Неизбежность странного мира
Атомиум, Брюссель, Бельгия
Вход
Авторизуйтесь, если вы уже зарегистрированы
(Голосов: 12, Рейтинг: 4.92) |
(12 голосов) |
К.и.н., научный руководитель РСМД, член РСМД
В любом мало-мальски осмысленном разговоре о российской внешней политике отправной точкой неизбежно оказывается вопрос о состоянии и тенденциях развития мира в целом. От того, как мы понимаем этот мир, как выстраиваем иерархию и причинно-следственные связи происходящих в нем событий, зависит и то, как мы позиционируем в мире Россию, в чем мы видим самые привлекательные возможности или самые опасные угрозы для нашей страны.
«Как известно, действительность имеет либеральные предубеждения».
Стивен Колберт
В любом мало-мальски осмысленном разговоре о российской внешней политике отправной точкой неизбежно оказывается вопрос о состоянии и тенденциях развития мира в целом. От того, как мы понимаем этот мир, как выстраиваем иерархию и причинно-следственные связи происходящих в нем событий, зависит и то, как мы позиционируем в мире Россию, в чем мы видим самые привлекательные возможности или самые опасные угрозы для нашей страны.
Конечно, каждому патриоту (употребляю это слово без ставших привычными снисходительных кавычек) всегда мучительно трудно удержаться на объективистских, отстраненных позициях, оценивая окружающую его реальность. Очень не хочется видеть свое Отечество в положении «страны-дауншифтера», как не так давно высказался о России красноречивый глава «Сбербанка». Не хочется примерять к нему — не к «Сбербанку», а к Отечеству — роль вечно отстающего ученика с задней парты, которому в очередной раз светит малоприятная перспектива оказаться второгодником. Хочется прямо противоположного: позиционировать свою страну в компании глобальных лидеров, в кругу признанных победителей, найти Россию среди тех, кто формирует нынешнюю и будущую мировую повестку дня.
Осознанно или инстинктивно мы придаем особое значение тем тенденциям мирового развития, которые позволяют использовать реальные или воображаемые сравнительные преимущества нашей страны.
Наверное, именно поэтому осознанно или инстинктивно мы придаем особое значение тем тенденциям мирового развития, которые позволяют использовать реальные или воображаемые сравнительные преимущества нашей страны. И, наоборот, задвигаем на второй план или вообще игнорируем те тренды и те измерения мировой политики, в которые России встроиться пока никак не удается.
Эта избирательность в представлениях об окружающим мире вряд ли должна кого-то удивлять. На бытовом уровне мы сталкиваемся с ней повседневно. Кто из нас готов признать себя склочником, грубияном или грязнулей? Просто соседи попались какие-то вредные и недружелюбные, без крепкого словца сегодня не заставишь себя уважать, а вода такая мокрая, что принимать душ каждое утро решительно невозможно. «Наш мир относителен, его реальность зависит от нашего сознания», — не без оснований замечал Альберт Эйнштейн. Но даже и на бытовом уровне обычно преуспевают те, кто способен хотя бы иногда объективно и беспристрастно взглянуть и на окружающую действительность, и на свое место в этой действительности. Тем более это относится к каждому, кто претендует на научный анализ такой сложной и подвижной системы, как современная мировая политика.
Четыре всадника Апокалипсиса
Чуть ли не в каждой обобщающей работе последнего времени, посвященной российской внешней политике, красной нитью проходит мысль о системном кризисе либерального мирового порядка. Для одних этот кризис — трагедия исторического масштаба. Для других — долгожданное подтверждение старых пророчеств. Для третьих — неожиданный подарок судьбы. При всем многообразии используемых методов диагностики главные симптомы кризиса усматриваются в следующем:
Во-первых, кризис либерального миропорядка прочно ассоциируется с относительным упадком Соединенных Штатов как глобального гегемона. Обращается внимание на снижение доли США в мировом ВВП, на многочисленные проблемы американской экономики и финансовой системы, на неудачные интервенции Вашингтона последнего времени (Ирак, Афганистан, Сирия), на рост антиамериканских настроений во многих регионах мира, на подъем изоляционизма в самих Соединенных Штатах. Из всего этого делается вывод, что эпоха Pax Americana осталась в прошлом, а вместе с ней — и сопутствующий американской гегемонии либеральный мировой порядок в целом.
Кризис либерального миропорядка прочно ассоциируется с относительным упадком Соединенных Штатов как глобального гегемона.
