Кто же «похитил Европу» на этот раз, или back to the USSR
Вход
Авторизуйтесь, если вы уже зарегистрированы
(Голосов: 11, Рейтинг: 3.18) |
(11 голосов) |
Чрезвычайный и Полномочный Посол России, член СВОП
Манифест К. Богомолова по праву привлек к себе общественное внимание, вызвав самые разноречивые оценки. Очевидно, что он затрагивает самую сердцевину проблематики отношений России с историческим Западом, которые находятся в состоянии глубокого кризиса, и потому крайне уместен.
Выступая в защиту «сложного человека», Богомолов останавливается в одном шаге от характеристики происходящего на Западе как его советизации (разумеется, в негативных проявлениях советского опыта). За рамками остается вопрос об источниках, прежде всего мироощущенческих, столь явного сходства. Как, впрочем, и о будущем наших отношений: не ставить же на Европе крест (хотя скоро перестанет хотеться ее посещать) и не начинать же с нуля!
Создается впечатление, что «достали» именно последние события в США: BLM, antifa, корпоративная цензура/произвол Big Tech, покаяния белых за свой цвет кожи с лизанием сапогов, случай с А.Илларионовым и т.д. Кто бы мог подумать, что либеральная реакция до этого дойдет? Но ведь была же длительная практика «позитивной дискриминации» или дискриминации наоборот, то есть большинства, которое, нельзя не согласиться, как правило, молчит, так как уверено в своей демократии (не потому ли так легко удался трюк с почтовым голосованием, как поведал на днях «Тайм»?) и в то же время не имеет голоса в общественных дебатах в силу контроля либеральными элитами традиционных СМИ. Трамп обозначил прорыв этого большинства в соцсети, которые теперь зачищают их владельцы, взявшие на себя труд судить о том, что истинно и что составляет факт.
Западный гуманизм, или «человекобожество» (по Достоевскому), находится в прямой связи с реакцией европейских элит в форме фашизма/нацизма на «вызов Советского Союза» и введение всеобщего избирательного права. Да и имперское строительство с его насилием и грабежом рано или поздно должно было докатиться до самой Европы, что и случилось в форме двух мировых войн и войны холодной. Без России Европа потеряла бы равновесие в XX веке на любом из этих этапов. Собственно, и нынешние претензии нашей либеральной интеллигенции к Западу («Насмешкой горькою обманутого сына/Над промотавшимся отцом»?) указывают на то, что можно было бы ожидать от единства Европы, купленного «железом и кровью», не воспрепятствуй тому сильная Россия.
Так что с «рейхом» можно согласиться. Тем более, что сами немцы признают наличие «Четвертого, экономического рейха» в формате Еврозоны, что замутняет вопрос о том, идет ли речь о европейской Германии или о германской Европе. Поезд Западной цивилизации давно шел в «ад», причем естественным порядком, для начала в формате «цифровой зоны/концлагеря». Просто не хотелось в это верить, толкуя все сомнения в пользу либерализма, каким он представлялся 40 и 50 лет назад. Но потом оказалось, а сейчас так просто стало явным, что он был скоропортящимся продуктом и стал попахивать авторитаризмом и преследованием инакомыслия: продавать его уже никак не получается.
Что касается России. Стало вдруг понятно, что, как в известном фильме 60-х гг., «нет там ничего», то есть заграница не поможет, так как сама обанкротилась, прежде всего идейно. Отсюда кризис либерализма в среде нашей так называемой «внесистемной оппозиции», разглядевшей внесистемщиков на самом Западе, с которыми им оказалось не по пути. Но теперь, похоже, стало понятно, что на деле им ближе трампизм, отсылающий к базовым ценностям капитализма и демократии с человеческим лицом, не искаженным либеральным экстримом. Не удивлюсь, если со временем мы будем наблюдать своего рода конвергенцию либералов и власти на этой здоровой основе.
