Почему мы полюбили Америку?

Этой осенью исполняется 30 лет попыткам радикально реформировать Союзный договор, которые в итоге привели к распаду СССР. Историки спорят о том, каковы были причины, приведшие к столь быстрому (даже по политическим меркам) исчезновению этого государства. Не углубляясь в детали, можно с уверенностью сказать: ни Перестройка, ни политика гласности и либеральные реформы не были бы возможны без глубокой симпатии советской элиты и общества к США. Реалии жизни в СССР 1980-х гг. свидетельствуют о том, что культ американского образа жизни охватил в те годы советское общество: от навязчивого поиска джинсов-«варенок» и жевательных резинок со вкладышами до очередей в первый Макдоналдс, от обожания американских боевиков до американской рок-музыки, без знания которой любой школьник того времени становился практически изгоем.

Влюбленность в собственного противника не была для российского общества в диковинку. Читатели «Войны и мира» помнят, что в эпоху Наполеоновских войн высшее русское дворянство говорило по-французски лучше, чем на родном языке, и предпочитало обучать своих детей во Франции. В середине XIX в. часть русской аристократии охватило англофильство, символом которого стал Английский клуб, работавший даже в годы Крымской войны (1853–1856 гг.). Однако существовало как минимум два отличия американофильства 1980-х гг. от предыдущих западнических волн. Первое — масштабы явления; если галломания и англомания были достоянием узкого слоя аристократии, то американофильство охватило почти все слои советского общества. Второе — отношение к своей стране; если галломания не мешала русским офицерам воевать с Наполеоном, то американофильство сопровождалось нигилизмом в отношении СССР.

Такую массовую американофилию, как представляется, невозможно объяснить происками американских спецслужб или подкупом кого-то в советском руководстве. Что если болезненная «влюбленность в Америку» была ответом на запросы самого советского общества, которые во многом и привели к распаду Советского Союза?

Американская культура побеждала благодаря проповеди превосходства культуры массы над культурой элиты. Она упросила музыку и живопись до уровня, доступного полуобразованной массе. Она упростила стиль одежды, заменив костюм, смокинг и платье на джинсы, свитер и футболку. Она упростила язык, фактически осмеяв и ликвидировав высокий стандарт речи и грамматики. Она привнесла новый — более демократичный — стиль отношений между людьми, идеалом которого стала американская община битников или хиппи. Европе оказалось нечего противопоставить тотальной американизации. Британская культура середины XX в. была слишком ориентирована на викторианские образы, которые в 1950-х гг. воспринимались как элитарные и архаичные. Для нашего современника мир «старой Европы» — это что-то вроде погибшей Атлантиды; мы видим только руины и изучаем их как туристы, что пока делает американизацию Европы необратимой.

Симпатию к Соединенным Штатам привнесли в Россию большевики. В период НЭПа 1920-х гг. в СССР большую популярность стали приобретать теории о том, что переход к коммунизму будет связан с научным планированием производства и общества. Американская теория производства сразу стала объектом пристального внимания советского руководства. Сталинская индустриализация реализовывалась, ориентируясь на американские образцы. «Американские образцы» можно было встретить и за пределами технической сферы. Сама концепция крупных информационных агентств СССР была также во многом заимствована у США. По американской модели создавался и советский кинематограф. Вторая мировая война усилила симпатии к США. Идея, что СССР и США ближе друг другу и противостоят остальной Европе, популярная в советском Институте США и Канады АН 1970-х гг., родилась не на пустом месте, а как результат осмысления реального опыта Второй мировой войны.

Подобно Европе восхищение Соединенными Штатами приходило в СССР через кинематограф и музыку. «Позднему социализму», начавшемуся с приходом к власти Л. Брежнева в 1964 г., оказалось нечего противопоставить американским кинообразам. Советская пропаганда не пыталась сеять ненависть к США — она тщательно отделяла «американский империализм» от «американского народа». Утвердившаяся в советском киноискусстве концепция соцреализма препятствовала созданию своих киносказок по образцу кинолент 1930-х гг. Соцреализм, как и любой реализм, нес в себе критический потенциал по отношению к собственной системе. Акцент на проблемы и конфликты только усиливал контраст с американским кино, создающим образ США как успешной страны. Похожую ситуацию можно было наблюдать и в музыкальной сфере.

Похожую ситуацию можно было наблюдать и в музыкальной сфере. Подобно кинематографу американский джаз рождал симпатии к США. Перед советским человеком возникал привлекательный образ «страны джаза» как страны веселья, раскованности и успеха. Любить джаз означало одновременно любить американскую культуру, а также выглядеть «немного американцем».

Новая рок-культура, на базе которой строились молодежные протестные течения вроде хиппи и панков, отрицала саму систему старой музыки и даже принципы организации современного общества. Брежневское руководство, взяв курс на ограничение проникновения западной музыки в СССР, фактически сделало рок символом протеста против советской системы. В эпоху массовых музыкальных носителей остановить проникновение рока в Советский Союз было невозможно. Уменьшало шансы на успех и наличие такой лазейки как контакты советских граждан с жителями социалистических стран. Американская музыка звучала во многих домах с тонких пластинок и магнитофонных лент, создавая у ее слушателей ощущение протеста против советской системы. Последствия этого «музыкального диссидентства» оказались для СССР, возможно, даже более тяжелыми, чем диссидентство политическое. В брежневскую эпоху появился новый, молодежно-анархический Запад, основанный на отрицании классики и сильного государства. Поэтому в 1980-х гг. американская музыка превратилась, как ни парадоксально, в мощного союзника США в холодной войне, формой протеста и мобилизации молодежи против остатков советской системы.

