Между противодействием экстремизму и обеспечением духовной безопасности: некоторые проблемы исламского образования в России

Ислам в России — вторая по численности верующих религия после христианства. По данным переписи населения 2010 г., численность мусульман (вопрос о вероисповедании не задавался, поэтому, как правило, оценивается население регионов, где более 80% составляют мусульмане) оценивается в 13 млн, что составляет 9% от общей численности населения. Несмотря на принадлежность ислама к так называемым традиционным для России религиям (наряду с православием, буддизмом и иудаизмом), на уровне государственной политики наблюдается как минимум настороженное отношение к мусульманской общине. Зачастую вопросы, так или иначе затрагивающие эту сферу, оказываются в высшей степени зависимы от проблематики безопасности. В стремлении выработать стратегию управления мусульманским сообществом государство прибегает к дискурсу так называемой социальной интеграции, определяемому на основе политико-культурной категоризации «наших» — умеренных мусульман — и «ненаших» — экстремистских мусульман. Так в российском публичном дискурсе появляются категории «традиционного» (лояльного властям, «правильного») и «радикального» ислама. Подобная секьюритизация, с одной стороны, и аккомодация — с другой, проявляются во многих сферах общественно-политической жизни: от мер по ужесточению антитеррористического законодательства до политики в области исламского образования.

Довлеющий нарратив безопасности предопределяет политику в области исламского образования. Своими корнями он восходит к негативному опыту 1990-х гг. «неконтролируемого исламского возрождения», который ассоциируется с зависимостью исламских организаций от внешних источников финансирования, что в доминирующем дискурсе однозначно трактуется как фактор радикализации настроений российских мусульман. В связи с этим основным принципом в последующих проектах реализации проектов исламского образования стало формирование лояльности мусульманских организаций государству.

Ислам в России — вторая по численности верующих религия после христианства. По данным переписи населения 2010 г., численность мусульман (вопрос о вероисповедании не задавался, поэтому, как правило, оценивается население регионов, где более 80% составляют мусульмане) оценивается в 13 млн, что составляет 9% от общей численности населения. Несмотря на принадлежность ислама к так называемым традиционным для России религиям (наряду с православием, буддизмом и иудаизмом), на уровне государственной политики наблюдается как минимум настороженное отношение к мусульманской общине. Зачастую вопросы, так или иначе затрагивающие эту сферу, оказываются в высшей степени зависимы от проблематики безопасности. В стремлении выработать стратегию управления мусульманским сообществом государство прибегает к дискурсу так называемой социальной интеграции, определяемому на основе политико-культурной категоризации «наших» — умеренных мусульман — и «ненаших» — экстремистских мусульман. Так в российском публичном дискурсе появляются категории «традиционного» (лояльного властям, «правильного») и «радикального» ислама. Подобная секьюритизация, с одной стороны, и аккомодация — с другой, проявляются во многих сферах общественно-политической жизни: от мер по ужесточению антитеррористического законодательства до политики в области исламского образования. Данный текст посвящен политике в области исламского образования в России. Наша задача выходит за рамки простого описания основных вех в формировании этой системы — скорее мы хотим акцентировать внимание на ключевых институциональных и, возможно, эпистемиологических проблемах современного исламского образования в России в свете обозначенной выше тенденции на секьюритизацию дискурса об исламе.

Софья Рагозина:
Гражданская нация VS исламофобия: о трудностях консолидации современного российского общества

По состоянию на ноябрь 2019 г., по данным Министерства юстиции, в России зарегистрировано около 100 мусульманских учебных заведений [1], из них 16 — высшие учебные заведения, остальные относятся к уровню среднего и среднего профессионального образования. Подавляющее число мусульманских учебных заведений сосредоточено на Северном Кавказе — в Чечне и Дагестане.

Даже поверхностное знакомство с историографией, посвященной различным аспектам исламского образования в современной России, ясно показывает как минимум две идеи, закрепившиеся как в научном (преимущественно), так и в официальном политическом дискурсе на уровне своеобразных аксиом. Во-первых, речь идет о негативном опыте 1990-х гг. «неконтролируемого исламского возрождения», в том числе отрицательно сказавшемся и на исламском образовании. Во-вторых, об однозначно негативной оценке иностранного исламского образования как способствующей радикализации настроений российских мусульман. Вот довольно типичный пример описания ситуации 1990-х гг.: «Учебные заведения возникали хаотично… На формирование основ мусульманского образования в России в этот период истории значительное влияние оказывают иностранные миссионеры. … Нередко муфтии допускали иностранных миссионеров к процессу образования российских мусульман, не видя в этом ничего предосудительного» [2]. Особое внимание в этом контексте уделялось миссионерской деятельности братьев Кеббедовых в Дагестане, которые ассоциировались с «эмисарами» из Саудовской Аравии, а также некоторым другим движениям, например турецкому «Нурджулар» [3].

