Географическая дилемма политики России на африканском направлении

Общим местом в обсуждении российско-африканских отношений долгое время была констатация, что субрегиональных приоритетов внутри Африки у России нет. В официальных документах и выступлениях страны континента часто характеризуются как группа стран, схожих по своим проблемам, внутреннему устройству, ценностным установкам. Соответствующий раздел Концепции внешней политики РФ 2023 г. не упоминает каких-либо конкретных стран континента и провозглашает Африку «самобытным центром мирового развития». При этом предшествующий раздел по исламскому миру упоминает пять конкретных государств в качестве приоритетных, а следующий по очереди раздел по странам Латинской Америки, в свою очередь, выделяет четырех основных партнеров в регионе. В той же парадигме выстраиваются рассуждения в статье А. Дробинина: «несмотря на кое-какие различия, Африка — “целостный геополитический субъект”».

В последние годы, с большой долей условности, наметилось два возможных варианта субрегиональной специализации в Африке. Первый вариант — подбор для российских контактов и предприятий таких стран на континенте, которые бы соответствовали параметрам западных метрик оценки рисков и корпоративным стандартам ведения бизнеса. С учетом этого значительное внимание ряда российских контрагентов сосредоточилось на Восточной Африке — бывших британских и отчасти португальских колониях, где отмечается относительная политическая стабильность и сформированы понятные «правила игры». Другой вариант субрегиональной специализации на африканском направлении подразумевает поиск партнеров на континенте, которые в силу внутренних проблем или особенностей внешней политики не привлекают внимание крупных игроков. Иными словами, согласно стандартным метрикам корпоративного управления, сотрудничество с такими странами кажется рискованным и неоправданным. Географически такие страны локализуются в зоне Сахеля и Западной Африки.

C долей условности, Россия стоит в Африке перед непростым выбором: либо ориентироваться на низкорискованные и высококонкурентные рынки, на которых проекты будут зависеть от краткосрочной политической конъюнктуры и откровенных случайностей (вроде личного отношения лидеров к России), либо осваивать высокорискованные и низкоконкурентные рынки, где у Москвы есть заведомые нерыночные преимущества и где диалог с местными властями носит, по большей части, прагматичный характер (при всей внешней риторике). В первом случае Россия будет одной из множества держав, участвующих в «схватке за Африку» и предлагающих какие-то весьма стандартные форматы работы. Во втором случае российская сторона может показать все преимущества свойственного ей нестандартного внешнеполитического мышления и реализовать действительно масштабные проекты.

Ключевым фактором в принятии решения представляется вопрос ресурсов, которые российское государство и бизнес готовы направить на расширение присутствия в Африке. Безусловно, специализация на Сахеле потребует больше ресурсов, и можно с меньшей степенью уверенности рассчитать, сколько именно материальных затрат понадобится. Проекты в Восточной Африке предполагают больше предсказуемости, хотя характер ведения дел в местных странах также может вести к затягиванию бизнес-процессов и к неоптимальным тратам. Рано или поздно географический выбор в Африке придется сделать, поскольку издержки от восприятия континента в качестве размытой целостности только возрастают. Возможно, 2025 г. даст нам меньше поводов вспоминать сакраментальную фразу из фильма «Тот самый Мюнхгаузен»: «сначала намечались торжества, потом — аресты, потом решили совместить».

2024 год был богатым на события в российско-африканских отношениях. Российский контингент появился в Буркина-Фасо и Мали, как минимум четыре страны континента вели переговоры о строительстве АЭС на российской технологической базе, прошел первый в истории министерский форум «Россия — Африка» — список можно продолжать. Москва терпеливо перебирает возможные варианты сотрудничества с африканскими партнерами и уже нашла некоторые взаимовыгодные форматы. 2025 год начался с программной статьи директора Департамента внешнеполитического планирования МИД России А. Дробинина о перспективах связей с континентом и масштабного визита президента ЦАР Ф. Туадеры в Москву.

Хотя формальные календарные даты вряд ли влияют на динамизм российско-африканских отношений, события последних месяцев обозначили ряд фундаментальных вопросов в повестке дня на африканском направлении. От ответов на эти вопросы зависят, по большому счету, не только число обменов делегациями и объемы взаимной торговли, но и имидж России на континенте. Имеющиеся альтернативы задают разную очередность достижениям внешнеполитических целей Москвы, а потому могут вести к разным комбинациям в двусторонних отношениях с африканскими партнерами и в многостороннем взаимодействии со всем континентом.

Континент без различий?