Наконец, нельзя обойти стороной еще одну слагаемую американского успеха. Советская интеллигенция после 1917 г. формировалась изначально как «левая» и космополитичная. Ее установкой была Мировая революция, то есть замена логики борьбы государств на логику борьбы классов — в соответствии с ленинским лозунгом «превратить войну империалистическую в войну гражданскую».

Становление американской массовой культуры было двусторонним процессом. Европа усваивала американские культурные нормы и стандарты, американскую цивилизацию, меняя даже внешний облик европейских городов. При этом и сами США в рамках побеждающей масс-культуры переходили от праволиберальной к леволиберальной ценностной системе. Культ белого человека сменился повышенным вниманием к расовым меньшинствам и политкорректности; культ успеха — ценностями следования нормам и неприязнью к «слишком успешным»; культ сексуальной свободы — невиданным подъемом феминизма и сексуальных меньшинств, ограничивающих те самые свободы.

Мы часто говорим, что США одержали победу в холодной войне, но при этом забываем уточнить — какие именно США? Белая консервативная и религиозная Америка 1940-х гг., бросившая вызов СССР, погибла гораздо раньше самого Советского Союза. Победила в холодной войне леволиберальная Америка с ее мультикультурным и мультирасовым населением, политкорректностью, наднациональной культурой, отрицающая в себе традиционно американское. Именно ее, а не Америку голливудских фильмов 1940-х гг. и индустриальных центров, любила российская перестроечная интеллигенция. Холодная война закончилась, как ни парадоксально, падением обеих начавших ее сверхдержав: просто падение СССР сопровождалось его территориальным распадом и потому выглядело более впечатляюще.

Этой осенью исполняется 30 лет попыткам радикально реформировать Союзный договор, которые в итоге привели к распаду СССР. Историки спорят о том, каковы были причины, приведшие к столь быстрому (даже по политическим меркам) исчезновению этого государства. Не углубляясь в детали, можно с уверенностью сказать: ни Перестройка, ни политика гласности и либеральные реформы не были бы возможны без глубокой симпатии советской элиты и общества к США. Реалии жизни в СССР 1980-х гг. свидетельствуют о том, что культ американского образа жизни охватил в те годы советское общество: от навязчивого поиска джинсов-«варенок» и жевательных резинок со вкладышами до очередей в первый Макдоналдс, от обожания американских боевиков до американской рок-музыки, без знания которой любой школьник того времени становился практически изгоем.

Franz Xaver Winterhalter: The Royal Family in 1846

Влюбленность в собственного противника не была для российского общества в диковинку. Читатели «Войны и мира» помнят, что в эпоху Наполеоновских войн высшее русское дворянство говорило по-французски лучше, чем на родном языке, и предпочитало обучать своих детей во Франции. В середине XIX в. часть русской аристократии охватило англофильство, символом которого стал Английский клуб, работавший даже в годы Крымской войны (1853–1856 гг.). Однако существовало как минимум два отличия американофильства 1980-х гг. от предыдущих западнических волн. Первое — масштабы явления; если галломания и англомания были достоянием узкого слоя аристократии, то американофильство охватило почти все слои советского общества. Второе — отношение к своей стране; если галломания не мешала русским офицерам воевать с Наполеоном, то американофильство сопровождалось нигилизмом в отношении СССР.

Такую массовую американофилию, как представляется, невозможно объяснить происками американских спецслужб или подкупом кого-то в советском руководстве. Что если болезненная «влюбленность в Америку» была ответом на запросы самого советского общества, которые во многом и привели к распаду Советского Союза?

Причина первая: культура масс

Американофилия не была чем-то уникальным для советского общества: в прошлом веке она охватила большинство стран Европы. Причина этого связана с переходом от аристократического (сословного) общества к массовому. Этот процесс начался в годы Первой мировой войны, приведшей к гибели четырех империй: Российской, Австро-Венгерской, Германской и Османской. Однако только в 1950-х гг. аристократические элиты полностью уступили место элитам бюрократическим и политикам-популистам.

Классическая европейская культура, воспетая немецким историком Освальдом Шпенглером, была прежде всего культурой аристократической. В ее основе лежали три базовых принципа:

• ориентация на романтический культ гения, возвышающегося не только над массой, но даже над способными и образованными людьми;
• наличие жесткой иерархии высших и низших форм искусства при недопустимости (или слабой допустимости) их смешения;
• восприятие искусства как акта взаимодействия гения с миром, который читатель может только пассивно познавать и воспринимать.

Сверхчеловек Фридриха Ницше был, строго говоря, воплощением этой культурной концепции. «Западная цивилизация привыкла считать личность своей квинтэссенцией и итогом. Искусство — плод труда великих одиночек. Романтическая концепция оставляла художника наедине с вечностью. Зритель тут, в сущности, посторонний, незваный гость», — писал об этом искусствовед Александр Генис. Такое искусство требовало колоссальной культурной и общеобразовательной подготовки для его восприятия, то есть было изначально ориентировано на узкий слой элиты, отделенный от остального народа.

plastikmagazine.com

Подобная культура была продуктом аристократического общества и могла существовать только в рамках сословной системы. Классическая культура требует наличия базового класса-носителя — аристократии, под стандарты которой подтягивались интеллигенция и часть средних слоев. Именно аристократия задавала стандарты высокой культуры и языка, определенной системы воспитания и отношения к миру. Но с гибелью аристократических обществ погибал и классический культурный канон, о чем предупреждал еще в 1835 г. французский социолог-консерватор Алексис де Токвиль: массовому обществу требуется массовая культура, лишенная иерархии и канона. Не традиционная культура крестьян, интеллигенции или буржуа, а культура масс больших мегаполисов, которые постепенно выключались из промышленного производства, переходя в сферу услуг, «вечного образования» или неких форм мелкого бизнеса.

