространство, могут стать объектом спецопераций, страх перед которыми должен бы побудить Вашингтон свернуть эту активность.

Конечно, мы не должны разоружаться в одностороннем порядке, хотя бы для того, чтобы не искушать других, тем более сейчас, когда США/Запад пытаются искусственно выстроить некий экзистенциальный антагонизм «демократия против авторитаризма», который может оправдать применение ОМУ. Кстати, президент В. Путин в своей статье по Украине внятно дал понять, что диверсии на уровне идентичности и истории по своим человеческим последствиям равнозначны применению ОМУ. М. Олбрайт в 2006 году писала, не вполне сознавая, как её слово отзовется, что Западу, «чтобы быть услышанным, надо столь же глубоко обратиться к трансцендентным вопросам истории, идентичности и веры» (тогда речь шла об исламском терроризме). Кажется, что мы начали ставить эти вопросы именно так.

За нами остается вызов Западу на почве традиционного консерватизма, исповедуемого значительной частью укоренного в своих странах западного электората. Коминтерн просуществовал четверть века. Сейчас все процессы ускоряются, и нам не придется долго ждать заката нового Интернационала. Как объекту «банальной стратегии» сдерживания, России помогла бы инициативная политика, подсказанная Бодрийяром. Как-никак, кроме постмодернистских, других заслуживающих внимания идей в послевоенный период не было и вряд ли скоро будет.

…настоящая правда всегда неправдоподобна, знаете ли вы это?

…обыкновенно на свете кончается ничем.

«Бесы», Достоевский

Есть что-то нелепое в нынешних формах истины и объективности.

Фатальные стратегии, Ж.Бодрийяр

…не предавай меня на произвол врагам моим, ибо восстали на меня свидетели лживые и дышат злобою.

Псалом 26

Тема расширения России, разумеется, в философском смысле этого слова, имея в виду то, что может сделать Россия для мира, не может не занимать общественное мнение и умы политологов. Если в «Бесах» у Достоевского проскакивает «оскудение в людях», то в наше время есть достаточно оснований говорить об оскудении в идеях. В том, что Россия — богохранимая страна, не сомневаемся ни мы, ни наши международные партнеры (Бисмарк — наиболее известный из всех иностранцев). Но в этом всегда был высший смысл: мы сняли великодержавное бремя со Швеции, хранили Европу от завоевателей, будь то Наполеоновская Франция или имперская Германия, блюли глобальный баланс в ядерную эпоху, без Советского Союза трудно себе представить деколонизацию. Наконец, дали Европе и миру Достоевского, Толстого и Чехова, что на порядок больше. Американский автор Джордж Сондерс в своем мастер-классе по русскому рассказу (George Saunders, A Swim in a Pond in the Rain, Bloomsbury Publishing, 2021) так говорит о Толстом: «Не будет большим преувеличением сказать, что его произведения изменили то, как человеческие существа мыслят о себе». Герман Гессе в 1919 году писал: «Стоит лишь бросить взгляд на новейшую литературу, как всюду замечаешь перекличку с Достоевским, пусть на уровне простых и наивных подражаний» (см. сборник его публицистики «Письма по кругу»). В этом он усматривал нечто «судьбоносное» (хотя и сам подпадал под это определение со своим «Степным волком», как К. Гамсун с его «Голодом»). Разве можно сравнить Мадам Бовари с Анной Карениной или Настасьей Филипповной?

Много предложений о том, чтобы Россия в современных условиях оплатила свой счет свыше борьбой за мир, как это было в советское время. Но уже в который раз — «нельзя войти в один и тот же поток дважды». Что-то мы уже сделали, точнее, нас вынудили это сделать. Лидируем в гонке ядерных и обычных вооружений, причем в малозатратном формате бодрийяровского элегантного «технологического маньеризма»: не «массовый пошив», а небольшие партии высокотехнологичных систем, которые делают любую войну немыслимой для потенциальных противников, тем более «большую войну» в Европе. Украинский кризис это вполне показал (между прочим, не была ли Россия пространством расширения для украинцев — по аналогии с шотландцами в составе Великобритании после Унии 1707 года).

