Когда ожидать модернизации России?

Нынешней осенью вновь обострились дискуссии о перспективах экономического развития России. Их лейтмотив остается тем же, что и пятнадцать лет назад: Россия так и не сумела слезть с «нефтяной иглы», не совершила технологического рывка и по-прежнему остается уязвимой для западных санкций. В качестве причин отсутствия рывка чаще всего называют неэффективность чиновничества, коррупцию, слабость институтов... Все эти причины, конечно, имеют место. Но не меньшее значение имеют, возможно, другие, более глубинные, факторы, которые не видны на первый взгляд.

Французский историк и социолог Ф. Бродель, отталкиваясь от длинных экономических циклов (длинных волн) русского экономиста Н.Д. Кондратьева, вывел повышательные и понижательные тренды в развитии мирового экономического хозяйства.

Для понижательных трендов характерны замедление темпов научно-технического прогресса, медленное внедрение инноваций, частые, но неглубокие, экономические кризисы («кризис как перманентное состояние»), медленный рост производства при ускоренном росте финансового сектора. В идеологии преобладает культ «открытой экономики» (меркантилизма или фритредерства), рентабельности (т.е. строгого учета стоимости экономической отдачи проектов), осторожное и даже скептическое отношение к экономическим перспективам. Политические системы ведущих государств устойчивы, а войны этого периода носят преимущественно ограниченный характер.

Для повышательных трендов, напротив, характерны быстрые темпы научно-технического прогресса, стремительное внедрение инноваций, экономический рост и быстрое развитие производства, редкие, но чрезвычайно разрушительные экономические кризисы (вроде Великой депрессии 1929–1939 гг.). В идеологии преобладает культ протекционизма и национального производства, ставка на масштабные проекты даже без скорой экономической отдачи и мобилизацию крупных масс, религия роста и прогресса. Политические системы повышательных трендов неустойчивы из-за частых социальных потрясений и революций, а войны носят тотальный и разрушительный характер.

Если предположить, что циклы Ф. Броделя сохранят свою частотность (а они за минувшие 600 лет ни разу не дали сбоя), то мы как раз прошли середину понижательного тренда. Во второй половине 2040-х гг. нас с высокой долей вероятности ожидает перелом тренда и возвращение повышательной волны. Сегодня нам трудно представить, что именно приведет к восстановлению приоритета национального производства над мировой торговлей. Но аналогично и люди предыдущих трендов не могли представить условия, при котором он закончится. В «ревущие шестидесятые» было невозможно представить «нефтяной шок», влекущий за собой деиндустриализацию и «революцию пригорода».

За 20–25 лет до окончания тренд проходит точку предчувствия. Что если нынешние торговые войны и чуть гротескный «трампизм» с его торговыми войнами — поворот в сторону протекционистских экономик?

Мечтать сегодня о масштабной модернизации Росси вряд ли возможно — это всё равно, что мечтать летом о зимних вьюгах. Гораздо более верной тактикой было бы извлечение выгод из понижательного тренда. Пока он блокирует возможность масштабного обновления. Но при правильном понимании его выгод, можно создать задел для будущего экономического рывка. В конце концов именно в понижательном тренде побеждает тот, кто, сумел создать запас прочности для будущих перемен.

Нынешней осенью вновь обострились дискуссии о перспективах экономического развития России. Их лейтмотив остается тем же, что и пятнадцать лет назад: Россия так и не сумела слезть с «нефтяной иглы», не совершила технологического рывка и по-прежнему остается уязвимой для западных санкций. В качестве причин отсутствия рывка чаще всего называют неэффективность чиновничества, коррупцию, слабость институтов... Все эти причины, конечно, имеют место. Но не меньшее значение имеют, возможно, другие, более глубинные, факторы, которые не видны на первый взгляд.

Зададим вопрос: какая страна за минувшие сорок лет совершила технологический рывок? США и государства Западной Европы пережили деиндустриализацию и упадок индустриальной инфраструктуры. Новые «гиганты Азии» пока наращивают рост производства, но это производство разработанных на Западе, а не собственными усилиями, товаров. С середины 1960-х гг. в мире не было сделано крупных научных открытий, которые привели бы к созданию прорывных технологий — по крайней мере, сопоставимых с прорывами первой половины ХХ в. Несмотря на все разговоры об «экономике услуг», инфраструктура современных мегаполисов будь то Москва, Нью Йорк, Лондон или Токио – это усовершенствованная инфраструктура 1950-х годов. (Сравним это с инфраструктурным и индустриальным рывком 1900– 1960 гг., который до неузнаваемости изменил облик городов и производства XIX в.). Поэтому, рассуждая об «инновационной стратегии» России, стоит задуматься о двух проблемах: 1) возможно ли в принципе инновационное развитие в современном мире; 2) что именно следует устранить для его препятствия.