Американская культура, как оказалось, почти идеально соответствовала такому обществу. В ее основе лежало афроамериканское искусство, основанное на адаптации ритуальных мелодий к вкусам «черной бедноты» больших городов. С начала XX в. происходила коммерциализация этой культуры через появление массовых городских танцев вроде чарльстона, рок-н-ролла, буги-вуги. Они строились на концепции приоритета массы над личностью («делай так, как мы!»), более низком культурном стандарте («играю примитивно, но зато понятно и для всех!»), приоритете свободы над каноном («танцую, как хочу, и никто мне не указ!»). На смену гению-одиночке пришел массовый исполнитель, которому было очень важно одобрение массы, а, следовательно, близость к ее культурным запросам и мнению.

В сравнении с классической европейской культурой XIX в. американская культура казалась, без преувеличения, варварской. В этой связи интересно наблюдать, как современные российские либералы позиционируют себя носителями «высокой западной культуры», словно забывая, что для классической Европы их современная культура была бы воплощением низкого вкуса и плебейства. Но с переходом Европы к массовому обществу американская культурная система оказалась востребованной там. Классическая культура аристократии была чужда городским массам, зато американская масс-культура шаг за шагом завоевывала сначала европейский большой, а затем — и небольшой город через рок- и поп-музыку, товары широкого потребления и массовое кино.

Американская культура побеждала благодаря проповеди превосходства культуры массы над культурой элиты. Она упросила музыку и живопись до уровня, доступного полуобразованной массе. Она упростила стиль одежды, заменив костюм, смокинг и платье на джинсы, свитер и футболку. Она упростила язык, фактически осмеяв и ликвидировав высокий стандарт речи и грамматики. Она привнесла новый — более демократичный — стиль отношений между людьми, идеалом которого стала американская община битников или хиппи. Все это было очень популярно у европейской молодежи второй половины XX в. по как минимум двум причинам. Первая — продолжавшийся процесс урбанизации, концентрировавший большие массы населения в крупных городах. Вторая — США стали родоначальниками культуры молодежного бунта (хиппи, панк, рэп и т.д.), которая превратилась в форму протеста молодежи против «старого мира».

У американской культуры был еще один мощный ресурс — отсутствие собственной национальной традиции. Американизация не означала подчинение англичан немцам или французов англичанам — они все усваивали некий пласт наднациональной и во многом космополитичной культуры. Этому способствовал и «американский английский» — будучи языком иммигрантов, он строился на приоритете устной речи над письменной, отвергал многие грамматические правила и классическое построение фраз. В этом языке было не так уж важно, правильно или с ошибками говорит человек — главное, понимают его или нет. Такое снижение стандарта языка соответствовало переходу к массовому обществу с неизбежным понижением образовательного стандарта.

Европе оказалось нечего противопоставить тотальной американизации. Британская культура середины XX в. была слишком ориентирована на викторианские образы, которые в 1950-х гг. воспринимались как элитарные и архаичные. Чуть раньше, в 1930-е гг. Третий Рейх пытался создать массовую культуру с опорой на Рихарда Вагнера, Античность и мистику, что оказалось невозможным ввиду ее искусственного и чуждого массам характера. Франция спохватилась в голлистскую эпоху 1960-х гг., когда французский язык уже безнадежно утратил свои международные позиции, а классическая французская культура стала слишком элитарной, а потому — неинтересной для масс. Итальянское кино также было слишком сложным и непонятным для массового зрителя. Американская культура побеждала не вложенными в нее средствами, а совпадением американизации со вкусами массового общества и отсутствием альтернативы американской масс-культуре.

В современном мире у классической европейской культуры нет наследников. Ни один из противников США не пытается бросить им вызов от имени защиты культуры старой Европы. Такая ситуация вызвана гибелью аристократических систем, без которых невозможно и само существование элитарной культуры. Для нашего современника мир «старой Европы» — это что-то вроде погибшей Атлантиды; мы видим только руины и изучаем их как туристы, что пока делает американизацию Европы необратимой.

Причина вторая: американский образец

В Российской империи восхищения перед США не было: на них смотрели как на далекую экзотику (в позитивном варианте) или как на малокультурную страну иммигрантов (в негативном варианте). В середине XIX в. были предприняты попытки союза, которые при двух последних императорах сменились враждой в Восточной Азии и Арктике. Но всё же для элит, не говоря уже о народе, это были некие периферийные конфликты, не затрагивавшие жизненные интересы ни России, ни США.

Комбинат U.S. Steel Corporation в г. Гэри - прототип Магнитогорского металлургического комбината

Симпатию к Соединенным Штатам привнесли в Россию большевики. Еще В. Ленин обосновал наличие двух путей развития капитализма — американского и прусского, а также доказал, что для России предпочтительнее путь американский (экстенсивный) как освоение огромных земельных пространств. После Октябрьской революции Л. Троцкий привнес в Советскую Россию культ американской промышленности и конвейерной системы. В период НЭПа 1920-х гг. в СССР большую популярность стали приобретать теории о том, что переход к коммунизму будет связан с научным планированием производства и общества. Эталоном этого планирования должна была выступить конвейерная (тейлоровско-фордовская) система организации массового труда, что в идеале делало бы общество большим конвейером (те самые идеи, которые высмеял писатель Евгений Замятин в своей известной антиутопии «Мы» 1925 г.).

Эта симпатия не была случайной. Октябрьская революция провозгласила ликвидацию сословий, равенство всех граждан перед законом, в этот же период в Европе еще не были ликвидированы аристократические системы. Ни одна из культур европейских стран того времени не могла вызывать симпатию у большевиков — они звали массы на борьбу с аристократией как «феодальным пережитком». Советская Россия чувствовала себя выше Великобритании, Германии или Италии: «Мы строим коммунизм, а они еще не выбрались до конца из феодализма; мы создаем нового человека, а у них еще дворянские титулы».

