Россия и Болгария: между «войнами памяти» и поиском общего прошлого

Как отмечал известный политический теоретик Бернард Як, историческая память имеет особое значение в национальных сообществах, которые основываются на базе общего культурного наследования. Здесь ключевую роль играет национальный исторический нарратив, т.е. то, в какую последовательность интегрируются разрозненные события, какое значение им придают. Отсюда следует, что совместные пространства памяти являются теми точками, где взаимодействуют различные исторические нарративы. При этом было бы ошибочным считать, будто совместные пространства памяти являются проявлением единства взглядов: скорее речь идет именно о желании подчёркивать общность и готовность к диалогу.

Политическое значение совместных пространств прошлого мы помещаем на стыке политической прагматики и тех ценностей, которые актуализируются при обращении к истории. Сам факт производства совместных пространств памяти (говорение об общих событиях или их мемориализация) не делает их частью актуальной политики: политическое должно быть сообщено этим страницам прошлого либо через действия официальных лиц, либо через медийное пространство, заставляющее значительное количество людей обращать внимание на историю.

Поставив перед собой цель изучить функционирование и политизацию пространств совместной памяти России и Болгарии, мы должны констатировать, что в значительной степени символические жесты и места памяти локализованы на болгарской земле, а потому в минимальной степени затрагивают широкие слои российского населения. Поскольку средства массовой информации проявляют особенный интерес именно к скандалам, то в конечном итоге они лишь подпитывают миф о «болгарской неблагодарности». Работа, которая ведётся на местах, остаётся скрытой и недостаточно символически репрезентированной, т.е. неоценённой. Формируемое на этом уровне семиотическое пространство не способствует активации частных инициатив в историко-культурной сфере. Символическую значимость получают действия неизвестных вандалов, но вовсе не общественные проекты, что, конечно, приводило бы к их позитивной политизации.

Создаваемые пространства совместной памяти за счёт общих практик поклонения, православных церемоний и распространения единых образов (в виде выставок) — достаточно хрупкие, поскольку вписываются в разные национальные нарративы. Стремление официальных представителей России через обращение к различным события прошлого обозначить свою историческую значимость, возвещать о воинской славе спасительницы, казалось бы, находит встречную готовность признания этого статуса. Однако проблема заключается в том, что политически Болгария идёт именно по общеевропейскому пути, что требует подчёркивания единства судьбы европейских народов.

Теоретическое введение

Коллективная память не существует вне языкового пространства: посредством различных знаков она должна сообщаться и коммуницировать внутри определённой общности людей, чтобы иметь социальное значение. Это утверждение верно и для международных отношений. А потому мы предлагаем ввести понятие совместных пространств памяти, которое отсылает ко всем попыткам обозначить, что конкретные исторические сюжеты являются сегодня именно общим прошлым. Потенциально число подобных сюжетов может составлять бесконечное множество и не ограничиваться собственно двусторонними отношениями. Эти пространства формируются вовсе не на пустом месте. Как отмечал Бернард Як, историческая память имеет особое значение в национальных сообществах, которые основываются на базе общего культурного наследования [2]. Ключевую роль играет национальный исторический нарратив, т.е. то, в какую последовательность интегрируются разрозненные события, какое значение им придают. Отсюда следует, что совместные пространства памяти являются теми точками, где взаимодействуют различные исторические нарративы. Подчеркнём, что было бы ошибочным считать, будто совместные пространства памяти являются проявлением единства взглядов: скорее речь идет именно о желании подчёркивать общность и готовность к диалогу.

Сам факт наличия общих практик обращения к совместной истории (торжественные церемонии, православные богослужения, возложения венков) позволяет превращать места памяти в совместные пространства памяти, однако интерпретация этих символических жестов в России и Болгарии структурируется разными национальными историческими нарративами.

