Россия и мир: повестка на 100 лет

Человечество до сих пор устремлено в будущее как в утопию — идеальное состояние мира, в котором решены ресурсные потребности, устранены конфликты, достигнуто равновесие человечества и его экологической среды. В предельно технологизированном обществе мы продолжаем мечтать о «рае». Сегодня мы наблюдаем столкновение двух концепций «рая» — рационалистической и религиозной. Мы подошли к такому этапу развития человечества, когда прогресс перестает быть универсальной ценностью, а просвещенческое мировоззрение переживает кризис. Наступление «рая» в очередной раз откладывается. А что будет происходить с Россией?

Человечество до сих пор устремлено в будущее как в утопию — идеальное состояние мира, в котором решены ресурсные потребности, устранены конфликты, достигнуто равновесие человечества и его экологической среды. В предельно технологизированном обществе мы продолжаем мечтать о «рае». Сегодня мы наблюдаем столкновение двух концепций «рая» — рационалистической и религиозной. Мы подошли к такому этапу развития человечества, когда прогресс перестает быть универсальной ценностью, а просвещенческое мировоззрение переживает кризис. Наступление «рая» в очередной раз откладывается. А что будет происходить с Россией?

На протяжении как минимум последней пары сотен лет прогресс был ключевой ценностью и целью развития человечества. Достижения в науке, технике, государственном управлении, промышленности и менеджменте привели к беспрецедентным результатам. Резко упала смертность и в разы увеличилась численность населения. Уровень комфорта и обеспеченности различными техническими благами не имеет прецедентов. Существенно усложнилась социальная структура. Революция в области информации и биотехнологий открывает головокружительные перспективы. Все эти достижения, казалось бы, говорят о победе идеалов эпохи Просвещения — торжества рационального индивида над силами природы и социальными предрассудками. Индивид последовательно эмансипировался — освобождался от ресурсных и общественных ограничений, получал больше возможностей для самореализации.

Конечно, прогресс имел и оборотную сторону. Достижения разума подчас обостряли деструктивность человеческой природы, сужали пространство свободы, приводили к колоссальным бедствиям. Ресурсы распределялись крайне неравномерно. Индустриализация войны, новые технологии власти и социального контроля, техногенные катастрофы периодически отбрасывали от достигнутых рубежей. Но каждый раз они же порождали новые волны прогресса. Вплоть до настоящего момента прогресс и развитие остаются ключевым элементом легитимности подавляющего большинства государств и всех ключевых международных организаций.

По большому счету человечество до сих пор устремлено в будущее как в утопию — идеальное состояние мира, в котором решены ресурсные потребности, устранены конфликты, достигнуто равновесие человечества и его экологической среды. В предельно технологизированном обществе мы продолжаем мечтать о «рае». И в этом смысле поведение и мотивация технократа мало отличается от установок ключевых религий. С тем лишь отличием, что для технократа достижение «рая» — задача материальная, а для религиозного деятеля — результат духовного труда.

История ХХ в., особенно второй его половины, показала принципиальную достижимость «рая» в технократическом смысле этого слова. Появился целый ряд развитых государств, добившихся серьезных результатов в области развития. Парадоксальным образом технологический прогресс порождал серьезные сомнения философов и интеллектуалов относительно состояния «духа» в развитых обществах. Весьма показательна реакция незападных обществ — попытка сохранить культурную автономию даже при условии максимально полного заимствования западных технологий и менеджмента. Наиболее ярко подобная реакция проявляется сегодня в исламском мире. Крайним и деструктивным выражением этого вектора стал радикальный исламизм, с его апелляцией к религиозным корням и «первоосновам». Нельзя отождествлять ислам как мировую религию и радикалов, действующих от имени ислама. Но сама по себе тенденция радикальной эксплуатации религиозных идей весьма показательна.

Бифуркационная диаграмма Ферхюльста

Сегодня мы наблюдаем столкновение двух концепций «рая» — рационалистической и религиозной. Мы подошли к такому этапу развития человечества, когда прогресс перестает быть универсальной ценностью, а просвещенческое мировоззрение переживает кризис. Наступление «рая» в очередной раз откладывается. Это несет в себе вероятность глубочайших потрясений. И парадоксальным образом может означать «спасение» для целого ряда обществ.