Иное дело США — здесь изначально не было сословий и формально провозглашалось равенство граждан перед законом (правда, ограниченное имущественными цензами и остатками расовой сегрегации). Здесь развивалась самая мощная в мире промышленность и, соответственно, проживал «самый крупный» пролетариат — создать и то, и другое еще только предстояло раннему СССР. Сама «американская мечта» была созвучна советской идеологии. Соединенные Штаты изначально строились как страна-эксперимент по реализации принципов французского Просвещения. Здесь не было национальной культуры в ее европейском понимании, что в какой-то мере сближало понятие «американцы» с создававшейся новой общностью «советский народ». В некотором смысле СССР должен был стать своеобразным «супер-США» — столь же передовым в сравнении со всем миром, какими были Соединенные Штаты в сравнении с Европой.

Американская теория производства сразу стала объектом пристального внимания советского руководства. В СССР выходили переводы книг Г. Форда, У. Гантта, Ф.У. Тэйлора, обосновывавшие теорию конвейерного производства. В «Биографической̆ хронике» В.И. Ленина [1] есть сведения, что за день до своей смерти, 20 января 1924 г., он смотрел в Горках фильм о сборке тракторов на заводе Г. Форда. Американские автомобили, тракторы и другая техника экспонировались на промышленных выставках в СССР. Для закупок техники и переговоров еще в 1924 г. было создано акционерное общество «Амторг» («Американо-советская торговля»), формально коммерческая организация, фактически — замена советской дипломатической миссии, поскольку до 1933 г. США не признавали СССР [2].

Сталинская индустриализация реализовывалась, ориентируясь на американские образцы. Гиганты советской индустрии были созданы с помощью американских инженеров и по американским моделям. Ford Motor Company помогала возвести Московский автомобильный завод АЗЛК (КИМ) по образцу заводов в Детройте, The Austin Company участвовала в строительстве Горьковского автомобильного завода (ГАЗ), Arthur McKee of Cleveland —Магнитогорского металлургического комбината по образцу комбината в городе Гэри (штат Индиана), International General Electric участвовала в электрификации объектов, Днепрогэс строилась при участии американской Cooper Engineering по образцу Ниагарской и Кеокуккской (на реке Миссисипи) ГЭС. Особняком стола архитектурно-строительная фирма «Albert Kahn Incorporation», которая обеспечила строительство более 550 промышленных объектов на территории СССР, в том числе Челябинского и Сталинградского тракторных заводов.

Первые образцы советского автостроя во многом копировали американские. Гусеничный трактор «Сталинец-60» был копией американского Caterpillar-60, комбайн «Коммунар» был клоном комбайна Caterpillar 1928 г. ГАЗ-АА 1932 г. был скопирован с Форд АА 1926 г., ГАЗ-М1 1936 г. — с Форда-40А 1934 г., представительский автомобиль ЗИС-101, на котором с 1936 по конец 1940-х гг. ездила вся советская элита, был копией американского «Бьюика» 1932 г. Так, представители советской элиты стали приучаться к американскому стандарту не в брежневские времена, а еще в 1930-х гг.

Эталоном планирования в 20-х гг. должна была выступить конвейерная (тейлоровско-фордовская) система организации массового труда

«Американские образцы» можно было встретить и за пределами технической сферы. Сама концепция крупных информационных агентств СССР была также во многом заимствована у США. ТАСС создавался по образцу американского United Press International, крупные редакции советских газет «Правда» и «Известия» — по образцу американских Washington Post и New York Times. Традиции заводских клубов как центров культуры и коллективных мероприятий также пришли в СССР из «фордовской Америки» 1910-х гг. По американской модели создавался и советский кинематограф. Рубежом для него стала поездка в страны зарубежной Европы и США 1929–1932 гг. режиссёров Сергея Эйзенштейна и Григория Александрова. Оба создавали фильмы по голливудскому канону — первый широко использовал голливудский опыт исторических декораций и батальных сцен; второй — голливудский комедийный канон в стиле мюзикла. Вовсе не случайно культовые комедии 1930-х гг. «Веселые ребята» и «Волга, Волга» воспринимались сторонниками соцреализма как слишком американские.

Вторая мировая война усилила симпатии к США. Мы часто забываем, что СССР воевал практически со всей континентальной Европой, объединенной в имперский проект Третьего Рейха. Идея, что континентальная классическая Европа враждебна не только советскому, но и русскому народу, получила зримое подтверждение на целое поколение. При этом США и Великобритания выступали в качестве пусть не идеальных, но все-таки союзников СССР. Советские летчики бились с врагом на американских Дугласах и Айрокобрах; американские продукты, поставленные по лендлизу, помогли многим в СССР пережить военный голод, особенно в крупных городах. Идея, что СССР и США ближе друг другу и противостоят остальной Европе, популярная в советском Институте США и Канады АН 1970-х гг., родилась не на пустом месте, а как результат осмысления реального опыта Второй мировой войны.

Идеи конвергенции 1960-х гг. о том, что капитализм и социализм будут заимствовать друг у друга лучшее и в конце концов сольются в общую систему, закрепились в умах советской интеллигенции, выросшей на уважении ко всему американскому. Для представителей этого слоя, группировавшихся вокруг научных институтов, было характерно восприятие холодной войны как случайного, неправильного эпизода в изначально позитивных отношениях двух стран, который надо было преодолеть. Британский здоровый цинизм, — «в политике нет ни вечных врагов, ни вечных друзей — есть только вечные интересы» — не был присущ идеологизированной советской интеллигенции. Не в этом ли причина труднообъяснимого психологического парадокса брежневской элиты — глубокая вера в то, что рано или поздно им удастся договориться с США, несмотря на все существующие проблемы?