Во-вторых, говорится о кризисе либерализма как политической идеологии. «Четвертая волна» демократизации, на которую возлагали такие большие надежды на рубеже веков, не утвердила господства либеральных ценностей ни в Восточной Азии, ни тем более на Ближнем Востоке. Россия и большинство других постсоветских государств так и не превратились в «зрелые» либеральные демократии западного образца; напротив, в своей политической эволюции они уходят от этого образца все дальше и дальше. А в мире, где либерализм терпит поражение за поражением, не может быть и либерального мирового порядка.
В-третьих, симптомом кризиса считается прогрессирующее снижение управляемости мировой системы. Упадок международных организаций (начиная от Организации Объединённых Наций, но также включая и Европейский союз, ВТО, Международный Валютный Фонд, Всемирный банк, «Группу семи» и другие базовые либеральные инструменты глобального управления), размывание фундаментальных принципов международного публичного права, увеличение числа вооруженных конфликтов и неспособность мирового сообщества справиться с этими конфликтами — все это признаки глубоких проблем современного мироустройства. Проблем, которые в рамках доминирующей либеральной парадигмы решить не удалось и уже вряд ли удастся.
«Четвертая волна» демократизации не утвердила господства либеральных ценностей ни в Восточной Азии, ни, тем более, на Ближнем Востоке.
В-четвертых, либеральный мировой порядок вполне логично связывается с процессами глобализации. А глобализация сегодня оказывается под огнем ожесточенной критики практически повсеместно: в развитых и в развивающихся государствах, в Европе и в Америке, со стороны политических популистов и высоколобых интеллектуалов. Повсюду растут настроения протекционизма, национализма, антиглобализма. Итоги голосования по Brexit в Великобритании, неожиданный подъем Дональда Трампа в США, очевидное усиление правых радикалов в континентальной Европе — все это звенья одной цепи. Если в середине второго десятилетия XXI в. волна глобализации пошла на спад, то логично предположить, что и либеральному миропорядку жить остается недолго.
Таковы, как представляется, основные постулаты многочисленных критиков либерального миропорядка. Из этих постулатов делаются вполне предсказуемые выводы для российской внешней политики. О том, что эпоха относительного порядка и стабильности в мире закончилась и нужно готовиться к «войне всех против всех». О том, что старые нормы международного права теряют свое значение, и России также не следует особенно с ними церемониться. О том, что Россия должна стать одним из главных архитекторов и строителей постлиберального миропорядка. Попробуем разобраться, насколько полно и объективно эти представления отражают реалии современного мира.
Либеральный мировой порядок: базовые принципы
Блеск и нищета геополитики
Зададимся простым вопросом: а что это такое — либеральный миропорядок? Существует множество определений данного довольно-таки расплывчатого понятия, акцентирующих внимание на тех или иных его особенностях. Либеральный миропорядок связывают с ролью международных организаций, с многосторонностью, с правами человека, с акцентом на «мягкую силу» в мировой политике, с отказом от силовых методов решения международных проблем и т. д. Не претендуя на истину в последней инстанции и заранее соглашаясь с обвинениями в редукционизме, позволю себе выделить три основополагающих принципа этого миропорядка, на которых строится большинство остальных его конструкций.
Прежде всего, в основе либерального взгляда на мировую политику лежит принцип рациональности. Это означает, что в либеральном мире внешняя политика определяется не мистическим откровением религиозного пророка, не очередным капризом всемогущего деспота и не мифологемами «национальной миссии», продуцируемыми таинственными и глубоко законспирированными «политическими элитами». Внешняя политика являет собой общий знаменатель многочисленных и разнонаправленных групповых интересов — политических, экономических, социальных, региональных, которые в своей совокупности и формируют национальные интересы страны. В этом смысле либерализм существенно отличается не только от холистических революционных идеологий, но и от родственного ему политического реализма. Последний, хотя и разделяет с либерализмом его рационалистическую основу, но в целом безразличен к внутренним факторам и механизмам формирования и осуществления внешней политики государства. Иными словами, рационализм либерального взгляда на мир — это рационализм Джона Локка, а не Томаса Гоббса и уж, конечно, не рационализм Никколо Макиавелли.
Симптомом кризиса считается прогрессирующее снижение управляемости мировой системы.
Второй фундаментальный принцип либерального миропорядка — его нормативность. Идеал либерального миропорядка — единые для всех участников игры нормы и стандарты поведения. Нормы могут быть обязательными или добровольными, закрепленными в договорах или базирующимися на прецедентах, они могут осуществляться через международные организации, многосторонние режимы или непосредственно в отношениях отдельных государств друг с другом. Но нормы должны быть, и они должны быть общими для всех. Нет ничего хуже для либерального миропорядка, чем «игра без правил» или наличие различных наборов правил для отдельных регионов мира.
