О «новой биполярности» и месте России в постмодернистской конфронтации

Дмитрий Мосяков пишет о высокой вероятности переиздания биполярности, но уже в составе США и Китая, в связи с чем всем остальным державам придется-де выбирать ту или иную сторону. Из неизбежности такого рода конфронтации исходит и Владислав Иноземцев, предлагая нам заранее выбрать сторону Запада или, по его терминологии, глобального Севера. С этими посылами, детерминирующими «геополитический выбор» России и, более того, объективирующими ее в мировой политике, трудно согласиться. И вот почему.

Пока все указывает в направлении формирования более устойчивой и естественной многополярной системы международных отношений. Ее даже можно назвать многоукладной, поскольку в ней будут присутствовать и остаточная биполярность прошлой эпохи (США — Россия), и комплекс отношений в геополитическом «треугольнике» с участием Китая, и всякого рода региональные расклады, включая те, которые будут выстраиваться вокруг Китая, и то, во что со временем трансформируется западный альянс. Но главное, это будет сложный, а потому и более свободный миропорядок, не зарегулированный и лишенный идеологического подтекста, основанный на национальных интересах, формулируемых самостоятельно и необязательно вечных, поскольку все пришло в движение и глобальная ситуация будет утрясаться не одно десятилетие. Не вижу особых противоречий между многосторонностью и многополярностью, просто последний термин американские элиты предали анафеме как подкоп под их «глобальное лидерство». Важно не путать с международным правопорядком с центральной ролью ООН и ее Уставом, закрепляющим Вестфальские принципы отношений между государствами; его функционирование может в разной мере искажаться неформальным геополитическим раскладами, отраженными в тех или иных институтах и инструментах.

Соответственно, будущее будет за сетевой дипломатией, гибкими, с изменяемой геометрией, ситуативными альянсами по интересам. В прошлом останутся громоздкие, обязывающие военно-политические союзы против кого-то, а не за что-то. Устареет само понятие «союзник», которое заменит нейтральное и лишенное всяких негативных коннотаций слово «партнер». Между прочим, это слово снимает соответствующую жесткость и определенность в интересах ЛГБТ-сообщества: почему должно быть иначе в интересах большей свободы в международных отношениях? Причина простая — для всех, включая Запад, на первый план вышли вопросы развития, что и определяет само понятие безопасности в наше время: оно демилитаризируется (к этому призывают независимые эксперты даже в США). Кстати, то, что происходит в Восточной Азии, прекрасно иллюстрирует такого рода отношения, уже не говоря о том, что этот регион является в настоящее время наиболее благополучным в мире как в плане развития, так и по части политической стабильности. Значит, все происходящее там более органично, отвечает национальному сознанию и мироощущению народов этих стран. Обострение во многом привносится извне, включая американцев и их союзников по холодной войне.

Россия и Китай — две самодостаточные глобальные державы. Если Россия распустила свою империю (сначала Восточную Европу, затем и Советский Союз), то у Китая на протяжении всей его истории никогда не было амбиций глобального доминирования. До Опиумных войн Китай традиционно доминировал в своём регионе и это его вполне удовлетворяло. Даже когда Срединная империя оказывалась завоёванной (монголами и затем маньчжурами), завоеватели принимали более высокую китайскую культуру и страна продолжала существовать чуть ли не в прежнем режиме. Поэтому совершенно ложным является посыл о том, что Китай намерен вступить в некое соперничество за «глобальное лидерство» и готов в этой связи к участию в полноценной конфронтации с той же Америкой, неся бремя в том числе финансовых расходов. Если что и доказывают последние 30 лет экономического подъёма Китая, то только крайний прагматизм и осторожность его политического руководства, благодаря которому страна в условиях кардинальной общественной трансформации сохраняет возможность для принятия трудных стратегических/долгосрочных решений, что составляет главное преимущество Пекина перед конкурентами. Заметим, что Администрация Трампа определяет межгосударственные отношения именно в парадигме конкуренции, заимствованной из сферы бизнеса, что говорит о вере в способность Америки успешно конкурировать с другими, а не жить за счет империи, издержки которой все больше перевешивают преимущества. Пока не очень получается, но столь резкая перестройка внешней политики, а под нее и самой Америки, понятно, требует времени.