Необходимо прояснить, в чём именно заключается собственно политическое значение совместных пространств памяти. Как правило, политическое значение истории связывают с проблемами легитимации и коллективной идентичности, т.е. относят его к идеальному измерению. Мы предлагаем сделать шаг дальше и рассмотреть историю как связующее звено между актуальной политикой и трансцендентными ценностями. Отталкиваясь от постфундаменталистской традиции в политической философии, мы утверждаем, что любой политик нуждается в трансцендентных ценностях для легитимации своих действий или притязаний [3]. Однако к ним достаточно сложно апеллировать в условиях сокращения «горизонта будущего», окончательного крушения больших идеологий и роста антиэссенциалистской критики. Поэтому актуальные политические ценности стали подкрепляться через отсылку к прошлому, которое воспринимается как объективное, достоверное, а потому надёжное основание. На международной арене подобные апелляции являются одним из ключевых моральных обоснований внешней политики.

Политическое значение совместных пространств прошлого мы помещаем на стыке политической прагматики и тех ценностей, которые актуализируются при обращении к истории. Сам факт производства совместных пространств памяти (говорение об общих событиях или их мемориализация) не делает их частью актуальной политики: политическое должно быть сообщено этим страницам прошлого либо через действия официальных лиц, либо через медийное пространство, заставляющее значительное количество людей обращать внимание на историю.

Совместные пространства памяти и национальные исторические нарративы

Александр Дунаев, Диана Кадринова:
Болгарская оттепель

Историки могли бы перечислить многие страницы российско-болгарских отношений, однако на данный момент наиболее востребованными в политическом отношении являются только две из них: русско-турецкая война 1877–1878 гг. и завершающий этап Великой Отечественной войны. Многие другие события (например, болгарское происхождение митрополита Киприана, русско-турецкие войны 1768–1774 гг. и 1828–1829 гг., работа болгар в Коминтерне, участие болгар в советских космических полётах) практически не артикулируются на политическом уровне и не привлекают широкого общественного внимания.

Концентрация на военных событиях объясняется влиянием того символического пространства, которое выстроилось ранее, а также доминированием в обоих странах национально-ориентированного исторического нарратива. Это в определённой степени облегчает разговор о совместном прошлом ввиду сходства структур базовых картин мира [4], однако имеет ряд значимых следствий.

Во-первых, совместные пространства памяти могут выстраиваться на основе только тех событий, которые получили определённую значимость в обеих национальных историях, что объясняет селекцию политически пригодного прошлого и ограничение двумя указанными темами.

Во-вторых, за пределами внимания оказываются «трудные» страницы, например, Балканские войны 1912–1913 гг. (они воспринимались в Болгарии как продолжение Освободительной войны, а потому отсутствие чёткой позиции у России и ее фактическая поддержка Сербии нанесли удар по русофильским настроениям и вызвали разочарование в действиях русской дипломатии) [5] и участие в военных действиях друг против друга в годы Первой мировой. Эти события не настолько значимы, чтобы начать работу по их преодолению, однако на уровне общественных и интернет-дискуссий они, несомненно, продолжают подпитывать взаимные негативные стереотипы.

В-третьих, если строящееся общеевропейское пространство памяти основано на разделяемых ценностях и общей этической перспективе, то в российско-болгарском контексте утверждение универсальных принципов является проблематичным, поскольку в обеих странах служение своей нации и является главной ценностью. Не будем забывать о доминировании в России этики добродетели (а не этики универсальных принципов, подобных кантовскому категорическому императиву [6]), покоящейся на образцах должного поведения, т.е. героях. Эта же логика транслируется и во внешнеполитический дискурс. Неудивительно, что основанием совместных пространств памяти стал образ солдатской крови, пролитой на болгарской земле. Обращение к памяти солдат, которые предстают как жертвы, принесённые во имя свободы болгарского народа, — это и есть «идеальное измерение» российско-болгарских отношений. Достаточно легко выработать общие практики обращения к этой квазитрансценденции в виде установки памятников, проведения православных церемоний, возложения цветов, однако намного сложнее найти те способы, которые позволяли бы именно интерпретировать этот символ. Образ героев, принесших себя в жертву, является ключевым для формирования национальных сообществ, но при этом оказывается слишком «сильным» для обеспечения устойчивости совместных пространств памяти. Если налаживание сотрудничества сопровождается отсылкой к той роли, которую Россия сыграла в становлении болгарской независимости, то политические противоречия начинают трактоваться как предательство памяти погибших солдат. При этом в самой Болгарии понимание процесса национального освобождения не ограничивается только содействием русской армии, что требует проявления почтения и символического признания роли представителей других народов.

