Парадокс норманнов: безрассудные авантюристы и расчетливые государственники

Деятельность скандинавских норманнов (они же — викинги на западе и варяги на востоке) на протяжении VIII–XI веков поражала воображение современников и ставила в тупик многие поколения историков. Эпические легенды об этих могучих и кровожадных сынах Скандинавии составили неотъемлемую составную часть фольклора многих европейских народов. Пиратские рейды норманнов отличались не только исключительной дерзостью и стремительностью, но также невиданным ранее размахом, удивительной географической широтой, поразительным упорством и многообразными долгосрочными последствиями для заморских объектов норманнского внимания.

Парадокс норманнов, однако, состоит не в масштабах их разбойничьих экспедиций и не в особенностях их боевой тактики и стратегии. Парадокс в том, что норманны вошли в европейскую историю не только как бесшабашные искатели приключений, воинской доблести и богатой добычи, но и как стратегически мыслящие, дальновидные государственники, талантливые администраторы и блестящие управленцы, которые внесли поистине уникальный вклад в становление и развитие европейской государственности на огромных пространствах от Киевской Руси до Франции, от Ирландии до Сицилии.

Норманны не создали великой империи на своей скандинавской родине. Растянувшиеся на несколько столетий попытки имперского строительства на севере Европы неизменно терпели неудачу. Но без норманнов государственное строительство в Европе шло бы гораздо медленнее, а современная Европа, вероятно, была бы совсем другой. Каким образом прирожденный авантюризм и постоянная готовность ставить на кон свою и чужие жизни сочетались у норманнов со столь же непреходящей готовностью заниматься кропотливым и небыстрым делом создания прочных и надежных государственных механизмов?

Активная территориальная экспансия скандинавов началась задолго до эпохи норманнов. На протяжении, как минимум, целого тысячелетия (II в. до н. э. – VII в. н. э.) с севера Европы в южном направлении в поисках военных трофеев, плодородных земель и героических подвигов катились одна за другой мощные волны завоевателей. Не случайно, с легкой руки историков позднего Рима и ранней Византии, Скандинавию долго называли «мастерской племен» и «утробой народов». Однако, и кимвры с тевтонами, и сменившие их бургунды с готами, и много других скандинавских племен, веками двигавшихся с севера на юг европейского континента, оставались по преимуществу обычными сухопутными завоевателями. Норманны же впервые в истории Европы встали на путь масштабной морской агрессии. Для того, чтобы они могли выступить в этом новом качестве, потребовался не только очередной демографический взрыв на севере Европы, но и, говоря современным языком, создание принципиально новой технологической и логистической основы для оперативного проецирования военной мощи на большие расстояния. Морской флот в пару сотен драккаров был вполне в состоянии перевезти до двадцати тысяч викингов — более чем внушительную армию по стандартам VIII–X вв.

Примечательно, что когда норманны наталкивались на упорное сопротивление хорошо управляемых централизованных государств, находящихся в зените своего могущества, то они неизменно отступали, проявляя обоснованную осторожность. То есть норманны так или иначе заполняли свободные геополитические ниши на европейском континенте, но избегали столкновений с сильными устоявшимися государствами. Но не будем забывать: этими обстоятельствами могли воспользоваться и другие племена. И у арабов, и у славян объективно было больше возможностей для того, чтобы выдвинуться на первые роли на европейской сцене, чем у глубоко периферийных северных скандинавов. Однако именно последние распорядились своими ограниченными ресурсами наиболее эффективно.

По всей видимости, корни успехов норманнской экспансии нужно искать в особенностях устройства скандинавского общества накануне эпохи викингов. Властвующие аристократические кланы Дании, Норвегии и Швеции накануне и на протяжении норманнской эпохи, можно сказать, составляли региональную многополюсную систему без очевидного устойчивого лидерства одного из полюсов. Соотношение сил между полюсами постоянно менялось, и попытки добиться региональной гегемонии неизменно терпели неудачу. Люди, принадлежащие к скандинавскому миру в VIII–X вв., едва ли ассоциировали себя с одним из трех северных королевств. Северных конунгов вообще нельзя воспринимать как разновидность других европейских монархов: нередко этих конунгов одновременно было несколько на одной территории, к тому же их власть неизбежно была ограничена высшей аристократией (ярлы) и верхушкой земледельческого сословия (бонды). Энергичные ярлы имели возможность действовать самостоятельно, мобилизуя подвластных им бондов, вербуя наемников по всей Северной Европе и не особенно оглядываясь на враждовавших друг с другом конунгов или переходя по своей прихоти от одного конунга к другому. В этом состояло одно из важных отличий норманнов от многих авантюристов и завоевателей как более ранних, так и более поздних эпох, например, от испанских конкистадоров или английских каперов. Верность в эпоху норманнских завоеваний распространялась лишь на товарищей по оружию, в крайнем случае — на нанимателя того или иного викинга, а отнюдь не на всех его соплеменников в целом.

На востоке Европы варяги действовали несколько иначе, чем их сородичи викинги на западе. Если на западе орудовали в основном даны и норвежцы, то восток стал объектом внимания шведов. Вероятно, и на востоке все начиналось с банального грабежа местных славянских и угро-финских поселений по берегам судоходных рек, сопровождаемого захватом рабов для последующей перепродажи. Но поскольку возможности быстрого обогащения на востоке Европы были более скромными, чем на западе, то норманнам пришлось волей-неволей двигаться дальше на юг и на юго-восток, устанавливая торговые связи с Византией и с Арабским халифатом. Постепенно походы на Константинополь превратились из обычных грабительских рейдов в важнейший атрибут дипломатии киевских князей, подтверждающих легитимность своей власти на востоке Европы. Походы Олега, Игоря, Святослава, Владимира, Ярослава последовательно повышали международный статус Киевской Руси и одновременно открывали новые возможности для расширения византийского влияния на бескрайних восточноевропейских равнинах.

Кстати, Святослав — первый киевский князь с явно славянским именем, считавший своей родиной Русь, а не север Европы. Сын Святослава Владимир уже претендовал на роль одного из важнейших стратегических союзников Византии, оказав императору Василию II Болгаробойцу поддержку в борьбе с узурпатором Вардой Фокой. После принятия Русью христианства (988 г.) влияние Византии начинает быстро расти, в то время как влияние пока еще языческих варягов снижается. Последним последовательным «варягофилом» на троне в Киеве был, насколько можно судить, сын Владимира Ярослав. После Ярослава связи Руси с варягами постепенно сходят на нет, за исключением ожесточенного соперничества между Швецией и Новгородом за спорные финские и прибалтийские территории.

О роли норманнов в создании древнерусской уже больше трех веков не утихают споры между «норманистами» и их оппонентами. Не углубляясь в этот вопрос подробно, отметим, что в любом случае вклад норманнов в становление государственности Киевской Руси был очень значительным. На пути «из варяг в греки» норманнам пришлось засучить рукава и заняться строительством необходимой инфраструктуры максимально активно. Практически во всех сколько-нибудь значимых городских центрах региона — в Изборске, Новгороде, Полоцке, Смоленске, Киеве, Чернигове и т. д. — в ходе археологических раскопок находят многочисленные следы варяжского присутствия IX–Х вв.

Все вышесказанное подтверждает исключительную пассионарность скандинавского этноса в VIII–XI веках, но не объясняет выдающейся роли норманнов в формировании европейских государств. Для объяснения этой роли необходимо обратиться к некоторым характерным особенностям норманнской системы управления, которые можно суммировать как веротерпимость, легализм и меритократия. Норманны по европейским стандартам очень долго оставались язычниками. Возможно, именно поэтому норманны легко находили общий язык с властителями и населением покоренных территорий. Викинги на западе и варяги на востоке были готовы в случае политической целесообразности принять любую веру, а потом легко отказаться от нее.