«Спасение» и «рай» — два метафизических термина. Однако их использование для рационального понимания ситуации в современном мире вполне имеет смысл, если вспомнить имена как минимум двух ученых. Оба представляли естественные науки. И к их наследию стоит обратиться сегодня.

Первый — Пьер Франсуа Ферхюльст (1804–1849 гг.). Бельгийский математик, создавший ряд моделей динамики популяции. Одно из его достижений — понятие ресурсной ниши. Каждая популяция (включая человеческую) для своего роста требует ресурсов. Как правило, они ограничены. Но такие ограничения являются «мягкими». Их можно преодолевать, создавая новые технологии или переходя в другие ниши. Другое дело, что это нелинейный процесс. Давление ограничений непропорционально усилиям по поиску новых возможностей. Такой поиск, как правило, запаздывает во времени — популяция продолжает какое-то время жить по-старому тогда, когда жить таким образом уже невозможно. Усилия по поиску ресурсов растут, но результат становится все меньшим из-за их истощения. Именно это и приводит к катастрофам — резким обвалам и кризисам. Подобные кризисы имеют хаотичный характер. Динамика популяции, меняется внезапно, резко, и ее направление предсказать невозможно. Выход на новую ресурсную нишу — это точка бифуркации, выбор из нескольких альтернатив. И выживание за счет расширения ниши — лишь один из вариантов. Другой вариант — деградация и гибель популяции.

В терминах П. Ф. Ферхюльста «рай» — это состояние, при котором ресурсы бесконечны. А значит, конкуренция за них не требуется, и рост популяции и качества ее жизни тоже бесконечен. В условиях же конечности ресурсов, иллюзию «рая» может создать посткризисный выход на новую ресурсную нишу, когда ее освоение только начинается, ресурсов хватает на всех и конкуренция крайне низка. По мере истощения ресурсов «рай» превращается в «ад» — крайне интенсивную конкуренцию за сокращающиеся ресурсы. И «спасение» в этом случае предполагает выход на новую ресурсную нишу.

По большому счету идея прогресса подразумевает достижение «конца истории» — точки, в которой ресурсы либо бесконечны, либо общество организовано столь рационально, что поиск новых ресурсных возможностей происходит заранее. А значит, кризисы и катастрофы остаются позади. И здесь уместно вспомнить другого ученого, заставшего триумф рациональности в послевоенные годы.

imprific.com
Эксперимент Дж. Кэлхуна

Итак, второй — Джон Кэлхун (1917–1995 гг.). Американский этолог, получивший широкую известность благодаря своему многолетнему эксперименту «Вселенная 25». Четыре пары здоровых грызунов были помещены в бак, который бесперебойно снабжался едой и водой, в нем поддерживалась комфортная температура, не было хищников, болезней и прочих угроз. Размеры бака, объемы воды, корма, гнезд для жизни и прочих ресурсов были столь велики, что позволяли прокормить и разместить почти четыре тысячи особей. В лабораторных условиях был создан настоящий мышиный «рай». Мыши могли спокойно размножаться, не заботясь о ресурсной нише. По сути, она была бесконечной. А значит, и популяция должна была как минимум достичь пределов бака.

Действительно, поначалу популяция мышей в баке росла экспоненциально. Однако со временем рост стал замедляться. На определенном этапе в райской колонии произошел надлом. В колонии появились изгои — молодые особи, которым не находилось места в сложившейся иерархии. Самцы стали терять интерес к размножению и конкуренции за самок. Самки стали более агрессивными, изолируясь от сообщества и уничтожая потомство. При избытке корма стал процветать каннибализм. Появилась группа «красивых» — самцов, которые тщательно ухаживали за собой, вели обособленный образ жизни и отказывались от размножения. Достигнув численности в 2200 особей, колония стала сокращаться. А вскоре окончательно вымерла. Это при том, что размеры бака позволяли разместить вдвое большее количество особей.

Иными словами, в «райских» условиях бесконечных ресурсов колония после бурного роста сначала пережила своего рода смерть естественных инстинктов и социальный надлом. А затем уже и физическую смерть. Эксперимент Дж. Кэлхуна в свое время широко обсуждался применительно к будущему человечества и отдельных цивилизаций. В частности, он по-новому обозначил проблему надлома и смерти цивилизаций, до того описанных Арнольдом Тойнби и Питиримом Сорокиным.