Тренды мировой экономики

Интересный ответ на эти вопросы предложил французский историк и социолог Ф. Бродель. Отталкиваясь от длинных экономических циклов (длинных волн) русского экономиста Н.Д. Кондратьева, он вывел повышательные и понижательные тренды в развитии мирового экономического хозяйства [1]. Его структура выглядела таким образом:

• понижательный — 1350–1507 гг.;
• повышательный — 1507–1650 гг.;
• понижательный — 1650–1733 гг.;
• повышательный — 1733–1817 гг.;
• понижательный — 1817–1896 гг.;
• повышательный — 1896–1973 гг.
• понижательный — 1973–?

В каждой из этих экономических волн были свои периоды подъема и спада, кризисы и рецессии. Однако Ф. Бродель на впечатляющем статистическом материале рассчитал периоды, когда в течение 70–80 лет уровень мирового производства шел «больше вниз» или «больше вверх». С мнением Ф. Броделя согласились такие экономисты как Г. Эмбер и Дж. Грициотти-Кречман [2].

Для понижательных трендов характерны замедление темпов научно-технического прогресса, медленное внедрение инноваций, частые, но неглубокие, экономические кризисы («кризис как перманентное состояние»), медленный рост производства при ускоренном росте финансового сектора. В идеологии преобладает культ «открытой экономики» (меркантилизма или фритредерства), рентабельности (т.е. строгого учета стоимости экономической отдачи проектов), осторожное и даже скептическое отношение к экономическим перспективам. Политические системы ведущих государств устойчивы, а войны этого периода носят преимущественно ограниченный характер.

Александр Дунаев:
Модернизация по-русски: история и современность

Для повышательных трендов, напротив, характерны быстрые темпы научно-технического прогресса, стремительное внедрение инноваций, экономический рост и быстрое развитие производства, редкие, но чрезвычайно разрушительные экономические кризисы (вроде Великой депрессии 1929–1939 гг.). В идеологии преобладает культ протекционизма и национального производства, ставка на масштабные проекты даже без скорой экономической отдачи и мобилизацию крупных масс, религия роста и прогресса. Политические системы повышательных трендов неустойчивы из-за частых социальных потрясений и революций, а войны носят тотальный и разрушительный характер.

В разных экономических трендах по-разному оцениваются возможности и потенциал экономического развития. При повышательных трендах упор делается на мобилизацию крупных масс, которые призваны осуществлять глобальные проекты. Духовная атмосфера этих периодов — стремление «штурмовать небо», строить новый мир. В понижательные тренды, напротив, происходит демобилизация — культивируются частная инициатива, индивидуальная свобода и «минимальное государство». В эти периоды в духовной атмосфере преобладают культ «маленького человека» и частной жизни. В первом случае эффективность государства определяется реализацией масштабного проекта; во втором — его способностью обеспечить благосостояние и спокойную жизнь населения. Образно говоря, если понижательные тренды — время бухгалтеров и осторожных «ответственных политиков», то повышательные — время пассионариев и строителей империй.

В структуре этих трендов особенно интересны два периода. Первый период — «точка предчувствия», наступающая примерно за 25 лет до окончания тренда, когда начинают ощущаться первые предпосылки перехода к системе будущего тренда. Например, в 1710-х гг. стали закладываться принципы национальных финансовых систем на основе бумажных ассигнаций, в 1780-х гг. начала формироваться идеология фритредерства, в 1870-х гг. — идеология протекционизма, в 1940-х — режим международной свободной торговли. Второй период — десятилетие смены трендов. Именно в это время происходит смена приоритетов с развития международной торговли на развитие национального производства или наоборот. Одновременно в «рубежное десятилетие» происходит переосмысление приоритетов, то есть переоценка ресурсной базы, собственных возможностей и характера поставленных перед страной задач.

Будущее, которое было?