Норманны, как правило, не создавали замкнутых каст, они быстро сливались с местным населением. Процесс ассимиляции, как правило, занимал два-три поколения. Завоеватели легкостью отказывались от своего языка, который в итоге не прижился ни в одной стране, попавшей под их контроль. Так было на восточной окраине Европы, где норманнская династия быстро превратилась в славянскую. Так было в Нормандии, где второе или третье поколение скандинавских переселенцев полностью смешалось с местными западными франками. Так было и на британских островах, где последний великий норманнский властитель Кнуд Могучий уже воспринимал себя скорее английским королем, чем скандинавским конунгом.

В Сицилии армия и флот королевства находились в руках смешанной норманнско-арабской военной элиты, а высшие посты в гражданской администрации нередко оставались за образованными и аккуратными греками и евреями. Вообще, правление норманнов в Сицилии — один из очень редких примеров средневековой меритократии, когда положение человека определялось не столько правами рождения, сколько личными способностями и заслугами.

Везде, где норманнские разбойники и грабители добивались устойчивых позиций, они первым делом с завидной настойчивостью и упорством приводили в порядок финансовые дела. Полновесные монеты, которые чеканили северные короли и герцоги в Англии, Нормандии и Сицилии, имели широкое хождение по всей Европе и ценились очень высоко. Налоговые системы норманнских королевств также отличались необычной по стандартам IX–XI веков ясностью и стабильностью.

Но, наверное, самой примечательной особенностью национального характера норманнов, ярко проявившейся в ходе их завоевательных походов, был традиционный скандинавский пиетет перед правом. Будет справедливым утверждать, что норманны всегда были не только природными государственниками и одаренными администраторами, но еще и последовательными легалистами (разумеется, легализм этот распространялся лишь на те территории, которые уже находились под прочным норманнским контролем и которые норманны рассматривали как свои). Еще до начала норманнских завоеваний в Скандинавии были заложены основы судопроизводства; рассмотрение хозяйственных споров и уголовных дел было детально регламентировано и упорядоченно, судопроизводство было публичным и оперативным. Скандинавская правовая традиция оказала большое влияние на становление многих европейских государств. Неслучайно, завоеванные викингами территории северо-восточной Англии вошли в историю под общим названием «Данло» (Danelaw), т.е. как территории «датского права». Именно скандинавским завоевателям Англия обязана институтом присяжных, которого ранее не существовало в англо-саксонской традиции. При этом нельзя сказать, что викинги просто переносили в Англию или в Нормандию правовые нормы и обычаи своей скандинавской родины — в каждом случае речь шла о совмещении традиционной скандинавской правовой культуры с обычаями и правовыми нормами поколенных стран.

После двух с половиной веков беспрерывных странствий по просторам северных морей, Атлантики и средиземноморского мира часть скандинавов растворилась среди покоренных ими народов, а часть вернулась домой — заниматься налаживанием жизни на родине и выстраиванием собственных национальных государств. Север вновь надолго превратился в глубокую провинцию Европы.

Опыт двух с половиной столетий норманнских завоеваний в Европе и последующая судьба разнообразного норманнского наследия дают обширный материал для исторических обобщений и выводов. В частности, они еще раз подтверждают не очень удобное для теоретиков международных отношений предположение, что международное влияние тех или иных этно-национальных групп или государств не обязательно определяется численностью населения, географическим положением, экономическим и военным потенциалом. Не меньшее значение имеют такие факторы как текущие технологические преимущества над конкурентами, высокий уровень географической мобильности населения, наличие харизматических и амбициозных лидеров.

Кроме того, представляется очевидным, что категории силы и слабости тех или иных этно-национальных групп не носят абсолютного характера. При разных обстоятельствах одни и те же культурно-антропологические характеристики способны стать сравнительными преимуществами или оказаться сравнительными недостатками. А потому адаптивность, готовность принять неизвестное новое и отказаться от привычного старого в большинстве случаев оказывается важнее текущих побед и поражений, какими бы решающими они ни казались с близкой исторической дистанции.

Опыт норманнов свидетельствует и о том, что сила государств определяется в первую очередь устойчивостью его базовых институтов, надежностью основных несущих элементов государственной машины. Военная сила — существенный, но далеко не единственный фактор, определяющий жизнеспособность государства. Не менее существенна ясность правил игры — как для находящихся на разных ступеньках государственной лестницы управляющих, так и для различных категорий управляемых. Неистовые почитатели сурового Одина и грозного Тора, неудержимые берсерки, пьющие вино из черепов убитых ими врагов и предвкушающие нескончаемые посмертные пиршества с древними богами в роскошных чертогах Валгаллы, в реальной истории многих стран Европы оказались дотошными счетоводами, исполнительными чиновниками и неустанными сутягами. Вопреки некоторым позднейшим интерпретациям, они были в целом чужды расистским идеям «арийской исключительности», позиционируя себя на покоренных территориях в роли космополитов-меритократов, открывая карьерные лифты не только для своих товарищей по оружию, но и для местных талантливых и честолюбивых подданных, вне зависимости от социального статуса и даже от вероисповедания последних.

На протяжении всей истории человечества развитие мореплавания неизменно сопровождалось параллельным развитием морского пиратства. Наверное, нет ни одного народа, проживавшего на морском или океанском побережье, который не сохранил бы в своих преданиях и былинах память о бесстрашных и безжалостных разбойниках, терроризировавших торговые суда и мирных жителей. Морским разбоем в разные времена промышляли греки и финикийцы, арабы и турки, японцы и малайцы. Не чуждались этого малопочтенного ремесла и многие западноевропейские народы; итальянцы и испанцы, португальцы и французы, англичане и голландцы вписали свои красочные страницы в длинную летопись похождений любителей быстрой наживы и острых ощущений.

Даже Русь, бывшая на протяжении многих веков преимущественно сухопутной страной, породила сначала ватаги ушкуйников, а затем и флотилии казаков — вольные объединения речных пиратов, не только державших в страхе жителей речных побережий обширных бассейнов Волги и Дона, но и «ходивших за зипунами» на своих быстроходных стругах в отдаленные акватории Балтийского (ушкуйники), а также Каспийского и Черного (казаки) морей. Да и в современном мире с морским пиратством окончательно покончить пока не удалось; новости о дерзких захватах танкеров и сухогрузов, а то и круизных лайнеров периодически поступают из самых разных точек планеты — из Южно-Китайского моря, Малаккского и Ормузского проливов, Аденского и Гвинейского заливов.

Но и на этом богатом историческом фоне деятельность скандинавских норманнов (они же — викинги на западе и варяги на востоке) на протяжении VIII–XI веков поражала воображение современников и ставила в тупик многие поколения историков. Эпические легенды об этих могучих и кровожадных сынах Скандинавии составили неотъемлемую составную часть фольклора многих европейских народов. Пиратские рейды норманнов отличались не только исключительной дерзостью и стремительностью, но также невиданным ранее размахом, удивительной географической широтой, поразительным упорством и многообразными долгосрочными последствиями для заморских объектов норманнского внимания.

Бьёрн Железнобокий, Горм Старый, Ингвар Бескостный, Харальд Синезубый, Свен Вилобородый, а также Авар Соломенная Нога, Ивар Широкие Объятья, Эйрих Кровавая Секира, Рагнар Кожаные Штаны — в этих диковинных именах прославленных северных воителей слышится неумолчный рокот прибоя, резкие крики морских чаек, мерный плеск легких сосновых весел и звон клинков из тигельной стали. Эти звуки долгим несмолкающим эхом отзывались в европейской истории, даже и тогда, когда эпоха свирепых ярлов, гордых конунгов и вдохновенных скальдов осталась в далеком прошлом.

Парадокс норманнов, однако, состоит не в масштабах их разбойничьих экспедиций и не в особенностях их боевой тактики и стратегии. Парадокс в том, что норманны вошли в европейскую историю не только как бесшабашные искатели приключений, воинской доблести и богатой добычи, но и как стратегически мыслящие, дальновидные государственники, талантливые администраторы и блестящие управленцы, которые внесли поистине уникальный вклад в становление и развитие европейской государственности на огромных пространствах от Киевской Руси до Франции, от Ирландии до Сицилии.

