Научная контрреволюция: существует ли мировая наука?

Для понимания феномена науки исключительно важен её критический характер, рефлексия — это условие её существования. Эта самокритичность науки была поднята на щит в получившей широкую известность статье Алексея Левина, связавшей возникновение науки вовсе не с развитием технологий, каковые в т.н. восточных деспотиях достигали значительно более высокого уровня, нежели в древнегреческих полисах, а с демократией, потребовавшей не только умения что-то делать, но и умения доказывать правильность своих утверждений людям, изначально совершенно не склонным верить оратору. В «треугольнике Левина» (миф — технология — наука) с мифом несовместима только наука, технология с ним вполне совместима. Важно отметить, что миф — никоим образом не реликт далёкого прошлого, он всегда с нами. Идеология — современная форма мифа.

Средние века с очевидностью не были временем расцвета свободной научной мысли, однако в недрах средневековой схоластики вызревали важнейшие для последующего развития науки институты, включая её этические нормы. Их проанализировал в 70-е годы ХХ в. опальный советский философ Михаил Петров. Это — диспут, защита диссертаций, системы цитирования, запрет на повтор-плагиат. По его мнению, исчерпание массива подлежащих истолкованию текстов стало важным фактором, способствовавшим зарождению науки Нового времени. Петров подчёркивает, что первая научная революция, когда люди, не имевшие представлений об опытном естествознании, стали изучать природу, вовсе не была революцией научно-технической, ибо все важнейшие изобретения первой промышленной революции — хронометр, ткацкий станок, паровая машина, пароход, паровоз, электрический телеграф — были сделаны практиками-самоучками. Наука тогда и не могла вести за собой практику, поскольку сама от неё отставала. Оставаясь благородным занятием довольно узкого круга любознательных лиц, большинство из которых служило науке бескорыстно в самом прямом смысле этого слова, наука имела хорошие возможности для сохранения своих высоких этических стандартов, необходимых для поисков истины.

Непосредственной производительной силой наука стала в результате второй научной революции, по Петрову, когда сформировалась «великая триада»: фундаментальная наука — прикладная наука — подготовка кадров. Реформа Вильгельма фон Гумбольдта, создавшего Берлинский университет как первый университет нового типа — с поточной системой обучения взамен тьюторской и с упором на изучение естественных и технических наук, стала одной из важнейших среди масштабных реформ, предпринятых в Пруссии после поражения в наполеоновских войнах.

Как же отразились на этических основаниях науки столь масштабные революционные преобразования? Именно гумбольдтовской реформе наука и высшая школа обязаны институтом приват-доцентов, независимых преподавателей, способных по своему статусу бросить вызов властям, соперничать с профессорами, если у них хватает на это смелости. Великий мыслитель не только фактически применил конвейер в высшей школе почти на столетие раньше, чем в промышленности, но и сознавал за полтора столетия до Томаса Куна, сколь сковывающим становится давление парадигмальной науки без подлинной свободы критики. Соответственно забота о развитии науки — это в первую очередь забота о сохранении её критического духа.

Грандиозные тектонические сдвиги ХХ в., трагические и драматичные, оказали глубочайшее воздействие на науку, включая и её этические основания. Однако наибольшую «остаточную деформацию» вызвала, по всей видимости, вполне мирная контрреволюция (относительно принципов В. фон Гумбольдта) — внедрение грантового финансирования, охватившая с течением времени весь мир в результате безраздельного доминирования США. Как указывает Виталий Куренной, «грантовая система поддержки научных исследований, … вытеснила и тот самый институт приват-доцентов, что, надо сказать, не добавило научной корпорации автономии».

Следствием перехода к грантовому финансированию науки стали искажение ценностной ориентации учёных (цель исследования достигается теперь ещё до его начала, поскольку фонды крайне не заинтересованы в признании отчётов неудовлетворительными) и атомизация научного сообщества. Последняя привела к угасанию семинарской жизни (если не ищут истину, то о чём спорить?) и научной критики вместе с ней, ухудшению воспроизводства научных кадров и многим другим тяжёлым для науки последствиям. Внедрение библиометрии как мерила научной результативности не только добило институт репутаций (зачем репутация, на которую надо работать десятилетиями, когда можно очень быстро накрутить индекс Хирша, если есть деньги и нет предрассудков?), но и превратило в значительной мере науку в сферу фиктивной деятельности, чему учёные не оказали ни малейшего сопротивления.

Исток нынешней контрреволюции — не столько в самой науке, сколько в обществе, реакционные элиты которого стремятся полностью взять под контроль её развитие. Она направлена на ревизию результатов первой научной революции XVI–XVII вв., выковавшей суверенитет науки, её незыблемое право на познание мира. Разворачивающаяся научная контрреволюция — один из важнейших театров военных действий в войне теряющего контроль над миром Запада за переформатирование мира с целью восстановления его управляемости. Эта война не может не быть беспощадной, в её огне уже горят самые выдающиеся достижения Просвещения: суверенитет Разума и идея Прогресса. К этой войне глобализованные элиты начали готовиться ещё полвека назад, с первых докладов Римского клуба. Самый важный её фронт — т.н. четвёртый энергетический переход, в ходе которого планируется обратить прогресс вспять.

Увы, науку сейчас захлёстывает та же мутная волна, что и литературу, искусство, спорт, уважение к частной, корпоративной и суверенной собственности и даже, как мы видим, самые чувствительные гуманитарные вопросы. Это происходит в условиях стремительной фрагментации мира, рассыпающегося на региональные группировки. Разве не удивительно, что борьба против глобального потепления, с которым очень много неясностей, требует соединённых усилий всех стран и народов, в то время как пандемия COVID-19 явила не единение всего человечества перед лицом общей угрозы, а самый разнузданный национальный эгоизм, в т.ч. в отношениях между ближайшими союзниками?

Стремительная деградация ценностных оснований науки низвела её до положения служанки идеологии и даже текущей политической конъюнктуры во враждующих или воюющих государствах. Если нет более царства, которое не от мира сего, то где обретается эта мировая наука? Либо мировая наука существует отдельно от политики, либо не существует вовсе.

Учиться следует и у противника, особенно в войну. Признание мировой науки несуществующей означает не снижение внимания к зарубежному опыту, а полную суверенизацию целеполагания и национализацию всех критериев оценки. Это стало совершенно необходимым, когда мировая наука всё более приобретает такой же апологетический характер, как и права человека и столь же бессовестно используется в политических целях. Более того, формирование в России альтернативных центров научной мысли привлечёт всех несогласных с мейнстримом. Наша страна станет трибуной для высказывания альтернативных мнений. Многие инакомыслящие пожелают работать у нас, если мы хоть сколько-нибудь продвинемся в дебюрократизации науки и высшей школы, без чего невозможна никакая свобода творчества.

В условиях распада мирового порядка стране необходимо не просто переориентироваться с Запада на Восток и Юг, но в значительной мере повторить подвиг Петра, которому было и тяжелее, и легче, чем нам сейчас. Тяжелее потому, что он начинал свой грандиозный проект в стране, где катастрофически не хватало просто грамотных людей. Легче в том смысле, что он мог привлечь кадры из-за границы и использовать имеющиеся образцы. Пётр решил, что в России наука не будет вырастать из университетов, как это было на Западе. Именно эта модель достигла наивысшего расцвета в СССР, но набежавшие после его распада либеральные реформаторы стали ломать эту систему, чтобы сделать, как на Западе (т.е. «во всём мире») с хорошо известными результатами. Однако «весь мир» пошёл за Западом после того, как мы сами пристроились ему в хвост. Когда мы пролагали свои пути, на нас внимательно и уважительно смотрели даже соперники, а многие страны шли за нами.

Сейчас нам опять необходимо идти своим путём, от чего мы совершенно отвыкли за последние тридцать лет. Этот путь надо начинать с критической переоценки как западного опыта, так и советского прошлого. Так, под началом Виктора Кириллова-Угрюмова в стране была создана, возможно, лучшая в мире система аттестации научных кадров, которую в постсоветский период сразу же стали ломать, сначала понизив статус ВАК и отобрав у него специально построенное здание в центре Москвы, а затем выводя всё больше диссоветов за периметр ВАК, разрушая систему контроля и открывая дорогу злоупотреблениям.

