Опасный миф Вестфаля

Парадоксальным образом все те нормы, которые мы именуем «вестфальскими», начали формироваться примерно столетие спустя — с середины XVIII в. Если понятие «Вестфальская система» и должно к чему-то относиться, то к краткому периоду возвышения Франции, который завершился в 1713 г., когда Вестфальскую систему сменила Утрехтская.

Означает ли это, что Вестфальский мир не заслуживает внимания? Отнюдь. Вестфальские мирные договоры ознаменовали конец Тридцатилетней войны — одной из крупнейших в истории Европы. Пусть они не имели универсального значения, но стали важной вехой в истории дипломатии. Вестфальский конгресс — первый в череде международных конгрессов великих держав, которые, эволюционируя и трансформируясь, в конце концов превратились в важный элемент современного международного управления — Совет Безопасности ООН.

Так, может, не трогать Вестфаль и оставить его из уважения к Лео Гроссу, Моргентау и Киссинджеру, благодаря которым утвердился «вестфальский миф», стартовой точкой для отсчета систем международных отношений? Есть три причины, по которым этого не стоит делать.

Во-первых, стремление к установлению объективной истины — само по себе достаточная причина, приобретающая особое значение в данном случае. Изучение международных отношений как дисциплина, объединяющая теорию и историю, перевернуто с ног на голову. Вместо того, чтобы формировать теории международных отношений на основе изучения истории международных отношений, все происходит наоборот. С самого начала становления МО как дисциплины история подгоняется под теорию. Неудивительно, что это ненормальное положение начало вызывать вопросы у ученых — с конца 1980-х гг. на Западе идет «историческая революция» в изучении МО, постепенно меняющая парадигму. Россия в силу определенных причин отстала от этого процесса на десятки лет.

Во-вторых, попытка вывести нынешнюю систему суверенных и формально равноправных государств из Вестфальских договоров середины XVII в. создает обманчивое ощущение дряхлости современного государства как института и, как следствие, формирует осознание неизбежности перемен. Не случайно с такой легкостью на протяжении 1990-х гг. распространялась идея отмирания «вестфальского государства», а совсем недавно, во время событий арабской весны, политологи рассуждали о «крушении вестфальской системы», возвращении эпохи религиозных войн, пророча приход нового Средневековья. В итоге государство не отмерло, а политическая система живее всех живых — каждое новое образование стремится немедленно обзавестись формальными признаками государства и встроиться в существующую систему. И неудивительно — ошибочное представление о генезисе современной системы международных отношений рождает химеры. Государство-нация — сравнительно молодой формат, результат долгой эволюции феодального и абсолютистского государства, в борьбе за существование одержавшего верх над альтернативными моделями, такими как город-государство, империя и торговая лига. Мы имеем дело не с «упадком традиционных государств» и нынешней системы международных отношений в целом, а с их трансформацией, в ходе которой они приспосабливаются к изменившимся условиям.

Наконец, вся риторика о «гениальности создателей Вестфальской системы» создает совершенно ошибочное впечатление, что для кардинального изменения общемировой ситуации достаточно просто сесть и договориться о новом формате отношений. Это заблуждение, которое может дорого обойтись в условиях новой холодной войны. Любая трансформация системы международных отношений — результат длительных процессов, объективных требований реальности, которые лишь оформляются в международных договорах. Очевидно, что если завтра Д. Трамп и В. Путин встретятся и подпишут договор о полной нормализации отношений, Россия и США не станут в одночасье лучшими друзьями, да и сам договор вряд ли просуществует дольше пары месяцев. Не нужно обманываться и возлагать несбыточные надежды на чудесный исход дипломатических переговоров — дипломаты лишь закрепляют победы, достигнутые на поле боя, в экономическом состязании, в конкурентной борьбе за умы и сердца.

Трансформация мировой системы, происходящая на наших глазах, куда больше напоминает не возврат в Средневековье, а новый XIX в., с его делением на «цивилизованные» и «нецивилизованные» нации, декларируемым правом первых на вмешательство во внутренние дела других во имя гуманности, колониализмом, мятежами мусульман против «новых крестоносцев», потоками мигрантов, расцветом неправительственных организаций. Разумеется, времена изменились — на смену колониализму пришел неоколониализм, на смену мигрантам, бегущим из Европы в США, — мигранты, бегущие из Азии и Африки в Европу. Другие игроки, другие правила, но основа та же — великие державы снова делят мир между собой.