Дальнейшая аргументация выстраивается на основе необходимости проведения границ «чужого» радикального ислама через введение категории традиционного ислама. Авторитетный исследователь, профессор И. Добаев в одном из своих многочисленных аналитических материалов так описывает это противостояние радикального и традиционного ислама: «В 1990-х гг., по оценке, более 4 тыс. молодых россиян получили исламское образование за границей. Многие были обработаны в радикальном ключе. Их деятельность после возвращения на родину, как правило, входит в противоречие с традиционными для Северного Кавказа течениями ислама». Он также приводит слова председателя общественной национальной организации кабардинцев «Адыгэ Хасэ» М. Хафицэ: «Отправляя наших детей учиться в арабские страны, мы порой не замечали, что возвращаются они уже другими людьми, ваххабитами. То, что случилось, — беда для каждого из нас. А население республики потеряло значительный пласт генофонда».

Дальнейшим развитием этой аргументации становится идея о главенствующей роли государства в вопросе демаркации того самого радикального и главное — традиционного ислама. Поэтому с определенной долей уверенности можно говорить о том, что с начала 2000-х гг. в России наблюдается две тенденции: с одной стороны — мобилизация населения вокруг идеи о «вражеской природе радикального ислама», а с другой — дискуссии на официальном уровне о выстраивании традиционного ислама. Одним из наиболее серьезных хронических заболеваний России является проблема нетрадиционного радикального ислама, а современная геополитическая ситуация только провоцирует его серьезный рецидив. Выход один — построить и обеспечить жизнеспособное функционирование традиционного для России исламского религиозного образования.

Таким образом, первая тенденция становится популярной в начале 2000-х гг. на фоне открытых боевых действий с «ичкерийскими сепаратистами», а с 2007 г. — с исламистами из Имарата Кавказ [4]. А вторая находит свое отражение в официальной риторике о позитивном потенциале отечественного исламского образования как инструмента противостояния экстремизму и терроризму. Так, уже в 1990-е гг. противодействие экстремизму начинает осмысляться не только в насильственном, но и в образовательном ключе: проводятся многочисленные форумы с участием чиновников, нацеленные на привлечение внимания к проблемам исламского образования. Например, подобное мероприятие «для противодействия ваххабизму и экстремизму» прошло 17 августа 1998 г. в Назрани. Конференция приняла решение о том, что «подрастающему поколению необходимо дать представление об основах ислама (мусульманам) и православия (христианам), чтобы у каждого был необходимый минимум знаний о своей религии» [5]. Именно низкий уровень «традиционного» исламского образования начинает рассматривается как фактор, способствующий распространению идей «радикального ислама».

Предлагаются разные подходы к периодизации процесса институционализации исламского образования в России. Например, М. Муртазин, ректор Московского исламского университета в 1999–2012 гг., выделяет три этапа возрождения и становления современного религиозного образования в мусульманских постсоветских странах и в России. Первый этап — 1990–1995 гг.; «период бурного подъема, инициированного не только самими мусульманскими священнослужителями, но и многими светскими активистами». Второй этап — 1995–2000 гг.; формирование «простейших форм исламского образования». Третий — с начала 2000-х гг.; «закрепление форм исламских учебных заведений, которые стремились соответствовать статусу высших учебных заведений» [6]. Профессор В. Хазиев, профессор БГПУ им. М. Акмуллы, говорит о пяти этапах: «начальный» (1989–1994 гг.), «за опытом за границу» (1994–2000 гг.), «адаптация чужого опыта» (2000–2005 гг.), «выработка принципов и формирование собственной системы исламского образования» (2005–2012 гг.) и планы на перспективное будущее [7]. Соглашаясь в большей степени с хронологией, предложенной М. Муртазиным, на наш взгляд, кажется необходимым выделить 2002 г. как своего рода точку невозврата в формировании современной системы исламского образования.

В мае и июне 2002 г. президент России В. Путин подписал два распоряжения, касающихся этой сферы. В первом речь шла о предложении открыть в Москве Исламского университета, во втором — о необходимости развития исламского образования: «Продолжающиеся проявления религиозного экстремизма в стране требуют принятия дополнительных мер по повышению уровня взаимодействия государства с религиозными объединениями. Прошу в первоочередном порядке разработать комплекс мер по оказанию организационной, материальной и методической помощи в развитии сферы религиозного образования, прежде всего мусульманского» [8]. Представляется, что непосредственную имплементацию этих идей ускорили теракты в Норд-Осте (23–26 октября 2002 г.) и захват заложников в Беслане (1–3 сентября 2004 г.).

