Геополитика «немецкого вопроса»

Очередная, 76-я годовщина Победы — хороший повод поразмышлять о «немецком вопросе» в современной Европе. В годы холодной войны под ним понимался комплекс взаимосвязанных проблем: объединения двух немецких государств, признания ФРГ границ по Одеру-Нейсе и определение статуса Западного Берлина. Все эти проблемы были как будто решены в 1990 г., хотя ряд ограничений суверенитета Германии сохранился до сих пор. В действительности «немецкий вопрос» в скрытой форме сохраняется и в современной Европе. До настоящего времени вряд ли хоть один политолог с полной уверенностью скажет, возродится ли в будущем в Германии (точнее, в «германском мире») имперская идея, или же она забыта навсегда.

На первый взгляд современная Германия плотно интегрирована в «Атлантическое сообщество» как единое пространство, управляемое пересекающимися институтами НАТО и ЕС. Но в таком случае будущий немецкий выбор зависит от стабильности самого этого сообщества, а исключать его распада в свете опыта Brexit невозможно. На протяжении веков Германия неоднократно меняла тип своей государственности и даже свою территориальную основу. Поэтому в данной статье будет предпринята попытка проследить эволюцию «немецкого вопроса» как определенной территориально-политической системы, которая, меняя веками свой геополитический центр, трансформировала приоритеты и направления своей международной политики.

Воссоединение Германии в 1990 г. Сопровождалось серьезным (хотя ныне и подзабытым) кризисом внутри «объединенной Европы». Он был вызван распадом Союзной Федеративной Республики Югославия (СФРЮ). Содействуя распаду Югославии, кабинет Г. Коля решал историческую задачу. Югославия была создана по инициативе Великобритании и Франции после Первой мировой войны с целью служить противовесом Германии, чтобы заблокировать ее экспансию на Балканы. Поддержка правительством Г. Коля распада СФРЮ позволила Германии разрушить эту «пробку», открыв себе путь на Балканы. Одновременно Германия резко повысила свой статус в мировой политике, став участником Контактной группы по Боснии и Герцеговине. Это породило в Париже и Лондоне многочисленные концепции о необходимости нового «сдерживания Германии» за счёт сохранения американского присутствия.

Югославский кризис продемонстрировал несколько важных тенденций. Первая — в Лондоне и Париже опасения перед сильной Германией не исчезли. Вторая — даже самая атлантическая элита Германии рассматривает вариант расширения германской сферы влияния, причём не только экономическими методами. Третий — был поставлен вопрос о том, способна ли германская юго-восточная платформа на какую-то регенерацию. Впервые после Второй мировой войны у Германии в середине 1990-х гг. появилось подобие сферы влияния в составе Австрии, Словении и Хорватии. Эта сфера удивительно повторяла австрийскую часть Австро-Венгрии — так называемую Цислейтанию.

Ситуация стала меняться в контексте начавшейся в минувшем десятилетии дискуссии о перспективах Евросоюза. Речь идет не только о пресловутом Brexit, но о гораздо более широком круге проблем: от становления в 2011 г. системы привилегированного франко-британского партнерства до возникновения уже устойчивой практики закрытия границ из-за миграционных или «ковидных» кризисов. В ЕС начинают формироваться субблоки — группы стран, выстраивающих партнерские системы помимо институтов Евросоюза. Возникает вопрос — не сформируется ли однажды «германский субблок» пусть пока и внутри ЕС, что само по себе расширит «Германскую платформу»?

Идентичность территориально подвижного «германского мира» была исторически связана с той территориальной платформой, которая выступала его центром в определенный период. «Атлантический выбор» современной Германии связан прежде всего с ее базированием на Рейнско-Баварской платформе, исторически связанной с Западной Европой. У современной Германии нет исторических имперских центров, которые могли бы изменить ее идентичность. Однако такая ситуация базируется на стабильности институтов ЕС, удерживающих Германию в рамках «Атлантической системы». Трансформация структуры этого сообщества может привести к подвижкам в географии «германской системы», что в будущем может вновь поставить вопрос о ее выборе.

Очередная, 76-я годовщина Победы — хороший повод поразмышлять о «немецком вопросе» в современной Европе. В годы холодной войны под ним понимался комплекс взаимосвязанных проблем: объединения двух немецких государств, признания ФРГ границ по Одеру-Нейсе и определение статуса Западного Берлина. Все эти проблемы были как будто решены в 1990 г., хотя ряд ограничений суверенитета Германии сохранился до сих пор. В действительности «немецкий вопрос» в скрытой форме сохраняется и в современной Европе. До настоящего времени вряд ли хоть один политолог с полной уверенностью скажет, возродится ли в будущем в Германии (точнее, в «германском мире») имперская идея, или же она забыта навсегда.

На первый взгляд современная Германия плотно интегрирована в «Атлантическое сообщество» как единое пространство, управляемое пересекающимися институтами НАТО и ЕС. Но в таком случае будущий немецкий выбор зависит от стабильности самого этого сообщества, а исключать его распада в свете опыта Brexit невозможно. На протяжении веков Германия неоднократно меняла тип своей государственности и даже свою территориальную основу. Поэтому в данной статье будет предпринята попытка проследить эволюцию «немецкого вопроса» как определенной территориально-политической системы, которая, меняя веками свой геополитический центр, трансформировала приоритеты и направления своей международной политики.

«Плавающая» конфедерация

Со школьных лет мы заучили фразу об историческом отставании Германии от стран Западной Европы. Если Англия и Франция создали сильные централизованные государства в конце XV в., то Германия якобы смогла объединиться только во второй половине XIX в. — на 400 лет позже. Немецкая историография придерживается иной точки зрения: Германия была всегда раздробленной и всегда единой. Формально над многочисленными королями, князьями и архиепископами стоял император Священной Римской империи, носивший титул Римского императора. «Германский мир» [1] строился не на отсталой, а на качественно иной, чем английская и французская, политической модели.