Сложно найти в истории международных отношений более значимое событие, чем Вестфальский мир (или Вестфаль, как панибратски зовут его международники). Именно подписанные во время Вестфальского конгресса договоры — Мюнстерский и Оснабрюкский — заложили основы нынешней системы международных отношений. В них впервые были упомянуты те ключевые элементы, на которых она держится — абсолютный суверенитет государства на своей территории, формальное равенство государств, невмешательство во внутренние дела друг друга. Вестфаль ознаменовал собой переход из религиозной эпохи в секулярную, и войны отныне велись исходя из трезвых соображений национального интереса, а не во имя торжества одной религии над другой. В основу нового миропорядка был положен принцип баланса сил.

Так, или примерно так отвечают на экзаменах бакалавры и магистры, изучающие международные отношения. В учебниках, по которым они занимаются, и в статьях, по которым они готовятся к семинарам, можно встретить панегирики «гениальности создателей Вестфальской системы», так мудро все устроившим, что мы до сих пор живем в созданном ими мире. Эти постулаты воспроизводятся из поколения в поколение, на них стоит вся история международных отношений, а в основе всего — Великий Вестфаль.

Иван Тимофеев:
Мировой порядок или мировая анархия? Взгляд на современную систему международных отношений

К сожалению, среди многих полезных предметов, которые изучают будущие международники, нет латыни. Иначе, возможно, пытливые студенты не поленились бы заглянуть в текст Мюнстерского и Оснабрюкского договоров, а также в опубликованную переписку всех участников Вестфальского конгресса. Они бы с изумлением обнаружили, что ничего из того, о чем им рассказывают на лекциях, в тексте этих документов нет. Ни государственного суверенитета, ни религиозного нейтралитета, ни равенства государств, ни баланса сил — ровным счетом ничего. Вместо этого статья за статьей в исторических документах уныло описывается порядок реституций и подтверждаются древние привилегии графов, епископов и городов Священной Римской империи. Более того, студенты обнаружили бы там отсутствие какой-либо универсальности: Вестфальские договоры — это соглашения, заключенные, с одной стороны, между императором и его подданными, с другой — между императором и Францией и Швецией; статьи, посвященные обеим темам, идут в договорах вперемешку. Все, что касается религиозного нейтралитета и прав имперских единиц (Reichsstände), относится к первому типу и не имеет ничего общего со вторым. Статьи первого типа подтверждают древние привилегии городов и феодалов; статьи второго — практически дословно повторяют по формулировкам договоры прежних лет. В тексте Вестфальских договоров нет ничего нового — в них фиксируется откат внутриимперских отношений к состоянию периода до Тридцатилетней войны, а Империя уступает ряд территорий Франции и Швеции, и только.

Особую боль, конечно, может причинить вопрос суверенитета. Так как такого слова в латыни нет, нет его и в тексте договоров. Самый близкий к нему термин — supremum dominium, (полное господство); именно полное господство, согласно договорам, Франция приобретала над Мецем, Тулем, Верденом, Пинеролом и Брайзах-ам-Райном, а также над некоторыми землями в Эльзасе. Проблема в том, что этот же термин использовался в договорах еще несколько столетий назад — например, в 1258 г., когда Людовик IX уступил Хайме Арагонскому феодальные права на графство Барселона; или в Камбрейском мирном договоре 1529 г., когда Франция отказалась от всех завоеваний в Италии. Более того, невзирая на заявленный supremum dominum, Франция обязалась не вводить новые законы в Брайзахе и на территории Эльзаса, ограничивающие дарованные Габсбургами привилегии — хорош суверенитет.

Но, может быть, эти принципы, хотя и не были закреплены в тексте, начали реализовываться после Вестфаля де-факто? Так бывает — договор, в котором формально не закреплены какие-либо положения, тем не менее, оказывается стартовой точкой для серьезных изменений. Не в этом случае.

Суверенитет?