Из этого опыта вытекал, видимо, и другой психологический парадокс, на который обратил внимание американист Владимир Печатнов: «Начало 1990-х годов было отмечено пиком искренних российских симпатий и массового интереса к Америке, которая стала рассматриваться как старший партнер (сильный, но благородный) и образец для подражания. Американец — свободный индивидуалист с его неотъемлемыми правами на частную собственность и частную жизнь — воспринимался в качестве антипода забитого советского “совка”, социального типа, который подлежал искоренению». В каком-то смысле это была возвращенная идея индустриализации середины XX в. — преодолеть «отсталость России» по американским образцам, которые изначально были эталоном прогресса для советской интеллигенции.

Причина третья: царство грез

Огни Большого города с Ч. Чаплиным

Подобно Европе восхищение Соединенными Штатами приходило в СССР через кинематограф и музыку. Мы привыкли ассоциировать социализм с «железным занавесом», зачастую забывая, что до 1950-х гг. никакого «железного занавеса» между советской и западной культурами не было.

Эпоха НЭП помимо свободных поездок советской интеллигенции заграницу принесла с собой культ американского кино. Лидерами кинопроката стали немые фильмы с американскими актерами Дугласом Фэрбенксом и Мэри Пикфорд, которые летом 1926 г. побывали в СССР. В 1930-х гг. к ним добавилась «Хижина в Хлопке», «Человек-Невидимка», «Большой вальс» и, конечно, два знаменитых фильма с Чарли Чаплиным — «Новые времена» и «Огни большого города». В годы Второй мировой войны лидерами в советском кинопрокате стали американские фильмы, воспевавшие красоту США, — «Мелодии вальса», «Очарован тобой», «В старом Чикаго», «Серенада Солнечной долины», из которых советские зрители впервые услышали многие джазовые композиции.

Поток американских фильмов не уменьшался и в первые послевоенные годы, несмотря на начавшуюся холодную войну. В 1948 г. в советский прокат вышли «Башня смерти», «Двойники (Принц и нищий)», «Первый бал», «Приключения венецианца»; в 1949 г. — «Энтони-неудачник», «Светлячок» («Двойная игра»), «Ромео и Джульетта», «Собор Парижской Богоматери»; в 1952 г. — знаменитые четыре серии киносаги про Тарзана. С конца 1950-х гг. советские зрители увидели известные американские фильмы — от «В джазе только девушки» до «Великолепной семерки».

Все эти киноленты формировали у советского зрителя образ США как богатой, процветающей и веселой страны, населенной успешными, красивыми и жизнерадостными людьми. Соединенные Штаты тогда предстали перед советским зрителем как страна бытового комфорта, товарного изобилия, красивых жилищ и одежды, экзотической природы — всего того, чего так не хватало в СССР. США выступали в сознании зрителей его другом, помощником в индустриализации и союзником в годы Великой Отечественной войны.

Серенада солнечной долины

В любви к американскому кинематографу присутствовал и социальный мотив. Советскому человеку американские фильмы о простых людях были ближе, чем европейское кино, ностальгирующее по «золотому» XIX в. или обращенное к Средневековью. Любовь к Голливуду была естественна для СССР, провозглашавшего всеобщее равенство и начинавшего свой путь с ликвидации аристократии. Советскому зрителю хотелось быть более похожим на веселых и удачливых американских ковбоев, чем на далеких и малопонятных европейских аристократов с их жесткой иерархией, сословным каноном и культурными ограничениями. Неслучайно советские молодые «бунтари» 1950-х гг. подражали американским бродягам и джазменам «потерянного поколения», а не европейским графам или лордам с безукоризненными манерами.

«Позднему социализму», начавшемуся с приходом к власти Л. Брежнева в 1964 г., оказалось нечего противопоставить американским кинообразам. Советская пропаганда не пыталась сеять ненависть к США — она тщательно отделяла «американский империализм» от «американского народа». Но в таком случае в симпатии советских граждан к жизни американского народа не могло быть ничего плохого, тем более что он был союзником во Второй мировой войне. А для советской интеллигенции американское кино становилось как бы окном в другой, успешный мир — легальной формой протеста против советского социализма. Особенно болезненно этот «другой мир» выглядел на фоне нараставшего в СССР хронического товарного дефицита: американское изобилие в кино само по себе словно было призвано продемонстрировать превосходство США.

Веселые ребята

Утвердившаяся в советском киноискусстве концепция соцреализма («линия Пырьева») препятствовала созданию своих киносказок («линия Александрова») по образцу кинолент 1930-х гг. Соцреализм, как и любой реализм, нес в себе критический потенциал по отношению к собственной системе. Акцент на проблемы и конфликты только усиливал контраст с американским кино, создающим образ США как успешной страны. Разумеется, американское кино показывало и социальные конфликты, но они сглаживались красиво-китчевым кинообразом США: от традиционных небоскребов и джинсов до красивых автомобилей и загородных домов в горах Калифорнии.

Можно было, конечно, противопоставить этому итальянское или французское кино, что, кстати, пыталось делать советское руководство в 1960-х гг. Но сами Франция и Италия были (несмотря на все перипетии) военно-политическими союзниками США и сами переживали американизацию всех сфер жизни. Этот процесс доказывал превосходство американской культуры. Любопытная деталь — любовь к американскому искусству стала ослабевать с середины 1990-х гг., когда утвердится более близкий народу латиноамериканский масскульт в виде серии простых и красивых «мыльных опер».