Здесь мы выходим на другую отличительную черту, а именно — асимметричность. Прежде всего, она проистекает из особенностей национальных исторических нарративов. События 1877–1878 гг. являются частью учреждающего мифа Болгарии, поскольку венчают национально-освободительную борьбу против османского ига. Даже сегодня попытки отдельных учёных дать негативную оценку роли России остаются маргинальными [7]. 3 марта — день подписания Сан-Стефанского прелиминарного мирного договора — остаётся ключевым национальным праздником (таковым он был до 1944 г. и с 1990 г.). Особое внимание уделяется августовским боям на Шипке (где вместе с русскими сражались воины из Болгарского ополчения, входившего в состав русской армии), а Самарское знамя, преподнесенное 3-й дружине ополчения от горожан Самары, стало государственной святыней. Вторая мировая война знаменует собой рубеж и вступление страны в социалистический период, который в отличие от других стран Восточной Европы не воспринимается сегодня однозначно негативно.

В контексте российского исторического нарратива война 1877–1878 гг. — лишь одно из героических событий. Например, в современных учебниках истории ей не уделяется серьёзного внимания, причём, объём материала даже сократился по сравнению с советским временем [8]. Еще сложнее обстоят дела с периодом Великой Отечественной войны, поскольку освобождение Болгарии традиционно является лишь частью общего нарратива об освободительной миссии Красной Армии. При этом политический союз Софии с Берлином на общественном уровне трактуется как участие болгар в войне против СССР, чего в действительности не было. Формально наши страны находились в состоянии войны только два дня, причём боевых действий не велось.

Основные места памяти локализованы именно на территории Болгарии. Здесь находятся порядка 420 памятников и захоронений войны 1877–1878 гг. и 140 — эпохи Второй мировой (не считая могил 1,5 тыс. белоэмигрантов, похороненных на Центральном кладбище в Софии!) [9]. Как минимум 21 село названо в честь русских военных, общественных и государственных деятелей эпохи Освободительной войны. В России же ключевым местом памяти русско-турецкой кампании является находящаяся в центре Москвы (Ильинский сквер) часовня в честь гренадёр, погибших под Плевной. Именно здесь в последние годы стали проходить памятные мероприятия 3 марта. Некоторые участники той войны тоже увековечены, например, М.Д. Скобелев, Н.Г. Столетов и П.П. Калитин, однако все эти образы включены в более широкий контекст героев воинской славы, а потому их связь именно с Болгарией отступает на второй план.

Политизация совместного прошлого: дискурсивный подход

Георгий Коларов:
Председательство Болгарии в Совете ЕС: как улучшить атмосферу диалога ЕС и России

Отталкиваясь от особенностей российского внешнеполитического дискурса [10], мы можем выделить место исторической проблематики: с одной стороны, она не воспринимается со всей серьёзностью (ввиду доминирования реализма), а с другой — обращение к прошлому призвано возвестить о роли России в мире и на европейской арене. История является тем возвышенным, которое придает проводимой внешнеполитической линии идеальное измерение. Соприкосновение с историей как возвышенным призвано именно возвестить и обозначить роль, что, как покажем мы далее, приводит к доминированию перформативных практик и способствует скорее медийным конфликтам, а не выстраиванию диалоговых пространств.

