Информационная война за билет в прошлое
Граффити Бэнкси
Вход
Авторизуйтесь, если вы уже зарегистрированы
(Голосов: 1, Рейтинг: 5) |
(1 голос) |
К.полит.н., генеральный директор РСМД, член РСМД
С начала украинского кризиса в 2013 году понятие информационной войны широко используется в России, на Западе и, конечно, на самой Украине. Однако этот термин, столь же широкий и неопределённый, как «гибридная война», даёт мало понимания происходящему в информационном пространстве. Обращает на себя внимание сходство восприятия взаимных информационных потоков. Так, например, и Россия, и западные страны воспринимают себя как жертв информационной агрессии. Каждая сторона настаивает на том, что её информационная политика является оборонительной — она противодействует враждебному информационному потоку.
С начала украинского кризиса в 2013 году понятие информационной войны широко используется в России, на Западе и, конечно, на самой Украине. Однако этот термин, столь же широкий и неопределённый, как «гибридная война», даёт мало понимания происходящему в информационном пространстве.
Отличительная черта войны — целенаправленные враждебные действия централизованных коллективов. И действительно в информационном потоке наблюдается огромное количество профессионально и специально подготовленного враждебного контента.
Проблема в том, что современные средства массовой информации довольно трудно назвать централизованными. Даже в государственных СМИ причинно-следственная связь между «заказом» и контентом крайне условна. А с учётом бурного развития социальных сетей, когда каждый пользователь сам по себе становится СМИ, связь между условным «штабом» и условными «солдатами» информационной войны становится ещё менее очевидной.
Тогда почему же независимые СМИ или блоги подчас оказываются гораздо более агрессивными в сравнении с государственными каналами? Почему пропаганда добровольно и без всякого принуждения сверху самовоспроизводится и порождает мультипликативный эффект?
Объяснение следует искать в гораздо более глубоких слоях нашего коллективного сознания. Эти слои далеко выходят за пределы текущей политической конъюнктуры. Их можно уподобить тому, что Зигмунд Фрейд, Эрих Фромм, а затем и Дэвид Рисман понимали под «совестью» — внутренним установкам, заложенным культурой и воспитанием, своего рода общественным подсознательным, которое в каждом индивиде закладывает внутренние ценностные рамки. Их индивид воспринимает как свои.
Павел Шариков:
Враг.media. Взаимное формирование
образа врага в российско-американских
отношениях
Успешным будет тот пропагандист, который точно распознает эти установки и «выстрелит» в них своим информационным месседжем. Точное попадание лишь усиливает принятые установки. При этом политики из манипуляторов общественным сознанием превращаются в его заложников. Им крайне трудно произвольно менять свой месседж. Они вынуждены подстраивать его под уже сложившийся «коралловый риф». И этот «риф» имеет очень долгую историю.
Обращает на себя внимание сходство восприятия взаимных информационных потоков. Так, например, и Россия, и западные страны (не говоря уже об Украине) воспринимают себя как жертв информационной агрессии. Каждая сторона настаивает на том, что её информационная политика является оборонительной — она противодействует враждебному информационному потоку. Каждая сторона серьёзно преувеличивает информационные возможности соседей. Каждая преувеличивает результаты информационных кампаний. Каждая пытается политизировать или преувеличить значение неполитических событий.
Рассматривать всё это, конечно, нужно в более широком контексте — как комбинацию сознательного политического заказа и влияния коллективного бессознательного. В отношении первого следует иметь в виду нерешённые проблемы России и Запада на постсоветском пространстве. В этих отношениях сохранилась конкуренция, игра с нулевой суммой и дилемма безопасности. Происходящее в информационном поле вполне соответствует нерешённым вопросам европейской архитектуры безопасности. В отношении второго следует держать в уме серьёзные травмы, полученные как Россией, так и её соседями в Восточной и Центральной Европе (ЦВЕ) и на постсоветском пространстве.
В случае ЦВЕ практически все страны получили свои травмы в отношениях с Россией/СССР. Тот факт, что местные политические элиты пытаются играть на этих травмах, актуализировать и мифологизировать их, не означает, что нужно отрицать их наличие. Это осложняет общую информационную политику ЕС, где зрелый ответственный подход Западной Европы, сосуществует с чувствительной и ранимой идентичностью стран ЦВЕ. При этом ареал комплекса жертвы расширяется, в том числе за счёт Грузии и Украины.