Уже в 2005 г. был создан Совет по исламскому образованию при Совете муфтиев России. А в апреле 2006 г. его главой М. Муртазиным была разработана первая Концепция развития исламского образования в России. На данном этапе речь не шла о постановке каких-то глобальных целей — скорее это была попытка осмыслить уже сложившуюся систему, выявить ее недостатки и тезисно обозначить возможные пути их исправления. Основная цель была сформулирована следующим образом: «выстроить целостную систему обучения мусульман основам Ислама и подготовки специалистов среднего и высшего религиозного персонала». Кажется, автор концепции довольно четко уловил фундаментальную проблему взаимодействия государства и мусульманского сообщества, заключающуюся не только в вопросах исламского образования, так как поиск той самой заветной «целостности» до сих пор стоит на повестке дня на фоне продолжающейся конкуренции региональных Духовных управлений мусульман. Несмотря на свою краткость, главным достоинством этой Концепции стало то, что впервые на уровне официальных представителей мусульманского сообщества была предпринята попытка комплексного осмысления проблем исламского образования. Кроме того, в рамках деятельности Совета был разработан Единый образовательный стандарт по исламскому религиозному высшему образованию. В нем была дана характеристика специальности «Исламское богословие». При получении этой специальности присваивается квалификация «проповедник-богослов (имам-хатыб), преподаватель».

«Чернила учёных перевесят кровь шахидов». Городской завтрак РСМД с Василием Кузнецовым и Ольгой Брейнингер

Следующими вехами в развитии системы исламского образования в России стала «Комплексная программа содействия развитию сферы религиозного образования на 2005–2015 гг.», разработанная Министерством образования и науки Российской Федерации, и «План мероприятий по обеспечению подготовки специалистов с углубленным знанием истории и культуры ислама в 2007–2010 годах». Основной целью проекта заявлялась разработка и осуществление мер «по поддержке лояльных государству мусульманских религиозных общин (мечетей) в укреплении их имущественного и финансового положений для организации противодействия радикальным элементам». Суть этой программы состояла в объединении усилий религиозных и светских вузов в целях фундаментального изменения качества и характера исламского религиозного образования. Решающим аргументом в пользу необходимости и обоснованности подобного проекта стал тезис о том, что все такого рода мероприятия будут направлены на борьбу с экстремизмом внутри мусульманского сообщества России. Таким образом, данный проект предусматривал оказание мусульманским организациям государственной поддержки в обмен на их лояльность [9].

Проект подвергся довольно серьезной критике сразу по нескольким направлениям. В первую очередь, со стороны академического сообщества. Так, признанный исламовед И. Алексеев остро ставит вопрос о квалификации этих кадров: «Создание единой образовательной программы такого рода — вопрос чисто технический, тем более, если это делается при участии и под контролем государства. Другое дело, что это образование, в условиях отделения религии от государства, не будет ни в каком случае исламским. В лучшем случае, это будет светское образование с исламоведческой составляющей, годное для подготовки функционеров и администраторов в сфере государственно-конфессиональных отношений, но оно не будет иметь никакого веса в религиозной среде, так как квалификация мусульманского ученого — богослова и правоведа — ни в какой мере не определяется государственными образовательными стандартами Российской Федерации».

С другой стороны, упомянутая программа вызвала острую критику аналитиков и экспертов, близких к православным и охранительно-«патриотическим» кругам российского истеблишмента, усматривавшим в ней факт положительной дискриминации в пользу мусульман, получающих, таким образом, по мнению критиков, возможность готовить конфессиональные кадры за государственный счет. Главным выразителем этой позиции стал член Общественной палаты по образованию в городе Москве И. Понкин. В своей аналитической записке он уделяет значительное внимание необоснованно большим, с его точки зрения, тратам на различные проекты в рамках реализации этого плана (что, кстати, позже растиражировалось в консервативных около-церковных изданиях под заголовками типа «В РФ создана исламская “государственная корпорация”, на “нужды” которой уже выделено из бюджета 800 млн руб.»). Он пишет, что «под флагом образования можно легко “отбить” большие деньги по устойчивым образовательным схемам импортного образца». Он также ставит под вопрос необходимость столь большого числа «исламских функционеров». И, наконец, он сомневается в достижимости главной цели этого проекта: «…нет никаких оснований считать, что весь этот массив новых мусульманских функционеров будет лоялен государству». В данном аспекте его критика сосредоточена на том, что основные средства в рамках реализации данного проекта будут сосредоточены в структурах, находящихся под руководством или лояльных Р. Гайнутдину. Это в свою очередь, с точки зрения И. Понкина, «самая радикальная, непримиримо негативно относящаяся к Русской Православной Церкви часть мусульманских организаций», кроме того, «существенно нарушается баланс внутри самой исламской уммы России».