Крайне надуманным выглядит тезис о том, что мир «инстинктивно» стремится к биполярности с США/ЕС и Китаем в качестве таких полюсов. Налицо образец клишированного мышления. У мира не может быть инстинктов. Инстинкты имеются у тех же западных элит, лихорадочно цепляющихся за ускользающий статус-кво, и у американцев, которым действительно свойственна самоидентификация от Другого.

Что до тезиса о некоем подчинённом статусе Москвы по отношению к Пекину, то тут воспроизводится модель «особых отношений» между США и Великобританией, как результат плавного преобразования Британской империи в глобальную американскую после Второй мировой войны. Ничего подобного не присутствует в российско-китайских отношениях: Пекин не претендует на «советское наследство», а Россия остаётся крупнейшей европейской державой. Тут надо сказать, что любые разговоры о «повороте на Восток» являются такой же фигурой речи, как и пресловутый «разворот к Азии» Б. Обамы. Мы никуда не уходим из Европы, как, впрочем, и из Азии, — это просто физически невозможно. И если поминать маккиндеровский «хартленд», то да, им предсказывался закат атлантических и вообще морских держав. Но дело в том, что и Россия, и Китай, хотя являются преимущественно сухопутными державами, неизбежно — в силу в том числе географии — являются и морскими державами. Так что на море положение выравнивается, ну а «хартланд» остаётся тем, что он есть, — Большой Евразией, что, в свою очередь, предъявляет понятные требования к тем странам, которые этот регион объединяет (яркий пример даёт ШОС).

Вопрос ещё в том, что в условиях, когда всё в мире вышло из состояния покоя, просто глупо заниматься стратегированием, которое всегда исходит из привычной, но уже не вполне существующей системы координат и ориентируется на худшие варианты развития событий. На эту тему пишут даже американские эксперты, отмечая, что подобные интеллектуальные упражнения не только лишены смысла, но и контрпродуктивны, поскольку ведут к конфронтации. Надо полагать, что и «новая биполярность» относится к числу такого рода «больших стратегий». Успокаивает только то, что в данном случае эта утопия нам не грозит и её используют как дешёвое средство оказания давления на Россию в плане её геополитического самоопределения на стороне распадающегося исторического Запада. Не должны ли мы предлагаемым нам выбором помочь затормозить этот процесс — как своим признанием НАТО в качестве существующей реальности мы помогаем Альянсу сравнительно комфортно и дешево выживать?

«Свобода определяется степенью ее сложности.»

Дмитрий Быков

Дмитрий Мосяков пишет о высокой вероятности переиздания биполярности, но уже в составе США и Китая, в связи с чем всем остальным державам придется-де выбирать ту или иную сторону. Из неизбежности такого рода конфронтации исходит и Владислав Иноземцев, предлагая нам заранее выбрать сторону Запада или, по его терминологии, глобального Севера. С этими посылами, детерминирующими «геополитический выбор» России и, более того, объективирующими ее в мировой политике, трудно согласиться. И вот почему.