Александр Крамаренко:
Миф ядерной эскалации: объявленная смерть

Тогда о каком мире речь? И если у западных элит нет страха перед той же ядерной войной, то не без оснований — не только в силу убожества и интеллектуальной ущербности (функция общей деградации личности?). Тут уместно процитировать Ф.Д. Рузвельта, который сказал: «Единственное, чего нам следует бояться, так это самого страха — отчаянного, безрассудного, неоправданного ужаса, который парализует…». Да и за Украину, как следует из договоренностей между Вашингтоном и Берлином по Северному потоку-2, нам грозят все теми же санкциями, что, заметим, формально подрывает претензию НАТО на роль общеевропейского полицейского.

Конечно, этого мало для страны с такой историей, как наша. Да и с литературой у нас пока не очень ладится. Но вся проблема с борьбой за мир состоит в том, что она не зажигает, у общественного мнения другие приоритеты, прежде всего эколого-климатические или ЛГБТ-шные. Главное, мы с этим, что называется, «проехали», когда в 2017 году две трети стран —— членов ООН заключили Договор о запрещении ядерного оружия и в начале этого года он вступил в силу. Игнорировать подобное развитие нельзя. Хотя бы потому, что нас обвинят в попытке подменить международную повестку дня, а то и просто увести в сторону от главного в международной жизни. Понятно, что ядерная «пятерка» и те страны, которые обладают ядерным оружием и прячутся за её спиной, в Договоре не участвуют. Любопытно, что Париж и Лондон пытались в этом вопросе усидеть на двух стульях, что вдвойне позорно, так как все понимают, что для них обладание ядерным арсеналом — вопрос престижа, проявление политики идентичности и истории. Но так ли это для России, которая действовала в духе солидарности с западными державами и Китаем?

Россия всегда давала миру то, что не могли дать другие. Почему должно быть иначе сейчас? Да, мы выступали заодно с США, так как знали, что американцы ни за что не пойдут на уничтожение своего ядерного арсенала. Но мы — не американцы, а СССР был вынужден участвовать в гонке ядерных вооружений, чтобы исключить любое применение ядерного оружия. Надо ли нам, если обратиться к истории вопроса, равнять себя с американцами? Мы другие, и нам об этом напоминают на каждом углу, хотя судят по себе. Мы бы действовали в духе преемственности нашей гуманитарной внешнеполитической традиции, если взять те же Гаагские конференции мира 1899 и 1907 гг. Да, трудно предположить, что наша позиция вскоре обеспечит успех всего начатого без нас предприятия. Но это будет нравственная позиция (moral high ground), которую мы можем себе позволить теперь, уже не с позиции слабости, а силы. Американцы будут утверждать, что все это не поддается верификации/контролю, как они блокируют любое движение по верификационному протоколу к Биоконвенции.

Тимофей Бордачев:
Этическая революция и международная политика

Думаю, что общественное мнение должно выступить с инициативой такой смены курса с нашей стороны. Ведь после 30 лет неопределенности мы не можем достойно самоопределиться в мире без широкого и творческого политического маневра. Остальное — дело техники и тактики. Для начала пусть партнеры поварятся в собственном соку (китайцам мы все объясним, хотя трудно рассчитывать на их понимание). Затем США должны наконец уничтожить свое химоружие (мы это давно сделали) и начнут вести себя конструктивно в вопросе протокола к Биоконвенции. Верификация уничтожения ядерного оружия будет на порядок проще — его и средства его доставки труднее скрыть. Кстати, биолаборатории, которые расплодили американцы по всему миру, включая постсоветское пространство, могут стать объектом спецопераций, страх перед которыми должен бы побудить Вашингтон свернуть эту активность.

