Новая Античность?

Стремительный вывод американских войск из Афганистана и возвращение к власти талибов уже породили новую волну публикаций о кризисе «Американской империи». Трудности, действительно, налицо, однако важно учитывать и удивительную на первый взгляд прочность ресурсов США. Ни один из союзников Вашингтона по НАТО пока не воспользовался благоприятным моментом для того, чтобы покинуть этот военно-политический альянс или потребовать вывода американских войск со своей территории. Коллективный Запад как совокупность институтов под американским лидерством сохраняется, и европейских лидеров волнует возможная потеря интереса Вашингтона к их делам. «Американская империя» пока остается прочной, и вовсе не случайно, что сами американцы (и не только они) сравнивают ее с давно ушедшей империей Римской.

«Твердо зная начала Вселенной, греки считали свой мир первым и последним. С нами, их наследниками, дело другое: мы-то видели, как умирала античность», — справедливо писал Александр Генис. Этот урок мы, к сожалению, помним не всегда. Футурология — не самая популярная сегодня отрасль политологии — наполнена апокалиптическими прогнозами на тему гибели цивилизации от «глобальных проблем человечества» — от ядерной войны до климатической катастрофы. Но что если Евроатлантическая цивилизация повторит не только путь подъема, но и путь медленной, постепенной, а точнее, если использовать язык Эпикура, незаметной смерти Античности?

Стремительный вывод американских войск из Афганистана и возвращение к власти талибов уже породили новую волну публикаций о кризисе «Американской империи». Трудности, действительно, налицо, однако важно учитывать и удивительную на первый взгляд прочность ресурсов США. Ни один из союзников Вашингтона по НАТО пока не воспользовался благоприятным моментом для того, чтобы покинуть этот военно-политический альянс или потребовать вывода американских войск со своей территории. Коллективный Запад как совокупность институтов под американским лидерством сохраняется, и европейских лидеров волнует возможная потеря интереса Вашингтона к их делам. «Американская империя» пока остается прочной, и вовсе не случайно, что сами американцы (и не только они) сравнивают ее с давно ушедшей империей Римской.

Проведение параллелей нашей цивилизации с Античностью давно стало банальным в политической публицистике. Параллелей в самом деле находят много в разных сферах: от преклонения перед «гражданским обществом» до культа тела, «вечной молодости», водных процедур и всевозможных сексуальных свобод. Античному мировоззрению соответствует и мироощущение современного западного человека. Еще немецкий историк Освальд Шпенглер обратил внимание на внеисторичность античного мышления: его стремление отделить свою жизнь от прошлого и не задумываться о будущем. Ему вторит культуролог Александр Генис: «Античная жизнь без будущего, которая так разительно отличалась от нашей устремленности к грядущему, сегодня пример для подражания».

Андрей Кортунов:
Аристотель и Александр: два взгляда на глобализацию

И всё же эти параллели — внешнее, поверхностное, то, что бросается в глаза. Гораздо интереснее провести параллели глубинные: сравнить путь развития Античности с эволюцией современной «Западной» (Евроатлантической) цивилизации. Гипотеза автора статьи заключается в том, что Евроатлантическая цивилизация на новом витке развития повторяет весь путь развития Античности и, возможно, повторит ее падение с последующим наступлением «новых Средних веков».

Mutāto nomĭne, de te fabŭla narrātur

Для Античной цивилизации аналогом нашего Рождества Христова была Троянская война, от которой вели свою легитимность почти все государства, включая Римскую республику. За гранью Троянской войны для античного человека начинался мир легенд и мифов: смутные воспоминания о предшествовавшей цивилизации бронзового века. Сама по себе Троянская война остается полулегендарной: по времени она совпала с «катастрофой бронзового века» XII в. до н.э. Но именно в это время в Средиземноморье произошли миграции, которые предопределили этнополитическую карту Античного мира на полторы тысячи лет — вплоть до Великого переселения народов.

На начальной стадии своего развития Античность прошла период Темных веков (XI–IX вв.), в котором новая цивилизация еще только зарождалась. В VIII–VI вв. до н.э. наступил период Архаики, когда Античный мир выкристаллизовался как система соперничества четырех цивилизаций: Греческой, Финикийской (включая ее продолжение в виде Карфагена), Этрусской и обновленной Египетской. В этот период начинается бурный территориальный рост Античного мира за счет финикийской и греческой колонизации, которая резко раздвигает границы античной Ойкумены. В VI в. до н.э. к средиземноморскому античному миру присоединилось Персидское царство, завоевавшее Ближний и Средний Восток, а также Восточное Средиземноморье.

В Античном мире сразу возникли два типа конфликтов. Первый — внутри цивилизаций за лидерство между автономными субъектами вроде греческих полисов или этрусских городов-государств. Второй — между цивилизациями за господство на торговых путях Средиземного моря. Ни одна из них не смогла установить свое господство: претендент на гегемонию сразу получал антигегемонистскую коалицию, которая разукрупняла его ресурсы. Полицентризм (или, говоря современным политологическим языком, многополярность) стал естественной формой существования Античного мира.