Российско-болгарские взаимоотношения отличаются значительным прагматизмом, причём в нулевые годы предпринимались попытки со стороны России добавить идеальное основание проводимой политике, что свидетельствует о неготовности тогда вступать в символические игры. Как правило, представлялось достаточным указать на общее прошлое и риторически превратить его в идеальное основание дальнейшего сотрудничества. В 2003 г. на 125-летие Освобождения пришёлся визит В.В. Путина в Болгарию. Обращение к истории имело ярко выраженное эстетическое значение: посещение памятника на Шипке придало символизм деловым переговорам, однако его расшифровка, т.е. облечение в языковую форму, оказалась затрудненной. Так, в интервью Болгарскому национальному телевидению В.В. Путин мимолётом упомянул: «Что касается политического взаимодействия, то здесь сам Бог велел — у нас много совпадающих геополитических интересов. Даже тот факт, что мой визит совпадает со 125-летием освобождения Болгарии от османского ига, уже говорит, наверное, о многом».

Примерно к концу нулевых годов начинают нарастать негативные тенденции в двусторонних отношениях. На экономическое сотрудничество повлиял мировой финансовый кризис, а упомянутый Б. Борисов начал проводить вовсе не дружелюбную политику. При этом произошла интенсификация сотрудничества в рамках НАТО, а санкционная война ещё сильнее ударила по экономическим отношениям. Параллельно с этим в 2010-х гг. на уровне центрального аппарата МИДа наметилась тенденция уделять всё больше внимания историческим событиям. На фоне спада в российско-болгарских отношениях это привело к доминированию негативных аспектов. В частности, резкую реакцию стали вызывать акты вандализма по отношению к памятникам советской армии в Софии (август 2013 г., февраль и сентябрь 2014 г., апрель 2015 г., июнь и октябрь 2017 г.) и в Пловдиве (март 2017 г.). Лейтмотивом заявлений, придающих дополнительную символическую значимость действиям отдельных вандалов, являлось обвинение в забвении подвига советского солдата.

Можно предположить, что таким образом выражалось недовольство болгарской внешней политикой в целом. Однако тем самым произошло дискурсивное конструирование негативного образа Болгарии внутри российского общества. Нарастание напряжённости в «мемориальной сфере» привело в 2016 – 2018 гг. к громким медийный скандалам. Так, в марте 2016 г. ввиду доминирования тезиса о неблагодарности болгар многие российские СМИ, и даже политики, приняли за правду фейковую новость о том, что на годовщину Освобождения они позвали представителя Турции, а не России. Другой скандал случился в 2017 г., когда во время визита македонского президента Г. Иванова в Москву, пришедшегося на День славянской письменности, В.В. Путин отметил, что славянская письменность пришла с македонской земли. То, что казалось нейтральным заявлением, вызвало резко негативную реакцию болгарской общественности и МИДа.

Подобные конфликты проистекают как из-за разницы доминирующих национальных нарративов, так и столкновения на ценностном уровне, когда обе страны используют прошлое как предмет национальной гордости. Показательный пример произошёл в ноябре 2017 г., когда официальные представитель МИДа М.В. Захарова, комментируя очередной акт вандализма по отношению к памятнику советскому солдату в Софии, заявила, что именно СССР спас болгарских евреев от Холокоста. В контексте болгарского исторического нарратива планировавшиеся депортации в начале 1943 г. были отменены ввиду активной позиции Болгарской православной церкви (БПЦ) и общественности, что сегодня является предметом болгарской национальной гордости [11]. В знак признательности в 1996 г. на территории Израиля был открыт специальный мемориальный лес в честь болгарского народа, а в начале 2017 г. именно эта страна выдвинула БПЦ на соискание Нобелевской премии мира. Высказывание М.В. Захаровой вызвало скандал, поскольку было расценено болгарской общественностью как покушение на национальную историю. Впрочем, исторически ситуация была несколько сложнее: болгарское правительство выступило соучастником высылки в марте-апреле 1943 г. более 12 тыс. македонских и фракийских евреев в лагерь смерти Треблинка, а собственно болгарские евреи были выселены из столицы и лишены собственности. Их же итоговое спасение было результатом многих причин, среди важнейших — на что указывают и зарубежные историки — победы Красной Армии под Сталинградом и Курском [12].