Восстановив трезвый и самостоятельный взгляд на вещи, мы вдруг с удивлением осознаем, что в научной политике наша единственная опора — просто интуиция и здравый смысл, соответственно её проведение может доверяться только крупным учёным, но ни в коем случае не эффективным менеджерам. Даже самые талантливые учёные могут ошибаться, но те, кто следует за мейнстримом, ошибаются всегда, ибо останутся они вечно догоняющими, никогда не выбившись и во вторые. При трезвом взгляде становится очевидно, что никакой оценки результативности учёных, кроме экспертной, в принципе быть не может. Вопрос только в том, взвалить ли ответственность за подобную экспертизу на свои плечи, либо отдать на аутсорсинг, что гораздо удобней. Здесь надо набраться сил не столько повторить подвиг Петра, сколько вернуться к советским практикам, в которых, при всех их недостатках, всё же было гораздо больше здравого смысла, разумеется, серьёзно переосмыслив и переработав их.

Развитие науки предполагает как сотрудничество, так и соперничество. В советские времена был явный перегиб в сторону соперничества, а в постсоветские, наоборот, в сторону сотрудничества. Было принято по умолчанию, что сотрудничать гораздо лучше во всех отношениях, нежели соперничать, причём не только в науке. Однако это не всегда так. Наши реформаторы делали упор на смелое копирование, но подлинная интеллектуальная смелость в копировании проявляться не может, чему свидетельством и провидческие помыслы Петра. Перегиб в сторону сотрудничества ничуть не менее вредоносен, поскольку именно соперничество в наибольшей степени развивает творческие способности, тут копированием не обойтись, даже самым смелым.

Некритически заимствуя западный опыт организации науки, мы теряем самое ценное, что в ней есть — её критический дух. Разумеется, это не может не сказаться на общей интеллектуальной атмосфере в научном сообществе, приводя, помимо всего прочего, к такой фрагментации исследований, при которой наука оказывается не в состоянии выполнять одну из своих важнейших социальных функций — создавать научную картину мира для своего времени, которая по определению должна быть непротиворечивой. Если противоречия обнаруживаются, то они всегда становятся точками роста. Фактическое отстранение науки от исполнения этой функции — тоже очень важное направление борьбы за контроль над обществом, за дискурсивную власть. Очевидно, что первая задача, которую необходимо решить в этой борьбе, — установление полного контроля над научным сообществом. Насаждение библиометрии (при том, что любой здравомыслящий учёный прекрасно понимает, что публиковать надо меньше, но лучше; чем больше публикуется статей, тем меньше их читают) играет ту же роль, что и продавливание идеологии ЛГБТ: людям, отказавшимся не только от здравого смысла, но даже от того, что заложено в них природой, можно навязать уже абсолютно всё.

Введение

Для понимания феномена науки исключительно важен её критический характер, рефлексия — это условие её существования. «Наука уникальна в том смысле, что высоко ставит даже знание о собственных ошибках, ценит опровержения правдоподобных гипотез и ошибочных результатов. В своё время один из авторов этой книги получил отзыв от своих учителей по университету, где высоко оценивалась обнаруженная им ошибка в работе известного учёного. Можно ли вообразить, что, например, скрипача похвалят коллеги за то, что он своим исполнением доказал, что скрипичный квартет Бетховена никуда не годится? Скорее, это будет вменено ему в тяжкую вину. Вот если он докажет, что непопулярное ранее произведение можно интересно исполнить, тогда совсем другое дело! От музыканта ждут позитивных результатов, созидания, но не разрушения. В науке же дело обстоит иначе — научная критика сама по себе есть положительное знание. Поэтому научный критический метод часто стремятся направить и на изучение феноменов культуры, которым не свойственна такая самокритичность» (Кузнецова и др., 2012, с. 434).

Эта самокритичность науки была поднята на щит в получившей широкую известность статье Алексея Левина (Левин,1977), связавшей возникновение науки вовсе не с развитием технологий, каковые в т.н. восточных деспотиях достигали значительно более высокого уровня, нежели в древнегреческих полисах, а с демократией, потребовавшей не только умения что-то делать, но и умения доказывать правильность своих утверждений людям, изначально совершенно не склонным верить оратору. В «треугольнике Левина» (миф — технология — наука) с мифом несовместима только наука, технология с ним вполне совместима. Соответственно, наука как объективное и доказательное знание не могла зародиться в условиях деспотий. Академик Вячеслав Стёпин (1934–2018) писал, что в XVIII в. европейские миссионеры в Китае, пытавшиеся рассказать образованным китайцам об успехах современного естествознания, прежде всего — небесной механики, сталкивались с полным непониманием своих собеседников: какие там ещё законы природы, если на небе всё происходит по воле Бога, подобно тому, как на земле всё происходит по воле императора (Стёпин, 2000)?

Миф и современность

Ольга Лебедева, Александр Бобров:
Концепция внешней политики России 2023: стратегия многополярного мира

Важно отметить, что миф — никоим образом не реликт далёкого прошлого, он всегда с нами. Идеология — современная форма мифа. «От традиционных мифов идеологии отличаются претензией на научность. Они современны, так как возникли в западном мире после Просвещения с его культом научного прогресса и черпают обоснования для своих проектов в достижениях научного знания. Однако они принципиально отличны от последнего в двух аспектах. Во-первых, идеологии стремятся абсолютизировать ограниченный набор из множества факторов жизни, установленных той или иной областью науки, и придать ему всеобщий и вечный характер… Во-вторых, идеологии присущ утопизм, то есть направленность на действие, призыв к изменению мира посредством устранения выделенного основного фактора противоречий или решения главной проблемы человечества, благодаря чему оно достигнет идеального состояния… И дело здесь не в ошибочности идеологии: научная гипотеза тоже может оказаться неверной, да и само понятие “истинности” в науке (соответствие того или иного знания некоей объективной реальности) дискуссионно» — пишет Александр Лукин (2021, с. 173–174).

Предположительно по цензурным соображениям Левин не ссылался на Карла Поппера (1902–1994) как на своего великого предшественника: «Попытаемся представить себе на мгновение, что значит порвать с догматической традицией одного [курсив источника — В.Ш.] незапятнанного учения школы и ставить на её место традицию критической дискуссии, множества учений, плюрализма, различных конкурирующих учений, которые тем не менее все пытаются приблизиться к истине. То, что именно Фалес совершил этот поистине эпохальный шаг, нам ясно из того факта, что в ионийской школе, единственной среди всех школ, ученики пытались совершенно открыто улучшить учение учителя. Это становится понятным только в том случае, если представить себе, что Фалес говорил своим ученикам: «Это — моё учение. Так я мыслю себе вещи. Попытайтесь его улучшить» (Поппер, 2019, Ч. 2, с. 25–26).

Сам Поппер считал себя последовательным продолжателем великого дела Фалеса (626/623 — 548/545 до н.э.) и говорил, обращаясь к слушателям: «я также прошу вас: не поддавайтесь никаким [курсив источника — В.Ш.] моим внушениям! И не верьте, пожалуйста, ни одному моему слову!» (Поппер, 2019, Ч. 1, с. 131). По его мнению, «метод естественных наук — это осознанный поиск ошибок и корректировка их посредством осознанной критики. Эта критика должна быть — в идеальном случае — безличной и направленной только на имеющиеся у нас теории и гипотезы» (там же, с. 136). Поппер подчёркивал решающую роль критического метода в становлении и развитии открытого общества: «ничто так не характерно для нашей европейской цивилизации, как тот факт, что она есть нарочито научная цивилизация. Она — единственная цивилизация, которая создала естествознание и в которой именно наука играет решающую роль. Однако это естествознание есть непосредственный продукт рационализма; оно — продукт рационализма древнегреческой философии» (Поппер, 2019, Ч. 2, с. 27).