Истоки этой конфедеративной модели лежат в Раннем Средневековье. Германская государственность стала последним осколком Франкской империи. В 843 г. она разделялась на Западное, Восточное и Средне-Франкское королевства, причём монарх последнего сохранял титул императора. Восточно-Франкское королевство с 919 г. стало Германией, а его император Оттон I воссоздал Франкскую империю как Священную Римскую империю [2]. Западно-Франкское Королевство к концу X в. вышло из этой системы, став новым Государством — Францией. Священная Римская империя, напротив, эволюционировала в конфедерацию Четырёх королевств (Германии, Италии, Бургундии и Чехии) во главе с выборным императором.

В XV в. система изменилась. Трон императора Священной Римской империи стал переходить по наследству к эрцгерцогам австрийским — Габсбургам, которые создавали себе земельные владения вне территории самой империи. Сначала в 1556 г. отпочковалась их испанская ветвь; затем в ходе войн с Османской империей Габсбурги присоединили к своим владениям Венгрию, Словению и Хорватию, после разделов Речи Посполитой — юг Польши и Западную Украину, а после Наполеоновских войн — Ломбардию, Венецию, Триест, Далмацию и Иллирию. Возникла система, где основные земельные владения императора Священной Римской империи лежали вне территории самой империи.

Все это не «предания старины глубокой». Всего полтора века назад «Германский мир» имел иную территориальную проекцию, чем сегодня. Его центр находился в Вене, на территории современных Чехословакии и Словении. Читатели «Войны и мира» помнят, что нынешняя Любляна была в то время немецким Лайбахом, чешские Оломоуц, Зноймо и Славков были, соответственно, Ольмюц, Цнайм и Аустерлиц, а «Немецкой рекой» в Европе назвали Дунай. Территория современной Германии была не центром, а периферией «германской системы» — конгломератов княжеств и королевств, признающей (пусть и номинально) власть австрийского императора. У этого мира была и южная периферия — Хорватия, Венгрия и Трансильвания как владения австрийского императора.

В северной части Священной Римской империи тем временем возникли два новых геополитических центра. Строго говоря, они возникли не сами, а были подняты и укреплены Францией как противовесы Габсбургам.

Первый — Пруссия, возникшая из секуляризации Тевтонского ордена и его перехода в лютеранство. Ее специфика заключалась в том, что она сформировалась вне ареала Священной Римской империи, на землях онемеченных пруссов — то ли западных славян, то ли балтов. Вступление Пруссии в собственно имперскую систему произошло в 1618 г. через объединение с Бранденбургом и перенесение ее столицы из Кенигсберга в Берлин. Французская поддержка позволила прусским королям быстро создать мощную армию, а затем — в ходе Семилетней войны (1756–1763 гг.) — освободиться от опеки со стороны Версаля. Итоги этой войны настолько подняли системный статус Пруссии над остальными германскими государствами, что отныне прусские короли подписывали ключевые документы совместно с императорами.

Формирование прусской платформы подключило к «германской системе» территорию современной Прибалтики. В 1237 г. папа Григорий IX и гроссмейстер Тевтонского ордена Герман фон Зальц присоединили остатки Ордена меченосцев к Тевтонскому ордену, создав Ливонское ландмейстерство Тевтонского ордена на землях современных Латвии и Эстонии (отдельный Ливонский орден никогда не существовал, хотя этот термин часто используется в литературе). В 1435 г. Ливонское ландмейстерство было преобразовано в Ливонскую конфедерацию, разделенную в ходе Ливонской войны (1558–1583 гг.) между Швецией и Великим княжеством Литовским. Осколком ее государственности стало герцогство Курляндия и Семигалия (сокр. Курляндия) в западной части современной Латвии, получившее позднее статус вассала Речи Посполитой.

Второй центр — Бавария, где с XII в. правила династия Виттельсбахов. В прошлом союзники Габсбургов, баварские герцоги со времен Войны за австрийское наследство (1740–1748 гг.) стали устойчивым союзником Франции в борьбе против империи. Союз с Наполеоном I позволил герцогам Баварии получить королевский титул и заметно расширить свои владения. Эти завоевания баварская дипломатия сумела сохранить на Венском конгрессе: ее короли были признаны суверенными монархами на вечные времена. Закрепила новый статус баварская конституция 1818 г.

Начавшаяся с Петра I германизация элиты Российской империи (включая саму династию Романовых) сопровождалась ее вовлечением в систему внутригерманских отношений. Уже Петр I заключил династические браки с герцогами Мекленбургским, Курляндским и Голштинским. Священная Римская империя присоединилась к Ништадтскому миру 1721 г. и Стокгольмскому союзному договору 1724 г. России со Швецией, взяв на себя роль гаранта европейских границ Российской империи. В царствование Екатерины I Россия присоединилась к союзу Священной Римской империи и Испании, что положило начало австро-русскому союзу, который с различными вариациями действовал до середины XIX в. Еще сильнее связь России с «германским миром» укрепилась после вступления на русский престол в 1730 г. герцогини Курляндской Анны Иоанновны. «Ливонская платформа» парадоксальным образом развернулась на Восток, став основой для германизации российской элиты. В войнах XVIII в. Россия выступала как традиционный союзник Габсбургов против альтернативных ей центров в «германском мире».

Системную роль России в «германском мире» менял и сам характер немецкой иммиграции в империю. Широкое привлечение к управлению сначала курляндских, а затем — в целом остзейских немцев (остатков Ливонской конфедерации), сделало нашу страну благоприятным местом для широкой немецкой иммиграции. Русская литература оставила нам большое количество образов российских немцев: от губернаторов и генералов до мелких чиновников и ремесленников, живущих практически во всех крупных городах империи. Россия в силу ее исторического конфликта с католическим миром поощряла иммиграцию лютеран. В известном смысле император Всероссийский стал для немецких протестантов императором, альтернативным католическим Габсбургам.