Наконец, третий принцип либерального миропорядка — это принцип открытости. По определению, либерализм в мировой политике противостоит изоляционизму, протекционизму, закрытым «сферам влияния» и любым другим формам ограничения международного взаимодействия. Не случайно, именно либералы в 70-е годы прошлого века обратили внимание на явление взаимозависимости, а на рубеже XX и XXI вв. сделали своим знаменем глобализацию. Либеральный миропорядок базируется на предпосылке, что глобальная управляемость в той или иной форме не только желательна, но и практически достижима, и что повышение уровня управляемости мировой системы отвечает фундаментальным интересам всех ответственных участников этой системы.
Траектория распада или трудности роста?
Если исходить из такого определения либерального миропорядка, то часть аргументов его противников надо отмести сразу. Американская гегемония, строго говоря, с этим миропорядком связана лишь опосредованно. Конечно, роль США в создании современной системы международных отношений и международных институтов трудно переоценить, но основы этой системы закладывались еще в начале XIX в. или даже на пятьдесят лет раньше — в эпоху европейского Просвещения. Что же касается собственно Соединенных Штатов, то у Вашингтона отношения с либеральным миропорядком всегда были сложные: американская внешняя политика прошла и через строительство своего эксклюзивного «ближнего зарубежья» (Доктрина Монро начала XIX в.), и через стратегию изоляционизма (20-e — 30-e годы ХХ в.), и через создание обширной системы неравноправных военно-политических союзов (вторая половина прошлого столетия).
Соединенные Штаты в максимальной степени воспользовались теми возможностями, которые сопутствовали американской гегемонии в либеральном пространстве мира после Второй мировой войны, но в случае необходимости при реализации своих внешнеполитических стратегий лидеры США легко пренебрегали и рациональностью, и нормативностью, и открытостью. И сегодня далеко не все в американской политике вписывается в рамки либерального миропорядка, хотя, конечно, американские президенты неизменно клянутся в верности его базовым принципам. Подчеркнем еще раз: американская гегемония и либеральный миропорядок — явления исторически взаимосвязанные, но отнюдь не тождественные друг другу.
Либеральный мировой порядок вполне логично связывается с процессами глобализации.
Отношения либерального миропорядка и либеральной идеологии также не вполне однозначны. Исторически фундамент этого миропорядка действительно создавался преимущественно либеральными демократиями Запада. Но в дальнейшем творение явно переросло своих создателей: приобретя универсальный характер, либеральный миропорядок перестал быть исключительным достоянием Запада. В большей или меньшей степени его принципы восприняло и большинство нелиберальных режимов — от Чили времен Пиночета до Китая эпохи Дэн Сяопина. Подавляющее большинство «незападных стран» — Индия и Турция, Бразилия и Индонезия, Вьетнам и Нигерия — всеми силами стремятся встроиться в либеральный миропорядок, справедливо полагая, что в рамках этой системы они получают наиболее благоприятные условия для своего социального и экономического развития.
Либеральный мировой порядок оказался шире, привлекательнее, «глобальнее» либерализма как политической идеологии. По той простой причине, что он не столько идеологическая платформа, сколько технический инструмент организации мирового экономического, а в какой-то мере — и политического пространства. Как технический инструмент либеральный миропорядок mutatis mutandis приемлем не только для либерального англо-саксонского мира, но и для социально-демократического мира континентальной Европы, для авторитарных режимов Восточной Азии и даже для теократических арабских монархий Залива.
В основе либерального взгляда на мировую политику лежит принцип рациональности.
Разумеется, новые участники системы требуют масштабных внутрисистемных реформ — доступа к принятию ключевых решений, перестройки существующих институтов, изменения тех или иных приоритетов и пр. Это естественно: ведь новые участники системы почти не были вовлечены в процесс ее создания в середине прошлого века. Но речь идет именно о реформах, а не о попытках создания нового (альтернативного) постлиберального миропорядка. Характерный пример — постепенный перенос глобальной экономической повестки дня из формата G7/G8 в формат G20: состав участников изменился, общие принципы работы группы остались в основном теми же. Следовательно, кризис либерализма совсем не обязательно означает сопутствующий ему кризис либерального миропорядка.
Утверждать категорически, что в современном мире неуклонно растут нестабильность, насилие и анархия, было бы едва ли корректным. Тенденции современного мирового развития, как минимум, противоречивы. Например, темпы ядерного распространения в последние десятилетия снижались, а не росли. В целом с начала столетия снижалось и число одновременно ведущихся в мире войн (в том числе и гражданских), хотя интенсивность конфликтов до 2014 г. включительно, напротив, возрастала. В любом случае, второе десятилетие XXI в. не выглядит принципиально более опасным или конфликтным, чем многие предшествующие ему десятилетия мировой истории.