Норманны не создали великой империи на своей скандинавской родине. Растянувшиеся на несколько столетий попытки имперского строительства на севере Европы — начиная от полулегендарного Харольда Боевой Зуб (VII–VIII вв.) и заканчивая вполне реальным королем Англии, Дании и Норвегии, властителем Шлезвига и Померании Кнудом Могучим (994–1035 гг.) — неизменно терпели неудачу. Но без норманнов государственное строительство в Европе шло бы гораздо медленнее, а современная Европа, вероятно, была бы совсем другой. Каким образом прирожденный авантюризм и постоянная готовность ставить на кон свою и чужие жизни сочетались у норманнов со столь же непреходящей готовностью заниматься кропотливым и небыстрым делом создания прочных и надежных государственных механизмов?

Чтобы попытаться ответить на этот вопрос, сделаем небольшой экскурс в раннюю историю Скандинавского полуострова.

На заре норманнской эпохи

Первые, не вполне достоверные и частично мифологизированные сведения о Скандинавии можно почерпнуть в работах древнегреческих географов. Безусловно, дальше всех в исследованиях севера Европы продвинулся марсельский грек Пифей (IV в. до н. э.), но достоверность его путешествия к берегам Норвегии до сих пор подвергается сомнению. Римляне также не слишком хорошо разбирались в географии европейского севера; например, они считали Скандинавский полуостров большим островом, полагая, что где-то далеко на северо-востоке таинственный Ботнический залив соединяется с мировым океаном. А вот со скандинавами или, вернее, с их потомками римляне столкнулись уже непосредственно — северогерманские племена кимвров и тевтонов, с которыми в конце II в. до н. э. в Нарбонской Галлии и Лигурии воевал консул Гай Марий, изначально проживали на территории полуострова Ютландия (или, согласно античной картографии, на Кимбрийском полуострове) и на сопредельных юго-западных островах Балтийского моря.

Существует правдоподобная гипотеза, что и воинственные бургунды переселились на европейский континент с датского острова Борнхольм (который в старину назывался Бургундхольмом), а прародиной готов был Гёталанд (регион в южной Швеции). Скандинавские корни находили и у германского племени лангобардов, захватившего в VI–VII вв. н. э. значительную часть Италии. Ютландия — прародина племен англов, которые вместе с проживавшими несколько южнее саксами в V в. переправились в римско-кельтскую Британию, преобразовав ее в германскую Англию.

Все это говорит нам о том, что активная территориальная экспансия скандинавов началась задолго до эпохи норманнов. На протяжении, как минимум, целого тысячелетия (II в. до н. э. – VII в. н. э.) с севера Европы в южном направлении в поисках военных трофеев, плодородных земель и героических подвигов катились одна за другой мощные волны завоевателей. В одни исторические эпохи волны нашествий разбивались о высокие стены античного мира, в другие — перехлестывали через эти стены и растекались по всему западному Средиземноморью. Не случайно, с легкой руки историков позднего Рима и ранней Византии, Скандинавию долго называли «мастерской племен» и «утробой народов».

Однако, и кимвры с тевтонами, и сменившие их бургунды с готами, и много других скандинавских племен, веками двигавшихся с севера на юг европейского континента, оставались по преимуществу обычными сухопутными завоевателями. Если они и пользовались примитивными лодками или кораблями, то главным образом для переправы через морские проливы и широкие реки. В этом смысле древние скандинавские племена ничем не отличались от других германских племенных союзов, от предшествовавших германцам кельтов или, скажем, от азиатских гуннов или от более поздних арабов и монголов.

Норманны же впервые в истории Европы встали на путь масштабной морской агрессии. Для того, чтобы они могли выступить в этом новом качестве, потребовался не только очередной демографический взрыв на севере Европы, но и, говоря современным языком, создание принципиально новой технологической и логистической основы для оперативного проецирования военной мощи на большие расстояния.

Скандинавский технологический прорыв

В период раннего средневековья (VI–VII вв. н. э.) в Скандинавии шаг за шагом отрабатывается технология строительства нового типа норманнских судов, годных и для водной торговли, и для транспортировки переселенцев в заморские колонии, и для пиратских рейдов. Предпосылки технологического прорыва очевидны — скудные скандинавские почвы и превратности погоды превращали рыболовство и охоту на моржей в главные гарантии выживания населения, а потому вся жизнь скандинавов была так или иначе связана с морем. Понятно, что от качества используемых судов и от мастерства мореходов часто зависела жизнь целого рода и процветание замкнутой в узком фьорде скандинавской общины.

Классический тип «универсального» норманнского судна был создан примерно в середине VIII века. Корабль получился длинным (около 23 м) и узким (6 м), с низкой осадкой (не более 1,5 м), нередко со съемной палубой. Выдающимися техническими достижениями новой конструкции стали повышенная гибкость корпуса — при строительстве использовалась так называемая «клинкерная» технология, когда доски для корпуса корабля закрепляются внахлест. Конструкция обеспечивала высокую маневренность и проходимость корабля, давала возможность идти как под парусом, так и на веслах, а также позволяла наладить относительно простое, быстрое и недорогое производство стандартной модели (главный компонент корабля — девятнадцатиметровый киль, изготовленный из цельного дубового ствола). Система управления парусами была весьма совершенной для своего времени и позволяла уверенно идти галсами — в галфвинд и даже в крутой бейдевинд.

Ранние норманнские корабли — кнорры — едва ли имели экипажи численностью более 30–35 человек, но в продвинутой более поздней «военной модификации» типовое скандинавское боевое судно (известный всем по многочисленным реконструкциям драккар с головой дракона на носу) было более длинным (до 35–36 м) и могло принять на борт не менее ста вооруженных воинов. У драккаров были более высокие борта, чем у кнорров, и они могли бороздить не только морские, но и океанские просторы. Легенды утверждают, что в самых крупных морских походах норманнов могли участвовать до 500–700 судов. Даже если считать эти свидетельства явным преувеличением, то морской флот в пару сотен драккаров был вполне в состоянии перевезти до двадцати тысяч викингов — более чем внушительную армию по стандартам VIII–X вв.

Низкая осадка позволяла использовать суда норманнов одновременно и как морские, и как речные, что давало дополнительные возможности в кратчайшие сроки освоить практически все сколько-нибудь значимые водные системы европейского континента от испанского Гвадалквивира до новгородского Волхова; относительно небольшой вес судов делал их удобными для волока на речных водоразделах. До сих пор не вполне ясно, пользовались ли норманны компасом, но какие-то навигационные приборы у них явно имелись. Как минимум, скандинавы хорошо ориентировались в море по звездам и могли с высокой точностью определять широту. Это позволило им постепенно перейти от привычного с давних времен каботажного (прибрежного) плавания к дальним походам в открытом море. До норманнов средневековые моряки совершали свои путешествия вдоль берегов, за исключением разве что хорошо изученного европейцами Средиземного моря.

При благоприятных погодных условиях на норманнском судне можно было без особых усилий проделать путь до двухсот километров в сутки. Таким образом, морской путь от севера Норвегии до Исландии (1 500 км) мог вполне уложиться в восемь–десять дней. А от Исландии не так далеко и до восточного побережья Гренландии, которую, согласно утверждениям летописцев, открыл Эйрик Рыжий в 982 г. Обогнув Гренландию с юга (на это, вероятно, уходило еще около десяти дней), норманны получали возможность относительно быстро добраться и до берегов Лабрадора и Ньюфаундленда, а затем спускаться вниз вдоль по атлантическому берегу Америки. Хотя гипотезы о том, что викинги в своих путешествиях достигали современной Виргинии и даже Флориды, не имеют под собой никаких реальных оснований, существование норманнских колоний не только на восточном побережье Канады, но и на территории Новой Англии в конце X – начале XI вв. представляется вполне допустимым. В любом случае, северные трансатлантические переходы скандинавов были значительно более короткими и надежными, чем южный маршрут к островам Карибского бассейна, проложенный Христофором Колумбом пятью столетиями позже.