Попробуем описать с опорой на работы Ф. Броделя логику «повышательных» и «понижательных» волн. Понижательный тренд 1650–1733 гг. был временем преобладания меркантилизма: концепции, согласно которой основу экономики страны должны составлять активный торговый баланс и превышение экспорта над импортом. Как следствие, государственные экономические системы носили открытый характер, основываясь на свободе наднациональных торговых операций. В мировом хозяйстве преобладал торговый колониализм, предполагающий контроль над опорными пунктами международной морской торговли. Создавались фактории и порты, способные контролировать процесс экспорта колониальных товаров в Европу. Первый вариант подобной империи реализовала Голландия; аналогичную модель колониальных империй попытались выстроить Великобритания и Франция. Рабочая сила на плантации завозилась извне, налаживалась поставка рабов из Африки в колонии в Новом Свете, что определило этнический состав населения современных США, Гаити, Кубы, Бразилии и ряда других государств.

Технические новации, напротив, реализовывались крайне медленно. Впечатляющие научные открытия И. Ньютона, Г.В. Лейбница, Л. Эйлера пока остаются теоретической наукой, мало связанной с практикой. Система мануфактурного производства 1720-х гг. осталась практически такой же, как в 1650-х гг. Не происходило серьезных новаций и в военных технологиях: вооружение европейских армий оставалось таким же, как в Тридцатилетнюю войну: скорострельная артиллерия, дульнозарядное ружье с кремниевым замком. Войны носили ограниченный характер и, будучи длительными по времени, сопровождались серией военных демонстраций в пограничных регионах, где конфликтующие стороны старались максимально уклониться от генеральных сражений.

Фотоархив ЖД Германии

Повышательный тренд 1733–1817 гг. носил прямо противоположный характер. Рубежом перехода к нему стал постепенный отказ ведущих держав от политики меркантилизма в пользу введения протекционистских барьеров. Результатом стало стремительное построение национальных мануфактурных производств. В Англии же и, отчасти, во Франции произошел промышленный переворот — начался переход от мануфактурного производства к фабричному. Если в предыдущем тренде быстро росли объемы мировой торговли, то теперь на смену им пришло стремительное развитие производства (по современной шкале до 10–15% в год). Научные открытия предшествующего периода начинают быстро внедряться в производственную практику: именно в этом тренде происходит изобретение паровой машины, аэростата, парохода, паровоза, железных дорог — открытий, которые изменяет саму инфраструктуру жизни.

Быстрое промышленное развитие неизбежно привело к социальным потрясениям и борьбе за рынки сбыта. Возникает Просвещение — теория бесконечного роста и прогресса. Именно этот период становится временем Американской и Французской революций. Войны приобретают по-настоящему тотальный характер. Французский гегемонизм приводит не только к европейским, но и, фактически, к мировым войнам, которые помимо Европы охватывают Новый Свет и Индостан. Три масштабных конфликта — Семилетняя война (1756–1763), войны Французской революции (1792–1799) и Наполеоновские войны (1800–1815) происходят именно в этом тренде.

Понижательный тренд 1817–1896 гг. вернул преобладание торговли над производством. Хотя именно XIX в. принято считать эпохой промышленного переворота, в действительности государства только усваивали и внедряли технические открытия предыдущей эпохи. Открытия физики и химии середины XIX в. (термодинамика, электричество, теория строения органических веществ) пока не находят широкого применения. Рост производства сопровождается перманентными кризисами перепроизводства, которые постепенно перерастают в масштабную «долгую депрессию» 1873–1896 гг. (Говоря современным экономическим языком, это была какая-то «стагфляция наоборот»). Зато на этом фоне преобладает принцип свободной торговли или фритредерства со всеми знакомыми нам атрибутами: финансовое и промышленное превосходство одной страны (Великобритании), свободное наднациональное движение капиталов и людей и становление по-настоящему мирового экономического хозяйства за счёт подключения всех регионов мира.

Политические системы XIX в. вновь носят стабильный характер. Во всех европейских странах до Первой мировой войны преобладают сословные аристократические системы, а к концу века цензовые конституции. (Революционный взрыв 1848 г. быстро сошел на нет, принеся с собой только смену династии во Франции). Весь XIX в. выступает периодом «долгого мира» между великими державами, зная только три ограниченные войны: Крымскую (1853–1856), Австро-прусскую (1866) и Франко-прусскую (1870), причем первая была набором силовых демонстраций в периферийных для Европы регионах. Войны носили или характер локальных стычек (вроде датско-прусских войн), или колониальной экспансии (вроде Опиумных войн или карательных экспедиций западных стран против Японии). Вынос противоречий на периферию, считающийся сегодня составной частью холодной войны, в действительности, произошел в рамках российско-британской «Большой игры».