Второй фундаментальный принцип либерального миропорядка — его нормативность.
Складывается впечатление, что критики либерального мирового порядка часто сознательно или несознательно драматизируют дезинтеграционные тенденции в мире и недооценивают противостоящие им интеграционные тренды. Например, сегодня много говорят о проблемах Евросоюза, включая миграционный кризис и Brexit, как об индикаторах последовательной, неуклонной и фатальной деградации Союза. Конечно, кризис миграции и Brexit — очень серьезное испытание для Брюсселя. Но не стоит забывать, что два-три года назад многие аналитики точно так же предрекали неизбежность распада еврозоны и Евросоюза в результате глубочайшего финансового кризиса. Однако сегодня можно заключить, что «реформы Ван Ромпея» позволили создать новые механизмы предупреждения и корректировки макроэкономических дисбалансов, усилить внутреннюю бюджетную дисциплину, сформировать европейскую систему финансового надзора и пр. По всей видимости, нельзя недооценивать гибкость и адаптивность институтов Евросоюза в нынешней очень сложной ситуации.
Точно так же нельзя недооценивать и устойчивость современной системы международного права. Безусловно, нормы этого права периодически нарушаются, в том числе и ведущими западными державами. Но такие нарушения были и раньше. Тем не менее сегодня система международно-правового регулирования мировой политики, экономики, финансов в целом более совершенна и эффективна, чем она была еще двадцать, а тем более — пятьдесят лет назад. Предметом международно-правового регулирования стали многие сферы, которые ранее были объектом исключительно внутреннего законодательства или вообще не подлежали правовому регулированию. То обстоятельство, что отдельные автомобилисты время от времени нарушают правила дорожного движения, не означает, что этих правил вообще не существуют, или что ими позволительно безнаказанно пренебрегать.
Есть ли альтернативы либеральному миропорядку?
В начале XIX в. Англии возникли массовые стихийные протесты против внедрения технических нововведений в производство. Участники протестов громили заводы и фабрики, разрушали машины и оборудование, полагая, что они таким образом борются с бесчеловечной промышленной революцией. Эти выступления получили название движения луддитов.
Нынешние критики либерального миропорядка в чем-то напоминают английских луддитов. Они критикуют бесчеловечную глобализацию, безответственную национальную и международную бюрократию, жадность и эгоизм транснациональных корпораций. Они призывают к разрушению сложившегося уклада мировой политики и экономики, который им не нравится, и который — честно признаем — весьма далек от совершенства. Но что же конкретно они предлагают взамен?
Насколько можно судить, никакой сколько-нибудь последовательной, комплексной, детально прописанной альтернативы либеральному миропорядку на данный момент не предложено — ни отдельными государствами, ни коалициями государств. Существует множество политических манифестов, публицистических памфлетов и деклараций, постулирующих необходимость или неизбежность постлиберального мироустройства. Но в практическом плане пока речь идет лишь о гипотетических моделях, в лучшем случае — о черновых заметках, на скорую руку набросанных эскизах, очень слабо проработанных на экспертном уровне и, тем более, не прошедших серьезной проверки политической практикой.
Американская гегемония и либеральный миропорядок — явления исторически взаимосвязанные, но отнюдь не тождественные друг другу.
Первая возможная альтернатива либеральному миропорядку — возвращение в мир жестко сконструированных иерархических империй, закрытых региональных торговых альянсов и военно-политических блоков. Что-то вроде «Океании», «Евразии» и «Остазии» Джорджа Оруэлла с поправкой на геополитические реалии XXI в. Однако в современных условиях всеобщей взаимозависимости, глобальных производственных цепочек, общемировых финансов, трансконтинентальных миграций, глобализации образования, науки и технологий в подобную архаичную многополярность верится с трудом: отношения между странами и народами все больше определяются не какими-то судьбоносными стратегическими партнерствами, а бесчисленными конкретными договоренностями, частными соглашениями, общими техническими стандартами и согласованными регуляторными практиками. Поэтому, кстати, выход Великобритании из Евросоюза или неучастие Китая в Транстихоокеанском партнерстве (ТПП), скорее всего, не будут иметь тех катастрофических экономических последствий, которые нередко предсказывают любители «геополитических ужастиков», плохо осведомленные о том, как работает современная мировая экономика.
Либеральный мировой порядок оказался шире, привлекательнее, «глобальнее» либерализма как политической идеологии.