Переформатировать «германскую систему» попытался Наполеон Бонапарт. 12 июля 1806 г. был подписан договор о создании Рейнского союза 16 южно- и западногерманских княжеств, которые объявили о своём выходе из Священной Римской империи и объединении в конфедерацию под протекторатом Наполеона. До 1808 г. к Рейнскому союзу присоединились ещё 23 немецких государства. Рейнский союз был в значительной мере военным альянсом, а его члены были обязаны предоставлять Франции военные контингенты. В ответ Наполеон поднял статус ряда его участников: Баден, Гессен-Дармштадт, герцогства Клеве и Берг стали великими герцогствами, а Вюртемберг и, как уже упоминалось, Бавария — королевствами. Фактически это было создание профранцузского объединения немецких государств на основе Рейнско-Баварской платформы без Австрии и Пруссии, которые исключались из «германского мира».

Следующее переформатирование «германской системы» произошло уже после Наполеоновских войн. Священная Римская империя была упразднена еще в 1806 г. из-за создания Рейнского союза. Владения Габсбургов в самой империи и вне её преобразовались в новое государство — Австрийскую империю. На территории бывшей Священной Римской империи был создан Германский союз, управляемый Союзным сеймом во Франкфурте-на-Майне. Австрийский эрцгерцог обладал в нем полномочиями «имперского наместника». Однако ведущую роль в Германском союзе стала играть не одна Австрия, а своеобразная система соуправления Австрийской и Российской империй.

Священный союз 1815 г. монархов Австрии, Пруссии и России носил характер, скорее, консультативного пакта, чем военно-политического союза. Окончательное оформление обновленной «германской системы» произошло в начале 1830-х гг. в ответ на Июльскую революцию 1830 г. во Франции и формирование негласного англо-французского альянса как союза двух «либеральных монархий» (который историки задним числом назовут «Первой Антантой»). Мюнхенгрецкая конвенция 1833 г. была договором о взаимопомощи Австрии, Пруссии и России на случай «внутренних смут» или внешней опасности. Эту конвенцию дополняла австро-русская конвенция о взаимной гарантии польских владений каждой из сторон и выдаче политических преступников. Российская империя в 1833 г. взяла на себя роль гаранта существующих границ и структуры Германского союза и сложившегося в нем соотношения сил.

Распад через идентичность

Ликвидация большой «германской системы» произошла не через масштабную войну, а через дискуссии об объединении Германии. Идея собрать всех немцев в единое государство родилась в ходе Наполеоновских войн. Изначально она была проектом интеллектуалов — прежде всего, философа Иоганна Готфрида Фихте. Его традицию развивала плеяда немецких мыслителей второй четверти XIX в., изучавших формы немецкого языка и культуры: Фридрих Шлейермахер, Август Вильгельм Шлегель, братья Якоб и Вильгельм Гримм (собиратели фольклора, известного как «Сказки братьев Гримм»). Эти мыслители, как правило, оставались верноподданными своих государств. Но выдвигавшийся в их трудах тезис о существовании единой германской нации нашел благоприятный отклик в среде студенчества и интеллигенции, что делало ее мощным общественным движением.

Здесь, однако, вставал ключевой вопрос: «Какими будут границы будущей Германии?». Условно сформировались две партии: великогерманцы (сторонники объединения Германии под эгидой Австрии) и малогерманцы (сторонники объединения Германии на базе членов Германского союза без Австрийской империи). В историографии «малогерманцев» задним числом называли «прусским проектом». На самом деле изначально его сторонниками выступали прежде всего баварские Виттельсбахи. Король Людвиг I (1825–1848 гг.) — партнер «первой Антанты» против Священного союза — поощрял умеренно-либеральные движения, включая «малогерманцев», как альтернативу Вене.

Дискуссии о границах будущей Германии ставили и другой еще более важный вопрос о том, кого следует считать «германцами». Ответ «малогерманцев» был прост: германцы — это население всех германских государств без Австрийской империи. Это, правда, сразу ставило вопрос о том, кто такие «австрийцы», если сами Габсбурги позиционировали себя как германцев, а как не венгров или славян. Но если бы объединение произошло под эгидой Австрии, то понятие «германцы» резко расширилось бы. Считать ли ими германизированных чехов, словенцев, румынских секлеров, а, возможно, и немецкое население российской Прибалтики? Тот факт, что чехи и словенцы — славяне, не решал проблему, а только подчеркивал ее: население Бранденбурга и Восточной Пруссии тоже во многом состояло из германизированных западных славян. Еще интереснее был подход части баварских «малогерманцев»: объединение Германии на Рейнско-Баварской платформе до Эльбы без Пруссии как «полуславянского» государства. Вариант, фактически реализованный в рамках Рейнского союза Наполеона Бонапарта.

Смысл революции 1848 г. для наших современников уже во многом утерян. Между тем она предопределила ход последующих событий. Открытие революционного парламента во Франкфурте-на-Майне привело к победе малогерманцев [3] над великогерманцами: именно здесь стал официально обсуждаться проект передачи прусским королям короны Германской империи. Это предрешило будущее выдавливания Австрии из «германской системы» и ее превращение в качественно иное государство. В таком контексте становится понятным и рост антироссийских настроений в германских государствах в ходе революционных событий 1848 г. (включая публицистику К. Маркса и Ф. Энгельса): речь шла о выдавливании «державы-гаранта» из «Германского мира».

Последующие события реализовали эти тенденции 1848 г. Крымская война означала распад австро-русского союза и вытеснение России как державы-гаранта «германской системы». Это дало Пруссии исторический шанс реализовать «малогерманский проект»: создание Германской империи на базе северной части «германского мира». Ключевую роль здесь сыграла Австро-прусская война 1866 г. — она вытеснила Австрию из «германского мира», превратив империю Габсбургов во внешнее по отношению к новой германской системе государство. Так называемое «объединение Германии» в Германскую империю означало в действительности разъединение «германской системы» на северную и южную части.