Великая русская литература создавалась в царской России, киношедевры творились в условиях советской цензуры. Николай I пропускал у Пушкина то, что не пропускали обычные цензоры при параллельном к ним обращении журналов (см. Леонид Аринштейн, «Пушкин. Непричесанная биография. Вторая книга», 2019). Так, царем вопреки проискам Бенкендорфа и Булгарина был пропущен «Борис Годунов». Наша жизнь всегда была сложной, но в этой сложности обитал сложный человек Достоевского. Нам нужна консервативная идеология, которая шла бы от жизни и уважала ценности большинства. Для этого потребуется переоценить весь исторический опыт Европы и наш собственный, включая советский, и воссоздать эту сложную среду, которую уничтожает в том числе Болонский процесс и традиционное противопоставление западников славянофилам.
Мы не должны бросать Европу, частью которой всегда были, а бороться за ее душу и будущее. С либерализмом Запад переживает «катастрофу смысла» (Жан Бодрийяр, «Фатальные стратегии»), в то время как мы через нее уже прошли. Многие там нас понимают. То же можно сказать о значительной части электората Трампа. Если что и разрушать, так это всю европейскую архитектуру, заточенную на охранительство и интеграцию России в банкротящийся Запад, то есть выйти из ОБСЕ и Совета Европы, которые потеряют смысл своего существования без России, и порвать с ЕС/НАТО. Без этого не будет нового начала на нашем континенте, не будет новой Старой Европы, которая пошла не туда, отрицая всеобщность Оруэлла и нашего исторического опыта.
Не обойтись без «терпения и терапии» и внутри страны, нуждающейся в консолидации с воспроизведением сложной среды обитания, так как сложность, трудно не согласиться, равнозначна свободе. Может быть, вопрос надо ставить шире: вообще восстановить человеческое пространство, которое мы теряем вслед за Западом. Наверное, тогда и современная российская литература найдет для себя предмет в нашей действительности. Даже если придется начать с нового Вишневого сада — главное, не закончить им, как закрыла им XIX век русская литература того периода.
… яко семя тли во мне есть
… блудный, грешный и окаянный аз
… изми мя от уст пагубнаго змия, зияющаго
пожрети мя и свести во ад жива
Из православных молитв
Выходя из безграничной свободы, я заключаю
безграничным деспотизмом
Шигалев, «Бесы» Ф.М. Достоевского
Я другой такой страны не знаю, где бы было
столь мало подлинной независимости ума и
свободы дискуссии, как в Америке…
Большинство создает весьма внушительные
барьеры свободе мнения
Демократия в Америке, Алексис де Токвиль
Все расхищено, предано, продано
Анна Ахматова
Манифест К. Богомолова по праву привлек к себе общественное внимание, вызвав самые разноречивые оценки. Очевидно, что он затрагивает самую сердцевину проблематики отношений России с историческим Западом, которые находятся в состоянии глубокого кризиса, и потому крайне уместен. Автор использует своеобразные категории, оставляя в стороне целый свод предшествующего анализа, включая Достоевского с его в том числе Пушкинской речью, аристократическую критику демократии (тот же де Токвиль, Ж. де Местр, Ф.И. Тютчев и др.); такой продукт европейской левой мысли, как философия постмодерна, поставившая себе целью дать ответ на коренной порок Западной цивилизации, проявившийся в том, что начальник нацистского концлагеря мог на досуге читать Гете. Тема биополитики тоже пришлась бы кстати.
Выступая в защиту «сложного человека», Богомолов останавливается в одном шаге от характеристики происходящего на Западе как его советизации (разумеется, в негативных проявлениях советского опыта) в отсутствие в последние 30 лет «зеркала» Советского Союза, когда можно предаться тому же разврату зажима инакомыслия, но в еще более откровенных, извращенных и крайних формах. Но и оруэллизации вполне достаточно. Другое дело, что за рамками остается вопрос об источниках, прежде всего мироощущенческих, столь явного сходства. Как, впрочем, и о будущем наших отношений: не ставить же на Европе крест (хотя скоро перестанет хотеться ее посещать) и не начинать же с нуля!