Другой скандал, сопровождавший празднование 140-летия Освобождения в марте 2018 г., мы интерпретируем как столкновение на трёх уровнях: исторических нарративов, ценностных оснований и прагматических (политических) аспектов. Российскую делегацию возглавлял патриарх Кирилл, который на круглом столе раскритиковал президента В. Радева за размывание роли русской армии в освобождении болгар и выражение благодарности представителям других стран. Ирония заключается в том, что сама речь президента во время торжественного парада в Софии не содержала таких смыслов: в ней центральное место отводилось именно России, цитировались манифест об объявления войны Александра II и слова Ф.М. Достоевского о народном энтузиазме, и только в самом конце упоминалось, что «на полях брани русско-турецкой освободительной войны погибли воины многих национальностей: русские, румыны, финны, украинцы, белорусы, поляки, литовцы, сербы и черногорцы».

Если рассматривать подобные выступления не как попытку рассказать о прошлом, а перформативно выстроить отношение к нему, то в этих словах сложно увидеть умаление роли России. Однако отсылки к роли европейской общественности и выделение представителей тех этнических групп, которые на данный момент образовали независимые государства, определяются политической прагматикой Болгарии как участницы евроинтеграционных процессов. Характерно отсутствие упоминания татар, чеченцев, осетин, ингушей или евреев, которые тоже служили в русской армии и отличились в боях в Болгарии [13]. Заметим, что с исторической точки зрения в приведённом выше перечне только появление литовцев вызывает вопросы, хотя некоторые из них ввиду всеобщей воинской повинности могли быть мобилизованы. Кроме того, Финляндский стрелковый батальон 3-й лейб-гвардии являлся действительно национальной частью, где преимущественно служили финны.

Другое противоречие возникло на уровне исторических нарративов, т.к. в России непринято в истории той войны выделять представителей различных этнических групп. Здесь же мы сталкиваемся с более глубокой проблемой, а именно: как конкретно должны наследоваться достижения имперского периода. В России господствует государствоцентричный взгляд, именно преемственность государственных институтов даёт возможность говорить о «наследовании этой победы» в полном объёме. Однако государства, территории которых тогда входили в состав империи, считают себя также причастными к ней. Мы не ставим под сомнение правомерность последнего подхода, однако полагаем важным отметить, что порою подобная символическая борьба может принимать весьма странные формы. Например, посольство Украины в Болгарии распространило сообщение, в котором обосновывало, что в значительной мере русская императорская армия была украинской по этническому составу.

Разразившийся медийный скандал способствовал актуализации негативных образов друг о друге: в одном случае звучали обвинения в неблагодарности, в другом — в имперском высокомерии [14]. У болгарской общественности раздражение вызвал сам тон патриарха Кирилла. Хотя российскими СМИ его возмущение было подано как ответ на выступление Радева, в действительности ситуация обстояла несколько сложнее. Незадолго до этого глава российской делегации принял участие во встрече с премьер-министром Б. Борисовым, который, судя по видеозаписи, действительно подчеркнул, что лично выразил благодарность за освобождение главам ряда восточноевропейских стран [15]. При этом, как обратил внимание на своей странице в «Фейсбуке» болгарист Н.С. Гусев, имела место ошибка перевода. Б. Борисов, говоря о значимости 3 марта, подчеркнул, что в этот день «высказываем почтение ко всем убитым, раненым воинам, которых больше всего было из России», в то время как переводчик опустил последнюю часть фразы про Россию.

Ни посольство, ни российский МИД никак не прокомментировали этот скандал, видимо, не посчитав слова болгарских политиков оскорбительными. Однако полемика явно свидетельствует об отсутствии на общественном уровне общего языка обращения к прошлому. Конечно, существуют общие практики, которые формируют совместные пространства памяти. Патриарх Кирилл во время встречи с прессой по итогам визита подчеркнул, что участие в богослужении непосредственно на Шипке вместе с болгарским патриархом стало для него глубоким духовным опытом [16]. Однако, как показал ход скандала, камнем преткновения является отсутствие именно общего языка обращения к совместному прошлому, разница в исторических нарративах, а также прагматических и ценностных основаниях.

