Встреча Рабочей группы проекта «Строительство Большой Европы», Лондон, 11 декабря 2015 г.
Прежде всего хотел бы выразить признательность руководству ELN за организацию встречи, за внимание.
Уверен, что деятельность ELN, этой уникальной в своём роде организации, сейчас крайне востребована. Мы видим с каким трудом строится диалог на политическом уровне по ключевым вопросам современности. И не только между Европой и Россией. Внутри Евроатлантической семьи тоже далеко не всё в порядке.
Поэтому от ELN, её партнёров в России, Европе, США ждут инновационных, смелых, но реалистичных предложений. Я, например, убеждён, что наши предложения о будущей системе евроатлантической безопасности, над которыми мы работали вместе с ELN, были верными, глубоко продуманными. Но они, эти предложения, обогнали время: политические элиты в наших странах оказались неготовыми к таким прорывным предложениям. Это должно стать уроком для нас. Мы должны более реалистично увязывать наши предложения с политической конъюнктурой: не плестись в хвосте, но и не забегать вперёд.
Хотел бы также поделиться с вами некоторыми оценками нынешней ситуации в Европе и высказать предложения о возможных направлениях нашей совместной работы.
Кризис в отношениях между Россией и Европой, а точнее между Россией и Западом носит беспрецедентный со времён холодной войны характер.
Обмен санкционными ударами — это, с моей точки зрения, фактически означает установление нового железного занавеса между нами. И если в годы холодной войны этот занавес носил преимущественно идеологический характер и довольно легко пал вместе с Берлинской стеной, то новый занавес стал отражением глубоких политических разногласий по ключевым проблемам современности. Поэтому, даже отмена санкций, — а это когда-то произойдёт, — не скоро залечит ту глубокую психологическую травму, которую пережили народы наших стран.
Не менее драматично складывается ситуация в области безопасности на евроатлантическом пространстве. Вместо того, чтобы объединить усилия в борьбе с общими угрозами безопасности (терроризм, другие формы экстремизма, беженцы … и т.д.), мы фактически вступили в новый этап гонки вооружений. Не трудно, например, предположить, что вслед за размещением элементов американской ПРО в Польше, в Калининградской области появятся ракетные комплексы «Искандер». Мы хорошо помним ракетный кризис в Европе в середине 80-х годов. Но тогда были механизмы диалога, сдерживания. Сегодня ничего этого нет, и любой инцидент может спровоцировать большой конфликт.
Если мой анализ верен, то мы все должны направить наши усилия на то, чтобы изменить негативную динамику и начать постепенно выправлять отношения.
Чтобы наметить планы на будущее, нам необходимо беспристрастно проанализировать путь, который мы вместе прошли после окончания «холодной войны».
Истоки нынешнего кризиса проекта «Большой Европы», как мне представляется, нужно искать в принципиальных расхождениях представлений о том, как должна строиться эта «Большая Европа». Эти расхождения возникли не в 2014 году, и даже не в 2000 году, когда в Кремль пришел Владимир Путин. Они существовали и раньше. Но на протяжении долгого времени все мы — на Западе и на Востоке — эти расхождения пытались как-то смягчить, преуменьшить или вообще игнорировать.
Для Запада строительство «Большой Европы» всегда предполагало главным образом линейное расширение существующих западных институтов на Восток. Поэтому переговоры о сотрудничестве между Россией и Евросоюзом сводились не столько к стремлению найти разумный компромисс интересов, сколько к попыткам убедить российских партнёров принять европейские «правила игры». Россию призывали играть по европейским правилам, исходя из того, что эти правила заведомо лучше любой другой альтернативы.
С точки зрения российского руководства «Большая Европа» должна была возникнуть в процессе равноправных переговоров между Востоком и Западом, как продукт взаимных уступок и как результат поиска баланса интересов обеих сторон. Предполагалось, что не только Россия должна «притираться» к Европе, но и Европа должна так же «притираться» к России, делая для этого встречные, пусть и не всегда лёгкие шаги.
Разумеется, два столь различных подхода неизбежно порождали сложности, вели к взаимным разочарованиям и нередко блокировали даже самые перспективные направления российско-европейского сотрудничества. Пожалуй, самый яркий пример — многолетние и, к сожалению, по большей части бесплодные попытки России и Европейского cоюза договориться по энергетическим вопросам.
Мы должны признать, что политические, экономические и даже интеллектуальные элиты на Западе и на Востоке Европы оказались не готовы к совместному строительству общего будущего, не продемонстрировали ни стратегического видения, ни политической энергии, необходимых для реализации столь масштабного проекта. Если бы Европа и Россия действительно дорожили этим проектами, разве они допустили бы этого безумного состязания в санкциях и контрсанкциях? Разве они допустили бы украинский кризис? А сегодня история предъявляет всем нам свой счёт за политическую близорукость и самонадеянность. Счёт, который придётся оплачивать ещё долгие и долгие годы.
