Мираж глобализации

В этом году понятие «деглобализация» стало едва ли не ключевым в политологическом нарративе. Под ним понимается свертывание глобализации и возвращение в мир национальных государств, включая такой его атрибут как межгосударственные войны. Впрочем, писать о приостановке или торможении глобализации политологи начали еще 10–15 пятнадцать лет назад. Просто в последнее время проблематика «конца глобализации» выходит на более высокий уровень, приобретая массовый характер.

Здесь, однако, возникает вопрос: «Может ли в принципе закончиться такое явление как глобализация?» Хотя литература о глобализации настолько обширна, что заслуживает отдельного справочника, она часто игнорирует важное обстоятельство: всего 150–200 лет назад в мире существовала цивилизация, превосходящая нашу по степени глобальных свобод и взаимозависимостей. В известном смысле наши «глобальные свободы» — лишь бледная тень глобальных свобод XIX в. Поэтому в данной статье будет высказана точка зрения, отличающаяся одновременно от и от точки зрения оптимистов, и от позиции пессимистов в отношении глобализации: современный мир даже не восстановил уровень глобализации позапрошлого столетия и уже вряд ли когда-нибудь восстановит его.

Насколько массовой была глобализация? Точную статистику по XIX в. найти сложно. Однако в литературе мы постоянно сталкиваемся с интересным явлением: герои произведений массово играют на биржах — самостоятельно или через биржевого агента. Последний был частым гостем в любом сколько-нибудь обеспеченном частном доме, нередко завтракая вместе с семьей клиента. Биржа была такой же частью повседневной жизни, как в наши дни оплата услуг через Интернет. У этого явления есть интересное объяснение: биржевой рынок XIX в. еще не был монополизирован, и выход на него отдельных частных лиц был нормой. В этом смысле глобализация XIX в. в самом деле приходила во многие дома городского среднего класса разных стран, делая их зависимыми и от финансового рынка в Латинской Америки, и от военных действий в Новой Зеландии.

К. Маркс и В. Ленин видели будущее мира как борьбу независимых от своих государств капиталистических компаний. Но в 1914 г. все эти компании полностью поддержали свои правительства в начавшейся мировой войне. Современные теоретики глобализации писали о том, что мир транснациональных корпораций идет на смену миру национальных государств. В реальности, как показал украинский конфликт, все они смирились с потерей российского рынка, последовав за политическими решениями своих правительств. Мы продолжаем жить в мире национальных государств, а не наднациональных систем, как в Средневековье. Это позволяет нам по-новому посмотреть и на современную глобализацию.

Сокращение глобальных свобод стало естественным процессом подъема института национального государства. Глобализация XIX в. происходила в условиях слабого государства. С тех пор государство взяло под контроль все сферы общественной жизни, вводя систему жесткого контроля и регистрации. Этот процесс означал неизбежное усиление национальной бюрократии как основы любого национального государства. За минувшие 100 лет государство укрепилось по трем направлениям, создав бюджетно-налоговые механизмы перераспределения национальных доходов, взяв под контроль отношения работодателей и работников и введя фактическую монополию на природные ресурсы, в том числе с помощью жестких экологических стандартов. Мы живем в мире не ослабления, а усиления национальных государств, если принимать во внимание долгосрочный процесс с 1840-х гг. до наших дней. Это означает, что наша глобализация, возможно, была лишь не очень удачной попыткой вернуть прошлые глобальные свободы.

В этом году понятие «деглобализация» стало едва ли не ключевым в политологическом нарративе. Под ним понимается свертывание глобализации и возвращение в мир национальных государств, включая такой его атрибут как межгосударственные войны. Впрочем, писать о приостановке или торможении глобализации политологи начали еще 10–15 пятнадцать лет назад. Просто в последнее время проблематика «конца глобализации» выходит на более высокий уровень, приобретая массовый характер.

Здесь, однако, возникает вопрос: «Может ли в принципе закончиться такое явление как глобализация?» Хотя литература о глобализации настолько обширна, что заслуживает отдельного справочника, она часто игнорирует важное обстоятельство: всего 150–200 лет назад в мире существовала цивилизация, превосходящая нашу по степени глобальных свобод и взаимозависимостей. В известном смысле наши «глобальные свободы» — лишь бледная тень глобальных свобод XIX в. Поэтому в данной статье будет высказана точка зрения, отличающаяся одновременно от и от точки зрения оптимистов, и от позиции пессимистов в отношении глобализации: современный мир даже не восстановил уровень глобализации позапрошлого столетия и уже вряд ли когда-нибудь восстановит его.

Андрей Кортунов:
Кризис миропорядка и будущее глобализации

«А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер»

Размышлять об этом интересном явлении — глобализации — автор данной статьи начал в далеком уже 2012 г., когда ехал на конференцию в США. Подавая документы на визу, я должен был предоставить сведения о моих доходах (приложив соответствующие подтверждающие документы), о моих родственниках, предъявить приглашение принимающей стороны, указать имена поручителей и описать цели поездки. В аэропорту вылета необходимо было сообщить представителям авиакомпании, где я буду жить в США, показать бронь гостиницы и обозначить сроки пребывания в стране. Я должен был пройти целую серию детекторов, подтвердить, что лично складывал и упаковывал свои вещи, не везу с собой оружие, наркотики, антиквариат, крупные денежные суммы, и еще ответить на вопрос, были ли мои вещи со мной по пути следования в аэропорт. По прилету я должен был сдать отпечатки пальцев и отсканировать радужную оболочку глаза. Французский историк Алексис де Токвиль, написавший свою «Демократию в Америке» в 1835 г., вероятно, счел бы подобный государственный контроль немыслимой для своего мира тиранией.

Подобную точку зрения подтверждает, например, литература XIX в. Из нее мы с удивлением узнаем, что, приезжая в другую страну, человек не сообщал ни будущий адрес проживания (где захотел, там и остановился), ни объем своих доходов (это было его личное дело), ни цель путешествия (зачем хочу — затем и еду); он также не должен был предъявлять приглашение от какой-либо организации (мое право ехать или не ехать) или медицинскую страховку (лечиться буду, как пожелаю). Чиновников, досматривающих пассажиров парохода или дилижанса, не интересовало, упаковывали ли они свои вещи самостоятельно и где те находились по дороге к станции или в порт. И уж тем более никто не мог обвинить приезжающего в незаконном провозе оружия или антиквариата: любой человек имел право ездить с личным оружием и с любыми собственными драгоценностями.