Расстояние от северной точки Норвегии до Свальбарда (Шпицбергена) составляет около 1 000 км, поэтому не вызывает сомнений, что норвежцы могли регулярно ходить по морю на своих кораблях к этому острову. В равной степени, вполне убедительным выглядят предположения о том, что норманны еще в VIII–X вв. имели возможность посещать западное побережье Белого моря, а на его южном побережье могли даже столкнуться с первыми славянскими колонистами. Не будет особым преувеличением утверждать, что появление в омывающих Европу водах новой модели универсального боевого и торгового судна имело не менее значимую роль для морских военных конфликтов IX в., чем создание легендарного среднего советского танка Т-34 для исхода основных танковых сражений второй мировой войны.

Климат и геополитика

Изобретение драккара хотя и было очень важным событием в жизни средневековой Европы, все же едва ли само по себе является достаточно убедительным объяснением неожиданного выброса громадного протуберанца скандинавской энергии VIII–X вв. В конце концов, искусные судостроители и мореходы имелись и в других уголках Европы, строевого леса во многих европейских странах было в избытке, а конструкции кораблей викингов едва ли были большой тайной для потенциальных противников скандинавов. Многие европейские монархи, включая англосаксонского короля Альфреда Великого (871–901 гг.) и кордовского калифа Абд ар-Рахмана III (929–961 гг.) пытались создавать флот по образцам захваченных в бою норманнских судов, но хозяевами морей эти выдающиеся властители так и не стали.

Историки нередко связывают успехи норманнов с изменениями европейского климата. Как известно, после т.н. климатического пессимума (похолодания) раннего Средневековья, период VIII–XI вв. был отмечен существенным потеплением климата во всей Европе, включая и ее северную часть. Путешествовать по северным маршрутам стало легче и безопасней — не случайно в хрониках морских походов норманнов практически не упоминаются случаи тяжелой борьбы с арктическими льдами и торосами. Проще стало и находить нужные строительные материалы для производства судов. Потепление повышало рентабельность сельского хозяйства заморских колоний норманнов, включая Исландию и Гренландию.

Однако, не стоит забывать и о том, что завершение пессимума и благоприятные сдвиги в европейском климате создавали дополнительные возможности для всех народов и племен континента, а не только для скандинавов. Отметим также и то, что эпоха норманнских завоеваний завершилась задолго до наступления нового климатического похолодания в Европе, которое началось не ранее 1200 года, а по-настоящему затронуло европейцев только около 1300 г. Все эти изменения климата происходили уже намного позже эпохи викингов (VIII–X вв.). То есть если климат помогает как-то объяснить подъем норманнской пассионарности, то он никак не объясняет ее последующего угасания.

Геополитическое объяснение сводится к тому, что в VIII–X вв. весь европейский континент находился в процессе фундаментальной трансформации. На западе континентальной Европы по завершении блистательного правления Карла Великого (768–814 гг.) наметился упадок, а затем начался распад созданной им Каролингской империи. После смерти сына Карла Людовика Благочестивого (840 гг.) начинаются постоянные распри между его сыновьями — Лотарем, Карлом Лысым и Людовиком Немецким. Результатом, как известно, стал Верденский договор 843 г., формально положивший конец великой Франкской империи.

На востоке Европы к IX в. уже сложились объективные предпосылки для формирования крупного славянского объединения, нужен был лишь внешний толчок, чтобы запустить этот процесс. На юге Византийская империя проходила через циклы спадов и подъемов, но уже испытывала большие трудности в попытках удержать свои итальянские и азиатские владения, на которые наступали арабские завоеватели. Раздробленные англосаксонские королевства на территории бывшей римской Британии тоже стояли на пороге объединения, но им, как и восточнославянским племенам, нужен был внешний катализатор для ускорения консолидации. Раздробленными оставались Шотландия, Ирландия, Уэльс, что, безусловно содействовало успехам норманнов не только в их завоеваниях, но и в последующем государственном строительстве на Британских островах.

Примечательно, что когда норманны наталкивались на упорное сопротивление хорошо управляемых централизованных государств, находящихся в зените своего могущества (к примеру, в арабской Иберии эпохи кордовского эмира, а затем и калифа Абд ар-Рахмана III), то они неизменно отступали, проявляя обоснованную осторожность. То есть норманны так или иначе заполняли свободные геополитические ниши на европейском континенте, но избегали столкновений с сильными устоявшимися государствами.

Объективные обстоятельства средневековой Европы VIII–X вв., безусловно, многое объясняют в истории норманнов и заслуживают самого пристального внимания. Но не будем забывать: этими обстоятельствами могли воспользоваться и другие — например, вторгнувшиеся на запад европейского континента арабы или напиравшие на германцев с востока западнославянские (полабские) и с юго-востока южнославянские (болгарские) племена. И у арабов, и у славян объективно было больше возможностей для того, чтобы выдвинуться на первые роли на европейской сцене, чем у глубоко периферийных северных скандинавов. Однако именно последние распорядились своими ограниченными ресурсами наиболее эффективно.

Сила как следствие слабости

По всей видимости, корни успехов норманнской экспансии нужно искать в особенностях устройства скандинавского общества накануне эпохи викингов. Существовало ли оно вообще, это единое сообщество северных народов в VIII веке? Конечно, людей, проживавших тринадцать веков назад на территории современных Дании, Норвегии и Швеции, многое объединяло — они говорили на едином древнескандинавском языке, разделяли общий пантеон северных языческих богов, имели общие легенды и предания предков и, в целом, вели схожий образ жизни. Но при этом никакой «скандинавской империи», сравнимой с франкской империей Каролингов на западе или с Арабским халифатом на востоке, в раннем средневековье так не сложилось. Скандинавы не смогли создать даже своего аналога Древнерусского государства восточных славян. И на это были веские причины.

Сама география севера Европы препятствует политической и экономической централизации. По европейским меркам расстояния в регионе огромны — от датского Копенгагена ближе до итальянского Рима, чем до норвежского Киркенеса. Из Стокгольма быстрее и легче добраться до Риги, чем до Осло. Географически Швеция куда более изолирована от Норвегии на западе, чем от Финляндии на востоке. Климатические условия на этой протяженной территории, естественно, тоже варьируются в крайне широком диапазоне — если в Дании климат умеренно морской, то север Швеции находится в субполярной климатической зоне. Добавим к этому сложный рельеф, дремучие леса, быстрые реки и высокие горы, характерные для значительной части Скандинавского полуострова — все эти факторы никак не способствуют региональным интеграционным процессам.

Властвующие аристократические кланы Дании, Норвегии и Швеции накануне и на протяжении норманнской эпохи, можно сказать, составляли региональную многополюсную систему без очевидного устойчивого лидерства одного из полюсов. Соотношение сил между полюсами постоянно менялось, и попытки добиться региональной гегемонии неизменно терпели неудачу. Каждый из полюсов, в свою очередь, дробился на непостоянное число автономных или полуавтономных местных центров силы. Даже Швеция, ранее других скандинавских государств вступившая на путь централизации, к началу морских походов норманнов находилась лишь в самом начале этого пути. В Норвегии на протяжении целого столетия вообще ни одни конунг не умер свой смертью (!), и ни один из сыновей конунга не получил власть непосредственно из рук своего отца. Отсутствие преемственности престолонаследия тормозило укрепление центральной власти. А потому, как уже отмечалось, все многочисленные попытки могущественных конунгов — путем военных захватов, династических браков или дипломатических усилий — продвинуться к скандинавскому «однополюсному миру» в долгосрочном плане оказывались тщетными.

Люди, принадлежащие к скандинавскому миру в VIII–X вв., едва ли ассоциировали себя с одним из трех северных королевств. Северных конунгов вообще нельзя воспринимать как разновидность других европейских монархов: нередко этих конунгов одновременно было несколько на одной территории, к тому же их власть неизбежно была ограничена высшей аристократией (ярлы) и верхушкой земледельческого сословия (бонды). На народном собрании (тинге) можно было даже сместить конунга. Только в XI в. старая родовая аристократия и местное самоуправление начинают терять свои позиции, а королевская власть, опирающаяся на свободных земледельцев, усиливается. Но это происходит уже на излете эпохи норманнских завоеваний.