Причина четвертая: музыка протеста

Похожую ситуацию можно было наблюдать и в музыкальной сфере. С брежневских времен мы помним знаменитую фразу — насмешливый символ «железного занавеса»: «Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст». На самом деле в эпоху раннего социализма СССР шел в ногу с Европой. В «ревущие двадцатые» американский джаз звучал не только в Москве и Ленинграде, но почти во всех крупных городах страны. В 1927 г. в Москве появился оркестр под управлением Александра Цфасмана («АМА-джаз») и почти одновременно с ним — оркестр под управлением Леопольда Теплицкого в Ленинграде, что считается датой рождения в СССР профессионального джаза.

В 1930-х гг. джазовая музыка была не менее популярной в СССР, чем в остальной Европе. Это время стало эпохой «теа-джаза» — концепции, придуманной артистом Ленинградского Театра Сатиры Леонидом Утесовым и трубачом Яковом Скоморовским. Кстати, отрывок из их композиции прозвучал в фильме «Веселые ребята». Читатели Анатолия Рыбакова помнят, что в Москве 1930-х гг. джаз звучал едва ли не в каждом ресторане и парке. Даже в первое послевоенное десятилетие джаз, хотя и не поощрялся, но не был запрещен в СССР, а в 1956 г. состоялось его возвращение на экран через «Карнавальную ночь» Эльдара Рязанова.

Карнавальная ночь

Подобно кинематографу американский джаз рождал симпатии к США. Перед советским человеком возникал привлекательный образ «страны джаза» как страны веселья, раскованности и успеха. Любить джаз означало одновременно любить американскую культуру, а также выглядеть «немного американцем». Джаз казался миром раскованности и неформальности на фоне усиливавшегося в 1940-х гг. культа классической музыки в СССР. Неслучайно культ США захватил даже детей сталинских наркомов; благодаря джазу и свингу Америка казалась символом Запада — свободного, красивого и раскованного (так это было или не так в реальности — другой вопрос, мало интересовавший очарованных Соединенными Штатами).

Ситуация изменилась в 1960-х гг., когда в США и Британии произошел взрыв музыки молодежного протеста. На фоне появления рок-музыки (в широком смысле слова) сам джаз стал восприниматься как ностальгические мелодии «старого мира». Новая рок-культура, на базе которой строились молодежные протестные течения вроде хиппи и панков, отрицала саму систему старой музыки и даже принципы организации современного общества. Брежневское руководство, взяв курс на ограничение проникновения западной музыки в СССР, фактически сделало рок символом протеста против советской системы.

В американской рок-культуре был изначально заложен мощный анархический компонент. Он, видимо, был унаследован от афроамериканцев, сохранивших в США многие племенные формы и враждебно настроенных в отношении американского государства. Американский рок зародился в годы Вьетнамской войны и был молодежным протестом против отправки американских военных во Вьетнам. Толпа на рок-концерте отнюдь не исповедует ценности американского государства: она враждебна любому государству как порядку и «несвободе». В брежневском СССР это зерно попало в благоприятную почву — традиционную нелюбовь русской интеллигенции к власти и молодежную любовь к западной моде. Возникавший с конца 1960-х гг. русский рок рождался, по признанию участников процесса, как оппозиция советской культуре, то есть как внесистемный антисоветский проект.

В эпоху массовых музыкальных носителей остановить проникновение рока в Советский Союз было невозможно. Уменьшало шансы на успех и наличие такой лазейки как контакты советских граждан с жителями социалистических стран. Американская музыка звучала во многих домах с тонких пластинок и магнитофонных лент, создавая у ее слушателей ощущение протеста против советской системы. Последствия этого «музыкального диссидентства» оказались для СССР, возможно, даже более тяжелыми, чем диссидентство политическое.

Во-первых, музыкальное диссидентство наглядно демонстрировало бессилие советской системы не только в подавлении, но даже в ограничении протеста. Массовое распространение рока позволяло чувствовать себя гражданам сильнее и свободнее (по логике: «мы слушаем, и что вы нам всем сделаете?»).

Во-вторых, в условиях идеологического кризиса американский рок становился модой и эталоном для молодежи. Не быть вписанным в этот проект означало обречь себя на одиночество среди сверстников, к чему стремились немногое.

В-третьих, приход рока в СССР привел к широкому распространению английского языка и молодежного сленга. В стране к середине 1980-х гг. протестное молодежное поколение выросло не на передачах радио «Свобода» или чтении самиздата, а на рок-культуре. Новая молодежь протестовала не столько политически, сколько культурно, что делало такой протест более трудно регулируемым. Молодежный рок-протест не считал, что Р. Никсон и Дж. Картер более правы, чем Л. Брежнев — он отрицал советскую систему желанием носить американские джинсы, говорить на американском сленге и вести расслабленный образ жизни, отодвигающий само понятие какого-либо долга.

joannastingray.com

Анархичность рок-культуры была ее колоссальной силой. Современные социологи пытаются понять, чего именно хотело поколение Перестройки и почему для достижения этих целей обязательно надо было сломать советскую систему. Поклонника русского рока комментируют это так: «Это свобода. Полная свобода. От всего!». В этом была коллективная страсть к разрушению ненавистной системы и при этом желание жить «как там» — в стране рока, — не думая о будущем. Тот факт, что «ненавистная система» предусматривала обеспечение бесплатным средним и высшим образованием жителей страны, а средний отпуск американца составлял 10 дней в году, был проигнорирован. Но, как отмечал французский социальный психолог Серж Московичи, таково свойство толпы — ее члены теряют способность к рациональному мышлению. Разрушительный пафос «старого» оказался намного сильнее способности переосмыслить происходящее. Американцы, столкнувшись с этой опасностью в 1960-х гг., сумели направить эти толпы в область масс-культурной моды. Советское руководство сделать это не смогло, потому что это в любом случае была бы американская мода, отрицавшая собственную культуру.