Ольга Кулькова:
Путь ко второму саммиту «Россия — Африка»: международный фон

Общим местом в обсуждении российско-африканских отношений долгое время была констатация, что субрегиональных приоритетов внутри Африки у России нет. В официальных документах и выступлениях страны континента часто характеризуются как группа стран, схожих по своим проблемам, внутреннему устройству, ценностным установкам. Соответствующий раздел Концепции внешней политики РФ 2023 г. не упоминает каких-либо конкретных стран континента и провозглашает Африку «самобытным центром мирового развития». При этом предшествующий раздел по исламскому миру упоминает пять конкретных государств в качестве приоритетных, а следующий по очереди раздел по странам Латинской Америки, в свою очередь, выделяет четырех основных партнеров в регионе. В той же парадигме выстраиваются рассуждения в упомянутой статье А. Дробинина: «несмотря на кое-какие различия, Африка — “целостный геополитический субъект”».

С одной стороны, российская официальная позиция солидаризируется с идеалами панафриканизма и всячески подчеркивает значение единства африканских государств в условиях несправедливого миропорядка. С другой стороны, такая неопределенная концептуализация самой Африки оборачивается практическими неудобствами. В частности, подобное обобщение делает весьма сложным формирование отдельного «меню» сотрудничества для разных частей или субрегионов континента, а ведь на континенте расположены страны, различающиеся по конфессиональному и этническому составу, структуре экспорта, значению географических и климатических факторов, среди которых засухи, опустынивание, выход к морю.

Конкурентная предсказуемость

В последние годы, с большой долей условности, наметилось два возможных варианта субрегиональной специализации в Африке. Первый вариант — подбор для российских контактов и предприятий таких стран на континенте, которые бы соответствовали параметрам западных метрик оценки рисков и корпоративным стандартам ведения бизнеса. С учетом этого значительное внимание ряда российских контрагентов сосредоточилось на Восточной Африке — бывших британских и отчасти португальских колониях, где отмечается относительная политическая стабильность и сформированы понятные «правила игры». Безусловно, процессы получения разрешительных документов в данных государствах нередко остаются запутанными, а крупные инвестиционные проекты все еще нуждаются в политической поддержке российского государства. Но в целом упор на Восточную Африку позволяет России не опасаться, что ее ограниченные ресурсы могут быть потрачены неэффективно.

Исходя из этой логики, российские экономические ведомства рассматривают возможность расширения международного транспортного коридора «Север —Юг» до восточноафриканского побережья. Ключевая роль в данном случае отводится Танзании, что потребует существенной модернизации ее портов. К этой идее примыкает периодически обсуждаемый проект российской промышленной зоны в Мозамбике. Среди других государств Восточной Африки особое значение также имеет Уганда, ставшая в 2024 г. партнером БРИКС и имеющая большой политический вес в регионе.

Западные и незападные акторы в обеспечении безопасности в Африке. Доклад РСМД и РУДН

Однако у данного варианта субрегиональной специализации существует два существенных изъяна. Во-первых, значительное число государств и предприятий крупного бизнеса руководствуется ровно теми же метриками оценки рисков и корпоративными стандартами и приходит к аналогичному выводу о необходимости расширения присутствия в Восточной Африке. В результате в субрегионе одновременно наращивают свои усилия не только крупные незападные страны (КНР, Индия, Индонезия, Саудовская Аравия, ОАЭ), но и западные державы (США, Франция). Помимо этого, в Восточной Африке заметно присутствие ряда средних держав — Таиланда, Малайзии, Японии. Иными словами, из-за одинаковых метрик оценки перспектив сотрудничества страны Восточной Африки избалованы внешним вниманием и инициативами сотрудничества, на фоне которых российские предложения нередко кажутся малоубедительными.

Во-вторых, в российских раскладах по Восточной Африке часто отсутствует Кения, которая в 2024 г. получила статус основного союзника США вне НАТО. В последние годы кенийская дипломатия все больше солидаризируется с западной повесткой, в частности, в вопросах безопасности, климата, технологического развития. Поэтому в политическом плане российская осторожность в отношении Кении представляется логичной, но в то же время Кения сегодня — финансовый и логистический центр Восточной Африки, без нее любые проекты сотрудничества в субрегионе практически обречены на провал.

Риск без конкуренции

Другой вариант субрегиональной специализации на африканском направлении подразумевает поиск партнеров на континенте, которые в силу внутренних проблем или особенностей внешней политики не привлекают внимание крупных игроков. Иными словами, согласно стандартным метрикам корпоративного управления, сотрудничество с такими странами кажется рискованным и неоправданным. Географически такие страны локализуются в зоне Сахеля и Западной Африки. Сформировавшиеся в ряде стран субрегиона правительства нередко носят переходный характер (Мали, Буркина-Фасо) и/или находятся на стадии поиска своей внешнеполитической программы (Гвинея, ЦАР). Поэтому диалог с ними заведомо сложный — на повестке дня нередко стоят революционный романтизм, антиколониальная риторика и смутные представления о «командных высотах» экономики. Помимо этого, серьезные риски создает активная деятельность трансграничных преступных структур — террористов, наркокартелей, сетей нелегальной торговли оружием и людьми.