Повышательный тренд 1896–1973 гг. становится противоположностью предшествующему времени. Выход из «долгой депрессии» в 1896 г. приводит к масштабному перевороту в мировой экономической политике: на смену свободной торговое окончательно приходит протекционизм. Механизмами для ее проведения стали: 1) введение таможенных пошлин; 2) установление торгового эмбарго и импортных квот; 3) субсидии, выделяемые государством национальным производителям. Результатом стала «вторая индустриализация» с такими ее чертами как стандартизация производственного цикла, появлением новых отраслей (химическая и электротехническая промышленность), а также новых средств связи (телефон, телеграф и радио).

Научные открытия теперь внедряются с невиданными по масштабам XIX в. темпами: всего за полвека происходит скачок от газовых фонарей и фиакров к реактивной авиации и выходу в космос. На смену очаговому развитию производства пришла относительно равномерная индустриализация развитых стран.

За полвека развитые страны переживают волну социальных и экономических революций, которые приводят к установлению различного варианта социальных государств. Общей моделью становится мобилизация крупных масс на реализацию крупных проектов, не считаясь с расходами на издержки. Мобилизация становится настолько масштабной, что начинает охватывать все сферы жизни — от экономики до идеологии и повседневной жизни. Мобилизационные проекты перерастают в схватку идеологических непримиримостей, выражением которой становятся две мировые войны, которые исследователи все чаще называют «Второй Тридцатилетней войной». Логическим завершением тренда становится холодная война с расколом мира на две сверхдержавы, ведомых ими два военно-политических блока и созданием крупных ракетно-ядерных потенциалов.

В середине понижательного тренда

Алексей Фененко:
Новая мобилизация?

Мировой энергетический кризис 1973–74 гг. стал переломом тренда и началом нового восьмидесятилетнего понижательного тренда. Все эти черты могли бы показаться странными и невозможными для людей предыдущей волны, что зачастую мы и видим в политических комментариях. Последующие 45 лет, кажущиеся набором удивительных новаций, на самом деле, проходили по накатанной логике предыдущих понижательных трендов:

• утверждение принципа свободной торговли в мировом масштабе;
• переход к системе регулярных, но неглубоких экономических депрессий (если доверять официальной информации, то с конца 1980-х в мире не было периодов устойчивого роста — все время происходили финансовые потрясения);
• деиндустриализация как демонтаж крупных индустриальных комплексов;
• становление идеологии необратимости глобализации как системы свободного передвижения товаров и рабочей силы.

Триумф торговли над производством привел к двум волнам деиндустриализации. США и страны Западной Европы переживают ее во второй половине 1970-х в связи с выносом производства на периферию, а страны бывшего соцлагеря (включая Россию) — в первой половине 1990-х гг. Но и модернизация стран Восточной Азии, «новых индустриальных гигантов», кардинально отличается от модернизации повышательного тренда. Индустриализации в США, Германии, Японии, СССР первой половины ХХ в. создавали национальные промышленные комплексы, способные к самостоятельному воспроизводству любого вида товаров и опирающиеся на национальные школы фундаментальных наук. Современные модернизации стран Восточной Азии осуществляются как создание комплексов воспроизводства товарной номенклатуры, разработанной и запатентованной в других странах (прежде всего в США). Еще показательнее, что модернизация этих стран не ведет к созданию национальных военно-промышленных комплексов (ВПК): они опираются на закупку вооружений или его лицензионное производство.

С наступлением понижательной волны политические элиты и общественное мнение начинают принимать идеи, которые еще недавно казались аномальными. Первая — согласие на свободу торговли и импорт, который еще недавно считался опасной конкуренцией для собственного производства. Вторая — допустимость модернизации на основе мелких собственников, а не крупных промышленных комплексов (в то время как, например, в СССР к концу НЭПа модернизация с опорой на мелкого собственника была признана неэффективной). Третья — идея «революции пригорода», то есть переход значительной части городского населения к жизни в пригороде (частных домах, дачах или коттеджа). В прошлом тренде символом прогресса выступала индустриализация; в нынешнем — деурбанизация и возвращение к полусельскому образу жизни.

Можно было бы назвать эти тенденции характерными чертами постиндустриализма, если бы они не напоминали особенности предыдущего понижательного тренда 1817–1896 гг. Режим свободной торговли и свободного импорта преобладал в международной экономической системе до 1870-х гг. Идея, что развитые страны могут принуждать другие государства силой к открытию собственных рынков, родилась не в 1980-х, а в 1830-х гг. — накануне Опиумной войны 1840–1842 гг. Экономические школы XIX в. беспокоились об обнищании мелкого собственника. Наконец, именно в XIX в. выдвигалась идея «собственного дома» как альтернативы жизни в индустриальном центре. В то время 1900-е гг. приносят «культ небоскребов» и городской жизни. Случайно ли, что либертарианство, интеллектуальный кумир 1970-х, открыто апеллировало к опыту XIX в.?