Архаичный период предопределил характер Античной цивилизации. В области мировоззрения греческая цивилизация отошла от религиозного восприятия мира и создала философию как систему рационального познания мира посредством логических аргументов. Постепенно этот греческий переворот стал распространяться по всему Средиземноморью. В политике новой базовой формой стала демократия, понимаемая в то время как гражданская община. Полис, ставший базовой единицей античной цивилизации, был правом гражданской общины осуществлять на определенной территории политическую власть посредством выборов собственных представителей. Демократия при этом не была сугубо греческим явлением, хотя само это понятие имеет греческое происхождение («власть народа»): одновременно с классическими демократиями Афин и Фив зародились Римская и Карфагенская республики.

Триптолем и Корей, Аттическая чаша художника из Абердина, ок. 470-460 гг. до н.э., Лувр.

Расцвет средиземноморских демократий и республик в V в. до н.э. получил название «классической античности». В греческой цивилизации появилась новая форма самосознания, которая стала основой античного мира: деление мира на цивилизацию и варварство. Греческий историк Геродот (ок. 484–425 гг. до н.э.) посвятил свое творчество изучению борьбы эллинов и варваров (народов Персидской империи). Понятие «варвар» для Геродота на было тождественно неграмотности или некультурности: греки признавали, что в отдельных науках цивилизации Египта и Вавилона превосходили их. Варварством считалось не отсутствие научных или культурных знаний, а невключенность человека или целой культуры в эллинскую цивилизацию.

В IV в. до н.э. ситуация в античном мире изменилась: внутри греческого мира стали возникать новые имперские проекты. Их целью было объединение греческих полисов для захвата зерновых ресурсов и рабов во внешнем мире. Уже в самом конце V в. до н.э. греки вмешиваются во внутренние распри в Персидском царстве (знаменитый «Анабасис» Ксенофонта); поколением спустя Аристотель (384–322 гг. до н.э.) предложил создание империи за счет завоевания стран Востока. Предполагалось, что греки в ней станут элитой, а подчиненное им население — основными производителями. Реализовать это греки смогли под эгидой «полугреческого» царства — Македонии, главой которого был ученик Аристотеля — Александр Македонский. По итогам его военных походов возникла серия греко-македонских государств от Египта до Индостана, ставших эллинистическими империями.

Последовавшую за этим эпоху эллинизма современные исследователи часто называют «первой глобализацией» — в Средиземноморье и на Ближнем Востоке в самом деле возникло единое экономическое и культурное пространство. К эллинистическому миру подключались и два негреческих государства Средиземноморья — Римская республика и Карфаген. Повсеместное распространение получил греческий язык и культура — для образованного римлянина или карфагенянина не знать эллинские язык и философию было примерно так же странно, как для нашего современника не знать английский хотя бы на уровне чтения. Свободный гражданин мог за время своей жизни сменить много государств, что вело к появлению идей космополитизма.

Повороту к имперским формам жизни способствовал переворот в античном мировоззрении. В философии на смену рационализму пришли два течения. Первое — скептицизм, восходящий к греческому философу Эвбулиду (IV в. до н.э.), который обосновал принцип деструкции базовых посылок, т.е. недоверия к любым аксиомам. Второе — индивидуализм, восходящий к другому греческому философу — Эпикуру (IV в. до н.э.), который постулировал самоустранение человека от гражданской жизни ради упора на свою личность («создай свой сад») и преодоление страха перед смертью за счет гедонизма («проживи незаметно»). «Не важно в какой империи жить и какому царю подчиняться — главное жить хорошо и с удовольствием», — таков был императив эллинизма.

На смену эллинизму как балансу мировых империй пришла предпоследняя фаза существования Античности: объединение античной Ойкумены в единую Римскую империю. Римская республика, ворвавшаяся к середине II в. до н.э. в эллинистический мир, не была для него ни инородным телом, ни внешним завоевателем, поскольку римляне входили в греко-македонские царства по приглашению определенных политических сил. Происходило переплетение различных сегментов римской и эллинистических элит, причем войны Рима с остатками эллинистических империй были во многом отражением этой внутриэлитной борьбы [1]. Римское государство унаследовало эллинистические «активы глобализации» и довело до логического завершения идею эллинизма, объединив в общее политическое и культурное пространство все античное Средиземноморье.

Рим подчинял себе средиземноморские государства через промежуточную форму ограничения их суверенитета. Сначала римляне лишали их права вести войны без своего разрешения, а также становились арбитром в их спорах друг с другом. Постепенно часть этих государств добровольно становились римскими провинциями, часть римляне подчиняли себе военными путем, часть получала статус «друзей Римского народа». Римляне при этом везде достигали своих целей реализацией двух задач. Первой — поддержкой слабейших государственных образований против сильнейших; второй — разукрупнением сильных государств. Рим становился сначала выразителем интересов мелких стран, затем — арбитром их взаимоотношений, а затем эти страны входили в сферу римского влияния и становились в финале римскими провинциями.

Преобразование Римской республики в империю шло параллельно с внешними завоеваниями, что было вызвано тремя базовыми причинами. Во-первых, имперское пространство требовало новых, более централизованных форм управления, предложить которые старая сенатская республика не могла. Во-вторых, вставал вопрос об управлении входившими в политику массами населения: не случайно, что II–I вв. до н.э. стали временем масштабных социальных движений в Средиземноморье. В-третьих, появление профессиональных армий позволяло удачливым полководцам иметь собственные вооруженные силы. Удачливые полководцы, создавшие профессиональную армию, и крупнейшие патрицианские роды шаг за шагом свёртывали гражданские свободы, в том числе через знаменитые проскрипционные списки, объявлявшие свободных граждан вне закона и уменьшавшие гражданские свободы.