Вторая альтернатива — мир, организованный вокруг единой системы ценностей. Но какой системы? Если идеология либерализма находится в кризисе, а системная коммунистическая альтернатива вообще не дожила до XXI в., то сегодня на роль универсального интегратора реально претендует только политический ислам. Идея «всемирного халифата» выступает как современное воплощение идеи «всемирной пролетарской революции». Трудно вообразить, что очередное издание вселенской утопии (или, вернее, антиутопии) имеет какие-либо шансы на практическую реализацию. Да и, скорее всего, даже самые ожесточенные критики либерального миропорядка предпочли бы этот порядок прелестям жизни во «всемирном халифате».
Кризис либерализма совсем не обязательно означает сопутствующий ему кризис либерального миропорядка.
Третья альтернатива — распад мировых иерархий, международных организаций и режимов, «атомизация» мировой политики до состояния хаотичного и бессистемного взаимодействия отдельных суверенных государств друг с другом, бесконечная борьба «всех против всех». Теоретически такую альтернативу можно себе представить, хотя и не без труда. Но если отдельные государства будут не только бороться, но и как-то сотрудничать друг с другом, то у них неизбежно возникнет вопрос о нормативной базе, регулятивных механизмах, согласованных процедурах взаимодействия. Через хаос и анархию международных отношений все равно будут пробиваться ростки либерального миропорядка. В условиях глобальной взаимозависимости участники мировой политики неизбежно будут пользоваться либеральным инструментарием, независимо от того, как они его обозначат. Так известный герой Мольера говорил прозой, даже не подозревая об этом.
Нынешние критики либерального миропорядка в чем-то напоминают английских луддитов. Они призывают к разрушению сложившегося уклада мировой политики и экономики, который им не нравится. Но что же конкретно они предлагают взамен?
Критики либерального мирового порядка утверждают, что этот миропорядок закрепляет привилегированное положение «золотого миллиарда» по отношению ко всему остальному человечеству. Однако история последних десятилетий свидетельствует о том, что именно фундаментальные особенности этого миропорядка (рациональность, нормативность, открытость) создают глобальные «социальные лифты», дающие возможность сотням миллионов людей в Азии, Латинской Америке и Африке перейти в категорию среднего класса. Именно либеральный миропорядок позволил десяткам стран резко повысить свой статус в мировой системе. Отказ от устоявшихся механизмов международной циркуляции товаров, капиталов, технологий и социальных практик не приведет к выравниванию социально-экономических условий между «золотым миллиардом» и остальными шестью миллиардами. Наоборот, существующие диспропорции будут только обостряться. Масштабные негативные последствия долгосрочного накопления социально-экономических диспропорций для региональной и глобальной стабильности более чем очевидны.
Таким образом, либеральный мировой порядок не единственный теоретически возможный вариант развития мировой политики, но это единственный вариант порядка в строгом смысле этого слова. И если современная международная система стоит перед выбором, то это не выбор между либеральным миропорядком и его полноценными альтернативами. Это выбор между либеральным миропорядком и различными вариантами мирового беспорядка, хронической нестабильности и хаоса.
Сопротивление материала
Семь шагов за горизонт кризиса
Одна из характерных уловок оппонентов либерального миропорядка состоит в следующем. Берутся наиболее радикальные представления об этом миропорядке из работ начала столетия или даже более раннего периода. Потом эти представления упрощаются и схематизируются, доводятся до формата примитивной карикатуры. А уж эта карикатура подвергается беспощадной, но вполне справедливой и обоснованной критике.
Такими удобными мишенями стали, например, известные работы «Конец истории» Фрэнсиса Фукуямы (1992 г.) и «Плоский мир» Томаса Фридмана (2005 г.). Но не стоит забывать, что, во-первых, эти работы задумывались авторами как своего рода интеллектуальная провокация, а во-вторых, они относятся к уже прошедшей исторической эпохе. Критиковать Фукуяму и Фридмана легко, но значительно более продуктивным был бы объективный анализ характера и масштабов обнаружившихся препятствий на пути реформы либерального миропорядка образца второй половины ХХ в. Речь, по всей видимости, должна идти о целом спектре взаимосвязанных проблем.
Отношения между странами и народами все больше определяются не какими-то судьбоносными стратегическими партнерствами, а бесчисленными конкретными договоренностями, частными соглашениями, общими техническими стандартами и согласованными регуляторными практиками.