Германская империя, созданная Пруссией в 1871 г., не была «объединением Германии» в привычном нам понимании. Скорее, это была система, близкая к конфедерации: объединение Северогерманского союза 1866 г. с четырьмя южногерманскими государствами — Баварией, Вюртембергом, Баденом и Гессеном, которые при этом частично сохраняли свою внешнеполитическую правосубъектность. Как президент Союза, император в отношениях с другими государствами выступал от имени всей Германской империи: от имени империи объявлял войну и заключал мир, вступал в союзы и подписывал международно-политические договоры. Однако данные полномочия реализовались им только при согласии Бундесрата, который играл роль органа, представляющего интересы всех субъектов империи. Корректнее говорить о создании новой германской полуконфедерации и появлении «второго императора» (причем лютеранского), альтернативного Габсбургам как наследникам Священной Римской империи.

Глубина этой трансформации 1860-х гг. не осмыслена в должной мере до сих пор. От «Германского мира» отсеклась не какая-то провинция, а его исторический имперский центр — Вена. В такой ситуации сама Австрийская монархия становилась «химерой» и нуждалась в иной, негерманской опоре. Эта логика побудила Габсбургов уже в 1867 г. преобразовать свою империю в Австро-Венгрию. Но появление (точнее, воскрешение) Венгерского королевства под скипетром Габсбургов обостряло славянский вопрос в империи: чехи, словаки, русины, хорваты, словенцы требовали себе аналогичных венгерским прав (тем более, что хорваты и русины были исторически намного более лояльны Габсбургам, чем венгры, и считали произошедшие перемены несправедливыми). Распад Австро-Венгрии как государства без идентичности становился вопросом времени.

У России также не оказалось места в обновленной «германской системе». Кабинет Александра II поддержал формирование Германской империи как противовеса франко-британскому союзу. Но с ее созданием Россия оказалась не нужна в качестве «державы-гаранта»: Германия была достаточно сильна, чтобы взять на себя эту роль. Кабинет Бисмарка предпочёл не делить с Россией «австрийское наследство», а попытался взять слабеющую Австро-Венгрию под свою опеку. Австро-германский союзный договор 1879 г., направленный именно против России, а не Франции, означал удаление Российской империи из «германской системы». Новая Мюнхенгрецкая конвенция становилась невозможной, что доказала неудачная судьба «Союза Трёх императоров».

Такой сдвиг оказался судьбоносным и для России. Появление Германской империи лишало Российскую империю роли «своей» для немцев, какой она была со времён Петра I. Кабинет Александра III покончил с «полугерманской» идентичностью империи, повернувшись к идеологии славянофилов. Политика «русификации» конца XIX в. делала Россию претендентом на ведущую роль в славянском мире, что само по себе усугубляло ее конфликт с обеими германскими империями.

Имперские мечты

Следующие 70 лет прошли для немецкого общества под знаком мечты о построении империи. Этому способствовала ситуация внутри Австро-Венгрии, где обострялся славянский вопрос, дополненный нарастающим конфликтом с Россией. Идеология панславизма изначально не была дружественной России: она предполагала, что Габсбурги приобщат западных славян к европейской (то есть немецкой) культуре, а те в свою очередь понесут эту культуру славянам на Восток. В 1860-х гг. Россия попыталась перехватить панславистское движение на Балканах и в самой Австро-Венгрии. Ответом Венского двора стало утверждение германских династий на Балканах и поддержка малороссийского сепаратизма в России, что вело к появлению проекта Украины. Опека над слабевшей Австро-Венгрией означала появление в немецком обществе имперского проекта, в рамках которого Германия должна была перерасти во что-то большее, чем Германия образца 1871 г.

Утверждению «имперского проекта» способствовал и начавшийся в самой Германской империи кризис идентичности. После Австро-прусской войны 1866 г. история Священной Римской империи как бы «уехала» в Австро-Венгрию, став историей другого государства, и немцы оказались «народом без истории». Выходом стало обращение немецких мыслителей к «доимперскому» прошлому. Музыкально-мистические драмы Рихарда Вагнера породили в германском обществе интерес к «ариософии» — поиску древней арийской цивилизации, которая якобы и была прародиной германцев. Поиски на этом направлении шли в Германской империи по трём направлениям:

• проведение «приватизации Античности» за счёт популяризации теории Якоба Фальмерайера, согласно которой древние эллины не были современными греками — это было германское племя, ушедшее на юг;
• формирования теории «Готской цивилизации», согласно которой германское племя готов создало в III–VI вв. развитые государства на территории Украины, Балкан, Италии и Испании;
• подключение к немецкой истории «арийских цивилизаций» древней Индии, Персии и Тибета (традиция, восходящая еще к немецкому философу Артуру Шопенгауэру, пытавшемуся связать немецкую и индийскую философию).

Эти изыскания были призваны решить практическую задачу — легитимизировать новую Германскую империю, придать ей необходимую «имперскую историю». Но одновременно они легитимизировали проект построения империи, «большей, чем Германия». Вопрос заключался лишь в том, где следует ее строить. Сторонники «мировой политики» (Weltpolitick) призывали к морской империи, что требовало конфликта с Великобританией, и склонялись к заключению союза с Россией. Сторонники континентальной экспансии выступали за взятие под свое крыло «австрийского наследства», что само по себе вело Германию к конфликту с Россией. Дополнением к этому проекту выступало активное укрепление Германией и Австро-Венгрией немецких династий на Балканах — в Румынии (Гогенцоллернов- Зигмарингенов) и Болгарии (Саксен-Кобург-Готов), что вовлекало их в орбиту германской системы.

Изначально имперский проект Германии предполагал взятие под контроль наследства Австро-Венгрии, что нашло свое отражение в идеологии пангерманизма. Как политическое движение пангерманизм зародился в начале 1880-х гг. в Австро-Венгрии: в ее австрийской части усиливались настроения в пользу отделения немецких земель от Венгрии и присоединения к Германской империи. Спецификой пангерманского движения в Австро-Венгрии было его негативное отношение к панславизму и идеям расширения административной автономии для славянских народов империи. Но уже немецкий историк-востоковед Пауль Антон де Лагард стал превращать в 1870-х гг. пангерманизм в «готицизм» — претензии Германии на управление остатками «Готской цивилизации». «На западе от Люксембурга до Бельфора, на востоке от Немана до “древних готских земель” Причерноморья, на юге с выходом к Адриатическому морю и с потенциалом расширения в Малую Азию», — намечал П. А. де Лагард в 1875 г. контуры «готского» пангерманизма.