Сравнивая культурную политику сталинского и брежневского руководств, можно заметить, что первому было легче вести контрпропаганду. В сталинскую эпоху и СССР, и страны Запада жили в мире классической культуры: большевики и капиталисты были одеты в одинаковые костюмы и галстуки, слушали одну и ту же классическую музыку, ездили примерно на одних и тех же поездах и автомобилях, а международным языком был французский, а не английский. Запад был политическим противником, но в культурном смысле жизнь протекала в одном пространстве. В брежневскую эпоху появился новый, молодежно-анархический Запад, основанный на отрицании классики и сильного государства. Поэтому в 1980-х гг. американская музыка превратилась, как ни парадоксально, в мощного союзника США в холодной войне, формой протеста и мобилизации молодежи против остатков советской системы.

Можно было бы упрекнуть брежневское руководство в недальновидности или неспособности найти стратегию борьбы с таким американским влиянием. Но вспомним, что и другие страны, пытавшиеся побороть культурную американизацию (голлистская Франция, Иран Хомейни) в конце концов были вынуждены согласиться с американизацией своих обществ: вопрос был лишь в том, как далеко она зайдет. Победить подобный проект можно было только или ощущением себя изначально более высокой цивилизацией, противостоящей «варварам» (как это делал немецкий национал-социализм), или предложить некую более сильную альтернативу (как это пытался сделать ранний СССР). Первый вариант для брежневского СССР был невозможен; для второго варианта ресурсы были исчерпаны..

Причина пятая: «левая» Америка

Наконец, нельзя обойти стороной еще одну слагаемую американского успеха. Советская интеллигенция после 1917 г. формировалась изначально как «левая» и космополитичная. Ее установкой была Мировая революция, то есть замена логики борьбы государств на логику борьбы классов — в соответствии с ленинским лозунгом «превратить войну империалистическую в войну гражданскую». Историческая Россия воспринималась «левой» интеллигенцией как враг, которого нужно сломать и преодолеть ради построения вненационального «левого» государства — СССР, родины мирового пролетариата.

«Радикально-левая» интеллигенция, группировавшаяся вокруг Л. Троцкого, была частично ликвидирована в партийных чистках 1930-х гг., но многие ее представители уцелели. Сталинский проект построения социализма в одной стране воспринимался представителями этого социального слоя как отход от «идеалов Октября». Еще большую неприязнь у «левой» интеллигенции вызывала сталинская идея советского патриотизма и утверждавшийся мало по малу дискурс восприятия СССР как преемника Российской империи вплоть до восстановления в 1940-х гг. ряда ее атрибутов — от министерств до военных погонов и школьной формы.

В данном случае сложно не вспомнить известную работу математика-диссидента Игоря Шафаревича «Русофобия» (1982 г.), в которой показано невероятное презрение части советской интеллигенции и к СССР, и к исторической России. И. Шафаревич связал это явление с еврейским национальным движением, назвав эту общность «малым народом». Полагаем, что проблема лежит гораздо глубже, чем любое национальное движение — это было несогласие широких слоев «левой» интеллигенции со сталинским поворотом СССР к традиционной русской государственности. С того момента, как Советский Союз стал продолжением исторической России, он стал восприниматься этим слоем как «неправильное» государство, что и нашло выражение в этих нестандартных формах русофобии.

Альтернативой вновь становился Запад, где как раз в 1950-х гг. сформировалось два новых движения. Первое — движение левого либерализма. В середине ХХ в. внутри либерализма стала набирать силу новая идеология «открытого общества», которая постулировала необходимость слома общественных табу и принятия решений на основе критического мышления. «Открытое общество» сделало упор на социокультурных правах, требуя ликвидировать большинство общественных табу. В во главу угла были поставлены свободы от традиционных общественных норм, классической культуры, ограничений всевозможных расовых и сексуальных меньшинств и даже от самого государства: ведь идеология «открытого общества» постулирует отказ от таких понятий, как «Родина» и «патриотизм». Теоретик «открытого общества» Карл Поппер даже постулировал отказ от истории: не следует пытаться выводить ее законы, а нужно заниматься социальной инженерией, то есть строить новое общество с чистого листа.

Однако концепция «открытого общества» — это имперская идея, которая может быть реализована только в рамках имперского образования с механизмами насилия и подавления сопротивления. Вовсе не случайно, что американские демократы изобрели концепцию «глобальной демократической империи», а республиканцы всегда любили сравнивать США с Римской империей. Построение «открытого общества» требует территориальной базы: некоего государства или группы государств, где подобные идеи будут реализовываться и откуда они будут распространяться на другие страны. Такая база должна обладать мощными финансовыми и военными ресурсами, чтобы иметь возможность принуждать другие государства переходить на ценности «открытого общества».

Второе — движение новых левых, зародившееся в конце 1940-х гг. во Франции, а затем импортированное в США. В отличие от классических коммунистов они вслед за своими теоретиками — Жаном Полем Сартром, Симоной де Бовуар и Гербертом Маркузе — постулировали «обуржуазивание пролетариата» и превращение самого СССР в бюрократическую имперскую систему – наследника Российской империи. Основной упор «новые левые» делали на молодежь, феминистическое движение и всевозможные меньшинства: расовые, сексуальные, религиозные. Они возрождали левый космополитизм — борьба за права рас и женщин ставилась выше интересов национальных государств, как это было в рамках Первого и Второго Интернационалов. Возникал своеобразный «левый интернационал» с опорой на левую интеллигенцию, враждебный практически любому государству с национальными традициями.

Андрей Кортунов:
Социализм — светлое будущее Америки?