Модели П. Ф. Ферхюльста, эксперименты Дж. Кэлхуна (равно как и многие другие исследования) хорошо иллюстрируют двусмысленность прогресса, а значит, и сложность его прогнозирования. Сложность как методологического, так и этического плана. С методологической точки зрения очевидная сложность прогноза определяется нелинейностью развития социальных систем. Причем нелинейность проявляется даже тогда, когда созданы все условия для линейного и бесконечного развития, как это произошло в случае с мышиным «раем». Этическая же трудность заключается в том, что достижение «рая» само по себе не решает проблем, а точнее, создает новые, куда как более опасные.

Запуская проект «Мир через 100 лет» мы держали в уме обе эти трудности. Поэтому сознательно решили отказаться от попытки вообразить утопию — выстроить целостную и непротиворечивую картину будущего, конца истории и тем более «рая». Но и отказ от размышлений о будущем по большому счету лишает будущего. Поэтому мы решили пойти другим путем — провести своего рода мозговой штурм представителей различных отраслевых направлений. Это разные картины столетней перспективы, написанные людьми с разным профессиональным опытом. Но подобная мозаичность представляется скорее преимуществом, чем недостатком. Она оставляет пространство для интеллектуального маневра и при этом дает читателю представление профессионалов в своих областях о будущем этих направлений.

В итоге мы получили более пятидесяти эссе, затрагивающих различные проблемы. Среди них — будущее политических границ, демографическая динамика, развитие языков, будущее СМИ, военные конфликты и технологии, терроризм, будущее государства, мировые финансы, киберпространство, энергетика, проблема эпидемий, дефицита ресурсов и многое другое. Каждое эссе дает профессиональный срез российских ученых о будущем этих областей.

fotocursusnv.blogspot.ru
Андрей Кортунов:
От постмодернизма к неомодернизму,
или Воспоминания о будущем

Одним из ключевых вопросов в нашей работе стала проблема горизонта прогноза. Казалось бы, столетний период — слишком большой отрезок времени, чтобы делать какие-то конкретные прогнозы. Достаточно вспомнить, насколько радикально мир изменился за последние сто лет. И насколько наивными оказались прогнозы столетнего будущего того времени. Тем не менее мы все-таки решили остановиться именно на данном отрезке. И тому есть как минимум три объяснения.

Во-первых, скорость изменений неодинакова. Она может как ускоряться (как это было в предыдущее столетие), так и замедляться. Взрывообразное развитие одних технологий вполне может сосуществовать с консерватизмом в других. Так, например, новые вариации электронной техники появляются каждые несколько месяцев. За очень короткий промежуток времени мы сменили громоздкие ПК на ноутбуки, а последние — на более компактные и многофункциональные планшеты и телефоны. Одновременно с этим, например, автомат Калашникова продолжает оставаться на вооружении советской и российской армии уже почти 70 лет и охотно используется более чем в пятидесяти странах. Более того, происходит конвергенция новейших и «консервативных» технологий. Один из примеров — интернет вещей, когда подключение к всемирной паутине значительно расширяет функционал, казалось бы, обычных предметов. Начиная с бытовой техники и заканчивая личным транспортом. Другой пример — передовые технологии наведения для достаточно старых систем вооружений. С помощью новых систем управления эффективность авиабомб образца семидесятилетней давности возрастает в разы.

Во-вторых, целый ряд технологий, институтов и социальных процессов весьма долговечен. Например, срок жизни атомного авианосца от проектирования до вывода из строя составляет более полусотни лет. Границы государств могут меняться в одночасье, но после могут оставаться стабильными достаточно долгое время. Многие социальные институты, несмотря на современный динамизм, меняются десятилетиями, и происходит это, опять же, нелинейно. Бюрократия вообще имеет свойство самоусиливаться, надолго консервируя те или иные институты. Революционная скорость изменений многих сфер вовсе не означает, что эта революция продлится долго. После революции нередко следует стабилизация, постепенное освоение новых ресурсных ниш.

В-третьих, прогнозируя будущее на коротких отрезках, эксперты склонны давать прогнозы-экстраполяции (все будет приблизительно как сейчас). Столетний горизонт тоже не застрахован от этого. Но он достаточно велик, чтобы выйти за пределы текущей конъюнктуры.

Представленные эссе позволяют сделать несколько предположений о будущем через сто лет. Огрубляя, их можно свести к следующим базовым пунктам.