Пока все указывает в направлении формирования более устойчивой и естественной многополярной системы международных отношений. Ее даже можно назвать многоукладной, поскольку в ней будут присутствовать и остаточная биполярность прошлой эпохи (США — Россия), и комплекс отношений в геополитическом «треугольнике» с участием Китая, и всякого рода региональные расклады, включая те, которые будут выстраиваться вокруг Китая, и то, во что со временем трансформируется западный альянс. Но главное, это будет сложный, а потому и более свободный миропорядок, не зарегулированный и лишенный идеологического подтекста, основанный на национальных интересах, формулируемых самостоятельно и необязательно вечных, поскольку все пришло в движение и глобальная ситуация будет утрясаться не одно десятилетие. Не вижу особых противоречий между многосторонностью и многополярностью, просто последний термин американские элиты предали анафеме как подкоп под их «глобальное лидерство». Важно не путать с международным правопорядком с центральной ролью ООН и ее Уставом, закрепляющим Вестфальские принципы отношений между государствами (см. статью «Ложная альтернатива» от 26 июля 2018 г. на сайте РСМД); его функционирование может в разной мере искажаться неформальным геополитическим раскладами, отраженными в тех или иных институтах и инструментах.

Владислав Иноземцев:
Возвращение «Больших стратегий»

Соответственно, будущее будет за сетевой дипломатией, гибкими, с изменяемой геометрией, ситуативными альянсами по интересам. В прошлом останутся громоздкие, обязывающие военно-политические союзы против кого-то, а не за что-то. Устареет само понятие «союзник», которое заменит нейтральное и лишенное всяких негативных коннотаций слово «партнер». Между прочим, это слово снимает соответствующую жесткость и определенность в интересах ЛГБТ-сообщества: почему должно быть иначе в интересах большей свободы в международных отношениях? Причина простая — для всех, включая Запад, на первый план вышли вопросы развития, что и определяет само понятие безопасности в наше время: оно демилитаризируется (к этому призывают независимые эксперты даже в США). Кстати, то, что происходит в Восточной Азии, прекрасно иллюстрирует такого рода отношения, уже не говоря о том, что этот регион является в настоящее время наиболее благополучным в мире как в плане развития, так и по части политической стабильности. Значит, все происходящее там более органично, отвечает национальному сознанию и мироощущению народов этих стран. И автор убедительно пишет почему. Обострение во многом привносится извне, включая американцев и их союзников по холодной войне.

Не будем забывать, что сама идеологическая парадигма, какой мы ее знаем испокон веков, является продуктом европейского развития, и просто не прижилась на Востоке. Это верно и в отношении категорий политического анализа вообще, уже не говоря о послевоенном, западноцентричном его варианте. Искажение анализа уже детерминировано на уровне операционном, поскольку в самих категориях заложены смыслы. Можно вспомнить сомнения Маркса и Энгельса, связанные с идеей «азиатского способа производства», а после них и до наших дней всякие сомнения были попросту отброшены. Коммунизм в Китае возник исторически, его можно было бы назвать иначе, если бы США повели себя там умнее в связи с Гражданской войной (китаистам знакомо «дело Амерэйша»). Почему бы не быть второму изданию (или «подлинной») идеологии Гоминьдана? В конце концов, как верно отмечается, важно содержание, а не окрас «кошки».

Так что, действительно, все возвращается на круги своя, вот только какие? Конечно, естественно мыслить категориями того, что подсказывают нам собственные опыт и память, но они у каждого человека и поколения ограничены. Для этого и существует наука, включая историю, философию и культурологию. Как китаист по образованию, думаю, что это легче понять любому восточнику. Опыт показывает, что все наши проблемы с Западом связаны в том числе с категориями их политического анализа. Этот порок помогло бы компенсировать христианство, но оно уже давно там преодолено (Реформация, Французская революция и т.д.) как элемент восточного мироощущения, что и составляет главный источник затянувшегося кризиса европейского сознания.

В. Иноземцев, в свою очередь, усмотрел в недавнем визите Дж. Болтона в Москву некую возможность для возвращения России «в лоно Европы». Трудно спорить с тем, что «Большая двойка», за которую, кстати, ратовал Г. Киссинджер, была мертворождённой и как раз в силу упомянутого изменения характера международных отношений после окончания холодной войны. Можно только удивляться наивности тех на Западе, кто мог предполагать нечто стратегическое между США и Китаем в современных условиях. Достаточно посмотреть на отношения между Россией и Китаем, которые действительно являются стратегическим партнёрством, но отнюдь не каким-то обязывающим раз и навсегда союзом. Обе стороны сохраняют свободу рук в быстро и довольно радикально меняющейся глобальной ситуации, исход которой трудно предсказуем. Очевидно, что со своих нынешних позиций Китай может занимать в таком альянсе с Америкой только подчинённую роль. Так же как и у России, у Китая нет на то никаких оснований и стимулов.