За пределами внешнеполитического дискурса

Георгий Коларов:
140-летие Сан-Стефанского договора и визит Патриарха Кирилла в Болгарию

Рассмотренные выше практики обращения к прошлому принадлежат пространству российского внешнеполитического дискурса. За пределами внешнеполитического дискурса остаётся значительная работа в мемориальной сфере, которая ведётся на территории Болгарии. Проводником выступает целая сеть болгарских государственных и общественных организаций. Если в Болгарии ключевую роль играют представители общественности, то со стороны России — официальные представительства: посольство в Болгарии, два генеральных консульства, Российский культурно-информационный центр (РЦИК) в Софии, а также Дом Москвы в Болгарии. В памятном календаре основное внимание уделяется русско-турецкой освободительной (3 марта) и Второй мировой войнам (23 февраля и 9 мая). Так, в 2017 г. к очередной годовщине победы состоялись 32 церемонии возложения цветов к различным захоронениям и монументам, причём в с. Бырдарски Геран специально к этой дате отремонтировали памятник в честь советских летчиков. Среди других дат — 6 июня (день рождения А.С. Пушкина), День Военно-морского флота, приходящийся на последнее воскресенье июля (отмечается возложением венков к памятнику в честь победы Ф.Ф. Ушакова в битве у Калиакры) и 4 октября (день запуска первого в мире спутника), который в 2017 г. отметили открытием тематической выставки.

140-летие Освободительной войны приняло характер народного праздника, причём сами мероприятия шли фактически весь юбилейный год в разных частях страны. Так, на основе анализа официальной страницы в социальной сети «Фейсбук» российского посольства в Болгарии мы можем говорить, что за период с апреля 2017 г. по конец февраля 2018 гг. официальные представители различного уровня приняли участие примерно в 30 мероприятиях. В их число мы включили и деловые поездки в отдельные города, в рамках которых возлагались цветы к памятникам. Отметим, что среди символических жестов доминирование именно участия в церемониях лишний раз подчёркивает восприятие прошлого как квазитрансценденции, публичное обращение к которой значимо само по себе.

При этом, несмотря на обилие памятных знаков, постоянно происходит увеличение их числа. Например, к 135-летней годовщине освобождения при поддержке движения «Русофилы» в Софии были открыты памятник Александру II и офицерам П. Черевину, П. Барыш-Тыщенко, а также памятник генералу И.В. Гурко. В Стрелче появился монумент в честь полковника Н.А. Тимирязева, который освобождал этот город, а в Казанлыке — памятник генералу М.Д. Скобелеву. В 2015 г. в Смолянах местные власти установили памятник П.А. Черевину. К 140-летнему юбилею в Софии была открыта памятная доска в честь генерала Н.Г. Столетова (при поддержке «Русофилов»), в г. Нова-Загоре — памятник Освобождению, а в с. Мраморе был отреставрирован памятник капитану А.П. Бураго. Отметим, что война 1877–1878 гг. не является единственным историческим событием, увековечение которого происходит в Болгарии. Например, в 2006 г. на мысе Калиакра был создан мемориальный комплекс в честь победы, которую одержал русский флот Ф.Ф. Ушакова в 1791 г. В 2009 г. в Созополе был открыт памятник русским морякам, которые сражались здесь в 1828–1829 гг. В 2014 г. около Шипки появилась мемориальная доска на кладбище русских эмигрантов. В 2017 г. памятная доска в честь А.В. Суворова появилась в Софии.

Поставив перед собой цель изучить функционирование и политизацию пространств совместной памяти России и Болгарии, мы должны констатировать, что в значительной степени символические жесты и места памяти локализованы на болгарской земле, а потому в минимальной степени затрагивают широкие слои российского населения. Поскольку средства массовой информации проявляют особенный интерес именно к скандалам, то в конечном итоге они лишь подпитывают миф о «болгарской неблагодарности». Работа, которая ведётся на местах, остаётся скрытой и недостаточно символически репрезентированной, т.е. неоценённой. Формируемое на этом уровне семиотическое пространство не способствует активации частных инициатив в историко-культурной сфере. Символическую значимость получают действия неизвестных вандалов, но вовсе не общественные проекты, что, конечно, приводило бы к их позитивной политизации.