1) В перспективе следующего столетия нас ожидает перелом глобальных демографических трендов. Мы можем застать изменение тенденции последних ста лет, которые показали беспрецедентный рост населения. Скорее всего, в предстоящее столетие рост серьезно замедлится или даже уйдет в отрицательную зону. Такому положению дел будет способствовать распространение образцов репродуктивного поведения, присущего урбанизированным обществам (хотя это далеко не означает решения проблем развития и качества жизни).

2) Население планеты станет более мобильным. Этому будет способствовать как возможное нивелирование физических границ между государствами, так и уже достигнутый уровень развития коммуникаций. Универсализация английского языка как средства глобального общения будет подталкивать подобную интернационализацию. Мобильность населения может быть и вынужденной, спровоцированной политическими потрясениями и конфликтами.

3) Мобильность населения и возможная стабилизация его роста не решит сама по себе проблему дефицита земли и ресурсов в силу неравномерности распределения населения. Концентрация населения в городах поставит перед необходимостью новых решений в области организации городского пространства.

4) Взрывной рост производства и распространения информации, по всей видимости, еще не достиг своих пределов. Сегодня и в будущем проблему будет представлять не дефицит информации, а ее избыток. Как следствие — «перегрузка канала» и потребность в таргетированной подаче информации, адекватных средствах ее сортировки. Интернет вещей приведет к очередному росту информатизации. А возможная прямая связка информационных систем с деятельностью мозга человека (по сути, вживление сети в мозг) приведет к очередному перевороту в информационной сфере. Помимо новых возможностей, это поставит вопрос об автономии индивида, его свободе и защиты от всеобъемлющего контроля со стороны государства и корпораций.

5) Баланс сил в мире будет меняться. Неустойчивость мирового порядка чревата конфликтами между ведущими игроками и перекройкой границ. Государственные границы в целом ряде регионов изменятся. Уже сейчас эти процессы происходят на Ближнем Востоке и в Центральной Европе. Они вполне могут затронуть Африку и Центральную Азию. Границы будут меняться и в силу интеграционных процессов в отдельных регионах — для ряда успешных интеграционных группировок они просто отпадут за ненадобностью. Но эти же границы могут восстанавливаться столь же быстро под влиянием наплывов населения из кризисных регионов.

REUTERS/Yves Herman
Андрей Кортунов:
Неизбежность странного мира

6) Одновременно будет ускоряться революция в военном деле. Старые военные технологии будут наполняться новой информационной начинкой. Возможен и качественно новый прорыв в управлении и применении вооруженных сил, достижение новых пределов скоротечности, дистанционности и автоматизированности современного боя. Радикально может измениться образ авиации, ряда компонент военно-морских и сухопутных сил, значимость космических сил. В свою очередь, это приведет к беспрецедентной роботизации и профессионализации армии. Одновременно массовое проникновение в общество информационных технологий оставляет шансы «массовым» армиям, но уже на новых технологических и управленческих принципах. Повседневные компетенции в области информационных технологий позволят адаптировать их и к военным задачам. Сто лет назад то же самое происходило с индустриальными рабочими, которые быстро адаптировались к новым технологиям ведения войны и к новой технике.

7) Конкуренция между государствами будет разворачиваться на фоне роста глобальных проблем. Одна из них — новые инфекции и эпидемии. Их решение потребует развития институтов глобального управления. А это, наряду с другими факторами, вновь поставит на повестку дня вопрос о государственном суверенитете, пределах вмешательства во внутренние дела государства, легитимных инструментах подобного вмешательства. Противоречие между потребностью в глобальном управлении и суверенитете будет нарастать. По сути, это означает противоречие между попыткой выстроить мировой порядок и сохранить мировую анархию в международных отношениях.

8) Возможно нарастание конкуренции правительственных и неправительственных игроков. Ключевые конкуренты государства — транснациональные компании, обладающие финансовой мощью и доступом к информации о рынках. Однако компании лишены инструментов легитимного насилия. Им придется опираться на аппарат насилия государств для защиты и продвижения своих глобальных интересов. Террористы различных мастей — другой неправительственный конкурент государства. Развитие технологий будет делать инфраструктуру более уязвимой как для традиционных, так и для новых форм терроризма. Рост числа кризисных и «хрупких» государств — благоприятная среда для развития терроризма. Кибертерроризм — еще неосвоенная ниша для радикалов. Будущие сто лет будут связаны с растущей уязвимостью государства и человека в киберпространстве.