Дмитрий Мосяков:
Мы вновь идем к борьбе двух систем?

Россия и Китай — две самодостаточные глобальные державы. Если Россия распустила свою империю (сначала Восточную Европу, затем и Советский Союз), то у Китая на протяжении всей его истории никогда не было амбиций глобального доминирования. До Опиумных войн Китай традиционно доминировал в своём регионе и это его вполне удовлетворяло. Даже когда Срединная империя оказывалась завоёванной (монголами и затем маньчжурами), завоеватели принимали более высокую китайскую культуру и страна продолжала существовать чуть ли не в прежнем режиме. Поэтому совершенно ложным является посыл о том, что Китай намерен вступить в некое соперничество за «глобальное лидерство» и готов в этой связи к участию в полноценной конфронтации с той же Америкой, неся бремя в том числе финансовых расходов. Если что и доказывают последние 30 лет экономического подъёма Китая, то только крайний прагматизм и осторожность его политического руководства, благодаря которому страна в условиях кардинальной общественной трансформации сохраняет возможность для принятия трудных стратегических/долгосрочных решений, что составляет главное преимущество Пекина перед конкурентами. Заметим, что Администрация Трампа определяет межгосударственные отношения именно в парадигме конкуренции, заимствованной из сферы бизнеса, что говорит о вере в способность Америки успешно конкурировать с другими, а не жить за счет империи, издержки которой все больше перевешивают преимущества. Пока не очень получается, но столь резкая перестройка внешней политики, а под нее и самой Америки, понятно, требует времени.

Хорошо известна такая метафора применительно к высоким темпам экономического роста в Китае — «скакать верхом на тигре»: остановиться нельзя, иначе все острые социальные противоречия и дисбалансы, вызванные трансформацией, дестабилизируют положение в стране. Так что не только традиция, но и осознание хрупкости внутреннего состояния страны обуславливают осторожное поведение Китая в мировых делах. Естественно, что экономическое могущество трансформируется в военную мощь, но в случае с Китаем проецирование силы ограничивается Восточной Азией, то есть традиционным ареалом доминирования Китая, и то лишь применительно к спорным островам в ВКМ/ЮКМ. Здесь Пекин будет твердо отстаивать свои интересы. Но нет никаких оснований его подозревать в амбициях, которые могли бы послужить мотивом для некой «большой игры» с или против Америки. Никто пока не знает, во что выльется проект «Один пояс — один путь»: он вполне может стать белым слоном, проецируя вовне инерцию внутреннего строительного бума, который нельзя резко прервать. Сюда добавим неизбежную перестройку модели экономического развития – с ориентацией уже на внутренний спрос, а не на экспорт, традиционно отдающий экспансионизмом.

Аналогия с Россией уместна и в том плане, что Россия попросту вышла из холодной войны, поскольку продолжать в ней участвовать отпали прежние — прежде всего идеологические — основания. Китай, так же как и Россия после окончания холодной войны, не собирается кому бы то ни было навязывать свою идеологию и модель развития. Поэтому куда легче предположить, что Китай ни в какую новую холодную войну/конфронтацию просто не войдёт. Не удастся и его спровоцировать на какие-то резкие шаги. Для всякого непредвзятого наблюдателя очевидно, что Китай стал главным бенефициаром ведомой Западом глобализации, и тут он оказывается «в одной лодке» с западными элитами, противостоящими попыткам Администрации Трампа выйти из глобализации, в т.ч. на путях торговых и валютных войн (плюс резкое снижение налогов на бизнес), и, более того, свернуть свою глобальную империю. Таким образом, Китай и Евросоюз оказываются по одну сторону не воображаемого, а реального конфликта. То же верно в отношении антииранских санкций, введённых Вашингтоном в связи с выходом из ядерной сделки с Ираном. Нынешняя глобальная система, включая ВТО и МВФ/ВБ, вполне устраивает Китай на данном этапе. Другое дело, что у США не хватило дальновидности сделать эту систему более инклюзивной, что и лишает её перспектив, побуждает тот же Китай думать об альтернативных вариантах, но далеко не обязательно глобальных, а пока в кругу единомышленников (БРИКС, ШОС) или региона Восточной Азии.