Классический пример такого подхода к путешественникам — роман Александра Дюма «Граф Монте-Кристо» (1846). Если посмотреть на него с социологической точки зрения, то возникает интересная картина европейского общества середины XIX в. Иностранец свободно приезжает во Францию, где никого не интересует ни уровень его доходов, ни источник их происхождения. Он берет кредиты в банках и покупает недвижимость, причем государство не проверяет чистоту сделок — достаточно уплатить соответствующий налог. Само собой разумеется, что и граф, и другие герои романа имеют в своем распоряжении и огнестрельное, и холодное оружие и пользуются им до тех пор, пока это не противоречит закону. Обратной стороной такого мира была легкость сочинения себе фальшивой биографии: не так-то сложно выдать себя за другого, когда нет никаких международных баз данных и технологий массового наблюдения.

Похожие моменты можно уловить и в повести А.С. Пушкина «Дубровский» (1832). Главный ее герой — Владимир Дубровский — называет себя французом Дефоржем. Никто из подозревавших его персонажей при этом не делает запрос во французское консульство, есть ли во Франции подданный с таким именем, где он проживал на родине и когда именно пересек границу Российской империи. Когда «Дефорж» застрелил медведя в доме барина Троекурова, никто не задал ему вопрос, откуда у него, собственно, пистолет: привезен из Франции или куплен в России? В русском обществе 1830 г. иметь при себе огнестрельное оружие и пускать его в ход при опасности считалось нормальным для любого свободного человека.

Это не были фантазии А. Дюма и А. Пушкина: в 1830-х гг. в европейских странах преобладала иная концепция правосудия, чем в наши дни. Правосудие XIX в. носило карательный характер: наказано будет только то лицо, чья виновность доказана. Правосудие XXI в. стало превентивным: государственные органы предпринимают меры, чтобы лицо не могло совершить преступление — например, через контроль над источником его доходов. Такой подход предполагает сокращение глобальных гражданских свобод, которые казались незыблемыми в позапрошлом веке.

В приключенческом романе Жюля Верна «Дети капитана Гранта» (1867) герои планируют объехать мир вдоль 37-й параллели, не думая ни о визах, ни о таможенных проблемах, ни о провозе с собой огнестрельного оружия, ни о пересечении зон вооруженных конфликтов в Южной Америке и Новой Зеландии. Французский географ Жак Паганель перепутал корабли: вместо «Шотландии», плывущей в британскую Индию, он попал на частную яхту «Дункан», отправившуюся в Чили. Очевидно, что ему не нужно было проходить регистрацию на рейс, досмотр багажа, паспортный контроль, заполнять таможенную декларацию или просто идти в правильный «рукав» для посадки — в другой его бы просто не пустили. Ж. Паганель проспал 36 часов в каюте без паспортного, пограничного или просто билетного контроля, что само по себе показательный факт. Зато при знакомстве с другими героями он перечисляет свои научные достижения: секретарь Парижского географического общества, член-корреспондент географических обществ Берлина, Бомбея, Дармштадта, Лейпцига, Лондона, Петербурга, Вены, Нью-Йорка, почетный член Королевского географического и этнографического института восточной Индии. Это опровергает популярный миф о том, что Интернет привел к появлению транснациональных научных связей: они, оказывается, существовали уже и в середине XIX в.

Романы Жюля Верна демонстрируют, что в XIX в. мир был взаимосвязан не меньше современного, только роль самолетов выполняли морскими суда — сначала парусные, а потом и пароходы. Друзья советуют Ж. Паганелю выйти сначала на Мадейре, затем на островах Зеленого мыса и дождаться судна в Европу. При этом никакой цели своего визита и брони на отель путешественник не должен был предъявить португальским властям. Гленарван советует друзьям добраться до Окленда (Новая Зеландия), чтобы сесть на судно, уходящее в Европу. В «Пятнадцатилетнем капитане» (1878) мы узнаем о существовании в 1870-х гг. трансокеанских пароходных линий между новозеландским Оклендом и Сан Франциско (США), а также Вальпараисо (Чили). В знаменитом романе «Вокруг света за восемьдесят дней» (1872) Филеас Фогг пользовался пакетботами (почтово-пассажирскими судами) Бриндизи — Суэц, Калькутта — Гонконг, Гонконг — Иокогама, Иокогама — Сан-Франциско, Нью-Йорк — Ливерпуль.

Интересные сведения можно почерпнуть из «Записок о Шерлоке Холмсе» Артура Конан-Дойля. В «Этюде в багровых тонах»» (1887) небогатый американец Джефферсон Хоуп 20 лет гонялся за двумя мормонами, разъезжая по всем городам США и Европы — от Солт-Лейк-Сити до Санкт-Петербурга и Лондона. Дж. Хоуп не имел в нашем понимании ни вида на жительство, ни разрешения на работу, что не мешало ему заниматься мелкими заработками. «Я телеграфировал начальнику сыскной полиции в Кливленде [в США], попросив его сообщить мне все, что он знает о женитьбе Эноха Дреббера. Ответ получился чрезвычайно убедительный», — рассказывал Ш. Холмс. В рассказе «Последнее дело Холмса» (1891) сыщик и его друг, спасаясь бегством от профессора Мориарти, выходят из поезда Лондон — Париж на станции Кентербери и дальше планируют проехать в Ньюхейвен, оттуда — в Дьепп, Люксембург и Базель. Разумеется, что багаж найдет их в пути: система его транзита была развита уже в то время. Еще раз подчеркнем, что дело происходило в 1891 г. — за 100 лет до подписания Шенгенских соглашений.

Писатели-реалисты оставили нам не менее интересные свидетельства своей эпохи. В ярких тонах мы видим образ глобального мира у французского писателя Стендаля. В романе «Пармская обитель» (1839) юный аристократ Фабрицио дель Донго, узнав в 1815 г. о возвращении Наполеона с острова Эльба, покидает замок отца и спешит принять участие в битве при Ватерлоо на стороне своего кумира. В наши дни ему было бы не так-то просто убежать из дома, чтобы принять участие в военных действиях. Прежде всего, Фабриццио надо было пройти военную подготовку и встать на воинский учет. Если бы он желал отправиться на фронт в личном качестве, ему пришлось бы пройти отбор через ЧВК и опять предъявить там большое количество документов о состоянии здоровья, военно-учетной специальности, послужном списке, опыте участия в вооруженных конфликтах и т.д. Роман Стендаля доказывает, как далеко зашел уровень бюрократизации и государственного контроля над военной сферой со времен Наполеона.

Тургенев на даче братьев Милютиных в Баден-Бадене, 1867

Более приглушенно, но не менее значимо тема глобализации звучит в английской классике. У У. Теккерея в «Ярмарке тщеславия» (1847) Ребекка, изгнанная из лондонского общества, скитается по Европе в поисках счастья. В романе Чарльза Диккенса «Домби и сын» (1846) мистер Пол Домби владеет судостроительной компанией, осуществляющей перевозки вплоть до Тихого океана. Еще большие сведения о глобальном мире позапрошлого века мы можем почерпнуть в его романе «Дэвид Копперфилд» (1850). Во время путешествия по итальянским государствам Эмли сбежала от Стирфорда; мистер Пегготи буднично собирается эмигрировать в Австралию; Дэвид, став известным писателем, отправляется на континент, чтобы пережить свое горе. Во всех этих историях поразительной кажется легкость, с которой европейцы XIX в. переезжали из страны в страну, не проходя при этом большого количества необходимых сегодня бюрократических процедур.