В то же время разворачивание в регионе присутствия российских военных советников и действенная помощь Москвы в сдерживании наиболее сложных угроз в сфере безопасности (прежде всего, международного терроризма) значительно повысили сговорчивость партнеров в Сахеле. России удалось продемонстрировать, что при грамотной комбинации дипломатических усилий и военного присутствия можно: восстановить работу и территориальный контроль легитимного правительства в стране, охваченной гражданской войной (ЦАР); снять ограничения от заведомо невыгодных форматов урегулирования конфликтов, ранее навязанных прежними колониальными метрополиями (Мали); остановить спорную с международно-правовой точки зрения интервенцию региональной организации (Нигер).

Татьяна Денисова, Сергей Костелянец:
Конфедерация государств Сахеля и дезинтеграция ЭКОВАС

С учетом того, что Россия во многом выступает актором, обеспечивающим безопасность для некоторых стран Сахеля, разворачивание ее экономического и гуманитарного присутствия в меньшей степени зависит от политической конъюнктуры и конкуренции с другими внешними игроками, что лишь в некоторой степени затрагивает Турцию и КНР. Соответственно, проекты в сфере энергетики, сельского хозяйства и водопользования, добычи золота и редких металлов, транспорта и логистики потенциально могут обеспечить большие преимущества для России и ее сахельских партнеров. Для России интерес представляет не только доступ к ресурсам и возможность реализовать свои технологические решения в новых условиях (например, в сфере энергогенерации или железнодорожного транспорта), но и большие репутационные преимущества. Демонстрационный эффект от конкретных проектов сотрудничества не будет теряться в какофонии конкурирующих инициатив и предложений, значение реализованных проектов будет выше с учетом взаимосвязи вопросов развития и ситуации в сфере безопасности.

В долгосрочной перспективе реализация проектов в Сахеле также вносит вклад в выстраивание нового технологического и экономического баланса в Африке, преодоление односторонней зависимости от бывших метрополий и западных финансовых институтов. Ничего подобного проекты в Восточной Африке дать не могут, поскольку степень включенности этого субрегиона в сети глобальной экономической взаимозависимости намного выше.

В то же время, у данного варианта субрегиональной специализации также есть изъяны. Во-первых, после падения правительства Б. Асада в Сирии возникла проблема «логистического плеча» — каким образом и по каким маршрутам обеспечивать деятельность российских советников, военно-техническое сотрудничество и поставки гуманитарных грузов. Если в Восточной Африке большинство потенциальных партнеров имеют выход к морю и могут непосредственно вести дела с Москвой, то страны Сахеля в основном не имеют выхода к морю и нуждаются в логистическом коридоре. Пока эта проблема решается за счет опоры на несколько маршрутов (Гвинея, Того, Ливия, отчасти Гана и Бенин), однако стабильность поставок, тем самым, ставится в зависимость от политической конъюнктуры в третьих странах.

Во-вторых, сотрудничество со странами Сахеля достаточно ресурсоемкое, поскольку реализация конкретных проектов нередко требует создания сопутствующей инфраструктуры — автомобильных дорог, колодцев с водой, энергоподстанций и линий электропередачи. Можно дискутировать, насколько это можно компенсировать за счет разницы в ценах на местных и глобальных рынках, за счет невысокой стоимости труда в Сахеле. Однако вероятность роста затрат в процессе реализации проектов достаточно велика — не только в связи со сложной логистикой, но и из-за зависимости местных экономик от колебаний цены экспортируемых полезных ископаемых.

Две логики двуглавого орла

Армен Манукян:
Почему зона франка все еще существует

C долей условности, Россия стоит в Африке перед непростым выбором: либо ориентироваться на низкорискованные и высококонкурентные рынки, на которых проекты будут зависеть от краткосрочной политической конъюнктуры и откровенных случайностей (вроде личного отношения лидеров к России), либо осваивать высокорискованные и низкоконкурентные рынки, где у Москвы есть заведомые нерыночные преимущества и где диалог с местными властями носит, по большей части, прагматичный характер (при всей внешней риторике). В первом случае Россия будет одной из множества держав, участвующих в «схватке за Африку» и предлагающих какие-то весьма стандартные форматы работы. Во втором случае российская сторона может показать все преимущества свойственного ей нестандартного внешнеполитического мышления и реализовать действительно масштабные проекты.

Ключевым фактором в принятии решения представляется вопрос ресурсов, которые российское государство и бизнес готовы направить на расширение присутствия в Африке. Безусловно, специализация на Сахеле потребует больше ресурсов, и можно с меньшей степенью уверенности рассчитать, сколько именно материальных затрат понадобится. Проекты в Восточной Африке предполагают больше предсказуемости, хотя характер ведения дел в местных странах также может вести к затягиванию бизнес-процессов и к неоптимальным тратам. Рано или поздно географический выбор в Африке придется сделать, поскольку издержки от восприятия континента в качестве размытой целостности только возрастают. Возможно, 2025 г. даст нам меньше поводов вспоминать сакраментальную фразу из фильма «Тот самый Мюнхгаузен»: «сначала намечались торжества, потом — аресты, потом решили совместить».