Игорь Иванов:
Россия, Китай и новый миропорядок

Не видно, чтобы кто-то из европейских держав был склонен ссориться с Пекином, что в полной мере относится и к Лондону. Два года назад Китай чествовали в Давосе как спасителя глобализации. Поэтому ложен посыл о том, что ЕС будет участвовать в предполагаемой конфронтации с Китаем. Антидемпинговые разбирательства в ВТО — совсем другое дело. Трамп поставил крест на таких инициативах, как Транстихоокеанское партнерство (ТПП) и Трансатлантическое торговое и инвестиционное партнерство (ТТИП), которые задумывались как опорные пункты Запада на Востоке и в Евро-Атлантике в новой, конкурентной глобальной среде, по сути, как средство «плавного» перехода от доминирования к «лидерству». Транзакционная дипломатия Трампа адресована как союзникам и друзьям, так и противникам. Не понятно, кто, кроме американских творцов политических стратегий (можно признать, что кому-то хочется умереть в полном сознании своей правоты), будет призывать Россию к участию в крестовом походе против Китая. У Эдварда Луттвака, на которого ссылается В. Иноземцев, не очень-то безупречная репутация по части стратегического анализа и прогнозирования в самом экспертном сообществе Америки.

Поэтому крайне надуманным выглядит тезис о том, что мир «инстинктивно» стремится к биполярности с США/ЕС и Китаем в качестве таких полюсов. Налицо образец клишированного мышления. У мира не может быть инстинктов. Инстинкты имеются у тех же западных элит, лихорадочно цепляющихся за ускользающий статус-кво, и у американцев, которым действительно свойственна самоидентификация от Другого. Вновь процитирую Роберта Кеохейна и Джеффа Колгана, которые в своем эссе «Либеральный порядок подтасован» в журнале «Foreign Affairs» за май-июнь 2017 г. высказались за выработку «уникальной американской социальной идентичности и национального нарратива, что потребует противопоставления себя (othering) авторитарным и нелиберальным странам». История показывает, что от такого противопоставления один шаг до конфронтации. Поэтому Америка будет продолжать поиск врага и мучиться своей неспособностью к поддержанию равноправных отношений с любой державой, не угрожающей её существованию и воображаемому международному статусу. Такого рода универсализм свидетельствует скорее о комплексе несамодостаточности у правящих элит, что отсылает к категориям и практикам весьма распространенного в США психоанализа. Соответственно, Трампа и его электорат надо рассматривать через призму джексоновской Америки, не претендующей на продвижение своих идеалов и модели развития по всему миру и заявляющей о себе политикой изоляционизма в международных делах. Не вижу, почему такая Америка, успешно занимающаяся собственными делами (а в этом состоит святая обязанность всех государств), не может быть совместима со всем остальным миром, включая Россию и Китай.