Август из Прима-Порта.
Музей Ватикана

Говоря языком современной политологии, античная цивилизация вышла на стадию социальной инженерии — построения некоего искусственного государства под принудительным управлением социальными процессами из единого центра. Победу в гражданских войнах I в. до н.э. одержала августовская идея «мягкой империи» или принципата: формальное сохранение республиканских институтов с урезанными полномочиями под надзором «принцепса», бессменно занимавшего ведущие республиканские должности. Это логично завершило процесс перерастания полисной демократии в имперскую систему как форму организации античной ойкумены.

Omnes viae Romam ducunt

Современная Западная (Евроатлантическая) цивилизация проходит практически те же этапы развития, которые в свое время прошла цивилизация Античная. Ее возникновение европейские историки относят к XI в., когда произошли два события: отделение католической церкви от православной византийской, что дало западноевропейскому миру цивилизационную основу. Второй — утверждение современных топонимов («Англия», «Франция», «Германия», «Нидерланды»), хотя они еще не были тождественны будущим государствам. Крестовые походы, начавшиеся в 1096 г., стали временем выхода Западноевропейской (на тот момент — католической) цивилизации на мировую арену как целостного субъекта, противостоящего другим субъектам.

У Западной цивилизации был свой период Тёмных веков, который мы называем Средневековьем. Только примерно с XV в. здесь сложились устойчивые государства, когда правящие династии стали отождествлять себя с определёнными территориями, видя в них императив развития и возможностей. В XV–XVII вв., примерно соответствующим античной «Архаике», Западная цивилизация сложилась как совокупность четырех культур, удачно выделенных французским социологом Гюставом Лебоном: Англосаксонская, Романская, Германская и Скандинавская (с примыкающей к ней Голландией). Такой конгломерат напоминал античное Средиземноморье, выступавшее изначально многополярной цивилизацией.

Системной единицей для Западноевропейской цивилизаций в XVII в. стало национальное государство, подобно тому, как для античного мира такой единицей был полис. Национальное государство не было тождественно античному полису, но их роднили два компонента: 1) суверенитет (право осуществлять власть в пределах определенной территории); 2) легитимизация политической системы посредством «коллективной воли» народа. Отношения между европейскими государствами удивительно напоминали отношения между греческими полисами и между державами античного Средиземноморья. Их императивом был баланс сил: недопустимость установление гегемонии одного государства, претендент на которую сразу получал антигегемонистскую коалицию со стороны других участников.

В мировоззрении Евроатлантическая цивилизация, подобно Античной, сделала поворот от религиозной картины мира к светскому антропоцентризму. Итальянское Возрождение XV в. провозгласило поворот от христианства к античной культуре. По итогам Тридцатилетней войны в Западной Европе утвердилась новая максима: отделение религии от политики и ее постепенный уход в частную сферу. Если греческая философия провозгласила познание мира через формальную логику, то западноевропейская — посредством эксперимента.

Подобно античной «Архаике» период становления Западноевропейской цивилизации стал временем ее территориального роста. Великие географические открытия напоминали финикийскую и греческую колонизацию как систему захвата новых территорий и установление контроля нал торговыми путями. Результат европейской колонизации был похож на античную: возникло единое экономическое пространство. Западноевропейская цивилизация стала Евроатлантической, включив в свой состав Америку и превратив Атлантический океан в свое внутреннее море.

«Камея Гонзага». III в. до н. э., Эрмитаж.

Аналогом античной «классики» V в. до н.э. для Западной цивилизации стал, видимо, «французский век» второй половины XVII – начала XIX вв. И дело было не только в создании блестящих образцов европейской культуры: именно в XVIII в. укрепилась основная политическая форма Евроатлантического мира — демократия. «Век Просвещения» выработал базовые нормы того режима, который современная политология называет либеральной демократией. Последующие полтора века ушли на их постепенное утверждение в европейской и американской политике, включая создание США как грандиозного государства-эксперимента по реализации принципов Просвещения.

Удивительно, но именно в XVIII в. Евроатлантическая цивилизация вновь возвращается к античному делению мира на «цивилизацию» и «варварство». Такой подход требовал как минимум двух сдвигов. Во-первых, Западный мир, несмотря на все религиозные и национальные противоречия, должен был начать ощущать себя единым целым. Во-вторых, требовалось появление нового мировоззрения — расизма как идеи признания неравноправия неевропейских народов. Протестантское вероучение, основанное, в отличие от католического, на доктрине «избранной общины», закономерно отвергало тех, кто находился за пределами общины, как «отвергнутых Господом». Блестящая культура эпохи Просвещения и быстрый прогресс европейской науки сделали слово «европеец» (позднее «белый человек») синонимом слова «цивилизация», а «невключенность в европейскую культуру» — синонимом «варварства».

XIX век, напоминавший эпоху эллинизма, принёс с собой новое явление — перерастание европейских держав в колониальные империи, где европейцы становятся элитой, управляющей туземным населением. Этот процесс до боли напоминал перерастание античных полисов в эллинистические империи. Европейские колониальные империи, подобно эллинистическим, лежали вне основного ареала Евроатлантической цивилизации, но при этом имперская форма организации пространства становилась системообразующей.