Пока же этого не произошло, энергичные ярлы имели возможность действовать самостоятельно, мобилизуя подвластных им бондов, вербуя наемников по всей Северной Европе и не особенно оглядываясь на враждовавших друг с другом конунгов или переходя по своей прихоти от одного конунга к другому. В этом состояло одно из важных отличий норманнов от многих авантюристов и завоевателей как более ранних, так и более поздних эпох, например, от испанских конкистадоров или английских каперов. Скажем, сокрушителю государства ацтеков Эрнану Кортесу сама идея создания в Мексике собственного королевства, независимого от империи Карла V, показалась бы полным абсурдом. Знаменитый мореплаватель, государственный деятель и поэт сэр Уолтер Рэли, уговорив английского короля Якова I снарядить экспедицию на Амазонку в поисках Эльдорадо (1616–1618 гг.), прекрасно понимал, что в случае неудачи его ждут Тауэр и казнь. Но ему и в голову не могла прийти крамольная мысль превратиться в «невозвращенца» и основать собственную колонию, укрывшись от монаршего гнева где-нибудь за океаном, а потому он вернулся в Лондон и безропотно взошел на плаху.

Викинги были явно слеплены из другого теста — они были более людьми свободы, чем людьми долга. Они с поразительной легкостью готовы были отказаться от далекой и не слишком щедрой родины ради новых приключений, подвигов и заманчивых материальных приобретений. В этом смысле морская экспансия викингов более всего напоминает древнегреческую колонизацию побережья Средиземного и Черного морей в VIII–VI вв. до н. э., осуществлявшуюся силами отдельных греческих городов-полисов, которые находились в постоянной конкуренции, а подчас — и в прямом военном противостоянии друг с другом. Хотя, безусловно, в своей воинственности и амбициозности норманны намного превзошли древнегреческих предшественников.

Справедливости ради надо добавить, что обосновавшиеся на чужбине норманны никогда не отказывали себе в удовольствии совершать набеги на свою бывшую родину, и эти экспедиции по своей жестокости ничем не отличались от других норманнских бесчинств. Такая практика сохранилась на протяжении всей норманнской эпохи, и она постепенно ушла в прошлое только с укреплением скандинавских королевств и ослаблением самостоятельности ярлов в XI веке. Характерно, что в Ирландии, Англии и Шотландии норманны часто воевали не столько с местным населением, сколько друг с другом: на протяжении IX в. контроль над этими странами неоднократно переходил из рук норвежских завоевателей в руки их датских конкурентов и обратно.

Другим характерным примером отсутствия «скандинавской солидарности» можно считать тот хорошо документированный факт, что в Южной Италии и на Сицилии долгое время шло упорное противостояние восточных варягов, состоящих на службе у византийских императоров, и западных викингов, продвигавших собственные интересы. Здесь тоже напрашивается аналогия с древнегреческими наемниками, которые часто сталкивались друг с другом на полях сражений греко-персидских войн. В общем, если обратиться к хрестоматийной формуле главных качеств образцового викинга («доблесть — щедрость — верность»), то надо заметить, что верность в эпоху норманнских завоеваний распространялась лишь на товарищей по оружию, в крайнем случае — на нанимателя того или иного викинга, а отнюдь не на всех его соплеменников в целом.

Начало экспансии и особенности стратегии

Начало дальних норманнских морских походов датируется второй половиной VIII века. Первые десятилетия скандинавской заморской экспансии оказались по преимуществу мирными — такова была колонизация викингами близлежащих Шетландских и Оркнейских островов. Последующее проникновение скандинавов в Исландию, уже открытую в начале VIII столетия ирландскими монахами, тоже, судя по всему, носило преимущественно ненасильственный характер.

Однако последнее десятилетие века стало переломным. В течение буквально нескольких лет (начиная с 787 г.) норманны с оружием в руках ворвались на европейскую историческую сцену на очень широком фронте: они совершили внезапные и более чем успешные набеги на побережья Фризии, Англии, Шотландии, Уэльса, Ирландии и Аквитании. Ключевыми факторами успеха стали внезапность и быстрота: от момента появления на горизонте силуэтов парусов норманнского флота до высадки викингов на берег проходило не более часа, и организовать эффективную оборону или получить помощь со стороны в большинстве случаев было практически невозможно. Жители прибрежных европейских городов, монахи монастырей и обитатели замков оказались полностью бессильными перед лицом хорошо вооруженной, прекрасно обученной и стремительной «морской пехотой» северных разбойников.

За первыми набегами конца VIII столетия последовала передышка на три десятилетия. В начале IX в. у скандинавов было много других, более важных дел: они выясняли очень непростые отношения друг с другом, воевали на суше с племенами западных славян (ободритами), ссорились и мирились с императором Карлом Великим и его сыном Людовиком Благочестивым. Полностью набеги не прекратились, но география пиратских рейдов начала IX столетия была ограничена торговыми городами в устьях крупных рек на атлантическом побережье империи франков, что не выходило за рамки средневековой западноевропейской повседневности. В других европейских странах уже начали забывать о норманнах, но, как впоследствии выяснилось, совершенно напрасно. Новая, гораздо более высокая волна норманнских нашествий обрушилась на Западную Европу уже в 30-е годы IX в.

Мы не располагаем никакими документами, которые позволили бы составить хотя бы приблизительное представление о том, как именно планировались и координировались морские операции норманнов, осуществлявшиеся одновременно или последовательно из нескольких точек и направленные на значительное число порой весьма удаленных друг от друга целей. Тем не менее складывается впечатление, что после фактического отстранения от власти Людовика Благочестивого его сыновьями (834 г.) норманнские морские походы подчиняются общей стратегии, что особенно удивительно, если учесть видимое отсутствие у викингов единого командного центра и крайне сложные отношения отдельных конунгов и ярлов друг с другом. Эта стратегия на западном направлении экспансии включала в себя три основных этапа.

Первый этап норманнской экспансии ничем не отличался от аналогичных пиратских рейдов других морских народов до и после эпохи викингов. Это грабеж, а в некоторых случаях — и полное уничтожение процветающих прибрежных городов, контролирующих основные внутренние водные пути Европы: сначала — северные реки, включая Эльбу, Рейн, Маас, Шельду, Сену, Луару, Гаронну, Темзу и т. д., а несколько позже — и южные средиземноморские реки — Эрбо, Рону и, вероятно, также Арно. Некоторые из этих городов, (например, Гамбург в 845 г., Нант в 843 и в 919 г.), отделались относительно легко, другим (Дорестад в 834 г.) повезло меньше, и после дружеского визита норманнских драккаров они уже так и не оправились.

Второй этап — и это уже норманнская инновация — продвижение вверх по большим судоходным рекам и расширение зоны разбоя и грабежей. По Темзе норманны добрались до Лондона и, как минимум, дважды захватывали его (842 и 860 гг.). По Сене они в 845 г. поднялись до Парижа, разграбили город с окрестностями и ушли с богатой добычей после того, как Карл Лысый выплатил им выкуп в 7 000 фунтов серебра. В IX в. норманны осуществляли грабительские экспедиции по Рейну на сотни километров вверх от его устья. Жертвами набегов становились Кёльн, Бонн, Трир, Кобленц и Вормс. Есть предположение, что они добирались до Швабии в верхнем течении Рейна и участвовали в противостоянии между Бурхардингами и Ахалольфингами. Примерно в это же время викинги достигли арабской Иберии, изрядно потрепали несколько прибрежных городов, включая Лиссабон, поднялись вверх по Гвадалквивиру до Севильи, сожгли основную часть города и захватили множество пленников.