Изгоняющие дьявола. Политический экзорцизм и Вторая большая игра
Что касается сходства, то достаточно подобрать пары: политкорректность — политическая целесообразность, Клара Цеткин — Хиллари Клинтон, геронтократия там и там, косность и застой и другие вещи, указывающие на общие источники в европейской политической мысли (включая категорические императивы немецкой классической философии). До поры до времени задействовались ее различные продукты, но потом сказались общие корни, включая идеи Просвещения и прогресса. При этом, чем дальше от века Просвещения, тем дальше от его позитивных идей в сторону токсичных. Почему-то Россия могла на Венском конгрессе 1815 года обойтись великодушно и дальновидно с Францией, но Париж и Лондон унизили Россию после Крымской войны (потом Запад коллективно поступил с нами так же после окончания холодной войны) и навязали Версальскую систему Берлину вместо заявленного было «мира без победителей». Словом, в самой Западной культуре, и не только политической, есть какой-то фундаментальный порок, ведущий в том числе к саморазрушению.
Поэтому и стоит вопрос о переформулировании самой идеи прогресса на основе всего исторического опыта Европы. Гармонии барокко и XVIII века в целом не вернуть, но хотя бы признать наличие проблемы с последующим развитием европейского общества. Манон Леско продолжает волновать воображение европейцев: тема проходит и в фильмах прошлого века (например, «Сирена с «Миссисипи» с К. Денев и Ж.-П. Бельмондо), по-своему она истолкована в «Мадам Бовари» и даже искушала Чехова, если взять его «Драму на охоте». К сожалению, в музее на Остоженке не смогли прояснить судьбу женского портрета, которым дорожил Тургенев, ассоциировавший его с героиней Прево.
Создается впечатление, что «достали» именно последние события в США: BLM, antifa, корпоративная цензура/произвол Big Tech, покаяния белых за свой цвет кожи с лизанием сапогов, случай с А.Илларионовым и т.д. Кто бы мог подумать, что либеральная реакция до этого дойдет? Но ведь была же длительная практика «позитивной дискриминации» или дискриминации наоборот, то есть большинства, которое, нельзя не согласиться, как правило, молчит, так как уверено в своей демократии (не потому ли так легко удался трюк с почтовым голосованием, как поведал на днях «Тайм»?) и в то же время не имеет голоса в общественных дебатах в силу контроля либеральными элитами традиционных СМИ. Трамп обозначил прорыв этого большинства в соцсети, которые теперь зачищают их владельцы, взявшие на себя труд судить о том, что истинно и что составляет факт. В данном отношении постмодернизм куда более демократичен, признавая за всеми право на свою истину и свои факты — как антидот любому детерминированию и объективированию личности, «существа чистой потенции» согласно метафизическому маньеризму Джорджо Агамбена.
Это может показаться радикальным средством эмансипации, но отнюдь не нигилизмом. Свобода, которую утверждал в своих полифонических романах Достоевский, отрицая «последнее слово», а значит, утверждая открытость человеческого существования, в том числе для покаяния (тут он был предшественником постмодернистов, как, впрочем, и Тютчев со своим «Мысль изреченная есть ложь»), стоила такой перестраховки, если взять историю Запада, которая указывала в направлении несвободы и одиночества перед Богом (что гениально подметил О. Шпенглер), начиная с Реформации. По выражению Тютчева, она «выплеснула с водой ребенка», то есть Новый Завет, «сделав людей судьями в собственном деле». Через наше Освободительное движение и Революцию 1917 года эта праматерь всех революций дошла до России.