Создаваемые же пространства совместной памяти за счёт общих практик поклонения, православных церемоний и распространения единых образов (в виде выставок) являются достаточно хрупкими, поскольку вписываются в разные национальные нарративы. Эта сообщность производима перформативно, но с трудом выражаемая дискурсивно. Стремление официальных представителей России через обращение к различным события прошлого обозначить свою историческую значимость, возвещать о воинской славе спасительницы, казалось бы, находит встречную готовность признания этого статуса. Однако проблема заключается в том, что политически Болгария идёт именно по общеевропейскому пути, что требует подчёркивания единства судьбы европейских народов.

Полная версия статьи опубликована в «Вестнике МГИМО».

1. Як Б. Национализм и моральная психология сообщества. М.: Издательство Института Гайдара, 2017. 520 с. С. 142.

2. Як Б. Национализм и моральная психология сообщества. М.: Издательство Института Гайдара, 2017. 520 с. С. 142.

3. Каспэ С.И. Политическая теология и nationbuilding: общие положения, российский случай. М.: РОССПЭН, 2012. 192 с. Marchard O. Post-Foundational Political Thought. Edinburgh: Edinburgh University Press, 2007. 198 p.

4. Коктыш К.Е. Когнитивные интеграторы: опыт моделирования социальной динамики // Вестник МГИМО-Университета. 2010. № 4. С. 255-260.

Сергеев В.М., Алексеенкова Е.С. Теория и практика политической коммуникации. М.: МГИМО-Университет, 2010. 125 с.

5. Гусев Н.С. Образ России и русских в сознании Болгар в период балканских войн 1912- 1913 гг. // Дриновський збирник. 2013. № 6. С. 170-179.

Гусев Н.С. Русские и болгары после Балканских войн: взаимное разочарование // Славянский альманах. 2014. Вып. 1–2. С. 123– 133. Гусев Н.С. Русский «фронт» борьбы за Македония // Родина. 2014. № 6. С. 82-85.

6. Хархордин О.А. Основные понятия российской политики. М., 2011. С, 272.

7. Гришина Р.П. Заметки об изданиях, посвященных 130-летию русско-турецкой войны и освобождению Болгарии // Славяноведение. 2010. № 3. С. 3-19.

8. Грибан И. Русско-турецкая война 1877-1878 гг. в образовательном пространстве России (по материалам школьных учебников по истории) // Войни. Революции. Памет. Т. 3 / Под ред. Р. Михнева, К. Грозев, М. Фролова. София, 2017. С. 185-192.

9. Малинов Н. О судьбе русских некрополей в Болгарии // Острова нашей памяти. Судьбы русских некрополей на чужбине / под ред. О.В. Петровской. М.: РИСИ, 2013. С. 54-57.

10. Морозов В.Е. Россия и Другие. Идентичность и границы политического сообщества. М.: НЛО, 2009. 651 с.

11. Feierstein D. Genocide as Social Practice. New Brunswick: Rutgers University Press, 2014. 288 p. P. 113

12. Ofer, D. Tormented Memories: The Individual and the Collective // Israel Studies. 2004. Vol. 9. Is. 3. Pp. 137-156.

13. Ведерникова Т. Война империи за свободу болгар (о социальном и этноконфессиональном составе российских участников русско-турецкой войны 1877-78 гг.) // Войни. Революции. Памет. Т. 3 / Ред. Р. Михнева, К. Грозев, М. Фролова. София, 2017. С. 85-93.

14. Ведерникова Т. Война империи за свободу болгар (о социальном и этноконфессиональном составе российских участников русско-турецкой войны 1877-78 гг.) // Войни. Революции. Памет. Т. 3 / Ред. Р. Михнева, К. Грозев, М. Фролова. София, 2017. С. 85-93.

15. Вершинина И.А., Курбанов А.Р. Социальнополитические изменения и трансформация городского пространства (на примере столиц Восточной Европы) // Вестник Московского университета. Серия: социология и политология. 2018. № 1. С. 107-126.