Первая и вторая научные революции

Средние века с очевидностью не были временем расцвета свободной научной мысли, однако в недрах средневековой схоластики вызревали важнейшие для последующего развития науки институты, включая её этические нормы. Их проанализировал в 70-е годы ХХ в. опальный советский философ Михаил Петров (1923–1987). Это — диспут, защита диссертаций, системы цитирования, запрет на повтор-плагиат (Петров, 2004). По его мнению, исчерпание массива подлежащих истолкованию текстов стало важным фактором, способствовавшим зарождению науки Нового времени. Возникновение естествознания, по Петрову, — результат распространения веры в то, что Всевышний создал не одну книгу, а две: Священное писание и Природу. Постижение обеих — долг христианина, ибо первая, как писал Фрэнсис Бэкон (1561–1626), раскрывает волю Бога, а вторая — Его могущество. Эту линию в современной отечественной философии продолжает Борис Пружинин: «Мы просто забыли, что знание стало силой у Ф. Бэкона потому, что на нём был отблеск мудрости Творца» (Пружинин, 2008, с. 69).

Петров подчёркивает, что первая научная революция, когда люди, не имевшие представлений об опытном естествознании, стали изучать природу, вовсе не была революцией научно-технической, ибо все важнейшие изобретения первой промышленной революции — хронометр, ткацкий станок, паровая машина, пароход, паровоз, электрический телеграф — были сделаны практиками-самоучками. Наука тогда и не могла вести за собой практику, поскольку сама от неё отставала. Лишь примерно через 60 лет после изобретения паровой машины был сформулирован цикл Карно. Оставаясь благородным занятием довольно узкого круга любознательных лиц, большинство из которых служило науке бескорыстно в самом прямом смысле этого слова, наука имела хорошие возможности для сохранения своих высоких этических стандартов, необходимых для поисков истины.

Непосредственной производительной силой наука стала в результате второй научной революции, по Петрову, когда сформировалась «великая триада»: фундаментальная наука — прикладная наука — подготовка кадров. Реформа Вильгельма фон Гумбольдта (1767–1835), создавшего Берлинский университет как первый университет нового типа — с поточной системой обучения взамен тьюторской и с упором на изучение естественных и технических наук, стала одной из важнейших среди масштабных реформ, предпринятых в Пруссии после поражения в наполеоновских войнах. «“Пруссия духовными силами должна возместить то, что она физически потеряла”, — заявил министр по делам религиозных культов Гумбольдт, когда в 1810 году он основывал Берлинский университет [1]». Создание «великой триады» было завершено в 1826 г. с основанием Юстусом Либихом (1803–1873) лаборатории в Гисене, в которой велись как фундаментальные, так и прикладные исследования, а также осуществлялась подготовка кадров (т.е. был создан прообраз современной аспирантуры). Именно в лаборатории Либиха были созданы первые минеральные удобрения (азотные). Вторая промышленная революция уже была, безусловно, революцией научно-технической, поскольку бурное развитие промышленности в Пруссии, затем в Германии опиралось на самые современные научные достижения. Франко-прусскую войну Франция проиграла ещё до её начала, поскольку имела на порядок меньше дипломированных инженеров и химиков.

Иван Тимофеев:
Государство-цивилизация и политическая теория

Как же отразились на этических основаниях науки столь масштабные революционные преобразования? Их влияние можно считать в целом благотворным, недаром принято полагать, что этические принципы сообщества учёных, сформулированные в 1942 г. Робертом Мертоном (1910–2003) — универсализм, коллективизм, бескорыстие и организованный скептицизм — результат изучения немецких университетов второй половины XIX в. В этом была огромная заслуга Вильгельма фон Гумбольдта: как замечает Гумбольдт, «Свободе же опасность угрожает не только со стороны государства, но и со стороны самих учреждений, которые при своём возникновении приобретают определенный дух и впоследствии склонны подавлять проявление иного духа» (цит. по: Лейбин, 2022). Именно гумбольдтовской реформе наука и высшая школа обязаны институтом приват-доцентов, независимых преподавателей, способных по своему статусу бросить вызов властям, соперничать с профессорами, если у них хватает на это смелости. Великий мыслитель не только фактически применил конвейер в высшей школе почти на столетие раньше, чем в промышленности, но и сознавал за полтора столетия до Томаса Куна (1922–1996), сколь сковывающим становится давление парадигмальной науки без подлинной свободы критики. Соответственно забота о развитии науки — это в первую очередь забота о сохранении её критического духа.

Грандиозные тектонические сдвиги ХХ в., трагические и драматичные, оказали глубочайшее воздействие на науку, включая и её этические основания. Однако наибольшую «остаточную деформацию» вызвала, по всей видимости, вполне мирная контрреволюция (относительно принципов В. фон Гумбольдта) — внедрение грантового финансирования, охватившая с течением времени весь мир в результате безраздельного доминирования США. Как указывает Виталий Куренной, «грантовая система поддержки научных исследований, … вытеснила и тот самый институт приват-доцентов, что, надо сказать, не добавило научной корпорации автономии» (Лейбин, 2022). Для понимания этой смелой новации будет весьма полезно проницательное замечание Михаила Делягина: «Американская управленческая культура принципиально отличается от европейской (к которой принадлежим и мы) ориентацией не на исходное недопущение, а лишь на последующее исправление малых и даже средних ошибок, так как это дешевле и проще» (Михаил Делягин…, 2023). Очевидно, что не только средние, но даже очень крупные ошибки будут исправляться лишь в случае самой крайней необходимости в силу фундаментального несовершенства человеческой природы, характерного даже для США.

Грантовое финансирование и библиометрия

Следствием перехода к грантовому финансированию науки стали искажение ценностной ориентации учёных (цель исследования достигается теперь ещё до его начала, поскольку фонды крайне не заинтересованы в признании отчётов неудовлетворительными) и атомизация научного сообщества, о чём уже доводилось писать (Шупер, 2022). Последняя привела к угасанию семинарской жизни (если не ищут истину, то о чём спорить?) и научной критики вместе с ней, ухудшению воспроизводства научных кадров и многим другим тяжёлым для науки последствиям. Именно атомизация научного сообщества обусловила столь вялую его реакцию на фактический разгром РАН в 2013 г., что власть вполне могла игнорировать жалкие протесты. При этом даже митинг на Суворовской площади в Москве в 2017 г., собравший от 500 до 1000 человек (Учёные…, 2017), из которых примерно половина вообще не имела никакого отношения к науке, а воспользовалась митингом, чтобы легально развернуть свои флаги и лозунги, всё же привёл к некоторому увеличению финансирования.

Внедрение библиометрии как мерила научной результативности не только добило институт репутаций (зачем репутация, на которую надо работать десятилетиями, когда можно очень быстро накрутить индекс Хирша, если есть деньги и нет предрассудков?), но и превратило в значительной мере науку в сферу фиктивной деятельности, чему учёные не оказали ни малейшего сопротивления. При этом распад научного сообщества стал столь полным, что уже невозможно даже устроить скандал, поскольку и он требует какого-то общего пространства. Значительная часть коллег, коим была разослана статья под очень скандальным названием — «Научное сообщество между растерянностью и реакционностью» (Шупер, 2022) — просто не открыла её. Если нет реакции на хештег «научное сообщество», то есть ли оно само?

Необходимо осознавать, что библиометрия — весьма действенный инструмент власти над научным сообществом, ибо экономическое принуждение много эффективней административного. «Конечно, парадигмальная наука удобна: государству понятно, что мы развиваемся в правильном направлении, понятно, кому и на что давать ресурсы — разъясняет Куренной. — Кстати, ориентация на наукометрические показатели публикационной активности работает ровно в этом же направлении парадигмального контроля. Высокорейтинговые журналы — это журналы почти исключительно парадигмальные, автор должен работать в понятной и принятой теоретической и методологической рамке» (Лейбин, 2022).