Что до тезиса о некоем подчинённом статусе Москвы по отношению к Пекину, то тут воспроизводится модель «особых отношений» между США и Великобританией, как результат плавного (если не считать Суэцкий кризис) преобразования Британской империи в глобальную американскую после Второй мировой войны. Ничего подобного не присутствует в российско-китайских отношениях: Пекин не претендует на «советское наследство», а Россия остаётся крупнейшей европейской державой. Тут надо сказать, что любые разговоры о «повороте на Восток» являются такой же фигурой речи, как и пресловутый «разворот к Азии» Б. Обамы. Мы никуда не уходим из Европы, как, впрочем, и из Азии, - это просто физически невозможно. И если поминать маккиндеровский «хартленд», то да, им предсказывался закат атлантических и вообще морских держав. Но дело в том, что и Россия, и Китай, хотя являются преимущественно сухопутными державами, неизбежно — в силу в том числе географии — являются и морскими державами. Так что на море положение выравнивается, ну а «хартланд» остаётся тем, что он есть, — Большой Евразией, что, в свою очередь, предъявляет понятные требования к тем странам, которые этот регион объединяет (яркий пример даёт ШОС).

Главная проблема в наших отношениях с Европой — это приверженность ведущих западных стран, ведомых США (которые отнюдь не «имплицитно», а даже очень непосредственно присутствуют на нашем континенте), прежней политике сдерживания России в русле доктрины Вулфовица (1992 год). Очередной этап этой «большой стратегии» США/Запада восходит к решению о расширении НАТО, которое было принято в 1994 году наряду с уведомлением Москвы о том, что её в Альянс приглашать не будут. Тогда это называлось, в том числе у Г. Киссинджера в его «Дипломатии», «хеджированием» на случай возвращения России к неким «старым агрессивным привычкам». В итоге случилось то, что случилось и что Б. Клинтон в том же году называл «самосбывающимся пророчеством», т.е., мягко говоря, отчуждение между Россией и Западом. Его никто не должен воспринимать гипертрофированно: все рано или поздно изнашивается (живем с этим уже 25 лет) и уступает место другому. В любом случае Москва всегда готова к реальному взаимовыгодному сотрудничеству с Европой на основах равноправия и взаимного учёта интересов.

Александр Крамаренко, Пётр Стегний:
Ложная альтернатива

Но этой перспективе мешает также привнесённая из прежней эпохи лоскутная и в то же время иерархическая архитектура европейской безопасности. ОБСЕ заведомо создавалась с ограниченной компетенцией, с ущемлённым статусом второразрядной региональной организации по отношению к НАТО и Евросоюзу. Поэтому она не смогла предотвращать кризисы, подобные кавказскому 2008 года и нынешнему украинскому. Если бы не присутствие миссии наблюдателей ОБСЕ на востоке Украины, то никто бы не подозревал о существовании этой организации. А ведь в своё время мы её предлагали как образец для подражания странам Азиатско-Тихоокеанского региона (в рамках АТЭС). Сейчас же очевидно другое, а именно то, что в Восточной Азии больше развития и стабильности, чем в Европе. Наверное, одной из причин являются культурно-цивилизационные различия между двумя регионами. Те же китайцы лидируют в опросах по части оптимизма и счастья. Нет там и культуры выработки «больших стратегий» (за исключением сферы развития — убедительный пример дает Сингапур), без которых элиты существовать не могут. Нашим азиатским партнёрам почему-то удаётся обходиться без них, идти от жизни и развиваться, включая сферу межгосударственных отношений (взять ту же АСЕАН), органично и гармонично, даже несмотря на присутствие внерегиональных держав и их двусторонние военно-политические союзы с избранными регионалами.

Вопрос ещё в том, что в условиях, когда всё в мире вышло из состояния покоя, просто глупо заниматься стратегированием, которое всегда исходит из привычной, но уже не вполне существующей системы координат и ориентируется на худшие варианты развития событий. На эту тему пишут даже американские эксперты, отмечая, что подобные интеллектуальные упражнения не только лишены смысла, но и контрпродуктивны, поскольку ведут к конфронтации. Надо полагать, что и «новая биполярность» относится к числу такого рода «больших стратегий». Успокаивает только то, что в данном случае эта утопия нам не грозит и её используют как дешёвое средство оказания давления на Россию в плане её геополитического самоопределения на стороне распадающегося исторического Запада. Не должны ли мы предлагаемым нам выбором помочь затормозить этот процесс — как своим признанием НАТО в качестве существующей реальности мы помогаем Альянсу сравнительно комфортно и дешево выживать?