Последующие успехи в изучении «Готского мира» превращали пангерманизм в имперскую идеологию. Концепцию «Готской цивилизации» выдвинул и обосновал еще немецкий историк Людвиг Шмидт. Немецкий археолог Пауль Райнеке соотнес готское государство на Днепре (Ойум) III — IV вв. с Черняховской культурой на территории современных Украины, Молдавии и Румынии. Райнеке выдвинул гипотезу, что последняя была устроена по принципу «гирлянды»: готские городища шли вдоль ключевых рек (Днепр, Днестр, Южный Буг, Рось, Сула, Псел и Ворскла). Историк Л. Хартман обосновал теорию, согласно которой Королевство остготов Теодориха Великого можно рассматривать как наследника и своеобразного продолжателя Римской империи, уничтоженного уже «не вполне римской» Византией. Теория «Готского мира», дополненная изучением других германских королевств — Герулов и Гепидов, — создавала концепцию существования в Европе могущественного «Германского мира» уже в VI в.

Распространение немецкого языка в конце XIX в.

В политическом варианте «Готский проект» расширял границы «германского мира». В него можно было включить и Скандинавию, и территории современных Украины и Белоруссии, и Балканский полуостров, и Италию (где находилось Королевство остготов), и Испанию (где находилось Королевство вестготов), и даже юг Франции, где вестготы до 507 г. владели Аквитанией. «Готицизм» имел при этом две особенности. Во-первых, «готская цивилизация» подавалась как прямой наследник Римской империи, что (с дополнением через Священную Римскую империю) привязывало Германскую империю к Римской. Во-вторых, в условиях Австро-Венгрии «готицизм» мог получить антиславянскую направленность через теорию противостояния готов как наследников Рима с варварами-славянами. «Готский проект» обосновал австрийские политические маневры вокруг Сербии, Румынии и Украины, втягивая их в ареал «Гото-германской» цивилизации. Это и было идеологическим обоснованием построения «большой империи», которую немецкие геополитики Фридрих Ратцель и Карл Хаусхоффер на исходе XIX в. назвали «Grossraum» — «большое пространство».

Первая мировая война была еще временем колебания немецкого общества по вопросу выбора направления экспансии. Западный вариант, обоснованный публицистом Фридрихом Науманном и историком Освальдом Шпенглером, предусматривал продвижение на Запад за счёт территориальных приобретений у Франции и Бельгии ради будущего конфликта с Великобританией. Но гораздо сильнее становился восточный вариант, предложенный еще в начале ХХ в. публицистом Паулем Рорбахом, который обосновывал необходимость отделения от России западных областей как минимум до линии Днепр — Западная Двина. Революция 1917 г. позволила Германии даже перевыполнить «проект Рорбаха». Брестский мир 1918 г. отсекал от Советской России Царство Польское, Литву, части Белоруссии, Украины, Эстонии и Латвии по так называемой линии Гофмана. Начавшаяся Гражданская война в России позволила германскому командованию установить контакты с «Донской республикой» атамана П.Н. Краснова, ввести войска в Грузию и заключить с ней неравноправный экономический договор. Вывод немецких войск с занятых территорий произошел только под воздействием Антанты: через заключение Компьенского перемирия 1918 г.

Территориально итоги Первой Мировой войны касались прежде всего не самой Германии, а Австро-Венгрии. Первая сохранила свою основную территорию, потеряв несколько спорных пограничных областей с Францией, Бельгией и Польшей. Иное дело — Австро-Венгрия. Война привела к ее распаду и, соответственно, сужению германской системы до Веймарской Германии и маленькой Австрии — второго немецкого государства, которому было запрещено объединяться с первым. На обломках Австро-Венгерской империи возникла серия южно- и западнославянских государств с влиятельными немецкими диаспорами. Отсюда — усиление в немецком обществе представлений об их слабости и несостоятельности. Поставстрийские государства виделись из Берлина как временная комбинация, искусственно созданная Антантой, которая вполне может быть пересмотрена при изменении Политической конъюнктуры (в чем, собственно, и заключалась суть Локарнских соглашений 1925 г.).

Немецкий национал-социализм доводил предшествовавшие наработки до логического завершения. Возникнув на австро-баварской платформе, он унаследовал от австрийской политической культуры идеи экспансии в восточном направлении и славяно-германского конфликта (идея, изначально чуждая политический культуре имперской Пруссии). Естественным направлением экспансии А. Гитлер считал Восточную Европу. На страницах книги «<» А. Гитлер предлагал Германии не войну-реванш за Первую мировую с Великобританией и Францией (как, например, главнокомандующий рейхсвером генерал Ганс фон Сект или историк Освальд Шпенглер), а, скорее, соглашение с державами-победительницами. В его рамках Германия отказывалась от реванша при условии, что Великобритания согласится с немецкой экспансией на Восток. А. Гитлер, по сути, предлагал Западу признать Германию его «антикоммунистическим авангардом» в обмен на германскую территориальную экспансию в Восточной Европе.

Основу этого проекта составляла идея о несостоятельности государств Восточной Европы. Идеологический посыл Германии 1920-х гг. заключался в том, что Австрия, Польша, Чехословакия, Югославия — это осколки германской империи Габсбургов, которые являются не полноценными государствами, а временной комбинацией. А. Гитлер обосновывал и тезис о несостоятельности СССР 1917 г.: он якобы разрушил государственность Российской империи, построенную на германской основе. Логика национал-социализма заключалась в том, что Германия уже завоевала «жизненное пространство» на Востоке в 1918 г. — удержать его помешал конфликт с Великобританией и Францией. Соответственно, соглашение, а в идеале — и альянс с Лондоном позволит удержать завоеванные позиции. В немецком обществе укрепились преставления о Германии как о претенденте на «австрийское» и «русское» наследство.