Западный гуманизм, или «человекобожество» (по Достоевскому), находится в прямой связи с реакцией европейских элит в форме фашизма/нацизма на «вызов Советского Союза» и введение всеобщего избирательного права. Да и имперское строительство с его насилием и грабежом рано или поздно должно было докатиться до самой Европы, что и случилось в форме двух мировых войн и войны холодной. Без России Европа потеряла бы равновесие в XX веке на любом из этих этапов. Собственно, и нынешние претензии нашей либеральной интеллигенции к Западу («Насмешкой горькою обманутого сына/Над промотавшимся отцом»?) указывают на то, что можно было бы ожидать от единства Европы, купленного «железом и кровью», не воспрепятствуй тому сильная Россия.
Так что с «рейхом» можно согласиться. Тем более, что сами немцы признают наличие «Четвертого, экономического рейха» в формате Еврозоны, что замутняет вопрос о том, идет ли речь о европейской Германии или о германской Европе. Поезд Западной цивилизации давно шел в «ад», причем естественным порядком, для начала в формате «цифровой зоны/концлагеря». Просто не хотелось в это верить, толкуя все сомнения в пользу либерализма, каким он представлялся 40 и 50 лет назад. Но потом оказалось, а сейчас так просто стало явным, что он был скоропортящимся продуктом и стал попахивать авторитаризмом и преследованием инакомыслия: продавать его уже никак не получается. Для Запада в целом и США в особенности с их традицией конформизма и отсутствием опыта свободы мысли и внутренней свободы, которые всегда присутствовали в российской жизни и были нашим спасением, это — подлинная трагедия. Половина «Демократии в Америке» — ее жесткая критика и предсказания, которые сбываются, в том числе и на наших глазах. Весь Сэлинджер (а «Над пропастью во ржи» было круто задолго до того, как появилось это слово) — об этом с его категорией phony и галереей phonies. Фанерность личности, отсутствие в ней широты взглядов и глубины делают общество беззащитным перед такой мутацией либерализма.
На собственном опыте знаем, чем заканчивается либеральная идея на практике. В 1917 году манифест Михаила российские либералы предпочли истолковать как отречение. Предоставленные им 6 месяцев верховной власти Временное правительство разбазарило через Июльское наступление на фронте, недоразумение между Керенским и Корниловым, «закрытие» срока созыва Учредительного собрания формальным объявлением Республики 1 сентября, создав все условия для Октябрьского переворота. Созыв Учредительного собрания в январе уже не имел значения.
В свою очередь, западные элиты столь же рьяно подменяли время пространством, исходя в практической политике из идеи «конца истории» после окончания холодной войны и распада Советского Союза. А это целых 30 лет инерционного развития без попыток осмыслить качественно новую ситуацию в мире и самом западном обществе, где бездумная рыночная глобализация (ставшая своего рода коммерческим планом Маршалла для Китая), движимая интересами инвестиционных классов/элит, которые презрели уроки Великой депрессии, разрушала опору демократии в лице среднего класса. Удобно было заговорить о «популизме» вместо того, чтобы честно признать системный кризис в обществе и подрыв доверия к ставшим космополитичными элитам со стороны укорененного в своих странах «молчаливого большинства». Поэтому изнашивание либеральной идеи нужно отнести целиком на счет самих элит, а не «происки Кремля».
Что касается России. Стало вдруг понятно, что, как в известном фильме 60-х гг., «нет там ничего», то есть заграница не поможет, так как сама обанкротилась, прежде всего идейно. Отсюда кризис либерализма в среде нашей так называемой «внесистемной оппозиции», разглядевшей внесистемщиков на самом Западе, с которыми им оказалось не по пути. Но теперь, похоже, стало понятно, что на деле им ближе трампизм, отсылающий к базовым ценностям капитализма и демократии с человеческим лицом, не искаженным либеральным экстримом. Не удивлюсь, если со временем мы будем наблюдать своего рода конвергенцию либералов и власти на этой здоровой основе. Что до коррупции, то она — чуть ли не способ существования на уровне штатов, а Конгресс США находится на вершине лоббистской пирамиды. А представленные Трампом (и не только им) элементы карнавализации политической жизни на Западе надо воспринимать, как верный признак назревших радикальных перемен. Да и как без Опричнины и опоры на прямой контакт со своим электоратом одолеть «вашингтонское болото»? Надо ли идти с Западом, в котором появилась реальная альтернатива либерализму, в «советское будущее», где мы уже побывали? Может, лучше заново взглянуть на все развитие событий после Мюнхенской речи В. Путина?