За минувшие 45 лет выяснились новые тенденции, которые показались бы ужасными для предыдущего повышательного тренда, но хорошо вписались в нынешний.

1. Регресс в ряде технологических сфер (от свертывания проектов гражданской сверхзвуковой авиации до фактического отказа от пилотируемых космических полетов). Приметная черта современности — обилие громко заявленных, но нереализуемых проектов. Например, каждая новая администрация в США после прихода к власти выдвигает масштабные военно-технические, космические и информационные проекты, которые чаще всего оказываются нереализованными. Следующая администрациях как правило возобновляет их, выдавая за что-то новое, хотя «новация» снова завершается неудачей. Подобный тренд характерен и для нашей страны, где в начале 1980-х гг. произошел отказ от ряда проектов нового оружия вроде экранопланов или противоспутниковых систем.

Причиной этого чаще всего называется нерентабельность и низкая самоокупаемость подобных проектов. Но вспомним, что в повышательных трендах 1733–1817 гг. и 1896–1974 гг. понятия «окупаемости» практически не было: создание новых военно-технических систем считалось самоцелью, а недостаточная финансируемость компенсировалась мобилизационными механизмами. Зато в понижательном тренде 1817–1896 гг. шли перманентные дискуссии об «окупаемости» новых видов военной техники. (Например, первая подводная лодка была создана еще в 1864 г. американскими конфедератами, но рентабельными подводные лодки были сочтены только в конце 1890-х гг.).

2. Медленный темп внедрения научно-технических инноваций. Полки книжных магазинов наполнены работами о «революции в военном деле». Между тем, со времен Второй мировой войны наша цивилизация не создала никакого принципиально нового оружия. Мы по сути только совершенствуем оружие Второй мировой: от автоматического до ядерного оружия. Примечательно, что в 1930-х гг. новая военная техника обновлялась каждые два – три года (например, в статистику 1941 г. чаще всего стараются включать технику, произведенную после 1938 г., в статистку до 1939 г. — технику, произведенную после 1935 г. и т.д.). В наше время срок жизни военно-технических образцов составляет 15–20 лет, а на их создание и принятие на вооружение также уходит в среднем по 10–15 лет.

Похожее положение складывается и в других военных и гражданских отраслях. Интересно сравнить темпы развития и внедрения технологий в повышательном и понижательном трендах. От открытия нейтронов (1932) до появления первого атомного реактора (1943) и атомного боезаряда (1945) прошло всего 12 лет. От создания баллистических ракет «Фау-2» (1943) до вывода спутника в космос (1957) — четырнадцать лет, как от 2004 г. до 2018 г. Зато идея «пилотируемого полета на Марс» по-прежнему дискутируется и в США, и в России с начала 1970-х гг. без особых прорывов. Идея нанотехнологий была предложена Р. Фейнаном в 1959 г., но в 2018 г. в мире нет даже их единого определения, не говоря уже о реальных сдвигах. Зато это очень напоминает полувековые эксперименты XIX в. с конструированием аппаратов тяжелее воздуха или «аппаратов для изменения эфира».

Биржа XIX в.

3. Переосмысление понятия «национальной безопасности». С наступлением понижательной волны элиты восстановили такие характерные черты XIX в., как согласие на трансграничную миграцию, отказ от автаркии в области сельского хозяйства («продовольственная безопасность») и переориентация на конверсию части оборонной промышленности. Приметной чертой стала также закупка государствами иностранных вооружений. Например, Стокгольмский институт мира и безопасности (СИПРИ) рассчитывает ежегодный объем мирового рынка вооружений и лидеров в этой сфере. В первой половине XX в. такой расчет считался бы странным: неумение производить вооружение считалось тождественным поражению в войне. Зато в XIX в. закупка иностранных вооружений считалась нормой во всех ведущих державах, включая Россию.