Немецкий историк Эрнст Нольте поставил интересный вопрос: не преувеличиваем ли мы роль Версальского договора в политической жизни Германии. Вопреки расхожим штампам немецкое общество 1920-х гг. не было охвачено идеей войны-реванша с Францией и Великобританией. Политики и идеологи, призвавшие к «натиску на Запад», оставались в тот период в отличие от кайзеровских времен на обочине политической жизни. Конфликт Третьего Рейха с Великобританией и Францией 1939 г. был вызван не желанием немецкого руководства «поквитаться за Версаль», а его нежеланием сдать Германии государства всей Восточной Европы в том объеме, как того хотели в Берлине.

Вторая мировая война стала попыткой Германии создать свою империю в Европе. Исследователи условно выделяют в нацистском проекте будущей Европы три компонента: «Европа I» («Великая Германская империя»), «Европа II» (пояс зависимых от Германии государств), «Европа III» (колонизируемая Восточная Европа), границы которой простирались едва ли не до Волги. Поражение «держав Оси» перечеркнуло имперский проект Германии.

Шагреневая кожа

Вторая мировая война не просто покончила с идеей Германской империи — она привела к новой «пересборке» германской государственности. Речь шла не просто о разделении Германии союзниками на четыре зоны оккупации и проведении широкой политики денацификации и демократизации. Не менее важным мероприятием стал принятый 25 февраля 1947 г. Контрольным советом Германии Закон «О ликвидации Прусского государства». 1 марта 1947 г. Совет официально заявил о том, что Прусское государство «являлось источником милитаризма и реакции в Германии», и поэтому больше не существует. Три прусские провинции — Силезия, Познань и Предпомерания — были переданы Польше; Восточная Пруссия — поделена между СССР и Польшей (восточная часть с Кёнигсбергом (сов. Калининград) отошла первому, западная часть с Мальбургом (совр. Мальборк) — Польше. Оставшиеся прусские земли были разделены между другими немецкими регионами.

Ликвидация Пруссии и установление восточных границ Германии по Одеру-Нейсе отбросило германскую государственность далеко на Запад. Германия в новых границах фактически возвращалась к границам Германского королевства Х века – периоду до создания Священной Римской империи. Геополитическое «возвращение» в Х в. означало потерю Германией всех приобретенных за тысячу лет провинций, что ликвидировало саму систему Германской империи. Новая Германия в границах короля Генриха Птицелова по сути превращалась в национальное европейское государство без имперских провинций. Географически центр такой Германии смещался ближе к Западной Европе (в район Ганновера), чем к СССР / России. Это предопределяло тяготение новой Германии к взаимодействию с западноевропейскими странами, чем с российской системой. (Как, собственно, это и было в период борьбы за «франкское наследство IX – X веков).

Ликвидация прусской платформы с принудительным выселением этнических немцев из Польши и СССР в Германию привела к фактическому исчезновению прусской идентичности. В современной Германии нет крупной этнической группы, идентифицирующей себя как «пруссаки» (в отличие от баварцев, саксонцев, гессенев и т.д.). Прусская народность, опора германской государственности после 1848 г., не сохранила своей идентичности на основе территориальной платформы Бранденбурга. Географически имперским ядром обоих «Рейхов» был, следовательно, не район Берлина, а территориальная платформа Восточной Пруссии, т.е. секуляризированный Тевтонский орден. Границы по Одеру — Нейсе, признанные ФРГ в 1970 г., — это не просто наказание Германии, а своего рода основа для ликвидации прусской идентичности.

Другим антиимперским мероприятием союзников стало выселение этнических немцев из государств Восточной Европы. Принудительной депортации (помимо немцев Польши и СССР) подверглись судетские немцы Чехословакии, трансильванские немцы Венгрии и Румынии, югославские немцы Баната, Словении, Хорватии и Воеводины. В геополитическом плане это решало два вопроса. Первый — ликвидация этнической опоры для возможного возрождения немецкой экспансии. Второй — ликвидация австрийского геополитического центра «германского мира» XIX в. Последний фактически сузился до границ Австрии, лишившись восточного пространства и возможности перегруппировки.

Провозглашение ФРГ и ГДР в 1949 г. имело не просто идеологическое значение — гораздо более серьезной была геополитическая трансформация Германии. ФРГ, ограниченный суверенитет которой был восстановлен США, Великобританией и Францией в 1954 г., была воссоздана на основе Рейнско-Баварской платформы с преобладанием первой. Столицей ФРГ был избран Бонн, а не Мюнхен или Штутгарт. Территориально ФРГ времен холодной войны воссоздавала профранцузский Рейнский союз Наполеона Бонапарта. Исторически это была та «Германия», которую отстаивали «минималисты» при дворе баварских Виттельсбахов 1830-х гг. Такая рейнско-баварская Германия в силу исторических и культурных традиций легко интегрировалась в возникавшее «Атлантическое сообщество», поскольку на культурно-ценностном уровне Рейнская Германия была исторически связана с ним больше, чем Пруссия и даже Австрия.

Сдвиг Германии на Рейнскую платформу позволил запустить проект «европейской интеграции». Либеральная школа любит изображать его как победу экономических расчетов над геополитикой. В действительности, формирование «западноевропейского ядра» в составе Франции, ФРГ, стран Бенилюкс и Италии стало возможным благодаря смещению Германии во «франкский» ареал. Германия, базирующая на прусской платформе (Восточная Пруссия, Силезия и Бранденбург), едва ли смогла бы составить единый хозяйственный комплекс с Западной Европой, равно как и пойти на примирение с Францией. Получилось, что сама европейская интеграция требовала выполнения двух условий: ликвидации имперской платформы Пруссии и возвращения самой Германии на ее исконную платформу Восточно-Франкского королевства. Случайно ли, что в совокупности Европейские сообщества 1957 г. почти полностью совпадают с границами Франкской империи первой половины IX века? В отечественной публицистике можно встретить тезис о том, что «немцы стали иными». Это, полагаю, не совсем верно. Немцы не стали иными, поскольку мы имеем дело с Германией, основанной на Рейнской платформе, а не с Пруссией, Саксонией и даже Австрией. Современные немцы не напоминают пруссаков, коль скоро прусская идентичность была ликвидирована союзниками вместе с прусской платформой. Россия и другие страны взаимодействуют с рейнско-баварскими элитами, которые традиционно были завязаны на Западную Европу, а не строили имперскую идентичность. Современная Германия не имеет в своей структуре исторической имперской платформы, а потому легко интегрируема в более широкий европейский проект.