Наконец, и сами представители мусульманского сообщества уже по прошествии почти 10 лет с начала реализации проекта обращают внимание на его неэффективность. Так, Р. Гайнутдин на самом высшем уровне обозначил проблему нецелевого расходования средств на собственно исламское образование: «Сегодня вузы — партнеры наших исламских учебных заведений, их много. И администрация президента знает, что средства, которые выделяются на поддержку исламского образования, иногда тратятся не по-целевому. В том смысле, что они идут в государственный вуз, через них идут, но большая часть остается у них, а не доходит до наших исламских учебных заведений».

Однако, несмотря на такую многостороннюю критику, тренд на сближение государственного и мусульманского дискурсов и даже их взаимопроникновение не только сохранился, но и усилился. Началом нового этапа в становлении системы российского образования можно считать 2015 г. Это связано сразу с несколькими событиями. Во-первых, обращение президента к Федеральному Собранию 3 декабря 2015 г., в котором реактуализировался нарратив защиты национальных интересов и национальной безопасности. С того же времени активнее используется концепт «духовной безопасности»: если в 2010-е гг. ему были посвящены отдельные диссертации, то после 2015 г. можно говорить и о своего рода институционализации «духовной безопасности». В принятой в декабре 2016 г. Доктрине информационной безопасности Российской Федерации в качестве одной из основных угроз отмечается следующее: «Наращивается информационное воздействие на население России, в первую очередь на молодежь, в целях размывания традиционных российских духовно-нравственных ценностей». В 2017 г. в Свердловской области был запущен проект по преподаванию в вузах курса по «Основам духовной безопасности», разработанный Миссионерским институтом Екатеринбургской епархии. В июле того же года в Уфе был открыт Научно-исследовательский институт духовной безопасности и развития духовного образования при БГПУ им. М. Акмуллы.

Во-вторых, это речь В. Путина на открытии Соборной мечети 23 сентября 2015 г. Тогда глава государства заявил, что «государство будет и впредь помогать воссозданию отечественной мусульманской богословской школы, своей системы религиозного образования». В дискурсе об исламе и в процессе становления исламского образования появился концепт «возрождения российской богословской школы», который увязывается в том числе и с «духовной безопасностью». Наиболее последовательно, на наш взгляд, адаптирует официальный государственный дискурс для мусульманской повестки руководитель Департамента образования, науки и культуры Духовного управления мусульман (ДУМ) РФ Ш.Р. Кашаф, хотя и стараясь не употреблять термин «духовная безопасность», отдавая предпочтение «религиозной безопасности». Например, будучи включенным в обсуждение проекта Стратегии национальной безопасности в качестве члена МСР, он пишет следующее: «Действительно, деструктивные действия со стороны как внешних, так и внутренних сил, ставящих целью в конечном итоге разрушение сильного самостоятельного государства с тысячелетней историей, сегодня активно направляются на духовную и культурную десуверенизацию страны, подрыв позиций традиционных религий России, размывание ценностного консенсуса ее многонационального и многоконфессионального народа, сумевшего обрести и сберечь собственную уникальную цивилизационную идентичность. Любые угрожающие действия против российского мусульманства одновременно направлены и против духовного суверенитета страны, национальной и духовной идентичности России и многоконфессионального общества в целом» [10]. И одним из методов обеспечения религиозной безопасности выступает как раз «воссоздание собственной исламской богословской школы, которая снискала бы широкую поддержку и уважение мусульманских ученых мира, могла бы успешно противостоять новым вызовам, содействовать укреплению суверенитета российского духовного пространства» [11].

Григорий Косач:
Организация исламского сотрудничества: приоритеты и политический курс

Возрождение российской исламской богословской школы — одна из целей утвержденной в ноябре 2015 г. Концепции подготовки специалистов с углубленным знанием истории и культуры ислама. Кроме собственно подготовки этих специалистов, сформулирована и другая цель: системное противодействие проникновению и распространению в Российской Федерации идеологии религиозного экстремизма и радикализма.