4. Возрождение представлений об ограниченности ресурсов Земли и невозможность обеспечения беспрерывно промышленного роста. В предыдущем понижательном тренде 1817–1896 гг. огромной популярностью пользовались идеологии исчерпания ресурсов Земли. Популярными темами научных исследований были прогнозы о сроках исчерпания каменного угля, золота и железной руды. В социологии преобладала мальтузианская школа, постулировавшая нехватку ресурсов при быстром росте населения Земли. Повышательный тренд 1896–1974 гг. словно забыл об этих прогнозах, вернув веру в бесконечность ресурсов и экономического роста. С начала 1970-х гг. в унисон с переходом к понижательной волне воскресли и представления об ограниченности ресурсной базы Земли. Теперь их выражением стали не мальтузианство, а теория «устойчивого развития» и экологизма.

Понижательный цикл возродил и другие свои особенности. В социальной сфере сложились мощный городской средней класс и государственная бюрократия, блокирующие возможность масштабных революционных преобразований. Политические режимы отличаются серьезной устойчивостью: несмотря на все потрясения «бархатных» и «цветных» революций, власть сохраняют прежние группы бюрократии. Войны носят ограниченный характер и полностью пропитаны дипломатией. «Инновационное развитие» объективно расходится с понижательным трендом, который блокирует возможность быстрой модернизации.

Андрей Кортунов:
Чем опасно «вечное возвращение»

Как произойдет модернизация?

Этот вопрос носит наиболее спорный и интересный характер. Если предположить, что циклы Ф. Броделя сохранят свою частотность (а они за минувшие 600 лет ни разу не дали сбоя), то мы как раз прошли середину понижательного тренда. Во второй половине 2040-х гг. нас с высокой долей вероятности ожидает наступление нового повышательного тренда. Сегодня нам трудно представить, что именно приведет к восстановлению приоритета национального производства над мировой торговлей. Но аналогично и люди предыдущих трендов не могли представить условия, при котором он закончится. В «ревущие шестидесятые» было невозможно представить «нефтяной шок», влекущий за собой деиндустриализацию и «революцию пригорода».

Разворот тренда вряд ли будет сопровождается масштабной войной или революцией. Скорее, это будет или выход из некой длительной депрессии (по образцу 1896 г.), или сокращение инвестиций в мировую торговлю (как в 1730-х гг.), или локальный экономический кризис (вроде «первого нефтяного шока» 1973–1974 гг.). Однако после него в течение десяти лет произойдут перемены, сопоставимые по масштабам с 1890-ми и 1970-ми годами. Симптомами перехода к новому, повышательному, тренду станут:

• растущее недоверие к мировой торговле;
• реабилитация идеи национального производства;
• восстановление позиций этатизма и крупных национальных хозяйств;
• восстановление веры в бесконечность экономического роста и прогресса.

Изменится, видимо, и отношение к «человеческому капиталу». Современный взгляд на него основан на принципах Индекса человеческого развития (ИЧР)) ООН. Однако он может измениться. Ценности потребления, образования (на основе леволиберальных ценностей) и долголетия не обязательно будут вечными. Противовесом им могут стать, например, ценности имперского строительства или мобилизации. В предыдущем повышательном тренде с его культом мобилизации и «военного стиля» жизни ИЧР был бы, скорее, индексом «воли к экспансии» или «воли к власти» по терминологии Ф. Ницще — интеллектуального кумира того времени. В таком варианте модернизация России может стать возможной, подобно тому, как предыдущий тренд сделал возможной сталинскую индустриализацию. Однако такой поворот повысит неустойчивость политических систем и, скорее сегодня, вернет в мир крупные военные конфликты.

За 20–25 лет до окончания тренд проходит точку предчувствия. Что если нынешние торговые войны и чуть гротескный «трампизм» с его пошлинами— поворот в сторону будущих протекционистских экономик?

***

Мечтать сегодня о масштабной модернизации Росси вряд ли возможно — это всё равно, что мечтать летом о наступлении зимних вьюг. Гораздо более верной тактикой было бы извлечение выгод из понижательного тренда. Пока он блокирует возможность масштабного обновления. Но при правильном понимании его выгод, можно создать задел для будущего экономического рывка. В конце концов именно в понижательном тренде побеждает тот, кто, сумел создать запас прочности для будущих перемен. Правда, мечтатели о повышательном тренде могут утешаться — до его наступления мы прошли уже чуть больше половины пути.

Cмотрите также: Ответы на вопросы читателей.

1. Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм. XV — XVIII вв. Т. З. Время мира. М., 1992.

2. Дискуссии о трендах Ф. Броделя см.: Ван Дейк А. В какой фазе кондратьевского цикла мы находимся? // "Вопросы экономики", 1992. N9 10