Для СССР ситуация оказалась менее благоприятной. В его распоряжении была только Бранденбургско-саксонская платформа, лишенная своего имперского центра в Восточной Пруссии. Территориально это была слишком малая единица для создания «второй Германии». Советская дипломатия отнюдь не стремилась разделить Германию: она до середины 1950-х гг. пыталась инициировать переговоры о создании единой нейтральной и безблоковой Германии, призванной уравновесить НАТО. Только принятие ФРГ в НАТО, закрывшее эти дискуссии, побудило СССР создать ГДР как социалистическую Германию фактически на землях «Бранденбургской марки».

Единственным полу-успехом советской дипломатии стала нейтрализация Австрии. Остаток Австрийской империи, воскрешенный союзниками в 1945 г., приобрел международно-нейтральный статус, гарантированный межсоюзническим договором 1955 г. В Австрии фактически был реализован тот вариант, который не реализовался в рамках «большой Германии» — создание нейтрального и безблокового государства с правом выбора собственного пути развития. Однако даже нейтральная Австрия отделила «советский блок» от южного фланга НАТО и дружественной ему Югославии.

ГДР на основе Бранденбургской платформы уже к концу 1960-х гг. выполняла для СССР прежде всего идеологическую роль — без него США смотрелись бы главным победителем во Второй Мировой войне. Сами коммуникации СССР с ГДР полностью зависели от союзнических отношений с Польшей и Чехословакий. Поэтому с началом масштабного кризиса коммунистической системы в Польше вопрос о сохранении ГДР под советским контролем имел все меньше перспектив. Логическим завершением этого курса стало согласие советского руководства на объединение Германии в 1990 г. Оно не решало фундаментальные задачи — Германия сохранялась в рамках «Атлантической системы», по сути, только присоединив к себе легко усваиваемую Бранденбургскую платформу.

Такое решение «немецкого вопроса» несло для России и другую проблему. Передача немецких территорий странам Восточной Европы и выселение из них этнических немцев сделало большинство этих стран этнически более однородными. Государственность стран «междуморья» - от Эстонии до Румынии и Словении – стала сильнее, чем в «межвоенный» период за счет отсутствия в них немецких диаспор. Окрепнув в рамках союза с СССР, эти страны в 1990-х гг. были легко развернуты американской дипломатией против России. Сегодня мы имеем дело с намного более прочным антироссийским санитарным кордоном на Западе, чем это было в 1920-х годах: уповать на его самораспад под грузом этнических противоречий пока мало остнований.

В ожидании «окна возможностей»?

Алексей Фененко:
«Немецкий вопрос» в XXI веке

Воссоединение Германии в 1990 г. сопровождалось, однако, серьезным (хотя ныне и подзабытым) кризисом внутри «объединенной Европы». Он был вызван распадом Союзной Федеративной Республики Югославия (СФРЮ). Конфликт по югославской проблеме произошел на совещании Совета министров иностранных дел стран Европейского сообщества 15–16 декабря 1991 г. Германия потребовала признания независимости Хорватии и Словении, Франция и Британия были против. В ответ Г.-Д. Геншер покинул зал заседаний и пригрозил, что Бонн может выйти из Европейского сообщества. Берлин в одностороннем порядке признал независимость Словении и Хорватии, поставив Париж и Лондон перед свершившимся фактом. Для сохранения единства Европейского сообщества в декабре 1991 г. была в экстренном порядке выработана Брюссельская декларация о критериях признания новых государств. В дальнейшем Германия поддерживала Хорватию в ее конфликте с Республикой Сербской Краиной 1991–1995 гг. (в том числе — поставками оружия).

Содействуя распаду Югославии, кабинет Г. Коля решал историческую задачу. Югославия была создана по инициативе Великобритании и Франции после Первой мировой войны с целью служить противовесом Германии, чтобы заблокировать ее экспансию на Балканы. Поддержка правительством Г. Коля распада СФРЮ позволила Германии разрушить эту «пробку», открыв себе путь на Балканы. Одновременно Германия резко повысила свой статус в мировой политике, став участником Контактной группы по Боснии и Герцеговине. Это породило в Париже и Лондоне многочисленные концепции о необходимости нового «сдерживания Германии» за счёт сохранения американского присутствия.

Югославский кризис продемонстрировал несколько важных тенденций. Первая — в Лондоне и Париже опасения перед сильной Германией не исчезли. Вторая — даже самая атлантическая элита Германии рассматривает вариант расширения германской сферы влияния, причём не только экономическими методами. Третий — был поставлен вопрос о том, способна ли германская юго-восточная платформа на какую-то регенерацию. Впервые после Второй мировой войны у Германии в середине 1990-х гг. появилось подобие сферы влияния в составе Австрии, Словении и Хорватии. Эта сфера удивительно повторяла австрийскую часть Австро-Венгрии — так называемую Цислейтанию.

Последующие события были насыщены политическими интригами, но не имели прямого отношения к нашей теме. Германская дипломатия расширила свою военную самостоятельность за счёт участия в военных операциях НАТО в Косово и Афганистане. Американская дипломатия сумела сохранить остатки ограничений суверенитета Германии и военное присутствие стран НАТО (прежде всего, самих США) на ее территории. Германия после прихода к власти в 2005 г. кабинета Ангелы Меркель проявляет куда меньше фронды в «Атлантическом сообществе», чем это было при кабинетах Г. Коля и Г. Шредера. Не состоялся и особый российско-германский диалог, так беспокоивший Белый дом в период канцлерства Г. Шредера. Период канцлерства А. Меркель войдет в историю как своеобразная пауза в обсуждении «немецкого вопроса».