Однако в нашем случае речь не идёт об интересах своего государства, пусть даже в самой извращённой форме — в качестве интересов некомпетентных чиновников, ставящих при этом во главу угла не успех порученного им дела, а собственное удобство. Речь идёт об интересах коллективного Запада, который, угасая, потерял всякую заинтересованность в научных революциях и стремится их не допустить, используя для этого в первую очередь механизмы парадигмального контроля.

В начале 50-х годов ХХ в. Фридрих фон Хайек (1899–1992), рыцарь объективизма, поставил вопрос о контрреволюции науки как стремлении перенести методологию естественных наук в область социальных знаний, сформулировать там законы естественнонаучного типа (Хайек, 2003). Действительно, признание физики общенаучным лидером после Второй мировой войны привело к физикализации всего научного знания, стремлению перестроить по её образу и подобию и те науки, которые не вполне для этого подходили. Чрезмерный оптимизм энтузиастов с годами сам собой угас, но, схлынув, он оставил в сухом остатке не только забавные курьёзы, но и ценные результаты, включая более строгий стиль мышления представителей обществознания и широкое применение ими количественных методов. Наука всегда успешно справлялась сама со своими заблуждениями именно благодаря критическому методу, на котором она зиждется.

Первая научная контрреволюция

Алексей Фененко:
«Черные лебеди» глобализации

Исток же нынешней контрреволюции — не столько в самой науке, сколько в обществе, реакционные элиты которого стремятся полностью взять под контроль её развитие. Она направлена на ревизию результатов первой научной революции XVI–XVII вв., выковавшей суверенитет науки, её незыблемое право на познание мира. «Запад (США и Европа) не являются более свободными обществами. Как ни тяжело это будет признать многим нашим политологам и международникам, всю свою карьеру выстроившим на копировании западоцентристских теорий, факт этот отрицать уже довольно сложно… В сравнении, например, с Россией, современные США, возможно, выигрывают в смысле политических свобод, сохраняют значительное преимущество в области разделения властей и независимости суда. Однако в сфере общей свободы слова Россия гораздо более свободна, чем Соединённые Штаты. В ней нет “культуры запрета” (кампании по всеобщему осуждению и бойкоту человека, высказавшего “неправильное” мнение в соцсетях), не осуждают здесь за “культурную апроприацию” (например, исполнение песни другой национальности) и многое другое... Гораздо свободнее в России и университеты, которые в США и Западной Европе превратились в места, где преподавателей и студентов заставляют каяться и исключают за неосторожно сказанное слово. Вот один из последних примеров: 19 июня 2020 г. уволена декан школы подготовки медсестер Массачусетского университета. Её вина состояла в том, что, осуждая в электронном сообщении насилие против чернокожих, она написала неправильный лозунг: не только “Чёрные жизни имеют значение”, но и “Все жизни имеют значение”. Её немедленно сняли с должности после жалобы студента на узость её мышления… И таких примеров в сегодняшних США — сотни» (Лукин, 2020, с. 132–133).

Как указывает Александр Лукин, самому омерзительному давлению подвергаются не только общественные, но и естественные науки: «Теперь, однако, обвинения в расизме распространяются не только на отдельные отрасли знания, но и на науку в целом… редакторы [влиятельного американского] журнала [Cell] делают антинаучное, но вполне политически корректное заявление о том, что “раса не определяется генетически” (там же, с. 121). Да и вся широчайшая возня с т.н. технонаукой имеет главной целью заменить в «треугольнике Левина» науку на технологию ввиду полной совместимости последней с мифом (идеологией). Правда после этого и сам треугольник превратится в палку в руках властей предержащих, но это как раз желательно. Невероятный хайп, если изъясняться современным русским языком, вокруг искусственного интеллекта во многом связан именно с упованиями элит на избавление, хотя бы частичное, от всё ещё неудобной науки, далеко не полностью изжившей вредную привычку всё подвергать сомнению и требовать доказательств. Показательно, что Такер Карлсон, рассказывая после увольнения о запретных темах на американском телевидении, указал среди них и науку (Экс-ведущий…, 2023).

Разворачивающаяся научная контрреволюция — один из важнейших театров военных действий в войне теряющего контроль над миром Запада за переформатирование мира с целью восстановления его управляемости. Эта война не может не быть беспощадной, в её огне уже горят самые выдающиеся достижения Просвещения: суверенитет Разума и идея Прогресса (можно только благодарить Всевышнего за то, что до этого не дожил Поппер, считавший себя счастливейшим из философов, которых знал). К этой войне глобализованные элиты начали готовиться ещё полвека назад, с первых докладов Римского клуба. Самый важный её фронт — т.н. четвёртый энергетический переход, в ходе которого планируется обратить прогресс вспять. «По словам известного историка энергетики Вацлава Смила, впервые в истории человечества мы наблюдаем переход от более концентрированных источников энергии к менее концентрированным, и, следовательно, менее эффективным» (Зотин, 2022). Для понимания природы этого перехода очень полезна позиция ФРГ, отказывающейся считать атомную энергетику «зелёной» и закрывшей все свои АЭС. Смысл перехода в том, чтобы влияние было не у стран, богатых энергетическими ресурсами, а у стран, имеющих технологии использования ВИЭ. ФРГ стала вкладываться в ВИЭ сразу после энергетического кризиса 1973 г. и сейчас считает, что пришёл её час. Однако в атомной энергетике этой стране не удалось занять положения лидера, поэтому, в соответствии с её позицией, от АЭС следует отказаться всем, а не только ФРГ, которая это уже сделала.

Именно ради этого ретроградного энергетического перехода раскручивается всемирно-историческая эпопея сокращения эмиссии парниковых газов. Возможно, самой удачной формулировкой стоящих (точнее, поставленных Западом) перед человечеством эпохальных задач мы обязаны нашему блистательному теоретику постиндустриального общества Владиславу Иноземцеву (решением Министерства юстиции РФ внесен в реестр иностранных агентов): «дис­куссия о глобальном потеп­лении давно не является актуальной — развитие альтернативной энергетики не остановится, даже если вдруг выяснится, что повышенные уровни СО₂ ско­рее нужны человечеству, чем угрожают ему». Впрочем, чеканной формулировкой одарил нас и Анатолий Чубайс, объявивший устойчивое развитие религией XXI в. (Чубайс, 2021). То, что не выдерживает никакой критики, не должно ей подлежать.

Важно представлять, что устойчивое развитие, понимаемое как неистощительное природопользование, невозможно даже теоретически. Можно, например, поддерживать плодородие почв, но для этого надо вносить удобрения, применять щадящие методы пахоты, проводить дорогостоящие противоэрозионные мероприятия и проч. Всё это требует привнесения вещества и энергии. Земля же — открытая система только по энергии (солнечной), вещество не может быть получено извне (за исключением метеоритов). Следовательно, это вещество в виде удобрений, металлов для машин, расходуемых ими горюче-смазочных материалов и т.п. должно быть получено из других стран (Бабурин, 2011). Высокоразвитые страны могут улучшать состояние воздушного бассейна своих городов, внедряя электромобили, но металлы для аккумуляторов выплавляются в совсем других странах, а эти производства — из самых экологически опасных. Поэтому экспорт загрязнения путём выноса «грязных» производств — не метафора, а устоявшееся научное понятие. Кстати, переход на электромобили ведёт к росту потребления энергии, как и отказ от кокса в чёрной металлургии и многое другое. Политическая и экономическая направленность «устойчивого развития» ярко показана в книге двух французских профессоров-вольнодумцев (Брюне, Гишар, 2012). Чубайс вырос в СССР и хорошо усвоил советские практики, столь востребованные сейчас на Западе. Подобно СССР, Запад сейчас всё более отстаёт и потому всё менее склонен допускать всяческое вольнодумство. Ведь в дискуссию вступают те, кто рассчитывает в ней победить.