Становление американской массовой культуры было двусторонним процессом. Европа усваивала американские культурные нормы и стандарты, американскую цивилизацию, меняя даже внешний облик европейских городов. При этом и сами США в рамках побеждающей масс-культуры переходили от праволиберальной к леволиберальной ценностной системе. Культ белого человека сменился повышенным вниманием к расовым меньшинствам и политкорректности; культ успеха — ценностями следования нормам и неприязнью к «слишком успешным»; культ сексуальной свободы — невиданным подъемом феминизма и сексуальных меньшинств, ограничивающих те самые свободы. Традиционная американская культура с ее культом успеха и богатства сама стала жертвой побеждающей культуры наднационального масскульта, нетерпимого к «слишком умным», «слишком белым», «слишком важным» и просто «не таким, как мы».

К середине 1980-х гг. левый либерализм и «новые левые» стали объединяться. «Открытое общество» стало восприниматься как, прежде всего, признание прав всевозможных меньшинств и объединение в «либеральный интернационал». «Новые левые», в свою очередь, осознали, что американское государство в его новом качестве им ближе всех остальных, кроме, разве что, обновленной Франции и скандинавских стран. Возникало единое леволиберальное движение, отрицавшее традиционные культуры. Этот леволиберальный интернационал увлекал интеллигентную молодежь, поскольку постулировал отказ от идеи долга перед государством. На бытовом уровне это предполагало высокий уровень личной свободы (отсутствие авторитетов); низкий уровень требований к респонденту (главное не победа, а участие); возможность ведения расслабленного образа жизни, прежде всего в период получения образования (главное — получить опыт и компетенции).

Масса советской интеллигенции охотно вписалась в этот проект, восприняв его как что-то свое. Уже в 1960-х гг. в СССР получает распространение новый тип советского интеллигента-неформала, одетого подчеркнуто небрежно в джинсы и свитер (иногда даже порванный), с небольшой бородкой, в очках и с гитарой. Партийные органы видели в этом «тлетворное влияние США». Но в том и дело, что этот типаж не имел ничего общего с образом делового гладко выбритого американца в элегантном костюме, брызжущего энергией и знаниями, продвигающего свое дело и мечтающего победить конкурентов. Этот образ напоминал и американских хиппи, и латиноамериканских «левых» исполнителей, и французских журналистов, вечно ностальгировавших по 1968 году. Это был типаж интернационала «новых левых», всегда недовольных своим государством и всегда требующих для себя новых прав. Они «свои» друг другу, но не «свои» для собственного государства, что, впрочем, их радует.

Можно согласиться с российским философом Борисом Межуевым: советской интеллигенции 1980-х гг. были чужды внешнеполитические проблемы. Она нисколько не жалела о распаде соцлагеря, а рассуждения о потере геополитических позиций СССР были ей просто смешны. Советская интеллигенция времен Перестройки требовала от власти прежде всего права не служить в армии, читать Н. Бердяева и Ф. Кафку, слушать западный панк-рок и максимально сократить рабочий день. Идея интеграции в «западный мир» была ей близка, коль скоро под ним понимался прежде всего леволиберальный Запад, не имевший границ.

Вполне понятно, и почему позднесоветской интеллигенции оказалась так близка идея либеральной глобализации. Она — превращенный наследник коммунистического Интернационала, постулировавшего замену государств на международное левое движение. На смену устаревшему коммунизму приходили «новые левые», требовавшие ограничения суверенитета государств во имя их управления наднациональными институтами и принудительного построения там «открытого общества». Вновь появлялось «единственно верное учение» о либеральной глобализации, безальтернативности прогресса и возможности ранжировать все страны мира по степени их «прогрессивности» или «реакционности». Вновь воскресала левая утопия, к которой следует стремиться, да и сами США признавались прогрессивными, лишь пока они следовали этой идеологии. Вспомним, как популярны были в этой среде американские идеи о «прогрессивных» У. Клинтоне и Б. Обаме и «реакционных» Дж. Буше и Д. Трампе. Вновь возникал верховный арбитр в спорах, которому можно доверить на суд любое творение. Вновь возрождалась этика «левой» интеллигенции как определенного ордена с характерными для него правами и обязанностями.

Мы часто говорим, что США одержали победу в холодной войне, но при этом забываем уточнить — какие именно США? Белая консервативная и религиозная Америка 1940-х гг., бросившая вызов СССР, погибла гораздо раньше самого Советского Союза. Победила в холодной войне леволиберальная Америка с ее мультикультурным и мультирасовым населением, политкорректностью, наднациональной культурой, отрицающая в себе традиционно американское. Именно ее, а не Америку голливудских фильмов 1940-х гг. и индустриальных центров, любила российская перестроечная интеллигенция. Холодная война закончилась, как ни парадоксально, падением обеих начавших ее сверхдержав: просто падение СССР сопровождалось его территориальным распадом и потому выглядело более впечатляюще.

***

«Влюбленность в Америку» не была случайным явлением — она была составной частью мировой культуры прошлого века и заложена в самой советской системе. В этом смысле она в самом деле способствовала распаду СССР. Другое дело, что, став символом мировой масс-культуры, Соединенные Штаты сами перестали быть той самой классической Америкой, которую любили предшествовавшие поколения. Сегодня США, позиционируя себя как культурного лидера мира, во многом используют остаточный ресурс прошлого. Новой «Америке без традиционно американского» во многом придется начинать сначала: вопрос в том, сумеет ли она понравиться, если другие страны в определенный момент откажутся от лево-либеральной идеологии.

1. Владимир Ильич Ленин: Биографическая хроника, 1870–1924. Т. 12. М., 1982. C. 661.

2. Россия и США: экономические отношения 1917-1933 гг. Сб. документов / Под ред. акад. Г.Н. Севостьянова и Е.А. Тюриной. М., 1997. C. 287 – 300.