Согласно Вестфальским договорам, была создана сложная система влияния Франции и Швеции на внутреннюю политику Империи. Швеция, в частности, получила Померанию на правах фьефа, тем самым частично ее территория оказалась в Империи, и такая ситуация сохранялась до 1806 г. — то есть до самого конца Империи. Франция обошлась без фьефов, но ее эльзасские приобретения продолжали и после включения в состав Франции в течение десятилетий платить Империи налоги, подчиняться имперским законам и посылать представителей в рейхстаг. В самой Империи суверенитет князей был жестко ограничен — им было запрещено вынуждать подданных менять веру, их власть была ограничена рейхстагом, который мог лишить князя владений в случае неподобающего поведения (в том числе за сношения с враждебным государством). Это не было чистой формальностью — за последующие годы своих владений лишились, по решению рейхстага, полсотни имперских князей.

Формальное равенство государств?

Переговорный процесс на полгода завяз из-за того, что делегаты не могли решить, в каком порядке они должны входить в зал. После Вестфальских договоров на протяжении минимум полутора столетий сохранялась сложная иерархия европейских государств, в которой первое место по-прежнему занимал император, второе — христианнейший король Франции, замыкали список республики. Понятно, что к реальной мощи государств этот формальный список не имел никакого отношения еще со Средневековья.

Невмешательство в чужие дела?

Андрей Кортунов:
Между полицентризмом и биполярностью: о российских нарративах эволюции миропорядка

Сами Вестфальские договоры подписывались не с Империей как государством, а с императором как его главой, причем формальной причиной, по которой Франция и Швеция вмешались в войну, была защита прав подданных императора. Уже после подписания договоров Франция вмешивалась в дела Испании, защищая каталонцев и португальцев от угнетения испанского монарха, а Испания — в дела Франции, подписывая договоры с принцами, поддерживавшими Фронду, в обход официального правительства. Впервые идея невмешательства в дела других государств была выдвинута Вольфом и Ваттелем через 100 лет после подписания Вестфальских договоров и окончательно оформилась лишь в XIX в., и то применительно к странам «цивилизованного мира».

Конец религиозных войн?

В год подписания Вестфальских договоров вспыхнуло восстание Богдана Хмельницкого, имевшее, среди всего прочего, явно религиозную подоплеку — православные против католической шляхты. Спустя восемь лет произошла краткая Первая Вильмергенская война в Швейцарии между протестантскими и католическими кантонами. Но настоящие проблемы на религиозной почве начались в последней четверти XVII в. — в 1685 г. был отменен Нантский эдикт, на следующий год восстали вальденсы в герцогстве Савойском, в 1702 г. произошло восстание камизаров-протестантов во Франции, в 1712 г. — Тоттенбургская война в Швейцарии. Все протестантские писания тех лет наполнены ощущением грядущей новой войны с католиками, прежде всего французами, а затем и австрийцами, желающими истребить протестантскую веру. Масса войн воспринималась в этой парадигме как войны между конфессиями — Война Аугсбургской лиги 1688–1697 гг., Война за испанское наследство 1702-1713 гг., и даже Семилетняя война.

Баланс сил?

Вестфальские договоры ознаменовали очередной этап в начавшемся возвышении Франции, которая претендовала на роль нового европейского гегемона вместо дряхлеющей империи Габсбургов. В итоге нового претендента на роль европейского гегемона удалось сокрушить только в 1713 г. совместными усилиями, после чего был подписан Утрехтский мир, который, наконец, зафиксировал реальный баланс сил. Но произошло это спустя 65 лет после Вестфальских договоров, когда никого из тех, кто ставил под ними свою подпись, давно уже не было в живых.

Парадоксальным образом все те нормы, которые мы именуем «вестфальскими», начали формироваться примерно столетие спустя — с середины XVIII в. Сама система международных отношений, в которой мы живем, берет начало в XIX в., а процесс ее становления завершился лишь во второй половине XX в. Если понятие «Вестфальская система» и должно к чему-то относиться, то к краткому периоду возвышения Франции, который завершился в 1713 г., когда Вестфальскую систему сменила Утрехтская.

Означает ли это, что Вестфальский мир не заслуживает внимания? Отнюдь. Вестфальские мирные договоры ознаменовали конец Тридцатилетней войны — одной из крупнейших в истории Европы. Пусть они не имели универсального значения (в стороне от войны остались Россия и Речь Посполитая, Англия и Турция, многочисленные итальянские государства и города), но стали важной вехой в истории дипломатии. Вестфальский конгресс — первый в череде международных конгрессов великих держав, которые, эволюционируя и трансформируясь, в конце концов превратились в важный элемент современного международного управления — Совет Безопасности ООН.