Русским писателем, оставившим нам образ по-настоящему глобализированного мира XIX в., стал И. Тургенев. Главный герой романа «Рудин» (1855) странствует по Европе и погибает на баррикадах Парижа во время Июньского восстания 1848 г. В романе «Накануне» (1860) болгарин Инсаров и русская Елена перед Крымской войной спокойно уехали сначала в Вену, а затем в Венецию. В романе «Дым» (1867) в немецком городе Баден-Бадене в 1862 г. то ли отдыхали, то ли просто вели праздный образ жизни Григорий Михайлович Литвинов и Ирина Осинина, ставшая женой генерала Ратмирова. Кстати, из литературы XIX в. мы узнаем и другую интересную подробность: офицеры спокойно гуляли по другой стране в мундирах своей армии, и это не вызвало никакого удивления у прохожих.

В романе Достоевского «Игрок» (1866) молодой домашний учитель Алексей Иванович, вместе с семьей пожилого генерала Загорянского — его падчерицей Полиной и двумя малолетними детьми — живет в роскошном отеле на немецком курорте Рулетенбург (Баден-Баден). Для нашей темы здесь интересны два момента. Во-первых, путешествовали по Европе и играли в рулетку не только аристократы, но и средние слои русского общества. Во-вторых, удивляет скорость коммуникации и денежных переводов между Россией и Баденом задолго до эпохи банковских карт и банкоматов. Позднее А. Ахматова дала чеканную формулировку этому миру: «Отцы и деды непонятны. Земли // Заложены. И в Бадене — рулетка».

Вселенная романов Достоевского — это и есть тот самый «глобальный мир», который считается едва ли не достижением нашей глобализации. Герой романа «Идиот» (1868) князь Мышкин прожил большую часть жизни в Швейцарии и, вернувшись в Петербург, часто рассказывал другим о своих европейских впечатлениях. Герои «Бесов» (1872) тоже были студентами — кто в Швейцарии, кто во Франции, кто в Германии — и имели при себе огнестрельное оружие. В «Братьях Карамазовых» (1880), действие которых происходит в провинциальном городе Скотопригоньевске (то ли в Старой Русе, то ли в Задонске?), Миусов участвовал во французской революции 1848 г., а Иван Карамазов путешествовал по Европе. Снова хороший пример для авторов, полагающих, что современная глобализация привела к «уплотнению пространства».

Реальная действительность, конечно, не тождественна действительности художественной — последняя отражает ее сквозь призму авторского мировоззрения; однако важные для нашей темы бытовые зарисовки исторически верны. Во всех этих произведениях удивляет не только поразительная свобода передвижения людей XIX в., но и отсутствие у них социальных обязательств. В современном мире любой переезд требует урегулирования отношений с работодателем и налоговой системой, выполнения большого количества бюрократических процедур, известного временного ожидания и зависимости от административных решений. Люди позапрошлого века решают свои задачи быстро и с минимальным участием государства, причем на наднациональном уровне. Все это опровергает популярный в американской литературе миф о том, что современная глобализация дала человеку немыслимый прежде стандарт глобальных свобод.

Boulevard des Capucines. Paris, France, 1900

«Она полвека провела в Париже или в Ницце…»

Реальные биографии писателей, музыкантов и художников позапрошлого столетия полностью подтверждают нарисованные ими образы глобального мира. Сразу оговорюсь: здесь не идет речь о биографиях высшей аристократии или кадровых дипломатах (вроде Ф.И. Тютчева), по долгу службы вынужденных жить за границей. Мы будем говорить о широких слоях интеллигенции, которая была не менее транснациональной, чем наши современники.

Возьмем в качестве примера русскую интеллигенцию. В эпоху «николаевской реакции» А. Толстой — еще в детстве, в 1826 г. — посетил германские государства, а в 1831 г. путешествовал по итальянским государствам. Н. Гоголь с 1836 г. более 10 лет прожил за границей, прежде всего в Риме, а в 1848 г. посетил Иерусалим в Османской империи. А. Майков в 1843–1844 гг. посетил Францию, итальянские государства, Саксонию и Австрию. И. Тургенев учился в Берлинском университете, затем путешествовал по германским государствам, Австрии и Апеннинскому полуострову, а с 1848 г. поселился во Франции, только наездами бывая в России. Даже В. Белинский, которого никак нельзя назвать состоятельным человеком, писал свое знаменитое «письмо Гоголю» из немецкого курорта Зальцбрунна. И. Гончаров совершил в 1852–1855 гг. почти кругосветное путешествие на фрегате «Паллада», описанное им почти сразу по возвращении в книге «Фрегат “Паллада”». Во время экспедиции Гончаров побывал в Великобритании, Южной Африке, Индонезии, Японии, Китае, на Филиппинах и на множестве небольших островов и архипелагов Атлантического, Индийского и Тихого океанов.

Начиная с эпохи «Великих реформ», космополитичный образ жизни русских литераторов становился все более распространенным. Небогатый Ф. Достоевский в 1862 г. предпринял первую поездку за границу, побывав в Германии, Франции, Англии, Швейцарии, Италии и Австрии, описав ее в «Зимних заметках о летних впечатлениях». После этого он до 1871 г. практически каждый год путешествовал по Германии и/или Швейцарии. М. Салтыков-Щедрин в 1880 г. проехал Германию, Швейцарию, Францию и Бельгию, оставив об этом путевые заметки «За рубежом». Н. Лесков писал: «Я был за границею три раза, из которых два раза проезжал “столбовою” русскою дорогою, прямо из Петербурга в Париж, а в третий, по обстоятельствам, сделал крюк и заехал в Вену». (Этим «обстоятельством» стала поездка летом 1884 г. в Мариенбад, где писатель лечился целебными водами). А. Чехов возвращался с Сахалина через Гонконг, Сингапур, Цейлон, Суэцкий канал, Константинополь. В 1890-х гг. Чехов также немало путешествовал по Европе, побывав, в частности, в Париже, где стал свидетелем знаменитого «дела Дрейфуса». А Максим Горький еще в 1906 г. отправился в США через Финляндию, Швецию, Германию, Швейцарию и Францию, а по возвращении поселился на итальянском острове Капри.

Показательна и судьба кумира русской философии В. Соловьева. Еще в 1875 г. он отправился в командировку в Лондон (через Берлин) для работы в Британском музее «с целью изучения индийской, гностической и средневековой философии». Осенью 1875 г. он поехал в Египет через Францию и Италию; затем вернулся в Италию, жил в Сорренто, Неаполе и Париже, откуда направился в Москву. В 1886 и 1888 гг. В. Соловьев посетил Австро-Венгрию, Германию и Францию, а в 1888 г. выступил в Париже с известной лекцией «Русская идея» о возможном синтезе православия и католичества. Итогом жизни философа за границей стало пробуждение у русского общества массового интереса к европейскому Средневековью.