Третий, самый примечательный этап — колонизация захваченных территорий и создание на них новых норманнских государств. Начало колонизации, скорее всего, было положено вынужденными зимовками викингов на английском и франкском побережьях в середине IX в., когда морские пираты в силу различных причин не успели вернуться домой до начала сезона штормов. Потом эти зимовки стали более частыми, возвращения на родину — более редкими. Со второй половины IX в. начинается колонизация севера западно-франкского королевства данами и норвежцами под руководством Хрольва Пешехода (он же — Рольф, он же — Ролло). В 911 г. Карл III Простоватый признает права Хрольва (уже ставшего на французский манер Роллоном) на вновь созданное Нормандское герцогство, которое скоро прирастает соседней Бретанью.

В это же время викинги создают королевства в восточной Англии, где устанавливают свою административную и правовую систему. Если на южном берегу Ламанша скандинавские завоеватели формально признают власть франкских королей, хотя и стремятся к максимальной автономии от последних, но на северном берегу пролива амбиции викингов идут дальше — тут речь идет уже о превращении всей Англии в датско-норвежское государство. «Битва за Англию» между норманнами и англосаксами растянулась более чем на столетие и шла с переменным успехом. Важной стратегической базой викингов на Британских островах становится Ирландия, где они даже основали будущую столицу страны — город Дублин, не говоря уже о десятке других, менее значимых населенных пунктах, из которых они осуществляли постоянные набеги на соседнюю Шотландию.

Последнее выдающееся достижение норманнов в деле государственного строительства в Западной Европе — захват кондотьерами из Нормандии сначала большей части юга Италии, а потом и острова Сицилия. Эти территории долгое время находились под властью лангобардов, затем их подчинила себе Византия, а уже в IX в. они стали добычей арабов. Именно арабы придали блеск и размах провинциальному Палермо, превратив его в истинно столичный город. Любопытно, что африканские арабы начали свою экспансию на север Средиземноморья из Кайруана (нынешний Тунис) в первой половине IX в., то есть примерно в то же время, когда викинги приступили к систематическим грабежам европейского побережья Атлантики. Примерно через двести лет два встречных пассионарных потока столкнулись на юге Апеннинского полуострова, и северный поток в итоге оказался сильнее.

История завоевания Сицилии уроженцами Нормандии братьями Робертом и Рожером Готвилями в 60–80-е годы XI в. не менее захватывающа, чем хроника норманнских военных побед по обеим сторонам Ламанша веком ранее. Ограничимся лишь констатацией общеизвестного факта: Сицилийское графство, впоследствии ставшее герцогством, а потом и королевством, в итоге оказалось одним из наиболее эффективных и успешных государственных образований в Европе XII столетия. С могущественными властителями Палермо были вынуждены считаться как византийские кесари на востоке, так и германские императоры на западе, а амбиции королей Сицилии в момент расцвета королевства простирались практически на всю акваторию Средиземного моря.

Специфика восточного направления

На востоке Европы варяги действовали несколько иначе, чем их сородичи викинги на западе. Если на западе орудовали в основном даны и норвежцы, то восток стал объектом внимания шведов. Первой целью шведской экспансии стала восточная Прибалтика, причем в качестве логистической базы варяги использовали остров Готланд, вступивший со шведами в союзнические отношения. За Прибалтикой последовали земли угро-финских и славянских племен: в середине VIII в. варяги приобретают свой первый форпост у южной оконечности Ладожского озера. Смешанный скандинавско-славянско-финский город вошел в историю как Старая Ладога (или, на старо-скандинавском — Алдейгьюборг).

Вероятно, и на востоке все начиналось с банального грабежа местных славянских и угро-финских поселений по берегам судоходных рек, сопровождаемого захватом рабов для последующей перепродажи. Но поскольку возможности быстрого обогащения на востоке Европы были более скромными, чем на западе, то норманнам пришлось волей-неволей двигаться дальше на юг и на юго-восток, устанавливая торговые связи с Византией и с Арабским халифатом. Естественно, интенсивная торговля отнюдь не исключала и грабительских набегов: русские летописи упоминают о морском походе на Константинополь варяжских князей Аскольда и Дира в середине IX в., а в начале следующего столетия объединенная норманнско-славянская военная экспедиция во главе с князем Олегом вновь появилась на берегах Босфора и добилась от Византии заключения выгодного торгового соглашения («щит на вратах Царьграда»).

Через тридцать лет опыт Олега повторил его преемник Игорь, подтвердив силой оружия торговые преференции для восточноевропейского невско-днепровского транзита. В 971 г. соглашение с Империей заключал уже сын Игоря Святослав. Постепенно походы на Константинополь превратились из обычных грабительских рейдов в важнейший атрибут дипломатии киевских князей, подтверждающих легитимность своей власти на востоке Европы. Походы Олега, Игоря, Святослава, Владимира, Ярослава последовательно повышали международный статус Киевской Руси и одновременно открывали новые возможности для расширения византийского влияния на бескрайних восточноевропейских равнинах.

Кстати, Святослав — первый киевский князь с явно славянским именем, считавший своей родиной Русь, а не север Европы. Существует гипотеза, что одним из побочных результатов знаменитого похода Святослава на Хазарию, который привел к распаду Хазарского каганата, стало прекращение поставок арабского серебра в Скандинавию, которые два века шли через хазарские земли. Между тем именно арабское серебро, в большей степени, чем дамасские клинки, шелковые ткани и золотые монеты, было важнейшим предметом «восточного» импорта Скандинавии. После разгрома Хазарского каганата начинается упадок самого богатого шведского торгового города — Бирки, в течение предыдущих двух веков являвшегося главным перевалочным пунктом между востоком и западом северной Европы.

Когда предоставлялась возможность заняться грабежом в более отделенных окрестностях своей восточноевропейской базы без слишком больших сопутствующих рисков, шведские варяги ничем не отличались от датских или норвежских викингов. Именно варягам и их союзникам из восточных славян принадлежит сомнительная заслуга осуществить первые в истории военно-морские экспедиции по всему западному и южному побережью Каспийского моря, включая заходы в устья больших рек — таких как Кура, с захватом и разорением прибрежных поселений. Одновременно, все больше варягов и славян нанимались на военную службу к византийским императорам, защищая границы империи в самых разных точках — от Армении а востоке до Италии на западе.

Сын Святослава Владимир уже претендовал на роль одного из важнейших стратегических союзников Византии, оказав императору Василию II Болгаробойцу поддержку в борьбе с узурпатором Вардой Фокой. После принятия Русью христианства (988 г.) влияние Византии начинает быстро расти, в то время как влияние пока еще языческих варягов снижается. Последним последовательным «варягофилом» на троне в Киеве был, насколько можно судить, сын Владимира Ярослав. Он женился на дочери Олава Скётуонунга (980–1022) — первого шведского короля, о котором сохранились достоверные исторические сведения, а одну из своих дочерей — Елизавету — выдал замуж за будущего короля Харольда Сурового (1015–1066). После Ярослава связи Руси с варягами постепенно сходят на нет, за исключением ожесточенного соперничества между Швецией и Новгородом за спорные финские и прибалтийские территории.

О роли норманнов в создании древнерусской уже больше трех веков не утихают споры между «норманистами» и их оппонентами. Не углубляясь в этот вопрос подробно, отметим, что в любом случае вклад норманнов в становление государственности Киевской Руси был очень значительным. По мере роста торговых отношений с византийцами по Днепру и с арабами по Волге увеличивалась и потребность в пунктах снабжения, безопасных корабельных стоянках, равно как и в надежных местных партнерах на всем протяжении этого длинного пути.

Поэтому на пути «из варяг в греки» норманнам пришлось засучить рукава и заняться строительством необходимой инфраструктуры максимально активно. Практически во всех сколько-нибудь значимых городских центрах региона — в Изборске, Новгороде, Полоцке, Смоленске, Киеве, Чернигове и т. д. — в ходе археологических раскопок находят многочисленные следы варяжского присутствия IX–Х вв. Одновременно в Скандинавию начинало проникать наряду с франкским и восточноевропейское влияние.