«Стиль жизни» этого столетия поразительно напоминал космополитизм эллинистического мира. Размышляя о глобализации, мы часто забываем, что наши «глобальные свободы» — лишь бледная тень свобод XIX в. В этом столетии люди Западного мира могли свободно передвигаться по миру без всяких виз, указаний личных сведений о себе, свободно провозя через границу оружие, драгоценности и любые суммы денег. Почти не было ограничений на продажу прессы за границей даже во время войны с соответствующими странами, на сбыт товаров в других странах и получение кредитов в иностранных банках. Для образованного человека стало нормой проживать полжизни в разных странах, а для простого европейца уехать в Америку, Россию или Австралию не составляло труда, поскольку не требовалось ни вида на жительство или разрешения на работу. Само поколение конца XIX в., осознавая свою удивительную близость эпохе эллинизма, сравнивало культурные центры Европы с Александрией и Пергамом, а словосочетания «Александрийский скепсис» или «Пергамский алтарь» стали символами культуры «Серебряного века». «Пусть никто не старается ослабить в нас веру в ещё предстоящее возрождение эллинской древности; ибо этой верой питается вся наша надежда на обновление и очищение немецкого духа чарами музыкального огня», писал о своем времени немецкий философ Фридрих Ницше.

Пергам

В этом «неоэллинистическом веке» Западная цивилизация, как некогда Античная, усомнилась в своих основах. Начиная с Артура Шопенгауэра, европейская философия все сильнее постулировала невозможность рационального познания мира, что переросло в так называемую философию жизни. На исходе XIX в. ученые провозгласили сначала «кризис физики», а за ним и общий «кризис познания», непреодоленный, кстати, до сих пор. «К концу второго тысячелетия в философии сложилось множество школ и направлений изучения и интерпретации свободы: свобода как обреченность человека на нее (у Сартра), как право и возможность бунта (у Камю), выход человека за пределы его «одномерности» (Маркузе), «перехват истории» (в революционном творчестве у Х. Арендт) и многие другие», — писал известный российский политолог Николай Косолапов. Все это напоминало эллинистический «поворот к себе»: уход от активной общественной жизни, т.е. «абсурда», к познанию человеком самого себя. Вспомним, какую популярность в позднем СССР обрели строки Иосифа Бродского: «Если выпало в Империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря».

Следующим этапом развития Евроатлантики стало стремление к объединению в общую империю. Новая «имперская идея» возникала постепенно. Еще в середине XIX в. возникла практика совместных военных акций Великобритании, Франции и США против Китая и Японии: пожалуй, в них либеральный Запад предстал как осязаемое целое. Первая мировая война поставила вопрос о создании общей системы управления, что и нашло своё воплощение в вильсоновском проекте Лиги наций. Но главным на пути формирования «единого Запада» стало решение в середине ХХ в. немецкого вопроса. Германская империя, объединённая Пруссией (государством, находящимся вне коренного ареала Евроатлантики), претендовала на построение своей цивилизации — наполовину западной, наполовину антизападной. Ликвидация Пруссии по итогам Второй мировой войны вернула Германию на Рейнско-Баварскую платформу, интегрируемую в Евроатлантическую систему.

Английский историк Эдвин Бивен писал о египетском царе Птолемее IV (ок. 221–203 гг. до н.э.), что мир начала его правления был еще греко-македонским, но мир, в котором его правление подошло к концу, уже становился римским. То же можно сказать о поколении европейских политиков середины ХХ в. Они выросли в мире преобладания европейской классической культуры (французского языка, немецкой философии и музыки); они уходили из политической жизни, когда американская культура, английский язык и поп-музыка почти полностью вытеснили культуру европейскую. Подобно римлянам, США не завоевывали страны Западной Европы яркими военными походами — они втягивались в мировые войны, «просто оставив» свои войска в Европе и унаследовав «глобальные активы» Британской империи. После этого американцы под предлогом общего противостояния СССР создали «единый Запад», управляемый четырьмя взаимосвязанными, словно переливающиеся сосуды, институциональными системами НАТО — ОЭСР — G7 — ЕС.

Мозаика, Музей Бардо

Соблазн сопоставить США с Античным Римом в самом деле велик. Соединенные Штаты с момента своего основания позиционировали себя как своеобразное возрождение Римской республики: вовсе неслучайно, что в Вашингтоне есть свой Капитолийский холм, на котором, как когда-то в Риме, заседает свой сенат. Американцы гордятся тем, что являются «нацией эмигрантов», подобно тому, как древние римляне считали себя потомками бежавших троянцев. США, подобно Риму, находились в стороне от беспрестанно воюющих друг с другом европейских держав, подчинили себе сначала территорию до Тихого океана и только затем вступили в борьбу за гегемонию. Английский язык вытеснил французский, подобно тому, как некогда латинский язык вытеснил древнегреческий. Но не исключено, что США — это еще не Рим, а только его предтеча: очередная греко-македонская империя вроде птолемеевского Египта или Пергама Атталидов, выступавших до усиления Рима претендентами на гегемонию.