В эпоху Серебряного века «транснациональность» достигла своего пика. Д. Мережковский и его жена З. Гиппиус еще в 1896 г. предприняли масштабное путешествие по Италии и Франции, в 1899 г. проводили время на курорте близ Франкфурта-на-Майне, а с 1906 г. фактически жили между Парижем и Санкт-Петербургом. И. Бунин со всей гражданской женой В. Муромцевой в 1907 г. путешествовал по странам Востока, а в 1910-х гг. они побывали в Египте, Италии, Османской империи (включая Палестину) и на острове Цейлон. К. Бальмонт в 1896–1897 гг. совершил поездку по Западной Европе и был приглашен в Оксфорд читать лекции по русской литературе, а с 1904 по 1913 гг. жил в основном во Франции, только коротко возвращаясь в Россию. А. Блок в 1909–1913 гг. путешествовал по Италии, Германии и Франции — одним из результатов этих странствии стала его знаменитая пьесы «Роза и Крест» о Франции начала XIII в. Андрей Белый в 1911 г. совершил ряд путешествий через Сицилию, Тунис, Египет и Палестину, описанных в его «Путевых заметках».

Младшее поколение Серебреного века не отставало от старшего в своей «транснациональности». Н. Гумилев с 1906 г. много жил в Париже, путешествовал по Италии, побывал в Смирне, Константинополе, Египте. В 1909 г. и 1913 гг. он дважды провел две экспедиции в Африку. Его жена А. Ахматова в 1910–1912 гг. дважды была с мужем в Париже и путешествовала по Италии, причем в ходе этих поездок они познакомились с итальянским художником и скульптором Амадео Модильяни. («В синеватом Париж тумане, // И наверно опять Модильяни // Незаметно бродит за мной», — вспоминала А. Ахматова, опровергая тем самым представления о невероятной интернационализации интеллигенции в наше время). Б. Пастернак изучал философию в Марбургском университете в Германии у главы марбургской неокантианской школы профессора Германа Когена, а затем отправился в Венецию. О. Мандельштам в 1908–1910 гг. учился в Сорбонне и в Гейдельбергском университете, откуда вынес свою увлеченность европейским Средневековьем.

Не отставали от писателей и русские художники. И. Айвазовский, бывший по происхождению отнюдь не дворянином, в 1838–1844 гг. жил в Европе — там он познакомился с европейскими мастерами, затем неоднократно путешествовал по европейским странам, в 1869 г. даже побывал на открытии Суэцкого канала. К. Брюллов проживал на Апеннинском полуострове в 1823–1835 гг., а в 1849–1852 гг. жил на Мадейре, в Испании и снова на Апеннинском полуострове. И. Шишкин обучался живописи в Мюнхене, Цюрихе и Дюссельдорфе; М.А. Врубель — в Венеции, а И. Репин совершил в 1873–1876 гг. трехлетнюю пенсионерскую поездку за границу. «В Париже Иван Тургенев ввел Поленова в салон Полины Виардо, у которой художник даже взял несколько уроков музыки. В отличие от Репина, Поленов только в Европе сформировал собственный стиль: под влиянием все тех же барбизонцев он научился работать на пленэре, отработал приемы письма на открытом воздухе, часто использовал характерный для этой школы серо-серебристый колорит» — пишут современные исследователи о творчестве художника В. Поленова.

Наталья Еремина:
Трансформация глобализации: мир иллюзий и сюрреализма?

Ситуация в других странах не слишком отличалась от того, что происходило в России. Хорошим примером транснационализма может служить европейская наука. В 1831–1836 гг. молодой английский натуралист Чарльз Дарвин совершил кругосветное путешествие на корабле «Бигль». Основатель египтологии француз Жан Франсуа Шампольон сначала работал с египетскими коллекциями в Турине и Риме, а в 1827–1829 гг. провел комплексную экспедицию по изучению древних памятников Египта и Нубии. Немецкий историк Якоб Филипп Фальмерайер в 1831–1834 гг. совершил научную экспедицию в Египет и Грецию (кстати, в свите русского графа Остермана-Толстого). Английский физик Джеймс Клер Максвелл стал иностранным членом Американской академии искусств и наук, членом Американского философского общества, член-корреспондентом Геттингенской академии наук, почетным членом Нью-Йоркской академии наук, членом Нидерландской королевской академии наук, иностранным член-корреспондентом Венской академии наук, почетным доктором физики Падуанского университета. Это к дискуссиям о том, что транснациональные сетевые связи считаются достоянием современности.

Отдельного внимания заслуживает судьба немецкого историка Генриха Карла Бругша — классика мировой египтологии. На заре научной карьеры он изучал египетские экспонаты в музеях Парижа, Лондона, Турина и Лейдена. В 1853 г. и 1857–1858 гг. Г.К. Бругш по поручению прусского правительства побывал в двух экспедициях в Египте, причем первую он организовал в сотрудничестве с французским египтологом Огюстом Мариеттом. В 1860 г. историк отправился с прусским посольством в Персию, а после смерти его начальника — барона Минутоли — заведовал делами посольства. В 1864–1868 гг. Г.К. Бругш был прусским консулом в Каире, а в 1870 г. принял предложение вице-короля Египта управлять основанной в Каире «Школой египтологии». В 1873 г. ученый был главным комиссаром Египта на всемирной выставке в Вене, получив звание бея. В 1876 г. он организовал египетский отдел на всемирной выставке в Филадельфии, за что получил звание египетского паши. В наше время едва ли иностранный дипломат получил бы столь видный пост в другой стране — это было бы воспринято как отказ от ее суверенитета.

В европейской культуре транснационализм был такой же нормой, как и в науке. Знаменитый датский сказочник Ганс Христиан Андерсен большую часть своей жизни провел в путешествиях, побывав в итальянских государствах, Франции, Швеции, Норвегии, Португалии, Великобритании, Бельгии, Австрии, даже в Османской империи и Марокко. Немецкий поэт Генрих Гейне с 1831 г. четверть века жил в Париже, где и был похоронен в 1856 г. Сказочник и новеллист Вильгельм Гауф за свою короткую жизнь успел побывать в Париже, Брюсселе и Антверпене; «король вальса» австрийский композитор Иоганн Штраус в 1856–1861 гг. давал летние концерты в русском Павловске (пригород Санкт-Петербурга), а в 1870-х гг. гастролировал с оркестром по Великобритании, Франции, США. Немецкий философ Фридрих Ницше был профессором в Базеле (Швейцария), для чего ему пришлось отказаться от прусского подданства. Даже «отец немецкого национализма» композитор Рихард Вагнер сначала поработал в России дирижером музыкального театра в Риге, затем пожил в Лондоне и Париже, а после революции 1848–1849 гг. эмигрировал в швейцарский Цюрих. В Баварию он вернулся только в 1864 г. по личному приглашению короля Людвига II.