Едва ли не основной из них оказалось стремление стран Запада и, особенно, Соединенных Штатов, так или иначе сохранить за собой привилегированные позиции в грядущем мироустройстве за счет «незападных» государств. Недавняя статья Барака Обамы в Washington post о том, что именно США и их союзники, а не такие страны, как Китай, должны определять правила мировой торговли в XXI в. — очередная иллюстрация этого стремления. Особенность нынешнего американского внешнеполитического поведения, равно присущего таким разным президентам, как Джордж Буш младший и Барак Обама, можно условно обозначить как «либеральный миропорядок шведского стола», когда Соединенные Штаты по своему усмотрению выбирают сферы мировой политики для многостороннего регулирования, при этом оставляя за собой максимальную свободу рук в других сферах. Типичный пример — многочисленные «разоруженческие» инициативы Вашингтона последних лет, вполне сочетающиеся с неоспоримым лидерством США в мировой торговле оружием и с колоссальными долгосрочными программами модернизации американского военного потенциала, в том числе и ядерного.
Сегодня на роль универсального интегратора реально претендует только политический ислам.
С другой стороны, сами «незападные» государства далеко не всегда готовы взять на себя ответственность за будущее системы международных отношений. Критика существующего «западного» миропорядка со стороны «незападных» стран зачастую отдает декларативностью, если не сказать — демагогией. Как и полвека назад, раздаются призывы к глобальному перераспределению ресурсов. Как и полвека назад, много говорится о правах новых игроков, но куда меньше — об их обязанностях и ответственности. Внешнеполитическое «взросление» потенциальных глобальных лидеров потребует времени и настойчивых усилий, а также готовности удержаться от соблазнов близорукого национализма.
К сожалению, нельзя исключать вероятность «цивилизационных срывов» отдельных стран и целых регионов — особенно тех из них, которые не справились с вызовами социально-экономической и политической модернизации. Например, трудно себе представить, как в обозримом будущем либеральный миропорядок сможет вобрать в себя Ближний Восток и Северную Африку. Более вероятным представляются те варианты будущего, при которых этот обширный регион — или значительная его часть — в течение долгого времени останется на периферии либерального миропорядка, лишь очень медленно и сложно врастая в его режимы и институты. Угроза оказаться на обочине и соблазн представить эту обочину как столбовую дорогу развития человеческой цивилизации грозят и другим регионам мира.
Либеральный мировой порядок не единственный теоретически возможный вариант развития мировой политики, но это единственный вариант порядка в строгом смысле этого слова.
Существенным препятствием оказывается и бюрократическая инерция международных организаций, созданных в другое время и для других целей. Упорное нежелание Международного Валютного Форма или Всемирного Банка менять устоявшиеся традиции, процедуры и механизмы принятия решений вынуждают «незападные» страны создавать собственные параллельные институты, действующие в обход не реформированных западных организаций. Однако следует подчеркнуть, что эти параллельные институты (например, Азиатский банк инфраструктурных инвестиций) в целом основаны на тех же либеральных принципах, что и их западные предшественники.
И, конечно, фундаментальной угрозой для либерального миропорядка остаются популистские движения, активно эксплуатирующие повсеместно существующие страхи перед загадочным, непонятным, непредсказуемым и, по всей видимости, враждебным и крайне опасным глобальным миром. Из трех принципов либерального миропорядка самым пугающим остается принцип открытости, но борьба против открытости в конечном счете перерастает в борьбу с рациональностью и нормативностью.
Сами «незападные» государства далеко не всегда готовы взять на себя ответственность за будущее системы международных отношений.
Таким образом, миропорядок XXI в. будет формироваться в острой борьбе старого и нового, в противостоянии между нисходящими и восходящими державами, между устоявшимися и вновь созданными международными институтами, между победителями и проигравшими в процессе глобализации. Но если процессы глобализации в той или иной форме будут продолжаться, а взаимозависимость между государствами, обществами, отдельными институтами и индивидуумами будет расти, то потребность в глобальном управлении также будет возрастать. Собственно говоря, главная функция нового миропорядка — максимально использовать и демократически распределить новые возможности, предоставляемые глобализацией, и минимизировать издержки и риски, неизбежно ей сопутствующие.
То, что эти издержки и риски значительны, не вызывает никаких сомнений. Ясно также, что баланс возможностей и рисков распределяется неравномерно между участниками мировой политики. Малые страны несут больше рисков, чем большие, развивающиеся государства более уязвимы, чем развитые. Но все это лишь повышает требования к новой системе глобального управления, а не отменяет потребность в создании такой системы. Особенности либерального подхода к международным отношениям (рациональность, нормативность, открытость) позволяют надеяться, что уже начавшаяся борьба за будущее устройство мира не станет угрожать человечеству катастрофами регионального или глобального масштаба. Альтернативные подходы к мироустройству таких надежд не оставляют. Если в этих альтернативах и содержится какой-то оптимизм, то это, по меткому определению Александра Проханова, «эсхатологический оптимизм», уводящий нас за пределы земного мира.