Для нас важнее иное. Современная Евроатлантическая цивилизация, как некогда Античная, созрела для перехода в фазу объединяющей империи. Во-первых, в ней сформировалось единое экономическое и культурное пространство без какой-либо внутризападной альтернативы. Во-вторых, это пространство управляется общими институтами, где происходит согласование позиций субъектов по определенным правилам. В-третьих, вопреки разговорам об «отмирании государства» здесь сформировались мощные государственные и надгосударственные бюрократические системы. В-четверых, на укрепление имперской идеи работает прогресс информационных технологий, так называемого искусственного интеллекта (ИИ): вопреки разговорам об «отмирании государства» происходит усиление государственного вмешательства и в экономическую, и в профессиональную, и в частную жизнь граждан, достигая невиданных прежде масштабов. Такое пространство объективно готово к имперской системе: вопрос лишь в том, как и при каких условиях состоится это объединение, если только некая страна сообщества не отделится от него, став вновь внутризападной альтернативой.

Здесь нельзя не вспомнить моду на многочисленные теории «кризиса либеральной демократии», охватившую в 1970-х гг. западную политологию. В этом бесконечном потоке работ можно выделить две устойчивые тенденции. Первая — описание внешних симптомов кризиса демократии вроде использования избирательных технологий (включая электронные СМИ) и манипуляция ими общественным сознанием. Вторая — поиски глубинных причин кризиса вроде американских теорий «империй президентства», постулирующих отрыв бюрократии от электоральных процессов и ее превращение в самостоятельную касту. Возможно, острота споров сгладится, если мы сравним процессы в современных западных странах с Римской республикой II–I вв. до н.э. На вопрос о том, куда идет современная западная демократия, можно ответить так: в новый принципат как форму управляемой демократии при сохранении демократических институтов и параллельном сокращении гражданских свобод.

Что если нынешние преследования и травля «неполиткорректных» — пролог к новым проскрипциям Суллы?

Мозаика, Музей Бардо

Panem et circenses!

Греческий философ Эпикур утверждал: «Смерть не имеет к нам никакого отношения; когда мы есть, то смерти ещё нет, а когда смерть наступает, то нас уже нет». Эти слова справедливы для описания гибели Античной цивилизации. Для современников ничего особенного не произошло ни в 100-м, ни в 140-м, ни в 200-м, ни в 300-м гг. н.э. Смерть Античности была результатом долгосрочных социальных и культурных процессов, которые видны только потомкам.

Последняя фаза развития Античной цивилизации началась с достижения Римской империей беспрецедентной внешней безопасности. Государства, способного угрожать Римской империи как таковой, не было уже к I в. до н.э., а державы с сопоставимыми ресурсами (вроде китайской империи Хань) находились слишком далеко от Средиземноморья. Это формировало у римской элиты ощущение полной свободы действий — можно спокойно бороться за власть и делать со своей страной все, что угодно, не опасаясь внешних вторжений.

Превращение Рима в «мировой город» резко увеличило численность его населения за счёт разорявшихся сельских жителей — аналога современных маргиналов. Эти люди становились массой мелких потребителей, которая требовали от императорской власти постоянного повышения уровня жизни, воплощением чего стал знаменитый лозунг «Panem et circences!» (с лат. — «Хлеба и зрелищ!»). Императоры были вынуждены все больше считаться с требованиями маргинализированных масс, создавая мощную систему социальной поддержки (вплоть до введения практики бесплатной раздачи хлеба) и индустрию развлечений — от традиционных гладиаторских боев до грандиозных имитационных боев на озерах и море, чем-то напоминающих современные исторические реконструкции.

Ценой этой социальной политики стала массовая потеря трудовой этики. Немецкий историк Теодор Моммзен отмечал: не только римские патриции, но и римский плебс больше не желал работать, считая труд уделом рабов. Произведения римской литературы начала нашей эры оставили нам образы многочисленных бездельников и приживалок, имитирующих работу и живущих за счёт своих патронов. Писцы, не писавшие почти ничего, кухарки, не готовившие еду, философы-полуучки, промышлявшие вымыслом или полуправдой, шарлатаны, рассказывавшие о колдовстве, дальние родственники патрона, жившие на его вилле, — все эти типажи характерны для ранней Римской империи. Проблема заключалась не в их существовании (они есть в любом обществе), а в их превращении в общественный эталон: мечта, к которой стремятся массы.

Петроний и Ювенал с упоением описывали тип мелкого римского чиновника, который всегда занят для окружающих, не занимаясь на самом деле практически ничем. Он имитировал бурную деятельность, пребывая в праздности: поручения, которые можно выполнить за пару часов, он умудрялся растягивать на целый день. Производительность его труда от этого никак не страдала, ибо он по большому счету был никому не нужен. Обычно таких чиновников опекал знатный патрон — отставной сенатор или проконсул, мечтавший сохранить свою значимость хотя бы в собственных глазах.

Культ удовольствий привел к кризису института римской семьи. Польский историк Казимир Куманецкий пишет об этом так: «Исторические факты подтверждают горькую шутку философа Сенеки, что в Риме есть женщины, которые считают свои годы не по количеству сменившихся консулов, а по количеству мужей, которые у них были. Марциал в своих эпиграммах частенько вспоминает о женщинах, имевших помногу мужей, и еще чаще — о неверных женах». «Римские матроны принимали все меры, чтобы сохранить фигуру как можно дольше», — писал отечественный этнолог Лев Гумилев. Коренное население Рима, латины, давали с I в. н.э. стабильно отрицательный прирост, что ставило вопрос об их будущем в империи. Показательный факт — уже к концу I в. н. э. появилось немало сенаторов галльского происхождения, а в начале следующего столетия среди высших должностных лиц, позднее пополнявших сенат, встречались выходцы из Африки, Малой Азии, множество греков.