9) Вместе с тем эрозия суверенитета, скорее всего, будет носить неравномерный характер. Рост числа слабых государств будет сопровождаться усилением небольшого числа государств. Усилением как в смысле контроля собственного населения, так и возможностей проецировать мощь вовне. Слабые государства останутся ареной конкуренции ведущих держав в том случае, если лидерам не удастся выстроить эффективные институты глобального управления.

10) Радикальные изменения произойдут в области энергетики. Причем эти изменения могут диктоваться не столько дефицитом ресурсов, сколько изменениями среды — климатическими и экологическими сдвигами. Возможна радикальная перестройка мирового энергетического баланса. Более дорогая энергия солнца и ветра может оказаться востребованной в силу дороговизны преодоления последствий климатических изменений.

11) В области образования вероятны революционные изменения. Дистанционное образование, радикальная смена карты профессий и принципиально новый уровень доступности и распространения информации повлияют как на природу университета, так и на другие образовательные институты. Образование может стать значительно более индивидуализированным — заточенным под нужды, особенности и интересы конкретного человека. Но специализация образования парадоксальным образом может идти рука об руку с деградацией универсального и фундаментального образования. При этом вложения в науку будут, вероятно, обгонять экономический рост.

12) Трансформация политических идеологий — еще один значимый тренд. Понятия свободы, авторитета, равенства, легитимности и другие фундаментальные политические категории будут наполняться новым смыслом. Это будет происходить, в частности, на фоне новой волны «паноптизма» — роста контроля за индивидом и сокращением пространства его реальной свободы, а также новыми условиями информационной среды, в которых игнорирование мнения масс будет крайне затруднительным. Вероятно, мы также увидим растущую конкуренцию светских и религиозных проектов государственного строительства.

Это лишь некоторые обобщения, которые можно сделать из совокупности экспертных взглядов на различные проблемы международных отношений, технологии и институты. Как видно, скучать человечеству не придется, оказываясь в кругу самых разнообразных проблем. «Мышиного рая» Дж. Кэлхуна нам, вероятно, удастся избежать. Что, конечно, не страхует от вполне человеческого «ада» в случае непреднамеренного применения ядерного оружия, эпидемий или климатических катастроф.

А что будет происходить с Россией? В числе таких переменных (факторов) отметим следующее:

Иван Тимофеев:
Мировой порядок или мировая анархия?
Взгляд на современную систему
международных отношений

Фактор 1. Способность России выстроить диверсифицированную экономику знаний, обеспечить высокий уровень технологической составляющей и добавленной стоимости в самом широком спектре отраслей — начиная от сельского хозяйства и добычи природных ресурсов и заканчивая обрабатывающими и машиностроительными отраслями. Возможность достичь этого результата упирается далеко не только в политическую волю. Важен вектор изменений структуры российского общества. Новые идеи, технологии и добавленная стоимость порождаются в раскрепощенной социальной среде с высоким потенциалом мобильности. Изолированное, атомизированное и квазисословное общество вряд ли сможет самостоятельно порождать инновации. А их выполнение только по заказу «сверху» будет закреплять за Россией роль догоняющего. Благоприятная сырьевая конъюнктура может временно смягчать проблему. Но вряд ли создаст устойчивую основу для будущего. Вместе с тем роль сильного государства в поддержке раскрепощенного общества принципиальна. Без гарантии порядка и законности такое общество сорвется в анархию и произвол.