Шахматы в трехмерном пространстве
Алексей Портанский:
Давос-2016: Россия пока не готова к
новой технологической революции
Главная функция нового миропорядка — максимально использовать и демократически распределить новые возможности, предоставляемые глобализацией, и минимизировать издержки и риски, неизбежно ей сопутствующие.
Миропорядок XXI столетия, если он все-таки возникнет, будет иметь мало общего с либеральными теориями прошлого века, равно как и с его внешнеполитическими практиками. Образно говоря, если мировую политику ХХ столетия можно уподобить игре в шашки на стандартной двухмерной доске, то политика нынешнего столетия больше похожа на игру в шахматы в трехмерном пространстве. Добавим, что сам трехмерный «куб», в котором начинается новая игра, в отличие от плоской доски, к тому же еще и не статичен — его грани постоянно растут, расширяя пространство игры и увеличивая количество вариантов ходов для все большего числа игроков.
Попытаемся определить правила этой новой игры хотя бы в самом общем виде, отталкиваясь от базовых принципов либерального миропорядка (рациональность, нормативность, открытость).
Будет ли система рациональной? Напомним, что рациональность в либеральной парадигме — это не изощренная многоходовая комбинация просвещенного — или не очень просвещенного — суверена, а сбалансированное представительство различных и разнонаправленных групповых интересов в международной сфере. Исходя из такого понимания рациональности, можно предположить, что новая система станет более рациональной, чем нынешняя. Не потому что будущие правители ведущих стран мира окажутся демократичнее, мудрее или прозорливее нынешних. Но потому что многочисленные групповые интересы найдут больше возможностей реализовать себя в международной жизни непосредственно, минуя бутылочное горлышко внешнеполитического аппарата государства. Эту тенденцию мы наблюдаем уже сегодня в деятельности крупного бизнеса, международных профессиональных организаций, транснациональных институтов гражданского общества и т. д. Более того, государства будут все чаще вынуждены вступать в коалиции (государственно-частные партнерства) с этими негосударственными игроками, поскольку без таких партнерств государственная внешняя политика будет стремительно терять свою эффективность.
Миропорядок XXI столетия, если он все-таки возникнет, будет иметь мало общего с либеральными теориями прошлого века.
Будет ли система нормативной? Этот вопрос сложнее, чем вопрос о рациональности. Опыт последних лет показывает, что государственным лидерам становится все труднее добиваться согласования и принятия юридически обязывающих соглашений. Законодательные органы власти неохотно берут на себя новые обязательства, ратификация договоров затягивается, популисты повсеместно усиливают свои позиции, а апелляция к избирателям напрямую с использованием механизма референдумов часто приводят к результатам, прямо противоположным ожиданиям организаторов (например, референдумы 2016 г. в Нидерландах о соглашении ЕС с Украиной и в Великобритании о выходе страны из Европейского союза).
Можно предположить, что дальнейшее развитие нормативно-правовой базы мировой политики будет идти по линии увеличения числа добровольно взятых на себя государствами (а также и негосударственными игроками) обязательств и самоограничений, формально не являющихся юридически обязывающими. Например, США в целом выполняют положения Конвенции по морскому праву 1982 г., не входя в число участников Конвенции. Решения «Группы двадцати» не несут юридических обязательств для стран — участников; выполнение этих решений отслеживается так называемым процессом взаимной оценки, имеющим исключительно консультативный статус. Однако, по всей видимости, такая эволюция не обязательно должна означать размывание правовой основы международной системы. В формирующемся миропорядке значение «политической репутации», «ответственности», «кредитной истории» государств будет возрастать, и любые нарушения даже добровольно взятых на себя обязательств окажутся неизбежно повлекут за собой многочисленные негативные последствия для нарушителей. За «плохую кредитную историю» придется платить все больше.
Можно предположить, что новая система станет более рациональной, чем нынешняя.
В-третьих, будет ли мировая система более открытой? Да, в том смысле, что она не будет опираться на гегемонию какой-то одной державы — будь то Соединенных Штатов или Китая. Это не означает, что в новом миропорядке не будет своих иерархий, — без них все равно не обойтись. Но иерархии будут множественными, выстраивающимися вокруг конкретных международных проблем или областей сотрудничества. Например, хотя Соединенные Штаты гораздо сильнее и влиятельнее Канады почти во всех отношениях, в Арктическом Совете именно Канада (наряду с Россией), а отнюдь не Соединенные Штаты выступает как настоящая сверхдержава. С другой стороны, при всей несопоставимости размеров и потенциалов России и Южной Кореи, в иерархии мировой торговли Сеул стоит выше Москвы, поскольку южнокорейский внешнеторговый оборот в настоящее время более чем в два раза превосходит российский. Наличие множественных параллельных иерархий увеличивает число «точек входа» в систему и повышения своего статуса внутри системы, делая ее более демократичной, устойчивой и универсальной.