Между тем в научном сообществе всегда высказывались серьёзные сомнения в мейнстримных представлениях о потеплении климата. «Да, сторонникам глобального потепления удалось убедить мировое сообщество и правительства многих стран, что причиной изменения климата являются антропогенные выбросы углекислого газа. Если не сократим, то последствия будут катастрофическими — затопление мегаполисов, засухи, неурожаи, голод, эпидемии и т.д. — говорит академик Леопольд Лобковский, один из наших самых авторитетных морских геологов — Выход единственный — “зелёная экономика”, квоты на выбросы и далее по списку. А фактически это переход человечества к новому миропорядку, где несколько стран будут устанавливать свои правила игры, ссылаясь на климат. Но, уверяю вас, в научной среде о причинах потепления нет единодушия. Высказываются сомнения по поводу причин изменения климата. И такие голоса звучат всё чаще» (Медведев, 2023).

Недавними исследованиями этого замечательного геолога и его коллег установлено, что особенно быстрое потепление в Арктике и Антарктике, где нет или почти нет промышленности, — результат мощных землетрясений, деформационные волны от которых способствовали высвобождению огромных масс метана. «Здесь надо напомнить, что в мерзлых породах Арктического шельфа, на глубинах от десятков до сотен метров ниже дна океана, сосредоточены большие запасы так называемых реликтовых газогидратов, содержащих метановый газ, законсервированный в микропорах льда. Так вот, деформационные волны, распространяясь в литосфере, разрушают микропоры газогидратов и освобождают огромные количества метана. Попав в атмосферу, этот газ вызвал резкий рост потепления. Важно отметить, что хотя метана в атмосфере меньше, чем СО₂, но он намного агрессивней. Задерживает в 40–50 раз больше уходящего от Земли тепла, чем углекислый газ… Кстати, в разрушении ледников сторонники теории глобального потепления тоже обвиняют антропогенные выбросы. Но какие там могут быть выбросы. Скорее, работают деформационные тектонические волны. Они начинают разваливать ледники снизу, которые сползают в океан, освобождая метан… Хочу подчеркнуть, что наша модель предсказывает дальнейшее ускорение разрушения ледников и потепление климата в Антарктиде в ближайшем будущем из-за беспрецедентного роста частоты сильнейших землетрясений в южной части Тихого океана в конце ХХ и начале XXI веков» (там же). Может быть, этос науки в традиционном его понимании ещё не выветрился именно у нас в силу нашей отсталости?

Интеллектуальный неоколониализм

Гульнара Краснова:
Возможности научной дипломатии в новых геополитических условиях

В условиях, когда просвещённый Запад (это устоявшееся клише становится сейчас даже не ироническим, а саркастическим) идёт куда-то явно не туда, куда и нам хотелось бы, наша отсталость становится важным преимуществом. Однако нам далеко не всегда хватает духу им воспользоваться. «Данные немецкого телескопа eROSITA не помогут российским учёным при использовании без согласия Германии, поскольку их нельзя будет печатать в серьёзных научных журналах. Об этом Газете.Ru заявил научный руководитель Института космических исследований РАН академик Лев Зелёный. Телескоп eROSITA, созданный немецким Институтом внеземной физики Общества Макса Планка, расположен на орбитальной обсерватории “Спектр-РГ”. Немцы выключили свой телескоп после обострения отношений с Россией в связи с проведением ею специальной военной операции на Украине. Недавно [в июне 2022 г. — В.Ш.] глава “Роскосмоса” Дмитрий Рогозин сообщил, что намеревается включить eROSITA без согласия немецкой стороны. “Наш институт — все учёные — категорически возражают против этого предложения. Возражение это и по политическим, и по техническим причинам”, — заявил Зелёный. В первую очередь, российским астрономам неясно, как можно будет управлять немецким телескопом, а главное — как это повлияет на отношение к российским учёным в мире. В том числе несанкционированно полученные данные нельзя будет публиковать в серьёзных журналах, что считается основной формой научной коммуникации. “Это не российский прибор, я не берусь судить, насколько реалистична вся эта эпопея (с включением), не знаю, есть ли у наших специалистов коды обработки... Но даже если они есть, то публиковать эти данные будет просто невозможно — их не примет ни один журнал и правильно сделает”, — считает академик» (Зайцев, 2022).

Удивительно, что «все учёные [ИКИ РАН] категорически возражают против этого предложения», но не находят ни единого слова для осуждения немецких коллег, с лёгкостью пожертвовавших самыми святыми идеалами науки ради пошлой политической конъюнктуры. Причём здесь СВО, к которой каждый может сформулировать своё отношение как гражданин, если изучается эволюция Вселенной, в масштабах которой вся наша история — миг? Кто с пониманием отнесётся к врачам, отказавшимся в знак протеста против СВО оперировать пациента из России? А ведь подобные случаи уже были в ФРГ. Впрочем, дальше в лес — больше дров: «Врач Кашеев… заявил, что предпочел заниматься врачебной практикой, проводя множество сложных операций, чем высказываться в соцсетях на острые темы. В ответ жена Макаревича выразила недоумение, почему он не эмигрирует, а выбрал для себя помощь больным в России. “Спасение жизни стоит выше личной эмиграции? Однако чьи именно жизни вы спасаете сегодня в России, доктор? Убийц? Их детей? Их матерей? Действительно ли это стоит выше?” — написала Эйнат Клейн» (Никитин, 2023). Вот вам и европейские ценности… При этом у г-жи Клейн нет недостатка в единомышленниках. Среди них — директор Австрийского института экономических исследований Габриэль Фельбермайер: «Экономист призвал запретить ввоз в Россию лекарств, произведенных в европейских странах и США. Политическое давление на Кремль было бы сильнее, если бы граждане России в своей повседневной жизни лишились лекарств, а не французского шампанского, заявил Фельбермайер» (Австрийский…, 2023). Когда до нас, наконец, дойдёт, что самое дорогое строительство — это строительство воздушных замков?

Увы, науку сейчас захлёстывает та же мутная волна, что и литературу, искусство, спорт, уважение к частной, корпоративной и суверенной собственности и даже, как мы видим, самые чувствительные гуманитарные вопросы. Это происходит в условиях стремительной фрагментации мира, рассыпающегося на региональные группировки. Как справедливо отметил Алексей Фененко, «мы как-то забываем, что само понятие “глобальные проблемы” может существовать только в рамках нашего Ялтинско-Потсдамского порядка, постулирующего равенство народов и рас и ограничение суверенного права государств на ведение войны. В мировом порядке, постулирующим неравенство государств и естественность экспансии, глобальных проблем не существует. Переход к подобному “не-ялтинскому” порядку будет означать и ликвидацию самого понятия “глобальные проблемы”. Сценарий, немыслимый только в том случае, если мы считаем, что наш мир, установленный по итогам Второй мировой войны, — норма на все времена до скончания мира» (Фененко, 2020). Разве не удивительно, что борьба против глобального потепления, с которым очень много неясностей, требует соединённых усилий всех стран и народов, в то время как пандемия COVID-19 явила не единение всего человечества перед лицом общей угрозы, а самый разнузданный национальный эгоизм, в т.ч. в отношениях между ближайшими союзниками?

Жизнь властно заставляет нас отнестись самым внимательным образом к позиции футуролога и писателя-фантаста Сергея Переслегина, сказавшего то, что не смог бы выговорить ни один учёный: «регион [один из тех, на которые распадается мир — В.Ш.] ещё и должен уметь создавать свою собственную науку, не опирающуюся на единую мировую науку, которой более не существует» (Переслегин, 2023). Увы, это уже далеко не из области фантастики. Стремительная деградация ценностных оснований науки низвела её до положения служанки идеологии и даже текущей политической конъюнктуры во враждующих или воюющих государствах. Если нет более царства, которое не от мира сего, то где обретается эта мировая наука? Либо мировая наука существует отдельно от политики, либо не существует вовсе.

Учиться следует и у противника, особенно в войну. Признание мировой науки несуществующей означает не снижение внимания к зарубежному опыту, а полную суверенизацию целеполагания и национализацию всех критериев оценки. Это стало совершенно необходимым, когда мировая наука всё более приобретает такой же апологетический характер, как и права человека и столь же бессовестно используется в политических целях. Более того, формирование в России альтернативных центров научной мысли привлечёт всех несогласных с мейнстримом. Наша страна станет трибуной для высказывания альтернативных мнений. Многие инакомыслящие пожелают работать у нас, если мы хоть сколько-нибудь продвинемся в дебюрократизации науки и высшей школы, без чего невозможна никакая свобода творчества.