Так, может, не трогать Вестфаль и оставить его из уважения к Лео Гроссу, Моргентау и Киссинджеру, благодаря которым утвердился «вестфальский миф», стартовой точкой для отсчета систем международных отношений? Есть три причины, по которым этого не стоит делать.

Во-первых, стремление к установлению объективной истины — само по себе достаточная причина, приобретающая особое значение в данном случае. Изучение международных отношений как дисциплина, объединяющая теорию и историю, перевернуто с ног на голову. Вместо того, чтобы формировать теории международных отношений на основе изучения истории международных отношений, все происходит наоборот. С самого начала становления МО как дисциплины история подгоняется под теорию. Неудивительно, что это ненормальное положение начало вызывать вопросы у ученых — с конца 1980-х гг. на Западе идет «историческая революция» в изучении МО, постепенно меняющая парадигму. Россия в силу определенных причин отстала от этого процесса на десятки лет.

И это выглядит тем более нелепо, что отечественная школа МО традиционно сильна именно в системно-историческом анализе. Не пора ли вернуться к корням, создав системную историю международных отношений для былых веков наподобие той, что существует для второй половины XX в., и уже на этой базе выстраивать новые теории?

Петр Стегний, Александр Крамаренко:
Ложная альтернатива

Во-вторых, попытка вывести нынешнюю систему суверенных и формально равноправных государств из Вестфальских договоров середины XVII в. создает обманчивое ощущение дряхлости современного государства как института и, как следствие, формирует осознание неизбежности перемен. Не случайно с такой легкостью на протяжении 1990-х гг. распространялась идея отмирания «вестфальского государства», а совсем недавно, во время событий арабской весны, политологи рассуждали о «крушении вестфальской системы», возвращении эпохи религиозных войн, пророча приход нового Средневековья. В итоге государство не отмерло, а политическая система живее всех живых — каждое новое образование стремится немедленно обзавестись формальными признаками государства и встроиться в существующую систему. И неудивительно — ошибочное представление о генезисе современной системы международных отношений рождает химеры. Государство-нация — сравнительно молодой формат, результат долгой эволюции феодального и абсолютистского государства, в борьбе за существование одержавшего верх над альтернативными моделями, такими как город-государство, империя и торговая лига. Мы имеем дело не с «упадком традиционных государств» и нынешней системы международных отношений в целом, а с их трансформацией, в ходе которой они приспосабливаются к изменившимся условиям.

Наконец, вся риторика о «гениальности создателей Вестфальской системы» создает совершенно ошибочное впечатление, что для кардинального изменения общемировой ситуации достаточно просто сесть и договориться о новом формате отношений. Это заблуждение, которое может дорого обойтись в условиях новой холодной войны. Любая трансформация системы международных отношений — результат длительных процессов, объективных требований реальности, которые лишь оформляются в международных договорах. Очевидно, что если завтра Д. Трамп и В. Путин встретятся и подпишут договор о полной нормализации отношений, Россия и США не станут в одночасье лучшими друзьями, да и сам договор вряд ли просуществует дольше пары месяцев. Не нужно обманываться и возлагать несбыточные надежды на чудесный исход дипломатических переговоров — дипломаты лишь закрепляют победы, достигнутые на поле боя, в экономическом состязании, в конкурентной борьбе за умы и сердца.

Трансформация мировой системы, происходящая на наших глазах, куда больше напоминает не возврат в Средневековье, а новый XIX в., с его делением на «цивилизованные» и «нецивилизованные» нации, декларируемым правом первых на вмешательство во внутренние дела других во имя гуманности, колониализмом, мятежами мусульман против «новых крестоносцев», потоками мигрантов, расцветом неправительственных организаций. Разумеется, времена изменились — на смену колониализму пришел неоколониализм, на смену мигрантам, бегущим из Европы в США, — мигранты, бегущие из Азии и Африки в Европу. Другие игроки, другие правила, но основа та же — великие державы снова делят мир между собой. Прощай, Вестфаль. Здравствуй, новое викторианство?