Кто-то скажет, что нам придется идти и на односторонние шаги. Почему бы и не пойти? Возразят, что мы поступаем цинично, зная, что американцы на это никогда не пойдут. Но пусть тогда американцы отвечают за себя — иначе получается, что мы их прикрываем (что мы им девки продажные или «ландскнехты наемные»?). Могут также возразить, что мы затеем процесс, который в итоге не сможем контролировать и его обернут против нас. Вот и по ковиду вроде как играем по общим правилам, а нас обвиняют в «вакцинной дипломатии». Но наши действия в международном информационном поле (RT и др.), тем не менее, показывают обратное: американизация стиля наших информресурсов попросту ошарашила западные элиты и в добавок к этому у нас еще оказался реальный, отвечающий фактам (а не политкорректный) контент. Не думаю, что нам нужны политологические баттлы по типу рэперовских. Хотя такой опыт и свои «басты» и «оксимироны» уже имеются на некоторых политических ток-шоу, но результат не впечатляет. Все-таки должны быть аргументированные, взаимоуважительные и спокойные дебаты. Только тогда мы сможем достучаться до наших граждан и властей.

Важно то, что просматривается в неумолимой логике процесса, согласно которой объект вступает именно в ту игру, в которую его хотят заставить играть, и, удваивая ставки, в определенном смысле перебивает цену стратегических правил, которые ему навязывают, вводя таким образом… фатальную для субъекта стратегию.

От стратегии мы ожидаем контроля, но от соблазна мы ожидаем неожиданности. Соблазн фатален, именно как эффект суверенного объекта.

Фатальные стратегии, Ж.Бодрийяр

Конечно, мы не должны разоружаться в одностороннем порядке, хотя бы для того, чтобы не искушать других, тем более сейчас, когда США/Запад пытаются искусственно выстроить некий экзистенциальный антагонизм «демократия против авторитаризма», который может оправдать применение ОМУ. Кстати, президент В. Путин в своей статье по Украине внятно дал понять, что диверсии на уровне идентичности и истории по своим человеческим последствиям равнозначны применению ОМУ. М. Олбрайт в 2006 году писала, не вполне сознавая, как её слово отзовется, что Западу, «чтобы быть услышанным, надо столь же глубоко обратиться к трансцендентным вопросам истории, идентичности и веры» (тогда речь шла об исламском терроризме). Кажется, что мы начали ставить эти вопросы именно так.

Иван Тимофеев:
Россия и Запад: проблема в ценностях?

Надо продолжать и во внутренней политике, где рано или поздно будет востребован убедительный разрыв с исчерпавшей себя западной традицией. Для этого потребуется публичная экспертная инвентаризация всего наследия 90-ых гг., включая отказ от того, что искажало наше внутреннее развитие вследствие внешнего давления. К примеру, почему бы нам не оказаться первыми в деле введения всеобщего прожиточного минимума, скажем, в размере 10% ВВП, куда бы вошли многие из уже действующих социальных выплат. Это отвечало бы нашему историческому наследию, отдавало бы дань памяти тех, кто погиб во имя Победы (за какую страну они воевали?).

На уровне внешней политики этот разворот обеспечит Украина, благо статья президента содержит достаточно поводов для различных вариантов действий с нашей стороны. При этом мы, как никто, понимаем всю обреченность попыток Запада придать себе второе дыхание на путях окончательного разрушения традиционного общества и его ценностей в русле «новой этики». Советизм в худших его проявлениях очевиден не только в стремлении Демпартии США «бортануть» коренную, белую Америку и средний класс, наиболее пострадавшие от глобализации (тем хуже для них?), и сделать ставку на маргинальное большинство, которое обеспечит голоса (по почте) и их подсчет, как это произошло в 2020 году. Большевизм налицо, включая понимание демократии как диктата большинства. И чтобы сходство было уж совсем полным, в форме «саммита/сообщества демократий» (идея Олбрайт) будет создано подобие Коминтерна — Демократический интернационал/Деминтерн (слово «либеральный» уже не тянет в силу явного тоталитаризма «в либеральной шкуре»).

Соответственно, за нами остается вызов Западу на почве традиционного консерватизма, исповедуемого значительной частью укоренного в своих странах западного электората. Коминтерн просуществовал четверть века. Сейчас все процессы ускоряются, и нам не придется долго ждать заката нового Интернационала. Как объекту «банальной стратегии» сдерживания, России помогла бы инициативная политика, подсказанная Бодрийяром. Как-никак, кроме постмодернистских, других заслуживающих внимания идей в послевоенный период не было и вряд ли скоро будет.