Ещё более важно понимать то, что сама Россия имеет не менее болезненные травмы. В случае наших восточноевропейских соседей — это травма жертвы геополитики больших игроков, в которой им выпало быть буфером России. В постсоветский период этот мотив был умело превращён в фактор национальной консолидации этих стран.
В российском же случае травмы имеют другую природу. Во-первых, это глубокий след репрессий и прочих перегибов. Он породил парадоксальное сочетание глубокого недоверия, почти сакрального страха и ритуального преклонения перед собственной государственной системой. Во-вторых, опыт краха левиафана, ностальгия по его величию, утрата вообще сколько-нибудь понятных координат, попытка вновь найти их. Всё это наслаивалось на инстинктивную любовь к Отечеству — некому идеалу, далеко выходящему за пределы государства как института и делающему возможным сохранение России после тяжелейших катастроф. Но две этих травмы не исцелены и ещё дадут знать о себе в будущем. Причём информационные импульсы и в России, и приходящие из-за рубежа могут дать самые непредсказуемые последствия.
На этом фоне интересна общая структура месседжа, исходящая из России и из условной «Европы». Понятие информационной войны подразумевает, что эта структура должна быть сходной — противники обмениваются целостными идеологическими посылами, направленными на привлечение максимального числе сторонников. Но на деле это далеко не так. Структура условно российского и условно западного «европейского» месседжей принципиально отличается.
В случае Запада речь идёт о послании, которое принципиально не изменилось со времён холодной войны. Демократия и полноценное национальное государство. Рынок. Главенство права. Свобода как равенство перед законом и проч. В последнее время в этот список добавилась толерантность и страновая мобильность. В общем и целом — это эмансипирующая идеология.
Страны ЦВЕ после окончания холодной войны стали гораздо более ревностными проповедниками этого проекта, чем США и страны «старой» Европы. Хотя на деле в каждой стране он получал собственное звучание. И на деле эмансипация сосуществует с сужением пространства личной свободы, укреплением «надзирающего» государства. Этот же проект, конечно, стал мощным фактором для постсоветского пространства.
Интересно, что Россия в отличие от СССР не предлагает альтернативы (хотя, если разобраться, советский проект был, по сути, западным — эмансипирующим и просвещенческим). Действительно, в России нет зрелой демократической традиции. Для развития рынка требуется укоренение правового государства. Но Россия не отрицает ни одну из ценностей, идущих с Запада. Даже патриотизм, который у нас сегодня выступает официально основой российской идентичности, имеет западное происхождение и коренится в западной же идее национального государства и нации как политического, а не этнического сообщества.
Российский месседж завязан на идее нечестности Запада, который, призывая к порядку, на самом деле ведёт к хаосу. И в украинском, и в сирийском эпизодах эта идея проходит красной нитью. Но эта попытка подловить Запад на нечестности (предпринимаемая и Советским Союзом) не несёт в себе экзистенциальной угрозы Западу как идее.
С другой стороны, сегодня появилась сила, у которой есть альтернативный проект. Он принципиально противоположен западному и бросает ему открытый вызов. Это радикальный исламизм, с принципиально иной трактовкой справедливости, государства, свободы и других основополагающих понятий. Трагедия России и коллективного Запада в том, что они серьёзно недооценивают идейную мощь радикального исламизма, продолжая увлечённо конкурировать друг с другом за билет в прошлое.
Это тупиковый вариант, фантом. Однако фантомы могут оказывать серьёзное влияние на реальную политику. Украина, Грузия и многие страны ЦВЕ ещё долго могут консолидироваться вокруг «российской угрозы». Россия ещё долго может воспринимать их как марионеток некоего западного «центра», в котором плетётся антироссийский заговор. Политики будут получать голоса, а СМИ — рейтинги.
Кстати, ещё одним парадоксом текущего информационного обмена является его капиталистическая природа. Даже государственными СМИ движет не столько политический заказ или директива, сколько стремление попасть в нерв воображаемых потребностей политической элиты и аудитории. Концу странной информационной войне (или концу капиталистического общества) поможет изменение баланса спроса и предложения. Чего ни в России, ни на Западе явно не хотят.
Автор: Иван Тимофеев, к.полит.н., программный директор РСМД, программный директор Фонда клуба «Валдай»
Впервые опубликовано на сайте Международного дискуссионного клуба «Валдай»
(Голосов: 1, Рейтинг: 5) |
(1 голос) |