Однако, несмотря на все заявленные цели, на практике развитие отечественной исламской богословской школы затрудняется сразу несколькими факторами. Во-первых, отсутствием реальной богословской дискуссии внутри исламского сообщества. Имплементация концепции традиционного ислама отражает стремление государства создать искусственную ортодоксию в российском пространстве, нивелировав плюралистичную исламскую традицию. Единый рафинированный и опосредованный государством вариант ислама значительно упрощает существующие региональные богословские традиции. Очень наглядно эту тенденцию продемонстрировала в одной из своих статей Р. Сафиуллина, используя в качестве примера кейс Татарстана. Она отмечает, что нынешняя ситуация с вертикалью власти устраивает тех мусульман, которые тяготеют к официальной религиозной структуре, в то время как есть многие, кто не согласен, в том числе и с некоторыми догматическими аспектами; например, с постулируемой ДУМ матуридитской акидой и ханафитским мазхабом [12]. Причем опасность отсутствия такой дискуссии связана не только с невозможностью появления полноценной богословской школы, но и с в лучшем случае автономизацией, а в худшем — криминализацией мусульман / мусульманских сообществ, придерживающихся альтернативной точки зрения. В то же время в других регионах отмечаются и положительные тенденции: например, А. Ярлыкапов справедливо отмечает, что на Северном Кавказе государство, пытаясь учесть разнообразие традиций, создает ханафитский центр в Нальчике и шафииитский — в Махачкале [13]. В то же время он говорит, что это не решает главной проблемы исламского образования на Северном Кавказе — все еще отсутствует «система единого исламского образовательного пространства» [14].

Другая проблема — изоляционизм системы российского исламского образования. Идеи о внешнем характере угрозы легли в основу распространенного убеждения, что имманентной чертой деятельности определенных мусульманских организаций является их зависимость от внешних источников финансирования, что автоматически делает их врагами России. Кроме того, травма исламского возрождения 1990-х гг. и связанная с этим убежденность в деструктивном характере любых версий «ненашего» ислама приводят к буквально географическим ограничениям интеллектуального пространства российского мусульманского сообщества: богословские дискуссии ограничиваются Россией и странами СНГ.

Таким образом, довлеющий нарратив безопасности предопределяет политику в области исламского образования. Своими корнями он восходит к негативному опыту 1990-х гг. «неконтролируемого исламского возрождения», который ассоциируется с зависимостью исламских организаций от внешних источников финансирования, что в доминирующем дискурсе однозначно трактуется как фактор радикализации настроений российских мусульман. В связи с этим основным принципом в последующих проектах реализации проектов исламского образования стало формирование лояльности мусульманских организаций государству.

1. Информация примерная, так как, во-первых, данные собираются вручную по базе Минюста, во-вторых, по более детальной проверке некоторые учебные заведения находятся в процессе закрытия.

2. Дмитриева Е.Л. Исламское образование в России: история и современность // Россия и мусульманский мир. 2018. С. 16.

3. Ее деятельность до сих пор криминализирована, многие переводы на русский язык материалов ее основателя Саида Нурси признаны экстремистскими на территории РФ.

4. Организация запрещена в РФ.

5. Албогачиева М.С.-Г. Исламское образование в ингушском обществе: история и современность // Minbar. Islamic Studies. 2019. №12(1). С. 195.

6. Муртазин М. О системе исламского образования на постсоветском мусульманском пространстве // Россия и новые государства Евразии. 2019. № II (ХLIII). С. 95.

7. Хазиев В.С. Контуры исламского образования новой России. С.

8. Цит. по: Понкин И.В. О содержании, направленности и последствиях реализации Плана мероприятий по обеспечению подготовки специалистов с углубленным знанием истории и культуры ислама в 2007–2010 годах. Аналитическая записка.

9. Alexeev, I., Ragozina, S. (2017) “From 'Good' to 'Right' Islam: The Categories and Concepts in the Modern Russian Analytics and ideology Language”, Islamology 7(1): 88-105.

10. Кашаф Ш.Р. Модернизация исламского образования как фактор религиозной и национальной безопасности России // Ислам в современном мире. 2015. №11(4). С. 52.

11. Там же.

12. Сафиуллина Р. Задача воссоздания отечественной богословской школы и роль государства в религиозной жизни мусульман Татарстана // Религии и радикализм в постсекулярном мире / Под ред. Е.И. Филипповой и Ж. Радвани. М.: ИЭА РАН, Горячая линия-Телеком, 2017. С. 84.

13. Ярлыкапов А.А. Исламское образование на Северном Кавказе // Исламоведение. 2014. №1. С. 104-106.

14. Там же. С. 106.