Означает ли всё это, что мы теперь должны списать в архив идеи «единого европейского пространства», «общеевропейского дома» и «Большой Европы»? В политике любые категоричные суждения рискованны, и окончательный приговор надеждам на грядущее европейское единство выносить ещё рано. Но если согласиться с логикой вызревания нынешнего кризиса, обозначенной выше, то нельзя не заключить, что строительство «Большой Европы» в обозримом будущем представляется практически безнадёжным делом.
Значительно более вероятным выглядит сценарий ускоренной консолидации двух геополитических блоков — Евроатлантики и Евразии. Собственно говоря, этот процесс уже идёт и на Западе, и на Востоке. С одной стороны, активно укрепляются механизмы и институты трансатлантического партнёрства, причём не только политические и стратегические, но и экономические, финансовые и пр. С другой стороны, набирает темп строительство новых многосторонних институтов в евразийском пространстве, на новый уровень выходит двустороннее российско-китайское взаимодействие.
Можно спорить о том, хорошо это или плохо, можно указывать на многочисленные потенциальные издержки нового континентального раскола. Но есть все основания считать наметившиеся в последние годы тенденции устойчивыми и долгосрочными, независимо от возможного исхода украинского кризиса. И если это так, то задача политиков и дипломатов состоит в том, чтобы не допустить жёсткого противостояния Евроатлантики и Евразии, обеспечить их конструктивное взаимодействие, а в идеале — создать предпосылки для их воссоединения в какой-то отдаленной перспективе.
Да, Украинский кризис обозначил определённый рубеж в отношениях между Россией и Европой. Они уже не смогут быть и не будут такими, какими были до этого кризиса. Мы вступаем в новый — вероятно, достаточно продолжительный — этап российско-европейских отношений, когда обе стороны должны будут освободиться от груза иллюзий и фантазий недавнего прошлого, отбросить эмоции и взаимные обиды, и начать трезво реалистически оценивать возможности сотрудничества в будущем. А такие возможности, разумеется, имеются.
Важно, чтобы новый формат сотрудничества между Россией и Европой создавался на принципиально иной основе. Мы не должны повторять ошибок прошлого — пытаться строить наши отношения на базе общих ценностей. Но не потому, что таких общих ценностей между Россией и ее западными соседями не существует — это не так. А потому, что ценности — слишком общее и слишком противоречивое понятие, чтобы использовать его как фундамент внешнеполитической стратегии. Дискуссии о том, в чем заключаются истинно российские, или истинно европейские ценности, никогда не прекращались, и вряд ли прекратятся когда-либо в будущем. Сегодня, когда и Россия, и Европа оказались перед лицом новых вызовов, исторического масштаба, эти дискуссии становятся еще более острыми и эмоциональными, чем они были раньше.
Уязвимость «ценностного подхода» к международным отношениям была продемонстрирована много раз — и те только в Европе. Разве вся ближневосточная стратегия США с начала нынешнего столетия не строилась на убеждении, что страны региона должны принять и разделить базовые ценности западной демократии? И каковы итоги этой стратегии? Уж во всяком случае, сегодня Ближний Восток никак не ближе к западным ценностям, чем он был пятнадцать — двадцать лет назад.
Фундаментальные ценности народов и обществ отличаются значительной устойчивостью, их изменения и сближение — дело целых поколений, а не нескольких лет. Между тем ни мы в России, ни вы в Европе не можем позволить себе роскоши отложить наше взаимодействие на поколение вперед. Поэтому наиболее практичным и продуктивным в данный момент представляется выстраивание сотрудничества вокруг конкретных проблем, где наши интересы объективно совпадают. Причём такое сотрудничество могло бы быть ориентировано не на создание новых громоздких структур, которых мы и так насоздавали немало, но на продвижение гибких и демократичных общеевропейских режимов в отдельных сферах.
Перечислю лишь некоторые, крайне актуальные, на мой взгляд, направления такого сотрудничества. Борьба с международным терроризмом и профилактика политического экстремизма. Управление миграционными потоками и решение проблем беженцев. Сохранение и расширение общеевропейского пространства в сфере образования, науки и инноваций. Решение экологических проблем и согласования позиций по изменениям климата. Стандартизация и объединение транспортно-логистической инфраструктуры на Западе и Востоке Европы. Содействие снятию барьеров и бюрократических препятствий экономическому сотрудничеству.
Кому-то эти задачи могут показаться слишком приземлёнными. Но их решение — единственная возможность заложить новые основы для общеевропейского дома в будущем. Слишком долго мы пытались строить этот дом с крыши, а не с фундамента, с общих политических деклараций, а не с конкретных дел. Это не привело к успеху даже в период относительной стабильности в Европе, это тем более не приведёт к успеху в период наступившей турбулентности. Наша общая задача — пройти этот опасный период с наименьшими потерями.