Это лишь небольшая часть биографических сведений представителей интеллигенции XIX в. Но даже они способны опровергнуть два мифа, характерных для современной литературы о глобализации. Первый: мир Интернета подарил нам небывалую научную открытость и появление системы транснациональных сетевых связей. Второй: современная молодежь как никакая иная стремится к созданию сетевых связей поверх своих государств. Как выясняется, все это, включая представления о транснациональном характере науки и искусства, существовало и в XIX в.

Алексей Куприянов:
Свежий ветер в парусах глобализации

«Бригантина поднимает паруса»

Сторонники идеи об уникальности характера нашей глобализации часто используют свой любимый аргумент: транснациональность XIX в. затрагивала всего-навсего 2–5% населения любой страны. В действительности такие представления далеки от истины. XIX в. был временем передвижения колоссального числа людей по миру. Целые страны были рождены иммиграцией в них европейцев, которая была вызвана высоким уровнем рождаемости.

Позапрошлый век практически не знал нашего разделения на легальную и нелегальную иммиграцию — желанным считался любой иммигрант. Особенно популярной была философия, согласно которой главное для страны — численность ее населения как потенциальных производителей и солдат. К этому добавлялся фактор огромных малозаселенных пространств: картографирование Земного шара было завершено во второй половине XIX в., а с учетом приполярных пространств — только в середине ХХ в.

Классической страной мигрантов стали США. Их миграционное законодательство с самого начала его существования не было простым, и тем не менее XIX в. стал веком стремительного роста иммиграции. По современным расчетам, в период с 1820 по 1930 гг. в США прибыли 25 млн европейцев, из них 3,5 млн британцев, 4,5 млн ирландцев, 1,5 млн норвежцев и шведов, 5–6 млн немцев (вопрос о том, какой процент из них составляли немецкие евреи, включая крещеных, остается, правда, дискуссионным). Французскую эмиграцию рассчитать труднее, поскольку в США эмигрировала из Канады часть франко-канадской общины, а жители Луизианы во время присоединения к Соединенным Штатам получили американское гражданство. Тем не менее, по данным на 2020 г., около 9,4 млн жителей США заявили о своем французском или франко-канадском происхождении. В 1848 г. США предоставили гражданство примерно 60 тыс. мексиканских жителей территории Нью-Мексико и 10 тыс. человек, проживающим в Мексиканской Калифорнии. Остальные 15 млн составили прибывшие во второй половине XIX в. итальянцы, греки, венгры, поляки и другие славяне, евреи. При этом существовал и феномен реэмиграции: немалая часть итальянцев и франко-канадцев позднее вернулись из США на родину, накопив определенную сумму денег.

В конце XIX в. 84,9% иммигрантов в США были выходцами из Европы. Однако в Соединенные Штаты шла и неевропейская эмиграция — речь идет о китайской [1]. К началу 1870-х гг. численность китайского мужского населения Калифорнии достигла 58,6 тыс. чел. и составила 14% всей рабочей силы. Благодаря китайцам в сельском хозяйстве Калифорнии появились новые отрасли — садоводство и овощеводство. В 1880 г. около 70% сезонных сельскохозяйственных рабочих в Калифорнии составляли китайцы [2]. Позднее это привело к принятию серии законов об ограничении китайской иммиграции. С 1855 г. началась японская иммиграция, и к 1907 г. в США, по разным данным, находились от 127 до 30 тыс. японцев; причем часть из них находилась на сезонных работах. На рубеже XIX–ХХ вв. в Америку стали прибывать ливанские и сирийские эмигранты, многие из них селились в «Маленькой Сирии» Нью-Йорка, затем в Бостоне и Детройте.

Британская империя в XIX в. создала иммиграцией две новые страны — Австралию (Австралийский союз) и Новую Зеландию. Первая британская колония — Новый Южный Уэльс — была основана в Австралии в 1788 г., с тех пор Австралия стала местом ссылки каторжников из Великобритании. В 1825 г. британским правительством была принята программа заселения Австралии. В 1840-х гг. колониальные власти установили новые правила для ускорения иммиграции: установить высокие цены на землю и предоставлять деньги для субсидирования иммигрантов. Начавшаяся в 1851 г. австралийская золотая лихорадка привела к приезду в страну британских, ирландских, в меньшей степени французских, немецких и даже китайских поселенцев. Согласно реконструкции австралийского исследователя Чарльза Прайса [3], среднегодовое число иммигрантов в 1831–1860 гг. составляло 18 268, а в 1861–1900 гг. — 10 087 человек. В 1901 г. разрозненные австралийские колонии объединились в доминион — Австралийский союз, введя ограничения на небелую иммиграцию.

Массовая иммиграция в Новую Зеландию началась только в 1840 г. Централизованное переселение, организованное британским правительством, привело к маорийским земельным войнам 1845–1872 гг. В результате отбора земли у маори к 1870 г. в Новой Зеландии проживали уже около 250 тыс. не маори. Подавляющее большинство составляли английские, шотландские и ирландские колонисты.

Данные по Канаде сохранились хуже, но и они позволяют сделать интересные выводы. Строительство Трансконтинентальной железной дороги привело к увеличению потока мигрантов из Китая. В 1885 г. правительство Канады приняло специальный акт, ограничивающий иммиграцию из Китая — его положения действовали до начала 1960-х гг. С 1896 г. ежегодный приток иммигрантов увеличился с 16 835 человек в 1896 г. до 141 464 человек в 1905 г. Всего же за 17 лет до начала Первой мировой войны в Канаду переселились около 3 млн иммигрантов.

Много или мало было прав у иммигрантов-колонистов? С политической точки зрения, наверное, меньше, чем у нас: для получения избирательных прав в XIX в. нужно было получить сложные цензы оседлости и недвижимости. С гражданской точки зрения — намного больше. Помимо свободного хранения и применения огнестрельного оружия (в рамках закона), у них было право свободно распоряжаться природными ресурсами: свободно охотиться, вырубать леса, распоряжаться водными ресурсами и строить по своему усмотрению жилые и хозяйственные постройки. В XIX в. американский фермер, например, обнаружив родник или ручей на своем участке, мог спокойно выкопать пруд, а в наши дни ему потребовалась бы непростая система бюрократических согласований, включая согласие экологических организаций. (К слову сказать, право свободного хранения огнестрельного оружия и охоты имели и русские крестьяне — вспомним, например, известное с детства стихотворение Н. Некрасова про деда Мазая). У граждан этих стран не было и института прописки в нашем понимании: законодательство боролось с бродяжничеством, нищенством, но спокойно относилось к свободному переезду из города в города при возможности снять жилье, чем пользовались многие жители.