Во внешнем плане на уровне инерционного санкционного давления на Россию появился Навальный, которого немцы, похоже, «не больно» отравили и в форме фарса воспроизвели то, что, надо признать, блестяще получилось у германского Генштаба 100 лет назад, но уже чтобы «замутить» подростковый майдан без особых надежд на успех всего предприятия. О том, что это — подпорченный продукт, говорит лишение его статуса «узника совести» Международной амнистией. Западная политическая культура не терпит бездействия даже тогда, когда это — лучшая политика.
О многом говорит опыт украинского предприятия, к которому непосредственно причастен Евросоюз. Вместо «витрины западной демократии», которая искушала бы российский электорат, получилось нечто противоположное — с вооруженным насилием, громилами-националистами, а теперь еще и чрезвычайщиной в форме антиконституционных санкций против собственных граждан и СМИ. Пора признать, что украинский русофобский национализм галицийского образца, культивировавшийся Веной в преддверии войны с Россией, не может служить идейной основой сложного общества, каковым является Украина, собранная по частям Российской Империей и Советским Союзом (в том числе по Пакту о ненападении 1939 года). «Белая гвардия» М. Булгакова убедительно объясняет почему. Как и опыт ОУН-УПА в 40-е годы. Существование в составе федерации было оптимальным общим знаменателем. Вопрос в том, будет ли он восстановлен и когда в условиях независимости, что требует, как минимум, твердого следования базовым европейским ценностям, которым вполне отвечает Минск-2. Украина служит прививкой от радикальной политики для всего постсоветского пространства, как опыт Ливии и Сирии — для региона Ближнего Востока и Северной Африки.
Какой должна быть внешняя политика России в эпоху стратегической нестабильности: полемика
Тут многое зависит от немцев. В конце концов, именно Украина им была нужна в первой половине прошлого века. Они ее получили по Брестскому миру, но подвела революция у себя дома, затем — в результате отступления Красной Армии в Великую Отечественную. Третий раз — это сейчас. Пусть они в интересах всей Европы обустроят Украину как нормальную европейскую страну, раз взялись за гуж («замутившие» майдан В. Нуланд, К. Бильдт и Р. Сикорский не могли действовать без ведома Берлина). При кайзере Германия считала, что Россия без Украины не станет доминирующей экономической державой в Европе, как Зб. Бжезинский полагал, что без нее Москва не вернет себе статус глобального игрока. За антироссийские происки надо платить. Была же в свое время плодотворная идея создать трехсторонний газотранспортный консорциум для Украины — почему бы для начала к ней не вернуться?
Действительно, вновь востребованы границы, чтобы оградить свободу личности, включая суверенизацию Интернета. Великая русская литература создавалась в царской России, киношедевры творились в условиях советской цензуры. Николай I пропускал у Пушкина то, что не пропускали обычные цензоры при параллельном к ним обращении журналов (см. Леонид Аринштейн, «Пушкин. Непричесанная биография. Вторая книга», 2019). Так, царем вопреки проискам Бенкендорфа и Булгарина был пропущен «Борис Годунов». Наша жизнь всегда была сложной, но в этой сложности обитал сложный человек Достоевского. Нам нужна консервативная идеология, которая шла бы от жизни и уважала ценности большинства. Для этого потребуется переоценить весь исторический опыт Европы и наш собственный, включая советский, и воссоздать эту сложную среду, которую уничтожает в том числе Болонский процесс и традиционное противопоставление западников славянофилам. Попытку преодолеть узкие рамки дискурса западники-славянофилы предпринял Достоевский в своей Пушкинской речи, говоря о европейском и «всечеловеческом» призвании России.