Норманны-государственники: веротерпимость, легализм, меритократия

Все вышесказанное подтверждает исключительную пассионарность скандинавского этноса в VIII–XI веках, но не объясняет выдающейся роли норманнов в формировании европейских государств. Для объяснения этой роли обратимся к некоторым характерным особенностям норманнской системы управления, которые можно суммировать как веротерпимость, легализм и меритократия.

На протяжении долгого времени великие завоевания и даже заурядные разбойничьи набеги часто имели важное религиозное измерение. Испанские и португальские конкистадоры, покорявшие бескрайние просторы Нового света через пять-шесть столетий после норманнских завоеваний, ревностно утверждали на завоеванных территориях догматы христианской веры. Уже каравеллы Колумба несли на своих парусах католические кресты. Средневековые арабы и берберы тоже в какой-то степени оправдывали морской разбой, грабеж прибрежных европейских говоров и широкую работорговлю благородными целями «борьбы с неверными».

Норманны же по европейским стандартам очень долго оставались язычниками. Если большинство германских племен обратилось к христианству уже в V–VI вв., то скандинавы хранили верность Одину и Тору до X–XI вв., то есть крестились примерно на век позже восточных славян и на несколько веков позже родственных им германцев. Возможно, именно поэтому норманны легко находили общий язык с властителями и населением покоренных территорий. Викинги на западе и варяги на востоке были готовы в случае политической целесообразности принять любую веру, а потом легко отказаться от нее. Во многих случаях они сами, пройдя через крещение, тем не менее еще долго продолжали приносить жертвы старым языческим богам. При этом богатая история норманнских завоеваний в самых разных точках Европы не знает ни одного примера того, как норманны пытались распространить веру в Одина и Тора среди завоеванных народов. Веротерпимость, безусловно, следует отнести к одним из характерных отличительных особенностей норманнского управления на фоне в целом нетерпимых соседей.

Так, после завоевания Сицилии норманны обещали многочисленному мусульманскому населению острова гарантии базовых прав: свободы совести, личной безопасности, неприкосновенности собственности и права суда по собственным законам. Причем, в отличие от испанских Фердинанда Арагонского и Изабеллы Кастильской, давших те же обещания маврам и евреям Гранады в 1492 г., свои обязательства перед иноверцами норманны выполняли на протяжении целого столетия своего правления на острове. Не будет преувеличением сказать, что при норманнах в Сицилии большинству арабов жилось лучше, чем их соплеменникам на южном берегу Средиземного моря.

Более того, в течение столетия своей власти норманнские властители ухитрялись поддерживать динамическое равновесие между тремя религиями — католической, православной (напомним, что окончательный раскол между двумя ветвями христианства произошел в 1054 г., то есть до утверждения норманнской власти на Сицилии) и исламом. Несмотря на сильное давление со стороны Ватикана, норманны последовательно воздерживались от попыток обращать в католицизм сицилийских арабов и греков. Более того, любые попытки открытого или скрытого прозелитизма на острове жестко пресекались.

Норманны, как правило, не создавали замкнутых каст, они быстро сливались с местным населением. Процесс ассимиляции, как правило, занимал два-три поколения. Завоеватели легкостью отказывались от своего языка, который в итоге не прижился ни в одной стране, попавшей под их контроль. Так было на восточной окраине Европы, где норманнская династия быстро превратилась в славянскую. Так было в Нормандии, где второе или третье поколение скандинавских переселенцев полностью смешалось с местными западными франками. Так было и на британских островах, где последний великий норманнский властитель Кнуд Могучий уже воспринимал себя скорее английским королем, чем скандинавским конунгом.

В Сицилии армия и флот королевства находились в руках смешанной норманнско-арабской военной элиты, а высшие посты в гражданской администрации нередко оставались за образованными и аккуратными греками и евреями. Вообще, правление норманнов в Сицилии — один из очень редких примеров средневековой меритократии, когда положение человека определялось не столько правами рождения, сколько личными способностями и заслугами. Кроме того, сицилийские правители энергично содействовали иммиграции на остров, привлекая способных и честолюбивых переселенцев со всех концов средиземноморского мира. Адаптация и последующая интеграция новых подданных облегчалась тем, что на острое говорили, как минимум, на четырех языках — на арабском, латыни, греческом и на простонародном франко-итальянском «суржике», причем первые три языка имели статус государственных, то есть любые официальные документы должны были быть доступны на каждом из этих языков.

Везде, где норманнские разбойники и грабители добивались устойчивых позиций, они первым делом с завидной настойчивостью и упорством приводили в порядок финансовые дела. Полновесные монеты, которые чеканили северные короли и герцоги в Англии, Нормандии и Сицилии, имели широкое хождение по всей Европе и ценились очень высоко. Налоговые системы норманнских королевств также отличались необычной по стандартам IX–XI веков ясностью и стабильностью.

Но, наверное, самой примечательной особенностью национального характера норманнов, ярко проявившейся в ходе их завоевательных походов, был традиционный скандинавский пиетет перед правом. Будет справедливым утверждать, что норманны всегда были не только природными государственниками и одаренными администраторами, но еще и последовательными легалистами (разумеется, легализм этот распространялся лишь на те территории, которые уже находились под прочным норманнским контролем и которые норманны рассматривали как свои). Еще до начала норманнских завоеваний в Скандинавии были заложены основы судопроизводства; рассмотрение хозяйственных споров и уголовных дел было детально регламентировано и упорядоченно, судопроизводство было публичным и оперативным.

Они умели и любили судиться. «…В целом, любой человек в Скандинавии или колониях, — пишет авторитетный исследователь эпохи норманнских завоеваний Гвин Джонс, — будь он конунг, ярл, бонд или раб, почитал закон, оберегавший его самого и его собственность и приносивший в жизнь общества стабильность и порядок… В скандинавской правовой системе прослеживаются отличительные особенности викингской культуры в целом: ее уважение к человеку — будь это мужчина или женщина — и принципиальный прагматизм».

Скандинавская правовая традиция оказала большое влияние на становление многих европейских государств. Неслучайно, завоеванные викингами территории северо-восточной Англии вошли в историю под общим названием «Данло» (Danelaw), т.е. как территории «датского права». Именно скандинавским завоевателям Англия обязана институтом присяжных, которого ранее не существовало в англо-саксонской традиции. При этом нельзя сказать, что викинги просто переносили в Англию или в Нормандию правовые нормы и обычаи своей скандинавской родины — в каждом случае речь шла о совмещении традиционной скандинавской правовой культуры с обычаями и правовыми нормами поколенных стран.

Особенно ярко готовность к инновациям проявилась в Сицилии. Казалось бы, унификация была особенно необходима ввиду крайней пестроты местного населения и несовпадающих судебных систем, которые оставили после себя арабы, византийцы, германцы и другие сменявшие друг друга завоеватели. Однако на практике все подданные сицилийских королей жили по собственным законам: мусульмане — по уложениям Корана, греки — по кодексу Юстиниана, норманны — по кутюмам Нормандии. Эта крайне сложная и запутанная система, тем не менее, на протяжении целого столетия работала существенно более эффективно, чем правовые системы соседних государств.

Закат норманнского могущества

Историки норманнской эпохи в целом согласны с тем, что закат этой эпохи следует отнести к середине XI века. Экономисты пытаются объяснить упадок международного влияния скандинавов изменением структуры европейской торговли. На европейских рынках пушнины скандинавов все более активно теснили восточнославянские поставщики, английское полотно все более успешно конкурировало с северной шерстью, широко распространенный среди европейских ювелиров раннего Средневековья моржовый клык постепенно уступил место слоновой кости. Кроме того, по мере усиления восточнославянских и западнославянских государств становилось все труднее и все дороже добывать там рабов для продажи на рынках Средиземноморья и Ближнего Востока — это традиционное занятие варягов тоже год от года приходило в упадок.