Повторить подвиг Петра

В последнее время часто приходится читать о завершении трёхсотлетней эпопеи, начатой Петром I (1672–1725). Однако в условиях распада мирового порядка стране необходимо не просто переориентироваться с Запада на Восток и Юг, но в значительной мере повторить подвиг Петра, которому было и тяжелее, и легче, чем нам сейчас. Тяжелее потому, что он начинал свой грандиозный проект в стране, где катастрофически не хватало просто грамотных людей. Легче в том смысле, что он мог привлечь кадры из-за границы и использовать имеющиеся образцы. Впрочем, последнее было возможно не всегда: Наталия Кузнецова убедительно показала самобытность петровского проекта, предполагавшего не создание науки на базе высшего образования, как ему советовали, а одновременное строительство того и другого, поскольку не было времени ждать, пока созреют плоды просвещения (Кузнецова, 2019). Пётр решил, что в России наука не будет вырастать из университетов, как это было на Западе. Именно эта модель достигла наивысшего расцвета в СССР, но набежавшие после его распада либеральные реформаторы стали ломать эту систему, чтобы сделать, как на Западе (т.е. «во всём мире») с хорошо известными результатами. Однако «весь мир» пошёл за Западом после того, как мы сами пристроились ему в хвост. Когда мы пролагали свои пути, на нас внимательно и уважительно смотрели даже соперники, а многие страны шли за нами.

Сейчас нам опять необходимо идти своим путём, от чего мы совершенно отвыкли за последние тридцать лет. Этот путь надо начинать с критической переоценки как западного опыта, так и советского прошлого. Так, под началом Виктора Кириллова-Угрюмова (1924–2007) в стране была создана, возможно, лучшая в мире система аттестации научных кадров, которую в постсоветский период сразу же стали ломать, сначала понизив статус ВАК и отобрав у него специально построенное здание в центре Москвы, а затем выводя всё больше диссоветов за периметр ВАК, разрушая систему контроля и открывая дорогу злоупотреблениям. И всё это делается под тем предлогом, что так «во всём мире», хотя во многих самых передовых странах системы аттестации явно хуже, чем у нас. В Японии, например, диссертация не защищается, а сдаётся научному руководителю. Немало критических замечаний можно было бы высказать по этой части и в отношении США, Франции и других великих научных держав.

Андрей Кортунов:
Россия и Болонский процесс — 20 лет спустя

Восстановив трезвый и самостоятельный взгляд на вещи, мы вдруг с удивлением осознаем, что в научной политике наша единственная опора — просто интуиция и здравый смысл, соответственно её проведение может доверяться только крупным учёным, но ни в коем случае не эффективным менеджерам. Даже самые талантливые учёные могут ошибаться, но те, кто следует за мейнстримом, ошибаются всегда, ибо останутся они вечно догоняющими, никогда не выбившись и во вторые. По справедливому мнению Владислава Суркова, «будущее вызревает не в мейнстриме. Не в президиумах. А как раз на кухнях и в рюмочных. И в странных трактатах. На тёмном и тихом дне информационного потока» (Сурков, 2020). Впрочем, это можно считать ошибкой только при наличии амбиций быть первыми, а не при отношении к отечественной науке как к отсталой и провинциальной, столь характерном для наших либералов. При трезвом взгляде становится столь же очевидно, что никакой оценки результативности учёных, кроме экспертной, в принципе быть не может. Вопрос только в том, взвалить ли ответственность за подобную экспертизу на свои плечи, либо отдать на аутсорсинг, что гораздо удобней. Здесь надо набраться сил не столько повторить подвиг Петра, сколько вернуться к советским практикам, в которых, при всех их недостатках, всё же было гораздо больше здравого смысла, разумеется, серьёзно переосмыслив и переработав их.

Развитие науки предполагает как сотрудничество, так и соперничество. В советские времена был явный перегиб в сторону соперничества, а в постсоветские, наоборот, в сторону сотрудничества. Было принято по умолчанию, что сотрудничать гораздо лучше во всех отношениях, нежели соперничать, причём не только в науке. Однако это не всегда так. Наши реформаторы делали упор на смелое копирование, но подлинная интеллектуальная смелость в копировании проявляться не может, чему свидетельством и провидческие помыслы Петра. Перегиб в сторону сотрудничества ничуть не менее вредоносен, поскольку именно соперничество в наибольшей степени развивает творческие способности, тут копированием не обойтись, даже самым смелым. «Лучшие начинания последних пятнадцати лет… — писал Хосе Ортега-и-Гассет (1883–1955) — имели лишь совершенно удобный и стерильный результат: постоянную оглядку на происходящее в университетах передовых стран. Я не отрицаю, что обращение к ближайшим примерам способно многому научить нас, напротив, это нужно делать, но это не избавляет нас от необходимости определиться с собственным предназначением… Потому что, подражая, мы отказываемся от созидающего усилия, от схватки с проблемой, которая может заставить нас понять истинный смысл и границы или недостатки перенимаемого нами опыта» (Ортега-и-Гассет, 2010, с. 61).

Некритически заимствуя западный опыт организации науки, мы теряем самое ценное, что в ней есть — её критический дух. Разумеется, это не может не сказаться на общей интеллектуальной атмосфере в научном сообществе, приводя, помимо всего прочего, к такой фрагментации исследований, при которой наука оказывается не в состоянии выполнять одну из своих важнейших социальных функций — создавать научную картину мира для своего времени, которая по определению должна быть непротиворечивой. Если противоречия обнаруживаются, то они всегда становятся точками роста. Фактическое отстранение науки от исполнения этой функции — тоже очень важное направление борьбы за контроль над обществом, за дискурсивную власть. Очевидно, что первая задача, которую необходимо решить в этой борьбе, — установление полного контроля над научным сообществом. Насаждение библиометрии (при том, что любой здравомыслящий учёный прекрасно понимает, что публиковать надо меньше, но лучше; чем больше публикуется статей, тем меньше их читают) играет ту же роль, что и продавливание идеологии ЛГБТ: людям, отказавшимся не только от здравого смысла, но даже от того, что заложено в них природой, можно навязать уже абсолютно всё.

Подобно тому как за десятилетия у нас сформировалось т.н. конкурсное кино, ориентированное на участие в международных конкурсах и показывающее Россию такой, какой её хотят видеть на Западе, наша наука тоже оказалась заточенной не на решение важнейших задач, стоящих перед страной, или развитие тех направлений, которые мы считаем наиболее перспективными, а на то, чтобы найти признание на Западе. В условиях предельного обострения конфронтации с США и их союзниками, не доходящей пока только до прямого военного столкновения с блоком НАТО, такое положение стало сюрреалистичным и будет быстро меняться. Однако нам надо постараться извлечь, возможно, большую пользу из тех тяжёлых испытаний, которые нам предстоят, как это происходит в промышленности в ходе импортозамещения, быстро переходящего из имитации в реальность. Наука высокого уровня становится возможной в России только как автономная система с самостоятельным целеполаганием и собственными критериями оценки. Отключение, пусть и частичное, от западной исследовательской работы создаёт многочисленные трудности, но при этом существенно расширяет свободу творчества, резко снижая парадигмальное давление. Надо вспомнить, что «железный занавес» в годы холодной войны был своего рода полупроводником: весьма многие советские учёные не имели возможности выезжать за границу, а иногда даже общаться с зарубежными коллегами, когда те приезжали к нам, но при этом в СССР существовала уникальная система научно-технической информации, действовал мощный ВИНИТИ ГКНТ и АН СССР, был очень неплохо поставлен перевод иностранных книг. Соответственно наши учёные были неплохо информированы о работе зарубежных коллег.