Другим принципиальным вопросом, по всей видимости, станет вопрос о поисках баланса между глобальными и региональными институтами. Регионализм не обязательно отменяет глобализацию или противостоит ей. Он может быть одним из проявлений глобализации. Решения, которые легче решить на региональном уровне, нецелесообразно переносить на глобальный уровень. Нет оснований полагать, что такие структуры, как Евросоюз или АСЕАН должны рано или поздно раствориться в более широких глобальных режимах. Однако самозамыкание участников региональных объединений в скорлупе своих жестких структур и институтов, создание эксклюзивных «региональных порядков», несомненно, останется одной из главных угроз для либеральной международной системы.
Грядущий миропорядок и Россия
Индустрия 4.0: а есть ли место для России?
В замечательном советском фильме «Доживем до понедельника» есть небольшой, но эмоционально пронзительный эпизод. Главный герой картины — школьный учитель, которого играет Вячеслав Тихонов, разговаривает с матерью отстающего ученика о проблемах ее сына. Учитель говорит о серьезных трудностях мальчика в усвоении нового материала, а мать больше всего боится, что ее сына выгонят за двойки из ансамбля пляски дома пионеров. «Ему не ноги тренировать надо, а память и речь!», — не выдерживает Тихонов.
Заключение о глубоком и необратимом кризисе либерального мирового порядка — очень удобная позиция для тех, кто хотел бы упростить не только общую картину мира XXI столетия, но и вызовы, стоящие сегодня перед российской внешней политикой. Для тех, кто хотел бы продолжать тренировать ноги, а не память и речь. Если главное содержание политики в условиях надвигающегося распада мира и последующего неизбежного хаоса не процветание обществ, а выживание горстки по-настоящему суверенных государств, если национальном приоритетом в «игре без правил» станет безопасность, а не развитие, если базовой ценностью окажется стабильность, а не способность к переменам, то современная Россия готова к этой новой ситуации лучше, чем многие другие государства или их объединения. Надо лишь усилить те новые акценты в российской внешнеполитической практике, которые так ясно обозначились в последние несколько лет.
Государственным лидерам становится все труднее добиваться согласования и принятия юридически обязывающих соглашений. Законодательные органы власти неохотно берут на себя новые обязательства.
А если нет? Если, пройдя через очередной кризис, либеральный мировой порядок возродится в новом, более современном и универсальном формате? Конечно, и в этих условиях дополнительный комплекс упражнений для ног не помешают. Но не нужно быть Нострадамусом, чтобы предсказать: в обновленной либеральной мировой системе традиционные активы российской внешней политики будут быстро девальвироваться. Это относится и к военному потенциалу, и к привилегированному положению России в ведущих международных организациях (в первую очередь — в Совете Безопасности ООН), и к ресурсно-энергетическому потенциалу страны.
При сохранении — и вероятном усугублении — существующих экономических и технологических диспропорций между Россией и Западом поддерживать стратегическое равновесие с каждым десятилетием станет все более сложной и затратной задачей. Роль Совета Безопасности ООН вряд ли будет возрастать в условиях хронической неспособности его постоянных членов договориться друг с другом по самым важным вопросам. А четвертая промышленная революция, по всей видимости, будет последовательно обесценивать традиционные активы ресурсо-ориентированных экономик, в том числе и России.
В обновленной либеральной мировой системе традиционные активы российской внешней политики будут быстро девальвироваться.
А если это так, то долг и обязанность патриота (употребляя это слово без кавычек) — обратить внимание на память и речь. На то, как расширить и обновить арсенал инструментов российской внешней политики. Как повысить эффективность нашей «мягкой силы» и публичной дипломатии. Как отладить инновационные механизмы сопряжения международных интересов государства, частного бизнеса и гражданского общества. Как более полно задействовать наш «человеческий капитал» в укреплении позиций страны за рубежом. Как бороться с настроениями ксенофобии, нетерпимости и изоляционизма, ставших столь распространенными у нас в последние годы. Как увидеть в процессах глобализации не только проблемы и вызовы, но и новые возможности и исторические шансы для России? Одним словом — как подготовить российское общество к «неизбежности странного мира», в котором, скорее всего, доведется жить нашим детям и внукам.
(Голосов: 12, Рейтинг: 4.92) |
(12 голосов) |