Мозаика, Музей Бардо

Историки Арнольд Тойнби и Лев Гумилев обратили внимание на интересный факт — беспрецедентная урбанизация Римской империи привела к экологической катастрофе в Средиземноморье: «Великолепные дубовые и буковые леса Италии были вырублены, и склоны Апеннин поросли маквисом; Испания, которая была покрыта прекрасными субтропическими лесами, превратилась в степь, по которой можно было только овец гонять, как в Монголии, и испанцы стали скотоводческим народом. В Африке богатейшие долины были выпаханы, перестали давать какие-либо урожаи, то есть житницы Рима — Африка и Сицилия — оказались голыми, каменистыми странами, почти без почвенного слоя». Ситуацию смягчил только начавшийся в середине III в. климатический пессимум — глобальное похолодание, хотя полного восстановления не произошло.

Одновременно в «золотом» II в. обозначился кризис античной науки. Все большую роль играло не приращение научного знания, а классификация и упорядочивание греческих и предшествующих римских текстов. В перспективе этот путь вел к стагнации науки и скептицизму в отношении возможности рационального познания мира. «Non progredi est regredi», — как говорили об этом сами римляне.

Ответом на этот вызов стало распространение в Римской империи мистических течений. Они шли с эллинистического Востока: египетский культ Исиды, каппадокийской богини Ма-Энио, которую в Риме стали отождествлять с Беллоной, Митры — персидского божества солнечного света (митраизм). Римская элита обращалась к философии Платона, усиливая в ней мистические компоненты (так называемый «неоплатонизм»). В трудах римского философа Сета Эмпирика уже шло отрицание возможности научного познания мира. Регресс научного знания в самом деле оказался поразительно быстрым. На практике уже в III в. практически прекратились римские морские экспедиции, а в IV в. стали возрождаться представления о плоскости Земли.

Римские императоры понимали, что надо искать новую опору империи. Династия Северов, пришедшая к власти после «золотого века» Антонинов, уже искала, какой новый религиозный культ сделать основой империи. Наконец, император Каракалла (211–217 гг.) в 212 г. предоставил римское гражданство всем свободным жителям Римской империи. Латинский этнос перестал рассматриваться как правящий и постепенно растворился среди других народов империи.

Период «солдатских императоров» III в. историки часто обходят стороной как хаотичный и неудобный, а жаль: ведь именно в нем Рим стал окончательно порывать с античным наследием.

Во-первых, ускорилась начавшаяся еще во II в. аграризация Рима: на смену мелким виллам приходили крупные хозяйства — латифундии. Возникли новые прослойки зависимого населения: «рабы с хижинами» и колоны, строившие отношения с землевладельцем на базе договоров. Эти латифундии в отличие от вилл ранней империи теоретически могли перейти на самообеспечение и не нуждались в сильном центре.

Во-вторых, римская армия, лихо сменявшая императоров, плохо справлялась даже со слабой внешней угрозой. Рим начал проигрывать битвы не только сильным противникам — персам, но даже «варварам» — готам и боранам, грабившим малоазиатские владения империи. Выходом стала еще большая «варваризация» римской армии, привлечение на службу наемников из германских племен.

Выход из кризиса Римской империи, обычно связываемый с воцарением в 284 г. императора Диоклетиана, был, строго говоря, переходом к качественно новой цивилизации. Смещение им центра управления в Иллирию приобрело необратимый характер после основания императором Константином нового центра — Константинополя. Переход к системе доминанта как признания абсолютной власти императоров стало основой для будущей власти византийских императоров (базилевсов). «Приручение» части готов (вестготов), начавшееся при Константине, стало прообразом будущей системы варварских королевств. Наконец, христианство, окончательно принятое в конце IV в., стало и появлением новой идентичности и, одновременно, разрывом с Античностью.

Не христианство погубило греко-римскую цивилизацию: она умерла примерно в середине III в. н.э., то есть за полтора века до его утверждения. Скорее, христианство спасло ту часть античного наследия, которую было можно спасти. Античная цивилизация подошла к своему естественному самоисчерпанию, дав начало новым народам.

Андрей Кортунов:
Что стало бы с миром без США?

Par pari refertur

«Твердо зная начала Вселенной, греки считали свой мир первым и последним. С нами, их наследниками, дело другое: мы-то видели, как умирала античность», — справедливо писал Александр Генис. Этот урок мы, к сожалению, помним не всегда. Футурология — не самая популярная сегодня отрасль политологии — наполнена апокалиптическими прогнозами на тему гибели цивилизации от «глобальных проблем человечества» — от ядерной войны до климатической катастрофы. Но что если Евроатлантическая цивилизация повторит не только путь подъема, но и путь медленной, постепенной, а точнее, если использовать язык Эпикура, незаметной смерти Античности?

Подобно ранней Римской империи коллективный Запад достиг беспрецедентной в истории внешней безопасности. Создание инструментальной системы «Запада» после Второй мировой войны и его унификация закрыли возможность появления внутризападных войн. Концепция «демократического мира», популярная в западной политической теории, постулирует, что либеральные демократии не воюют друг с другом. Этот тезис, впрочем, можно прочитать и наоборот: либеральные демократии не воюют друг с другом, потому что они загнаны в общие военно-политические блоки и проецируют свою агрессивность на окружающий мир. Более того, в современном не-западном мире нет и противника, готовящегося осуществить военное вторжение на территорию США или стран Западной Европы. Чувство внешней безопасности порождает у американских и европейских элит ощущение возможности проводить любые эксперименты с собственными странами и свободно вести внутриэлитные конфликты.