Ситуация стала меняться в контексте начавшейся в минувшем десятилетии дискуссии о перспективах Евросоюза. Речь идет не только о пресловутом Brexit, но о гораздо более широком круге проблем: от становления в 2011 г. системы привилегированного франко-британского партнерства до возникновения уже устойчивой практики закрытия границ из-за миграционных или «ковидных» кризисов. В ЕС начинают формироваться субблоки — группы стран, выстраивающих партнерские системы помимо институтов Евросоюза. Возникает вопрос — не сформируется ли однажды «германский субблок» пусть пока и внутри ЕС, что само по себе расширит «Германскую платформу»?

Осколки «германского мира» можно найти и в наше время. Помимо собственно Германии существуют две полностью немецкие страны — Австрия и Лихтенштейн, а также две частично немецкие страны — Люксембург и Швейцария. Членство в Евросоюзе, устроенном под сдерживание крупных государств, позволяло малым и средним странам быть спокойными за свое будущее. Но обозначившиеся тенденции к переменам в ЕС могут поставить вопрос об их более тесной интеграции с Германией подобно интеграционным процессам в других регионах.

В этой связи интересно усиление Австрии, которая со времен дипломатического конфликта с ЕС в 2000 г. из-за успеха на парламентских выборах правой Австрийской партии свободы проводит намного более конфликтную политику с «евроинститутами», чем сама Германия. За минувшие два десятилетия в ЕС уже сформировалось понятие «австрийской фронды». Австрийские политики позволяют себе намного чаще критиковать ЕС, чем немецкие, и в ряде случаев — поддерживать более позитивные отношения с Россией, чем Германия. В Австрии больше, чем в самой Германии, распространены ностальгия по прошлому, трепетное отношение к своей национальной культуре и традициям. Она постепенно становится своеобразным культурно-историческим центром «германского мира», который может позволить себе разговор на скользкие темы, которых пока стремится избежать сама Германия.

Лекция Наталии Супян «Тридцать лет без стены: что разделяет немцев сегодня?»

Не ясны и перспективы Баварии. Сегодня она имеет самостоятельное представительство на уровне ЕС. В Лондоне и Париже этот момент традиционно считали своеобразной страховкой на случай изменения Германией ее внешнеполитической стратегии. Но относительная самостоятельность Баварии может стать и своеобразным мостом для подключения ее частей к «германской системе» (например, за счёт заключения соглашений с Австрией, Лихтенштейном, а, возможно, и немецкоязычными кантонами Швейцарии). «Германский мир» исторически склонен к конфедеративным объединениям, и такая модель может удовлетворить всех его участников.

На тенденцию к изменению этнополитических платформ работает и нарочитый антикоммунизм стран Восточной Европы. Демонстративное отвержение ими советского наследия неизбежно ставит вопрос о делигитимизации их границах, установленных после Второй мировой войны при определяющей роли СССР. Признание ими «преступного характера советского режима» сразу рождает двусмыслицу в отношении полученных этими странами немецких и венгерских земель. Пока ни в Берлине, ни в Будапеште официально не ставят вопрос об изменении границ. Но «окно Овертона» интересно тем, что открывается постепенно, создавая шаг за шагом новые возможности.

В странах Восточной Европы при этом сильны исторические воспоминания о германской экспансии. Достаточно вспомнить, как Чехия не хотела ратифицировать Европейскую хартию прав человека, опасаясь, что бывшие судетские немцы потребуют компенсации за утраченную собственность. Сегодня такие страхи купируются «двойным сдерживанием» Германии — через систему общих европейских и атлантических институтов и поддержку восточноевропейских стран со стороны США. Но выдвинутый ещё администрацией Б. Обамы тезис о превращении Германии в опору «восточного фланга НАТО» означает усиление ее роли в Восточной Европе. При тесной экономической взаимосвязи с Чехией, Словакией, Румынией немецкая политика может получить реальный шанс вернуться в эти страны. Изменение региональных приоритетов не обязательно означает крах существующей системы институтов; оно может происходить через изменение ролей ведущих держав системы.

Прогнозировать будущее сложно. Однако можно с уверенностью сказать: на протяжении веков «германская система» меняла свой географический ареал. Вполне возможно, что современная ее локализация — не последняя в истории, что может вновь изменить ее идентичность.

***

Идентичность территориально подвижного «германского мира» была исторически связана с той территориальной платформой, которая выступала его центром в определенный период. «Атлантический выбор» современной Германии связан прежде всего с ее базированием на Рейнско-Баварской платформе, исторически связанной с Западной Европой. У современной Германии нет исторических имперских центров, которые могли бы изменить ее идентичность. Однако такая ситуация базируется на стабильности институтов ЕС, удерживающих Германию в рамках «Атлантической системы». Трансформация структуры этого сообщества может привести к подвижкам в географии «германской системы», что в будущем может вновь поставить вопрос о ее выборе.

1. Здесь и далее по тексту автор разделяет понятия «Германский мир» как сообщество германоязычных народностей и «Германскую систему» как политическую форму его организации.

2. Хотя это объединение принято называть «Священная Римская империя германской нации», оно во многом является конструктом историков. Понятие «Священная Римская империя» стало использоваться только с конца XII в. сначала на неофициальном уровне, а приставка «германской нации» появилось, по разным данным, то ли в середине XIV-го, то ли в XV веке. Императоры Саксонской династии именовали себя Римскими императорами, что позднее и породило представления в немецком обществе о «Германском мире» как продолжателе Римской империи.

3. Здесь по-новому можно посмотреть на знаменитые сатирические стихотворения немецкого поэта Генриха Гейне «Ослы-избиратели» м «Король Длинноух I». В публицистике в них нередко видели острую сатиру на немецких консерваторов, представленных как «старо-ослов». Но их можно прочитать и как сатиру на малогерманский проект трансформации «германской системы» в сугубо немецкое государство, что, как и, предвидел Гейне, повлечет за собой ее самораспад.