Еще один пример — немецкая иммиграция в Латинскую Америку. В 1824–1855 гг. при поддержке властей в Бразилии обосновались около 20 тыс. немецких колонистов. В середине XIX в. немецкие поселения возникли в Чили, Венесуэле и в Аргентине, а в конце века — в Парагвае. К первой половине XX в. в Латинской Америки проживали порядка 1,5–2 млн. человек немецкого происхождения. В 1940 г. 80% латиноамериканских немцев проживали на территории трех стран — Бразилии (до 900 тыс.), Аргентины (250 тыс.) и Чили (85 тыс.).

Активная немецкая миграция шла в Россию двумя потоками. Первый: колонизация религиозными общинами (прежде всего, лютеранской или менноритской), которая вела к сохранению немецкой культуры и идентичности в поселениях [4]. Второй: принятие немецкими подданными или их детьми православия с их последующей интеграцией в русское общество — в том числе за счет смешанных браков. Манифесты Екатерины II 1762 и 1763 гг. позволили направить первую волну колонистов из Рейнланда, Гессена и Пфальца в район Поволжья [5]. Указ Александра I от 1804 г. направил в Причерноморье и Кавказ поток колонистов из Швабии, Баварии, Мекленбурга, Эльзаса, Швейцарии, частично Западной Пруссии. Третья колонизационная волна немцев шла в середине XIX в. на Волынь и в Черноземье. В Империи сложились компактные очаги [6] проживания немцев: остзейские (балтийские) немцы, шведско-немецкая община Выборга и Санкт-Петербурга, волынские немцы, малороссийские немцы (городские немецкие общины в Киеве и Чернигове), южнорусские или черноморские немцы, бессарабские немцы, крымские немцы, кавказские немцы, воронежские немцы, донские немцы, поволжские немцы, сибирские немцы. На 1913 г. в Российской империи проживали около 2,5 млн немцев, причем в эту статистику не включены обрусевшие немцы и их потомки.

Рамонь. Усадьба Ольденбургских

Следы масштабной немецкой иммиграции в Россию сохранились до сих пор. Например, в местечке Рамонь под Воронежем есть замок принцессы Ольденбургской, построенный в 1880-х гг. в средневековом стиле. В самом Воронеже существует построенная во второй половине XIX в. лютеранская кирха святой Марии Магдалины. В 1866–1868 гг. в городе было построено Лютеранское, или немецкое, кладбище, за которым ухаживал, известный садовод по фамилии Карлсон (этот факт заставляет задумать о численности немецких диаспор в русских городах). В Воронеже находится и ботанический сад им Б. Келлера — русского и советского биолога, потомка обрусевших немцев. Аналогично в Крыму знаменитый Никитский ботанический сад был основан Христианом Христиановичем Стевеном — русским ботаником шведского происхождения.

Помимо немецкой в Россию активно шла и французская иммиграция. Ее отзвук мы можем найти в стихотворении М. Лермонтова «На смерть поэта»: «На ловлю счастья и чинов Заброшен к нам по воле рока». По данным современных исследователей, только в 1789–1799 гг. в Россию бежали от Французской революции 10 тыс. роялистов. Другая часть французов осталась в России после Отечественной войны 1812 г. (в одном Саратове проживали 35 09 солдат, 170 обер-офицеров, два генерала), а третья волна была связана с развитием русской промышленности во второй половине XIX века (вспомним семью Гишар из романа Б. Пастернака «Доктор Живаго»). «В Москве после сооружения храма Святого Людовика на Малой Лубянке французы стали обживать соседний Милютинский переулок. В центре города, напротив Художественного театра в Камергерском переулке, находилась гостиница Шевалье. Большой популярностью в Москве пользовались французский ресторан Донона и винный магазин Леве в Столешниковом переулке». Фамилии Савинье, Пашу, Вердье, Леже, Анжу были не такой уж редкостью даже в провинциальных городах Российской империи. Исследователи примерно оценивают численность французской диаспоры в России в 50–100 тыс. человек, но эти данные приблизительны из-за быстрой русификации значительной части французов: достаточно вспомнить, например, имена композитора Ц. Кюи, полярника П. Анжу или дипломата А. Жомини.

Помимо немецкой и французской иммиграции в Россию шли другие иммиграционные волны, не поддающиеся статистическому учету. На севере не редким явлением была шведская иммиграция: часть фамилий русских военных и ученых, которых в массовой культуре привыкли считать немецкими, на самом деле были шведскими. На юге в Россию шла сербская и греческая иммиграции, что привело к появлению крупных общин понтийских греков. Например, советская писательница Валентина Осеева происходила из греческого рода Венераки, а династия Милорадовичей в Российской империи были этническими сербами. В русских городах жили польские диаспоры, и для русского дворянина или интеллигента считалось почетно иметь польских предков. На Дальнем Востоке маньчжуры по соглашениям России с империей Цин пользовались экстерриториальной юрисдикцией. Мы спорим о том, подорвёт ли мультикультурализм нашу национальную идентичность, забывая при этом, насколько мультикультурной была Российская империя.

Эти данные не просто показывают нам масштабы миграционных передвижений XIX в. В литературе стало банальностью писать о возникновении мультикультурного общества, но общества XIX в. были не менее мультикультурными, чем в наши дни. Социологи отмечают, что огромное количество людей не могут назвать имен своих предков в XIX в., так что, возможно, многие из нас стали продуктом настоящего мультикультурализма.

Сергей Артеев:
Ресуверенизация национального государства или глобализация 3.0?

«Век акций, рент и облигаций»

Но, может быть, в XIX в. не было глобальной экономики в ее современном понимании? Разочаруем сторонников и этого аргумента. Именно в позапрошлом веке глобализация международных финансовых рынков не уступала современной, а промышленное производство приобретало глобальные масштабы. Другое дело, что их структура отличалась от современной, хотя и имела немало схожего с ней.

Мировая финансовая система стала создаваться сразу после окончания Наполеоновских войн. В 1816 г. Британский банк ввел золотое обеспечение фунта стерлингов, в 1821 г. был установлен принцип свободного обмена (конвертации) фунта в золото. С тех пор британский фунт превратился в мировое расчетное средство — курсы остальных валют соотносились с курсом британского фунта, а, соответственно, и с ценами на золото. Постепенно все ведущие страны переходили на золотой стандарт своих валют: США (1837), Германия, (1875), Франция (1878), Россия (1897).