В последней трети прошлого века почти все страны НАТО отказались от призывных армий в пользу небольших когорт наемных профессионалов: точь-в-точь как некогда в Античном Риме поступил полководец Гай Марий, создавший новую римскую армию. США выдвинули идею о необходимости борьбы с «новыми угрозами» в региональных конфликтах; страны ЕС не раз заявляли, что постиндустриальное общество создало «постармию», которая не должна воевать. Результат, как доказали войны в Афганистане и Ираке, оказался удивительным: неспособность высокотехнологичных армий побеждать немногочисленные и плохооснащенные повстанческие формирования, даже не имеющие базы для производства вооружений. Все это напоминает неспособность римских легионов Друза Германика и Марка Аврелия побеждать «варваров» — германские и сарматские племена, с которыми римляне воевали десятилетиями.

К исходу минувшего века Евроатлантической мир стал по-настоящему массовым обществом, напоминающим во многом древнеримское. «Восстание масс» пророчил еще в 1929 г. испанский политолог Хосе Ортега-и-Гассет из-за урбанизации и замены аристократии на политиков-популистов. Однако индустриальное общество было обществом производительным: население стран Запада производило товары и блага. Только в последний трети XX в. из-за деиндустриализации мир столкнулся с новой экономикой услуг, которая, как и в поздней Античности, ставит вопрос об организации труда огромных масс незанятых в производстве людей.

Алексей Фененко:
Исчезающая Америка?

Первым признаком постиндустриального общества стала стагнация города как центра производства и торговли. Еще в 1970-х гг. американский социолог Элвин Тоффлер, один из авторов концепции постиндустриального общества, предположил, что его основу будет составлять «электронный коттедж». Человек будущего может, по его мнению, жить в пригороде и выполнять работу дистанционно на дому, фактически не участвуя в жизни большого города. Э. Тоффлер видел в этом путь к снижению транспортных расходов, транспортной нагрузки, а также к укреплению семьи, возрождению привлекательности жизни в маленьких городах и сельской местности. Эту тенденцию будет усиливать переход к онлайн-торговле. Она в принципе не требует наличия крупных магазинов и сопутствующих им штатов продавцов, менеджеров и товароведов. Достаточно иметь небольшой распределительный пункт и группу ситуативно-нанимаемых разносчиков товара — «новых колонов», то есть гастарбайтеров, которые могут даже слабо владеть языком страны, где они развозят товары.

Пандемия COVID-19 подтвердила правоту теорий Э. Тоффлера. В условиях перевода образования и торговли в дистанционный режим большая масса населения получила возможность жить за городом, совмещая работу с полусельским образом жизни. Преподаватель вуза, менеджер по продажам, юрист могут полдня выполнять работу в онлайн-режиме, а после обеда вместе с семьёй копать грядки, сажать овощи, жарить шашлыки у себя в саду. На эту тенденцию работает и побеждающая идеология всеобщей экологизации, постулирующая по сути возврат людей к полусельскому образу жизни. Через одно-два поколения такой образ жизни, совмещающий сельский труд и городскую работу, может стать привычным. Все это напоминает римские виллы II–III вв., знакомые нам по мозаикам тунисского музея Бардо: уже не классическая Античность, но ещё не совсем Средневековье.

Подобные «электронные коттеджи» работают, подобно римским виллам, на децентрализацию крупных государств. Индустриальная цивилизация требовала мощной инфраструктуры в виде системы железных дорог для подвоза сырья и вывоза продукции, единых систем телеграфа и радиосвязи для обеспечения этого движения. Переход к ИИ и технологиями вроде безналичного расчета делает ненужной сложную индустриальную систему государства, ведь компьютеры можно поставить где угодно. В идеале подобные «электронные виллы» (точнее, их комплексы) могут перейти на самообеспечение, сделав ненужными крупные распределительные системы. Чем станут через 80–100 лет современные западные города, если они перестанут быть центрами производства и торговли?

Второй признак постиндустриального общества — появление огромной массы потребителей, имеющих очень высокие социальные запросы, но крайне низкую мотивацию выполнять работу. Главная черта подобного потребителя — ощущение, что ему все что-то должны. К типу «новых римлян» примыкает и разросшийся тип «вечного студента», который до сорока лет получает очередное дополнительное образование, так и не начав работать.

Третья тенденция — демографические сдвиги. В социологии стало банальным писать о сокращении численности коренных народов европейских стран. Мы все еще опасаемся «наплыва мигрантов», хотя справедливо уже говорить о борьбе потомков иммигрантов во втором и третьем поколении с теми, кто только собирается прибыть на постоянное место жительство. Мигранты середины прошлого века стремились быстрее вписаться в принимавшее их общество: быстрее стать французами, англичанами, американцами, швейцарцами. Мигранты современного мира предпочитают жить по принципу гетто — можно, например, всю жизнь прожить в США или Франции, не зная ни слова по-английски или по-французски и никак не взаимодействуя с принимающим их обществом.