Несколько позднее, как отмечалось выше, начались неблагоприятные изменения климата — становилось все труднее добираться до Исландии, не говоря уже о Гренландии и Северной Америки. Средневековое похолодание и связанные с ним активные миграции по льду эскимосов на территорию Гренландии частично объясняет упадок норманнских колоний в Гренландии и прекращение морских экспедиций в Северную Америку. Колонии викингов постепенно хиреют и вырождаются — сначала на западном, а потом и на восточном побережье Гренландии; Америка надолго забывает о викингах и ждет Колумба еще несколько столетий.

Понятно, что сомнительные международные авантюры неподконтрольных никому ярлов не могли не вызывать раздражения у постепенно богатеющих бондов, которым более всего была нужна стабильность и уверенность в будущем. Христианизация Скандинавии тоже работала против автономии ярлов на стороне центральной власти. В Скандинавии начался процесс формирования не только национальных государств, но и национальностей как таковых. На место викингов и варягов пришли норвежцы, шведы и датчане.

Определить начало заката норманнского влияния на Киевскую Русь едва ли возможно; по этому вопросу историки еще долго будут спорить. Но уже крещение Руси означало фундаментальную стратегическую переориентацию молодого государства с севера на юг. Напомним, что в конце X в. большинство варягов оставались язычниками, в то время как христианство уже совершало свое победное шествие из Киева к Новгороду. После правления Владимира, несмотря на все попытки Ярослава Мудрого сохранить традиционные связи с варягами, на Руси резко усиливается влияние византийской «мягкой силы», а встречное влияние скандинавов идет вниз.

На Западе угасание норманнского влияния проходило по более жесткому сценарию. Параллельно с упадком шведской Бирки на востоке, шел упадок и главного западного центра скандинавской торговли — Хедебю. В 1050 г. город сжег норвежский конунг Харальд Суровый, а затем город подвергся опустошительному набегу западных славян. Северная торговля викингов теряла свое значение для Европы, до начала подъема Ганзы оставалось еще около трех столетий. В 1030 г. умирает Кнуд Могучий, а его сыновья оказываются не в состоянии не только продолжить дело строительства великой северной империи, но даже и сохранить собранное их отцом. В 1052 г., после многих ожесточенных битв со скандинавами, Дублинское королевство окончательно попадает под власть ирландцев. В сентябре 1066 г. Харальд Суровый терпит поражение от Гарольда II Годвинсона в решающей битве недалеко от Йорка у Стамфордского моста. Впрочем, и его победитель через три недели разгромлен вторгшимися силами нормандского Вильгельма Завоевателя, и в истории Англии начинается новая глава.

На крайнем западе примерно в это время прекращаются плавания к североамериканскому побережью. Гренландские колонии еще процветают еще полтора-два столетия, но на их западном горизонте постепенно сгущаются тучи в виде растущей активности американских эскимосских племен.

В западно-франкском государстве шла быстрая ассимиляция переселенцев из Скандинавии. Завоеванное норманнами Руанское графство постепенно включило в себя всю Нижнюю Нейстрию, которое скоро стало именоваться Нормандским герцогством, на долгое время ставшим одним из самых могущественных и богатых составных частей рыхлого французского королевства. О мощи и честолюбивых устремлениях нормандских герцогов лучше всего свидетельствует упомянутый выше успешный завоевательный поход в Англию прямого потомка Ролло (Хрольва) Вильгельма Завоевателя в 1066 г. и создание им объединенного королевства по обе стороны Ламанша.

Сицилия долгое время сохраняла свою независимость и даже процветала, умело играя на противоречиях между Византией, Священной Римской империей и Святым Престолом. Однако ослабление Византии во второй половине XII в., появление на политической сцене Германии амбициозной и могущественной династии Гогенштауфенов нарушили прежней баланс и роковым образом сказались на судьбе островного королевства. Добавим к этому проблемы престолонаследия, постоянное давление арабов с северного берега Африки, отвлечение сил на безнадежные попытки удержать сицилийские владения на юге Италии, грызню между отдельными придворными группировками. Итог стечения всех этих факторов был предопределен: в 1194 г. Генрих VI Гогенштауфен относительно легко присоединил Сицилию к своей империи и положил конец более чем столетнему господству норманнов на этом острове.

После двух с половиной веков беспрерывных странствий по просторам северных морей, Атлантики и средиземноморского мира часть скандинавов растворилась среди покоренных ими народов, а часть вернулась домой — заниматься налаживанием жизни на родине и выстраиванием собственных национальных государств. Север вновь надолго превратился в глубокую провинцию Европы. Новый стремительный подъем роли Скандинавии в европейской политике начался несколько столетий спустя, главным образом за счет усилий воинственных шведских королей в период так называемого «шведского великодержавия» (1611–1721 гг.). Но это уже, как говорится, совсем другая история…

Произвольные обобщения норманнского опыта

Опыт двух с половиной столетий норманнских завоеваний в Европе и последующая судьба разнообразного норманнского наследия дают обширный материал для исторических обобщений и выводов. В частности, они еще раз подтверждают не очень удобное для теоретиков международных отношений предположение, что международное влияние тех или иных этно-национальных групп или государств не обязательно определяется численностью населения, географическим положением, экономическим и военным потенциалом. Не меньшее значение имеют такие факторы как текущие технологические преимущества над конкурентами, высокий уровень географической мобильности населения, наличие харизматических и амбициозных лидеров. Равным образом, нельзя недооценивать благоприятное сочетание внешних геополитических факторов, порой способствующее неожиданным успехам даже самых, казалось бы, авантюристических начинаний.

Кроме того, представляется очевидным, что категории силы и слабости тех или иных этно-национальных групп не носят абсолютного характера. При разных обстоятельствах одни и те же культурно-антропологические характеристики способны стать сравнительными преимуществами или оказаться сравнительными недостатками. А потому адаптивность, готовность принять неизвестное новое и отказаться от привычного старого в большинстве случаев оказывается важнее текущих побед и поражений, какими бы решающими они ни казались с близкой исторической дистанции.

Опыт норманнов свидетельствует и о том, что сила государств определяется в первую очередь устойчивостью его базовых институтов, надежностью основных несущих элементов государственной машины. Военная сила — существенный, но далеко не единственный фактор, определяющий жизнеспособность государства. Не менее существенна ясность правил игры — как для находящихся на разных ступеньках государственной лестницы управляющих, так и для различных категорий управляемых. Норманны хорошо понимали важность стабильной системы налогообложения, сбалансированного государственного бюджета, понятного населению судопроизводства, гибкой языковой и религиозной политики, прозрачного и внутренне непротиворечивого административного управления. Они проявляли терпение, последовательность и разумную умеренность в управлении доставшимся им территориями — разумеется, в тех случаях, когда рассматривали эти территории не в качестве объекта для быстрого обогащения, а в качестве нового дома для себя и для своих потомков.

По стандартам своей эпохи норманны были новаторами, но отнюдь не революционерами, последовательными прагматиками, но не безрассудными мечтателями и мистиками, которыми их нередко до сих пор считают. Неистовые почитатели сурового Одина и грозного Тора, неудержимые берсерки, пьющие вино из черепов убитых ими врагов и предвкушающие нескончаемые посмертные пиршества с древними богами в роскошных чертогах Валгаллы, в реальной истории многих стран Европы оказались дотошными счетоводами, исполнительными чиновниками и неустанными сутягами. Вопреки некоторым позднейшим интерпретациям, они были в целом чужды расистским идеям «арийской исключительности», позиционируя себя на покоренных территориях в роли космополитов-меритократов, открывая карьерные лифты не только для своих товарищей по оружию, но и для местных талантливых и честолюбивых подданных, вне зависимости от социального статуса и даже от вероисповедания последних.

Устоявшаяся за много столетий триединая формула морального кодекса идеального викинга — «доблесть — щедрость — верность» — в повседневной негероической жизни с течением времени приобрела несколько иной, более прозаический вид: «прагматизм — бережливость — преемственность». Возможно, такая трансформация была и к лучшему — как для Европы в целом, так и для потомков воинственных норманнов, в частности.