Мы не должны бросать Европу, частью которой всегда были, а бороться за ее душу и будущее. С либерализмом Запад переживает «катастрофу смысла» (Жан Бодрийяр, «Фатальные стратегии»), в то время как мы через нее уже прошли. Многие там нас понимают. То же можно сказать о значительной части электората Трампа. Если что и разрушать, так это всю европейскую архитектуру, заточенную на охранительство и интеграцию России в банкротящийся Запад, то есть выйти из ОБСЕ и Совета Европы, которые потеряют смысл своего существования без России, и порвать с ЕС/НАТО. Без этого не будет нового начала на нашем континенте, не будет новой Старой Европы, которая пошла не туда, отрицая всеобщность Оруэлла и нашего исторического опыта.
Физиология Западной цивилизации оказалась проста, а простота хуже воровства. Верно и то, что «без креста». На проблему указывало леонтьевское «вторичное упрощение» западного человека (сам К. Леонтьев тайно принял постриг). Василий Розанов, богоборец на почве отношения к сексуальной природе человека, умер христианином в Сергиевом Посаде, написав «Апокалипсис нашего времени», где указал на «колоссальные пустоты в европейском человечестве от былого христианства». Бывший архиепископ Кентерберийский Роуэн Уилльямс в своем исследовании Достоевского, его «уникальной Христоцентричной апологетики», в которой сливаются язык, вера и повествование, цитирует другого британца Терри Иглтона: «Поскольку человеческие существа непрерывно превышают себя тем, что называется культурой, они теряют человечность, когда становятся равными самим себе». Как издевательство звучит западный тезис о human security: о безопасности этого «голого человека», очищенного от культуры и лишенного свободы, разношерстных маргиналов, натравливаемых элитами на сопротивляющееся большинство?
Ресурсное проклятие русской литературы
Достоевский крайне важен. Отношение к нему стало тестом на порядочность в интеллектуальной среде. С ним, как и с Пушкиным, никогда не расставалась Ахматова. Либералы шарахались от него, как черт от ладана (в лучшем случае ссылаясь на стиль — «шепоток» и т.д.). Н. Бердяев писал, что «на страшном суде народов мы оправдаем Достоевским свое бытие в этом мире». И отношение Запада к России на протяжении веков только подтверждает его правоту.
Не обойтись без «терпения и терапии» и внутри страны, нуждающейся в консолидации с воспроизведением сложной среды обитания, так как сложность, трудно не согласиться, равнозначна свободе. Может быть, вопрос надо ставить шире: вообще восстановить человеческое пространство, которое мы теряем вслед за Западом. Наверное, тогда и современная российская литература найдет для себя предмет в нашей действительности. Даже если придется начать с нового Вишневого сада — главное, не закончить им, как закрыла им XIX век русская литература того периода.
Нас ожидает не только активное участие в общих делах Европы и мира, а это и будущее экономики, которая исчерпала себя, как мы ее знаем (см. «Великую стагнацию» Т. Коуэна и «Капитализм в XXI веке» Т. Пикетти). Не исключено, что придется реструктурировать всю социалку для введения всеобщего прожиточного минимума, о чем в Европе говорят уже не один год и к чему будет подталкивать логика преодоления экономических последствий пандемии. Все это будет требовать национализации интеллектуальной и творческой мысли при сохранении ее открытости вовне, отказа от презумпции, что наше будущее «там». В кои-то веки его можно будет создавать сообща при нашей инициативной роли. Хотелось бы надеяться, что именно в этом смысл указанного манифеста.
(Голосов: 11, Рейтинг: 3.18) |
(11 голосов) |