В. Иноземцев понимает, что фантазирует, и поэтому призывает нас быть готовыми к тому моменту, когда Европа нас «призовёт». Москва уже давно находится в состоянии ожидания, когда же ЕС будет готов к серьезному разговору. Другое дело, что жизнь продолжается и интересы развития страны требуют сотрудничества со всеми партнёрами, которые к этому уже готовы. Замечу, что в своё время Зб. Бжезинский (в своей книге «Стратегическое видение», 2012 год) призывал к созданию «более жизнеспособного Большого Запада» (a larger and more vital West) за счёт двух евразийских держав — России и Турции. Всё это логично, и можно согласиться с В. Иноземцевым, что тогда Запад (как и в случае, если бы Россию пригласили в НАТО) перестанет быть Западом и восстановится политическое единство европейской цивилизации с участием её двух ответвлений — США/Канады и России, но не для целей же конфронтации с Китаем и всем остальным миром. О такой необходимости Москва никогда не уставала заявлять, но, как говорится, «воз и ныне там». Поэтому, наверное, лучше говорить не о политике «стратегического ожидания», а о позиции «стратегического терпения», что, на мой взгляд, и определяет дипломатию России на западном направлении.

В целом надо сказать, что статья В. Иноземцева изобилует подменой понятий, подтасовкой фактов и откровенной неправдой. Остановлюсь на последнем. Впервые столкнулся с тезисом о том, что Россия все последние три века занималась «стравливанием» одной части Запада с другой. Правда состоит в том, что во времена Петра Россия стала частью европейского равновесия/баланса сил, без чего европейцы перегрызлись бы друг с другом, как это было в Тридцатилетнюю войну на религиозной почве. Россия не несёт ответственности за завоевательскую политику наполеоновской Франции и спасла Европу от порабощения тогда, как и затем в две мировые войны. Именно Александр I настоял на том, что с Наполеоном надо покончить в интересах мира в Европе. То же сделала Москва применительно к гитлеровской агрессии. Когда в Европе попытались обойтись без России после Крымской войны, Пруссия вступила на путь агрессии, объединив Германию «железом и кровью», и эта Прусская империя, для которой не было места на континенте, стала инструментом разрушения Европы. В 1875 году Санкт-Петербург, уже избавившийся от ограничительных статей Парижского мира и вернувшийся к активной европейской политике, спас Францию от нового германского шантажа и вторжения (так называемая Военная тревога 1875 года). Германские дела могли бы разрешаться иначе, если бы не унижение под Йеной и Ауэрштедтом (тогда, возможно, не было бы и речей Фихте к немецкому народу) и не порочная Версальская система (о том, что она чревата войной сразу же написал Дж. М. Кейнс в своих «Экономических последствиях мира»). Россия меньше всех была заинтересована в трагедии Первой мировой войны и больше всех от неё пострадала. Вопрос скорее к европейским демократиям: почему для введения всеобщего избирательного права и создания социального государства понадобились мировые войны и революция в России? И что было рационального и нормативного в истории Европы и мира в XX веке?

Андрей Кортунов:
Почему мир не становится многополярным

Россия же, в свою очередь, причем независимо от режима (царизм или советская власть), спасала Европу от германского милитаризма/нацизма. Если бы выбор России был иным — в пользу союза с Германией, то у демократии в Европе не было бы никаких шансов (см. мой материал «Геополитика Русской революции» на сайте РСМД). Лондон и Париж до сих пор не объяснились насчет «Странной войны», когда они сдали Польшу, границы которой гарантировали и чья главная вина была в том, что она оказалась на пути германской агрессии против Советского Союза. О качестве исторических знаний автора «имплицитно» свидетельствует ссылка на британского консервативного историка Нилла Фергюсона, осевшего в США у неоконов: вплоть до 2014 года он утверждал (потом покаялся), что Англия не должна была участвовать в Первой мировой, т.е. надо было сдать Францию немцам и позволить другим воевать на континенте за британские интересы?