Сейчас положение трудное, но всё же более благоприятное, чем тогда: Интернет позволяет своевременно получать информацию о большей части зарубежных исследований, возможно и необходимо расширение научных связей со странами «мирового большинства». Скептики утверждают, что мы не будем интересны учёным этих стран, поскольку они могут черпать информацию о передовых достижениях непосредственно на Западе, но это не совсем так. Сергей Караганов неоднократно подчёркивал, что СССР, далеко не будучи внутренне свободным, самим фактом своего существования создавал свободу выбора для незападных стран в условиях биполярного мира. Позиция этого учёного такова: «я не исключаю, зная, что многие на Западе, в руководящих кругах Запада разделяют моё мнение, хотя об этом мало говорят, что современная европейская и частично американская демократия не приспособлены к борьбе за место в современном мире. Не исключаю, что подспудно, а может быть, у кого-то и осознанно вот эта вот жесткая борьба против авторитарной России, авторитарного Китая есть прикрытие в попытке усиления авторитарных тенденций у себя дорогих» (Скоробогатов, 2017). Ввиду драматического сокращения автономии науки в современном обществе эти авторитарные тенденции не могли остаться без серьёзных последствий для её развития. Формируя альтернативные формы организации науки и исследовательские программы, мы окажем весьма ценную услугу всему незападному миру, а может и всему человечеству.

При этом трезвый взгляд на англо-саксонскую систему организации исследовательской работы, ставшую с теми или иными вариациями мировым трендом, вовсе не приводит к выводу о её высочайшей эффективности. Американские учёные открыто говорят, что тратят половину времени на добывание грантов. Какую часть от второй половины они тратят на написание отчётов легко представить. Мы не устаём удивляться исключительной жизнеспособности российской экономики в условиях жесточайшего санкционного давления, но так и осталось на периферии общественного сознания то важнейшее обстоятельство, что первая вакцина против COVID-19 была создана на развалинах советской науки. А ведь финансирование наших вирусологов в сравнении с их коллегами из «Большой фармы» просто копеечное! Хороший повод поразмыслить об эффективности различных моделей организации исследований, если есть желание это сделать. Надо набраться петровской смелости, чтобы бросить интеллектуальный вызов Западу, сделать в области организации науки то, что уже было сделано в политике, затем (вынужденно) — и в экономике, а теперь и в высшей школе в форме отказа от Болонской системы. Полученный опыт будет не только полезен нам, но явно интересен многим незападным странам.

Заключение

Вячеслав Шупер:
Украинский кризис и внутренняя геополитика

Распад сложившегося мирового порядка, деградация отношений со странами коллективного Запада создают не только серьёзные проблемы для нашей страны, но и открывают новые перспективы. Это перспективы восстановления амбиций великой державы, что совершенно не обязательно должно быть связано с территориальными приобретениями и расширением сфер влияния. Это в первую очередь изменение самооценки, отказ от интеллектуального провинциализма, постановка больших задач. 30 июня 2022 г. на площадке клуба «Валдай» состоялась дискуссия на тему «Мировой идейно-духовный ландшафт и место России в новой ценностной картографии». В ходе этой дискуссии «художественный руководитель Театра на Малой Бронной Константин Богомолов указал на большое значение ценностного конфликта в современном мире, подчеркнув, что линии разлома пролегают не только между Россией и Западом, но и внутри российского и западного пространств. Этот конфликт, полагает он, вырастает не сверху, а снизу, с человеческого уровня, и носит очень личностный характер. «Это некое внутреннее несогласие человека с тем или иным развитием цивилизации. Человек сейчас стал чувствовать Большое время… Люди, обыкновенные люди ежедневно стали ощущать гул Большого времени, они стали замечать, что они причастны к большим процессам, — заявил режиссёр. — Сейчас конфликтуют большая система ценностей и мелкая система ценностей, которая связана с комфортом, с малой жизнью... Мы вырываемся из малого круга времени в большой круг времени, и именно это выталкивает нас на иные ценностные ощущения» (Гул…, 2022).

Большая наука требует для своего развития не только большого времени, но и больших пространств. Роль пространства в историческом развитии хронически недооценивается, но наиболее проницательные умы вполне осознавали его значение. В их числе — два выдающихся представителя наук о Земле: Фридрих Ратцель (1844–1904), отец антропогеографии и предтеча геополитики, и Владимир Вернадский (1863–1945), создатель радиогеологии и биогеохимии, один из творцов концепций биосферы и ноосферы. Буквально навязло в зубах положение Ратцеля о необходимости для быстрого прогресса высокой плотности населения, столь очевидное, что даже не нуждается в доказательствах. Сформулированное в XIX в., оно и в XXI в. лежит в основе почти всех исследований распространения инноваций.

При этом Ратцель, мыслитель исключительной глубины, оставил нам на обдумывание другое важнейшее положение: «Чем шире и яснее географический горизонт, тем обширнее политические планы и тем больше становится мерило. А вместе с этим растут и государства, и народы [курсив источника — В.Ш.]. Народ, работающий на большом пространстве, выигрывает в силе, в широте взгляда и в свободе; в этом заключается награда за этот самоотверженный труд» (Ратцель, 2020, с. 31). Было бы крайним упрощением трактовать это пророческое утверждение только в свете объединения германских государств. Ратцель мыслил планетарными категориями, как учёный сформировался в экспедициях в Мексику и США, с симпатией писал о России и русских, подчёркивая их огромные достижения в освоении гигантских пространств Сибири. В любом случае, плотность населения находится в обратном соотношении с размерами пространства, обширность которого позволяет выигрывать «в силе, в широте взгляда и в свободе».

Весьма сходные мысли высказал в 1919 г. и Вернадский: «Одним из величайших, нами недостаточно оцениваемых благ, даваемых государством, является принадлежность наша к большому единому целому, к большому государству. Большое государство есть всегда явление в истории человечества прогрессивное — а свободное большое государство даёт такие возможности роста и влияния человеческой личности и такие удобства жизни, какие недоступны мелким формам государственности. По мере роста мировой культуры значение граждан великих государств будет всё увеличиваться, и их духовная жизнь достигнет максимально возможного размаха и широты проявления» (Вернадский, 2010, с. 165).

Великие умы сходятся в суждениях. Большое государство предоставляет больше свободы для развития личности. Только большое государство может позволить себе роль ревизиониста в любой существенной области. Только оно обладает достаточным внутренним рынком в самой широком его понимании, достаточным разнообразием условий, чтобы сформировать необходимый спрос на новые идеи и подходы и создать условия для его удовлетворения, в нашем случае — в русле здорового, творческого консерватизма. Закономерно, что в наши дни эти идеи получили неожиданное и весьма плодотворное развитие: «Попытки предложить заманчивые образы миров, в которых хотелось бы жить, — ныне удел империй. А говоря точнее, даже не удел, а побочный продукт их успешного функционирования. Они объективно вынуждены искать мотивационную базу повышения эффективности своего управленческого корпуса в современных условиях. И волей-неволей, непроизвольно, приходится как-то формулировать притягательные варианты реально назревших социальных трансформаций, масштабные социальные цели и стараться объяснить своим жителям, что это — их собственные цели, нужные и полезные именно им социальные трансформации» (Рыбаков, 2023).

Важно отметить, что и Мартин Лютер (1483–1546) никоим образом не стремился быть революционером. Его 95 тезисов — это реакция глубоко верующего христианина на омерзительную практику продажи индульгенций. Так и мы на просторах своей страны можем и должны созидать такую науку, какая нужна нам, действуя в соответствии с нашим представлениям о должном и сущем. При этом мы будем черпать вдохновение в идеях Вильгельма фон Гумбольдта и его сподвижников и не считать, что наши партнёры или противники на Западе заведомо умнее нас.

«Нам же надо стремиться к тому, от чего отказывается Запад, — большей свободе, основанной на верховенстве права и господстве формальных институтов над принципами и идеалами. А на западное общество сегодняшнего образца мы можем смотреть так же, как оно на большевистскую Россию столетие назад: странная орда дикарей, которые под лозунгом всеобщей справедливости зачем-то разгромили свою страну и на её остатках установили жестокую идеологическую диктатуру» (Лукин, 2021).