Мировую валютную систему оформили Парижские соглашения 1867 г. В основу мировой расчетной системы был положен принцип монометаллизма в форме золотомонетного стандарта. Соответственно, каждая валюта должна была получить золотое содержание, что позволяло устанавливать их золотые паритеты. Эмиссия кредитных денег осуществлялась с учетом объема золотого запаса конкретной страны. Если государство не имело золотого обеспечения национальной валюты, его финансовые операции осуществлялись на мировом рынке через ту валюту, к курсу которой привязывалась его финансовая система. На международном рынке валюты свободно конвертировались в золото, с этой целью Парижские соглашения установили принцип свободного перетока золота из страны в страну. Национальные валюты, выходя на мировой рынок, принимались или по золотому эквиваленту (бумажные деньги), или по весу и стоимости металла (металлические деньги).

Пополнять мировую финансовую систему могло открытие новых месторождений золота и увеличение его добычи. Это приводило к феномену «золотых лихорадок» — неорганизованных массовых добыч золота на новооткрытых месторождениях. Наиболее известными стали сибирская (1828), калифорнийская (1849), австралийская (1851), южноафриканская (1886), клондайкская (1896) и аляскинская (1898). И все же страны — участницы Парижской системы были поставлены в неравные условия. Страны, имевшие крупные залежи золота (Британская империя, США), чувствовали себя относительно уверенно, регулярно пополняя золотые запасы; другие страны (Австро-Венгрия, Германия, Россия, Япония) были вынуждены использовать механизм финансовых заимствований на мировом рынке для поддержания золотого обеспечения своих валют. Промежуточную роль играла Франция, которая не имела крупных запасов золота, но стала центром регулирования мировых финансовых потоков.

Аналогом Интернета в XIX в. выступал телеграф. В 1809 г. мюнхенским академиком Зёммерингом был изобретен первый телеграф, работа которого была основана на химических действиях тока, что ускорило передачу информации. Уже в первой половине XIX в. Европа стала покрываться телеграфными линиями, а в 1858 г. началось строительство трансатлантического телеграфа. В 1843 г. шотландский часовщик Александр Бейн создал прообраз факсов, способных на большие расстояния передавать копии не только текста, но и изображений (пусть и в недостаточно высоком качестве, но эту проблему в 1855 г. частично решил Джованни Казелли). Мы немного забыли, что в Первую мировую войну международные телеграфные линии были перерублены, и началось развитие радио. Но в XIX в. телеграф позволял чрезвычайно быстро передавать новости — информация на биржи Лондона, Нью-Йорка, Парижа, Вены и Санкт-Петербурга доходила оперативно.

В романе А. Дюма «Граф Монте Кристо» описан интересный эпизод. Граф, желая разорить своего врага Данглара, подкупает телеграфиста, чтобы тот передал фальшивую новость «Дон Карлос вернулся в Испанию». Биржа среагировала на нее, и банк Данглара понес убытки. Оказывается, это были не фантазии Дюма, а реалии того времени.

Карл Маркс описывал в «Капитале» мировые финансовые кризисы 1857 и 1863 гг. Первый начался в США из-за банкротства серии строительных и железнодорожных компаний перебросился на Великобританию, а затем — на остальную Европу. По итогам кризиса потребление чугуна в мире сократилось в среднем на 14–18%, хлопчатобумажных изделий — на 13–15%. Второй был вызван Гражданской войной в США и сокращением поставок американского хлопка в Европу. Его прямым последствием стала Парагвайская война (1864–1870), в которой Великобритания руками Бразилии стремилась добраться до парагвайского хлопка. Крупные инвестиции от Великобритании и Франции получил также Египет, надеясь, что его хлопок станет альтернативой американскому.

«Долгая депрессия» 1873–1896 гг. демонстрирует нам масштаб глобализации позапрошлого века. Предпосылкой к нему стало спонсируемое Великобританией развитие кредитного рынка Латинской Америки и неспособность южноамериканских стран покрыть кредиты. Все началось с краха на Венской бирже (она так и не оправилась от этой катастрофы), вызвав крах на биржах Цюриха, Амстердама, а затем и Нью-Йорка. Немецкие банки отказали в пролонгации кредитов, выданных американским заемщикам. О своем банкротстве был вынужден объявить, например, Джей Кук — президент Объединенной Тихоокеанской железной дороги. Все это привело к спаду производства до 1878 г. и стагнации до середины 1890-х гг. в большинстве стран мира.

В мировой торговле преобладало фритредерство (от англ. free trade — свободная торговля) — свободная конкуренция товаров разных стран. Великобритания и Франция как промышленные лидеры мира до 1870-х гг. стремились придать ей всемирный характер. Они с помощью войн навязывали режим свободной торговли Аргентине (1843–1852), Китаю (1840–1860), через неравноправные соглашения — Японии (1858) и поддерживали конфедератов США в надежде сломить американские пошлины. Но и между развитыми странами действовал во многом такой же режим. Французский социолог Гюстав Лебон в «Психологии социализма» (1898) описывал, что немецкий торговый дом доставил ему буквально домой в Париж фотографические пластины. Тот же Г. Лебон жаловался на засилье на французском внутреннем рынке немецких, британских и даже русских товаров. В России остатки того времени мы можем увидеть центре Санкт-Петербурга в виде зданий стиля модерн, принадлежавших некогда немецкому, британскому или даже французскому торговому дому. Например, Дом американской компании «Зингер», построенный в 1902–1904 гг. по проекту архитектора Павла Сюзора, ставший с 1938 г. «Домом книги». «Везде танцклассы, вывески менял, // А рядом: «Henriette», «Basile», «Andre», — описывала А. Ахматова Санкт-Петербург 1870-х годов. После этих ахматовских строк странно читать пассажи о том, что современная глобализация сделала вывески на английском языке неотъемлемой частью любого мегаполиса: люди позапрошлого века даже не придавали значения вывесками на иностранном языке.

Однако и антипод фритрейдерства — протекционизм — закрывал рынок для определенных товаров, но поощрял ввоз капитала. В первой половине XIX в. британцы инвестировали в промышленность США и Германских государств. Во второй половине XIX в. окрепшие немецкие, британские и американские компании охотно вкладывали инвестиции в русскую, австрийскую и японскую промышленность. В. Ленин под влиянием британского экономиста Т. Гоббса в начале ХХ в. говорил о приоритете вывоза капитала над вывозом товаров. Классическая «деиндустриализация» — вынос производства в другие страны — шла в начале ХХ в. в Великобритании и Франции. Этот процесс задержали только мировые войны, требовавшие мощной военной промышленности.

Насколько массовой была эта глобализация? Точную статистику по XIX в. найти сложно. Однако в литературе мы постоянно сталкиваемся с интересным явлением: герои произведений массово играют на биржах — самостоятельно или через биржевого агента. Последний был частым гостем в любом сколько-нибудь обеспеченном частном доме, нередко завтракая вместе с семьей клиента. Биржа была такой же частью повседневной жизни, как в наши дни оплата услуг через Интернет. У этого явления есть интересное объяснение: биржевой рынок XIX в. еще не был монополизирован, и выход на него отдельных частных лиц был нормой. В этом смысле глобализация XIX в. в самом деле приходила во многие дома городского среднего класса разных стран, делая их зависимыми и от финансового рынка в Латинской Америки, и от военных действий в Новой Зеландии.