Трудно не заключить, что наши западные партнёры ничего не могут поделать с собой и продолжают мыслить категориями силы/власти и контроля, которые в мире уже изживаются, в том числе благодаря опыту России, Китая, Индии и целого ряда других государств за пределами Европы. Не могу пройти мимо отдающей расизмом попытки стравливать бывшие метрополии, записывая нас в эту компанию, с бывшими колониальными и зависимыми территориями, к которым относится и Китай. Никто не оспаривает, даже Бжезинский, что Русская революция «пробудила» Восток/Азию, и почему мы должны в качестве своего «входного билета в Европу» отказываться от этого позитивного исторического наследия? За рамками анализа автора остаются противоречия в самом Евросоюзе по линии не только Север — Юг, но и Запад — Восток. Что, нам и там выбирать сторону Севера? Поэтому, может быть, пусть на Западе сначала разберутся между собой, тем более что в нынешней ситуации нам нет нужды в очередной раз спасать Европу от самой себя.

Мы целиком за то, чтобы присутствие США в делах Европы было «имплицитным» — как и 100 лет назад! — и не было сопряжено с ядерным оружием и ПРО, использованием территории союзников в качестве рубежа «передовой обороны» в отношениях стратегической стабильности с Россией. Хотя и привычка катать бронетехнику по европейским дорогам и прогуливать авианосцы в ВКМ/ЮКМ тоже вызывает вопросы. Правда, в силу огромной символической значимости своих авианосцев США не могут себе позволить ими рисковать, что делает их чуть ли не «хранителями мира», поскольку потопить их, как выяснилось, не столь уж трудно. И потом, зачем нам подозрения в отношении нас с Америкой в духе «ворон ворону глаз не выклюет»? Как раз многое для всех прояснит ситуация вокруг ДРСМД. Пока достаточно того, что вместе со всеми мы ждали в этот раз и будем ждать в 2020 году исхода очередных американских выборов.

Наконец, почему все стратегии на Западе неизменно выруливают на отношения подчиненности, нечто иерархическое и имперское, конфронтацию? Понятно, что на Западе демократия развивалась через войну, включая потребность монархов в вводимых парламентами налогов на ее ведение, но времена изменились и с этим надо считаться. Увлечение стратегированием заставляет вспомнить блейковское сочетание «невинности и опыта»: интеллектуальная невинность при огромном опыте зла, что объясняет парадоксы самосознании американских элит. Один из них —навязывание меньшинством большинству посредством политкорректности (советский вариант — политическая целесообразность) своего видения либерализма, вследствие чего тот начинает приобретать черты тоталитарной идеологии, включая зажим свободы слова и подавление инакомыслия. Поиски, или точнее происки, по части «больших стратегий» уже для России похожи на дискуссию о «национальной идее», как если бы не было Пушкина, Толстого, Достоевского и всей Великой русской литературы XIX века, которая, по опросам даже судя, является для многих граждан «Русской Правдой» нашего времени.

Попытки концептуализации за наш счет не дотягивают даже до уровня детсадовских интриг: от России требуют сложить к ногам гегемона все свои «игрушки», включая внешнеполитическую самостоятельность — наиболее ценный в глазах даже западного электората элемент нашей «мягкой силы», да еще в придачу отдать свою бессмертную душу. Просто что-то из области Мефисто! И кажется странным, что люди, исповедующие постмодернизм и прочие пост-, хотят от Москвы определенности и того, чтобы она позиционировала себя на истинной стороне истории, в отсутствие, в их же собственном понимании, любой определенности и абсолютной истины в нашем мире.