Литература

Австрийский экономист: На Россию надо давить жестоко — через лекарства // EurAsia Daily, 23 апреля 2023. URL: https://eadaily.com/ru/news/2023/04/23/avstriyskiy-ekonomist-na-rossiyu-nado-davit-zhestoko-cherez-lekarstva — Дата обращения: 24.04.2023

Бабурин В.Л. Легенды и реалии устойчивого развития сквозь призму географии // Изв. РАН. Сер. геогр. 2011. № 4. С. 97–106.

Брюне А., Гишар Ж.-П. Геополитика меркантилизма: новый взгляд на мировую экономику и международные отношения. Пер. с фр. М.: Новый хронограф, 2012. — 232 с.

Вернадский В.И. Одна из задач дня. / Вернадский В.И. Избранные труды. М.: РОССПЭН, 2010. С. 165-167.

Гул Большого времени и мировая гражданская война // МДК «ВАЛДАЙ» События клуба, 30.06.2022. URL: https://ru.valdaiclub.com/events/posts/articles/gul-bolshogo-vremeni-i-mirovaya-grazhdanskaya-voyna/?sphrase_id=615049 — Дата обращения: 05.05.2023

Зайцев В. В ИКИ РАН выступили против несогласованного включения немецкого космического телескопа // ГАЗЕТА.RU: [сайт]. 2022. 7 июня. URL: https://www.gazeta.ru/science/news/2022/06/07/17885894.shtml?utm_source=yxnews&utm_medium=desktop — Дата обращения: 23.04.2023

Зотин А. Климатическая повестка: как отделить науку от идеологии? // МДК «ВАЛДАЙ», 01.03.2022. URL: https://ru.valdaiclub.com/a/highlights/klimaticheskaya-povestka/ — Дата обращения: 05.05.2023

Кузнецова Н.И., Розов М.А., Шрейдер Ю.А. Объект исследования — наука. - М.: Новый Хронограф, 2012 - 560 с. - М.: Новый Хронограф, 2012 - 560 с.

Кузнецова Н.И. Пётр-сталкер и формирование российской науки. В кн.: Дмитриев И.С., Кузнецова Н.И. Академия благих надежд. М.: Новое литературное обозрение, 2019. — 448 с.

Левин А.Е. Миф. Технология. Наука. // Природа, 1977, №3. С. 88-101.

Лейбин В. Кто делает науку в эпохи перемен // Эксперт, № 21(1253), 23-29 мая 2022. URL: https://expert.ru/expert/2022/21/kto-delayet-nauku-v-epokhi-peremen/ — Дата обращения: 23.04.2023

Лукин А.В. Теория всеобщего расизма. Новая версия американского культурного доминирования // Россия в глобальной политике. 2020. Т. 18. No. 5. С. 119-136. URL: https://globalaffairs.ru/articles/teoriya-rasizma-novaya-versiya/ — Дата обращения: 23.04.2023

Лукин А.В. Право на безумие // Россия в глобальной политике. 2021. Т. 19. No. 5. С. 172-192. URL: https://globalaffairs.ru/articles/pravo-na-bezumie/ — Дата обращения: 23.04.2023

Медведев Ю. Ошибки в причинах глобального потепления дорого обойдутся человечеству. Академик Лобковский — о новом исследовании ученых // Российская газета — Столичный выпуск: №9 (8954), 17.01.2023. URL: https://rg.ru/2023/01/17/udar-po-klimatu.html — Дата обращения: 23.04.2023

Михаил Делягин: Цифровизация Мишустина — внутренняя логика расширения. Рабскую приверженность нынешних управленцев либеральной политике предстоит преодолеть уже в ближайшем будущем // Свободная Пресса, 4 апреля 2023. URL: https://svpressa.ru/economy/article/367938/ — Дата обращения: 23.04.2023

Никитин А. Жена Макаревича раскритиковала нейрохирурга за спасение детей в России // ВЗГЛЯД, 1 апреля 2023. URL: https://vz.ru/news/2023/4/1/1205682.html — Дата обращения: 23.04.2023

Ортега-и-Гассет Х. Миссия университета. М.: Изд. дом Гос. ун-та — Высшей школы экономики, 2010. — 144 с.

Переслегин С. «Я не верю в варианты мира, которые восстанавливают то, что уже было». Футуролог Сергей Переслегин — о будущем России // Фонтанка.ру, 8 января 2023. URL: https://dzen.ru/a/Y7rJrqq_PRqat6Cz — Дата обращения: 23.04.2023

Петров М.К. История европейской культурной традиции и ее проблемы. — М.: РОССПЭН, 2004 — 773 с.

Поппер К.Р. Вся жизнь — решение проблем. О познании, истории и политике. М.: УРСС-ЛЕНАНД, 2019. Ч. 1: Вопросы познания природы — 200 с.; Ч. 2: Мысли об истории и политике — 232 с.

Пружинин Б.И. Фундаментальная наука в XXI веке. Надеюсь, что будет жить // Вопросы философии. 2008. № 5. С. 66-71.

Ратцель Ф. Человечество как жизненное явление на Земле (репринт издания 1901 г.). — М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2020. 58 с.

Рыбаков В.М. Образ желанного мира и бюрократия // Россия в глобальной политике. 2023. Т. 21. № 4. С. 22–43. URL: https://globalaffairs.ru/articles/obraz-zhelannogo-mira/#_ftn14 — Дата обращения: 04.07.2023

Скоробогатов П. Русская отчаянность оседлала волну истории // Эксперт, №44 (1050), 30 октября - 5 ноября 2017. URL: https://expert.ru/expert/2017/44/russkaya-otchayannost-osedlala-volnu-istorii/ — Дата обращения: 16.05.2023

Стёпин В.С. Теоретическое знание. Структура, историческая эволюция. М.: Прогресс-Традиция, 2000 — 744 с.

Сурков: мне интересно действовать против реальности [интервью] // Актуальные комментарии, 26 февраля 2020 URL: https://actualcomment.ru/surkov-mne-interesno-deystvovat-protiv-realnosti 2002260855.html?utm_source=yxnews&utm_medium=desktop&utm_referrer=https%3A%2F%2Fyandex.ru%2Fnews — Дата обращения: 14.07.2023

Учёные потребовали от правительства денег. В Москве прошёл митинг представителей науки // Коммерсантъ, 28.06.2017. URL: https://www.kommersant.ru/doc/3337942?ysclid=lgpcx9foay835272214 — Дата обращения: 23.04.2023

Фененко А. «Чёрные лебеди» глобализации // Российский совет по международным делам, 13 апреля 2020. URL: https://russiancouncil.ru/analytics-and-comments/analytics/chernye-lebedi-globalizatsii/ — Дата обращения: 23.04.2023

Хайек Ф.А. Контрреволюция науки. Этюды о злоупотреблении разумом. М.: ОГИ, 2003. — 288 с.

Чубайс назвал новую религию XXI века // РИА НОВОСТИ, 10.02.2021. URL: https://ria.ru/20210210/chubays-1596877471.html — Дата обращения: 23.04.2023

Шупер В. А. Научное сообщество между растерянностью и реакционностью // Управление наукой: теория и практика. 2022. Т. 4. № 3. С. 171-188. URL: https://www.science-practice.ru/index.php/science/article/view/256/255 — Дата обращения: 23.04.2023

Экс-ведущий Fox News Карлсон рассказал о цензуре в американских СМИ // Радио Sputnik, 27 апреля 2023. URL: https://radiosputnik.ria.ru/20230427/karlson-1868021145.html — Дата обращения: 06.05.2023

1. Хаффнер С. Пруссия без легенд. Мюнхен: Siedler-Verlag, 1979. Гл. 4. Испытание на прочность. [русский перевод не был опубликован, но доступен в интернете – В.Ш.] URL: https://www.universalinternetlibrary.ru/book/23206/ogl.shtml

Берлинский университет был основан в 1809 г., начал работать в 1810 г. Сведения о том, что Вильгельм фон Гумбольдт занимал в 1810 г. пост министра по делам религиозных культов, не находят подтверждения в БРЭ и англоязычной Википедии.