Фактор 2. Политическое устройство страны. Роль государства в развитии России традиционно была высокой. Все ключевые социальные потрясения ХХ в. начинались с кризиса государственности — неспособности политической системы отвечать новым запросам общества, меняющейся хозяйственной парадигме и вызовам внешней среды. Оно же впоследствии выступало локомотивом подъема и мобилизации сил страны. Очевидно, что копирование зарубежных образцов политической системы неприемлемо для России. Каждая такая система вырастает как ответ на собственные задачи, проблемы и противоречия. Поэтому вряд ли стоит упрощать альтернативы политического развития России противопоставлением демократии и автократии. Тем не менее устойчивость политической системы России будет определяться способностью государства обеспечивать обратную связь с обществом через систему реального представительства. Обеспечивать власть закона и независимость суда. Поощрять соревновательность и конкуренцию, особенно на низовом, региональном уровне. Очевидно, что такие условия таят в себя серьезные политические риски. Любой здравомыслящий лидер будет опасаться утраты контроля над ситуацией, потерей управляемости над страной. Но и консервация системы, ручное управление, критическая зависимость от института лидерства тоже таят в себе серьезные риски. Особенно для такой большой и сложной страны, как Россия. Тяжелейшие потрясения 1905, 1917 и 1991 гг. произошли из-за отказа вовремя и постепенно пойти на политические реформы. По всей видимости, выбор между концентрацией власти ради сохранения стабильности и политическими реформами ради избегания еще более худших последствий будет довлеть над политическими лидерами России в будущем. Каждый раз этот выбор будет крайне сложным. И каждый раз он будет ставить страну перед рисками автократии с одной стороны и анархии с другой. Стремительные изменения облика современного общества с его информатизацией и мобильностью делают данную дилемму еще более сложной. Ее решение потребует мудрости, здравого смысла, доверия и совместной кропотливой работы власти и общества.

Фактор 3. Территориальное устройство. Россия на протяжении всей своей истории представляла собой многосоставное общество с различными культурными, религиозными и экономическими укладами. За последнее столетие страна дважды переживала тяжелейшие процессы дезинтеграции. Каждый из них был связан с ростом этнического национализма на периферии. Угроза распада страны — одна из ключевых и закономерных фобий как общества, так и политической элиты. Один из ответов на данный вызов состоял в федерализации страны, поиска баланса между самоуправлением регионов и сильной федеральной властью. Современная Россия смогла выстроить достаточно устойчивую систему централизованного федерализма. Однако ее будущая устойчивость отнюдь не гарантирована. Вызовом для нее является сокращение «ресурсного пирога» из-за изменений ценовой конъюнктуры. В условиях дефицита ресурсов одной из стратегий может стать повышение ответственности регионов за свое развитие. Но это будет означать и рост их политической самостоятельности в составе федерации, что порождает неизбежные риски потери управляемости со стороны центра. Так же, как и в случае с изменениями политической системы, любые трансформации федерального устройства будут представлять собой тяжелейшие дилеммы для руководства страны и для самих регионов. При том, что многие из них вполне комфортно чувствуют себя именно в централизованной федерации. Независимо от того, в какую сторону будет сделан выбор — большей или меньшей централизации, — данный параметр представляется серьезным долгосрочным фактором развития страны.

Фактор 4. Влияние внешней среды. Все отмеченные потрясения России в ХХ в. происходили в непосредственной связи с внешними факторами. Смуты 1917 и 1991 гг. разворачивались на фоне острой внешнеполитической конкуренции. Внешняя угроза грозила самому существованию российского государства и общества. И если в период Великой Отечественной войны это была прямая угроза со стороны нацизма, то в период холодной войны — подспудная угроза ядерного уничтожения. Причем единственным надежным способом нивелировать ее у обоих противостоящих блоков было наращивание собственных потенциалов и ядерное сдерживание.

Новый мировой порядок после окончания холодной войны так и не сформировался. И вместо гармоничной трансформации нас, скорее всего, ожидает полоса хаотичных изменений. Истончаются страховочные механизмы, которые могли бы уберечь ведущие мировые центры силы от военного противостояния. Проблема в том, что ограниченные конфликты вполне могут развернуться в масштабное столкновение. А при наличии в арсеналах ядерного оружия и новых видов вооружений — это крайне опасный сценарий.

Многое будет зависеть прежде всего от подходов к международным отношениям самой России, ее восприятия внешнего мира. Наша страна неизбежно будет оказываться между двумя крайностями. Первая — объективная потребность в интеграции в глобализующийся мир, заимствование лучших международных практик и компетенций. Сама Россия может дать миру многое. Вторая — потребность в безопасности, упреждения возможных вызовов и угроз военного и невоенного плана. А их в современном мире предостаточно. В сходной ситуации оказываются все ключевые игроки. Их способность действовать сообща и избежать конфронтации будет означать многое и для России, и для всего мира.

В конечном итоге подавляющее большинство наших авторов сходится в одном. Взаимозависимость в мире будет расти. Причем взаимозависимость касается угроз, а не только торговли, экономики или информации. А это поставит перед необходимостью решать дилеммы России в самой тесной связке с мировыми проблемами.