Все это вновь напоминает Римскую империю, где целые города были населены приезжими греками, армянами, евреями, готами, а сами римляне (латины) сокращались как этнос из-за низкой рождаемости и постепенно растворялись в других народах. Была ли возможной остановка этого процесса? Теоретически — да. Для этого требовалось восстановить высокую рождаемость среди латинов, но в системе массовых удовольствий и развлечений латинские женщины не только элиты, но даже средних слоев, не хотели иметь много детей и тратить время на их воспитание. Точно так же и в современных развитых странах средний возраст создания семьи отодвигается на все более поздний срок.

Четвертое сходство с поздней Античностью — мировоззренческий кризис. Мы по традиции называем современный Запад «христианской цивилизацией», но насколько справедлива такая идентификация? Современный горожанин западных стран по своему мировоззрению отнюдь не христианин и даже не материалист Просвещения с его культом позитивистской науки. Человек нашего времени все больше верит в некую причудливую смесь астрологии, спиритизма с его идеей духов и астрального мира, индуизма в виде культа тела (йоги) и переселения душ — реинкарнации. (Индуизм при этом не классический, пришедший с Индостана, а, скорее, адаптированный под менталитет современного западного человека). Это некая синкретическая полурелигия: смесь мистицизма, культа удовольствий, восточных практик и бессмертия души в её безличной форме.

Когда-то европейцы с улыбкой читали Апулея, который высмеивал распространившуюся по Римской империи массовую веру в магию и колдовство. Но современный масскульт словно возвращает нас в далекий II век. С 1960-х гг. американский кинематограф охватил невероятный интерес к теме Дьявола (Сатаны), приходящего под разными обликами в наш реальный бытовой мир. В 1980-х гг. его стала заменять тема вампиризма, в начале нынешнего века — тематика магии и колдовства. И это становится частью масскульта: достаточно посмотреть, как среди подростков популярны всевозможные аватарки, ролевые игры и сетевые сообщества на тему ведьм и волшебства.

У этого явления есть две причины. С одной стороны, утвердившаяся философия и культура постмодернизма отрицает само понятие «объективной истины», что означает и отказ от возможности научного познания мира. С другой стороны, происходит подрыв науки за счет появления в Интернете толпы полуграмотных пользователей, считающих нормальным и естественным писать оскорбительные комментарии под текстами академиков или известных ученых, что создает иллюзию «все ученые — профаны». Сожжение активистами феминистических и антирасистских движений произведений классической литературы уже напоминает безумие агрессивных толп поздней Античности. Не исключаю, что наши далекие потомки будут изучать фрагменты европейских произведений «из Киплинга» или «из Ницше», подобно тому, как мы изучаем «из Овидия» или «из Катулла»: многое утрачено.

Андрей Кортунов:
Чем опасно «вечное возвращение»

На этом фоне в обществе возникает запрос на новые учения, сочетающие в себе элементы мифологии, реальных знаний и игры. Движение «толкиенистов» создало историю и мифологию вымышленной цивилизации Средиземья, а также свои игровые обряды и даже поселения в архаичном стиле. Саги «Гарри Поттер», «Хроники Нарнии», «Звездные войны» стали основой многочисленных сетевых игр и фанфиков — творчества фанатов, сочиняющих на их базе и под вымышленными именами подобие литературных произведений. На форумах, посвященных их обсуждению, сами произведения именуются «каноном», а культура, созданная по их мотивам, — «фаноном»; существуют «модераторы» и «гуру», разрешающие спорные вопросы по трактовке «канона» и выносящие наказания нарушителям. Этот любопытный поиск, возможно, показывает существование в обществе запроса на появление новой квази-религии.

Мы часто говорим о переходе к новому индустриальному укладу, но не замечаем, что в Интернете происходит стремительное распространение самых диких верований: о неправильности всей мировой хронологии до XIX в., о «ядерных войнах» в прошлом, о «заговоре физиков», о «плоскости Земли» и т.д. Сегодня они кажутся забавной причудой, но уже послезавтра они могут перестать быть таковыми. Экологи-радикалы уже требуют от нас постоянно отказываться от каких-то благ цивилизации, казавшихся незыблемых прежде, даже ценой ухудшения качества жизни. Развалины некогда процветавших заводов-гигантов и в США, и в странах ЕС позволяют нам представить и другое будущее, где на руинах космодромов и аэропортов обезумевшие фанатики и мистики будут вновь сжигать ведьм, еретиков и колдунов. Во всяком случае, возникает закономерный вопрос: а сможет ли наша цивилизация удержать нынешний уровень технологий на фоне массового распространения нового мракобесия?

***

Статья «Конец истории?» американского политолога Фрэнсиса Фукуямы стала поветрием западной политологии еще в 1989 г. При этом мы не замечаем, что тезис, согласно которому либеральная демократия «остановит историю», можно прочитать совсем иначе в контексте истории Античности. «Конец истории» давно наступил для большинства древних и средневековых народов — римлян, готов, древних греков, финикийцев мы можем увидеть только в музеях и книгах. Вполне возможно, что мечта о «конце истории» — это ощущение недалекого по историческим меркам заката, подобно тому как Гораций предчувствовал «конец истории» для Античности.

1. Например, Митридатовы войны Рима с Понтийским царством невозможно понять без борьбы марианцев и суллианцев в самом Риме, а присоединение Египта к Риму в 30 г. до н.э. стало финальным аккордом гражданских войн в самом Риме.