Биржа и Зеленый мост в Кёнигсберге

Новые старые игроки

Но, может быть, XIX в. не знал так называемых новых или негосударственных акторов, якобы созданных современной глобализацией? И здесь ответ «нет» — прекрасно знал. Эти организации были весьма сильны и могли отлично конкурировать с государствами.

Европейские державы зачастую вели колониальную экспансию не напрямую, а через предоставление патентов определенным компаниям. До 1858 г. британская Индия принадлежала, например, не Британской короне, а британской Оси-Индской компании. Последняя ведала сбором налогов в ряде индийских образований, имела в своем распоряжении вооруженные силы, включая флот. Для освоения Южной Африки британское правительство использовало ту же схему выдачи лицензий частным компаниям на право ведения собственной политики. Ключевыми из них стали Нигерская компания (1886), Британская Восточно-Африканская компания (1888) и Британская Южно-Африканская компания (1889). Именно в эти годы британский предприниматель Сесиль Родс создал алмазную компанию «De Beers», которая к моменту его смерти контролировала 90% мирового алмазного рынка. И это не было характерно исключительно для Великобритании: аналогично в 1876 г. бельгийский король Леопольд II санкционировал создание Международной ассоциации Конго. Фактически это была не колония, а коммерческое предприятие, занимавшееся заготовкой древесины и поиском полезных ископаемых.

Современный «наднациональный» Интернет тоже имел свой аналог. В 1865 г. был Международный телеграфный союз — международная организация, в рамках которой правительствами и частным сектором координировались глобальные сети и услуги электросвязи. Позже она стала Международным союзом электросвязи и получила статус Специализированного агентства ООН, что, кстати, сократило ее полномочия. В 1863 г. появился Международный красный крест, имевший широкие полномочия по участию в военных действиях. Глобализировалось и международное левое движение. В 1864–1876 гг. действовал Первый интернационал (официальное Международное товарищество рабочих, МТР), объединявший ячейки из 13 европейских стран и США. В 1889 г. ему на смену пришел II Интернационал, в 1900 г. было учреждено Международное социалистическое бюро, находившееся в Брюсселе. Поскольку социалисты все сильнее укреплялись в парламентах и правительствах всех стран (после 1905 г. — и в России), то возникал весьма могущественный наднациональный центр управления социалистами.

В XIX в. возник целый слой людей, которые вели наднациональный образ жизни — в основном это были революционеры, жившие в разных странах мира. Не только К. Маркс и Ф. Энгельс, но и русские А. Герцен и Н. Огарев, французы П.Ж. Прудон и О. Бланки, немцы В. Либкнехт и Ф. Лассаль, итальянцы Дж. Мадзини и Дж. Гарибальди подолгу жили в эмиграции (даже юный Луи Бонапарт, будущий император Наполеон III, жил в эмиграции в Великобритании, бежав из заключения во Франции). Глобализировалось и радикальное направление революционеров — терроризм. Итальянские и польские террористы, русские народовольцы и эсеры наводили не меньший страх на простых граждан, чем сегодня «исламские экстремисты». Это, кстати, доказывает, насколько развитой была система банковского кредита и денежных переводов. 20 лет назад было модно говорить о борьбе транснациональных корпораций поверх национальных государств. Читатели с удивлением обнаружат, что то же самое писал В. Ленин в книге «Империализм как высшая стадия капитализма» в 1916 г. Целая глава получила название «Раздел мира между союзами капиталистов» — в ней была описана борьба между американской «Всеобщей электрической компанией» и германской «Всеобщей компанией электричества». «И вот в 1907 году между американским и германским трестом заключен договор о дележе мира. Конкуренция устраняется. “Вс. эл. Ко” (G. E. C.) “получает” Соединенные Штаты и Канаду; “Вс. об-ву эл.” (A. E. G.) “достается” Германия, Австрия, Россия, Голландия, Дания, Швейцария, Турция, Балканы. Особые — разумеется, тайные — договоры заключены относительно “обществ-дочерей”, проникающих в новые отрасли промышленности и в “новые”, формально еще не поделенные, страны. Установлен взаимный обмен изобретениями и опытами», — писал В. Ленин.

Андрей Кортунов:
Какой будет «Глобализация 2.0»?

Здесь, пожалуй, мы подошли к главному моменту. К. Маркс и В. Ленин видели будущее мира как борьбу независимых от своих государств капиталистических компаний. Но в 1914 г. все эти компании полностью поддержали свои правительства в начавшейся мировой войне. Современные теоретики глобализации писали о том, что мир транснациональных корпораций идет на смену миру национальных государств. В реальности, как показал украинский конфликт, все они смирились с потерей российского рынка, последовав за политическими решениями своих правительств. Мы продолжаем жить в мире национальных государств, а не наднациональных систем, как в Средневековье. Это позволяет нам по-новому посмотреть и на современную глобализацию.

***

Сокращение глобальных свобод стало естественным процессом подъема института национального государства. Глобализация XIX в. происходила в условиях слабого государства. С тех пор государство взяло под контроль все сферы общественной жизни, вводя систему жесткого контроля и регистрации. Этот процесс означал неизбежное усиление национальной бюрократии как основы любого национального государства. За минувшие 100 лет государство укрепилось по трем направлениям, создав бюджетно-налоговые механизмы перераспределения национальных доходов, взяв под контроль отношения работодателей и работников и введя фактическую монополию на природные ресурсы, в том числе с помощью жестких экологических стандартов. Мы живем в мире не ослабления, а усиления национальных государств, если принимать во внимание долгосрочный процесс с 1840-х гг. до наших дней. Это означает, что наша глобализация, возможно, была лишь не очень удачной попыткой вернуть прошлые глобальные свободы.

1. Гарусова Л.Н., Журбей Е.В., Владимирова Д.А. Китайские иммигранты в США - историческая ретроспектива // Ойкумена. Регионоведческие исследования. 2018. № 2. С. 8-16.

2. Нестерова Е.А. Китайская иммиграция: политика Российской империи и США (вторая половина XIX - начало XX в.) // Россия и АТР. 2001. № 3. С. 113.

3. Price, Charles. Immigration and Ethnic Origin // Australians: Historical Statistics / Wray Vamplew (ed.). — Broadway, New South Wales, Australia: Fairfax, Syme & Weldon Associates, 1987. Р. 2 – 22.

4. Stumpp K. Die Russlanddeutschen. Stuttgart, 1993.

5. Дитц Я. История поволжских немцев-колонистов. 2-е изд. М., 2000.

6. История немцев России: учебное пособие. / Герман А.А. (ред.) М: МаВи групп, 2020.