Россия и Сирия: нюансы союзнических отношений

Отношения России с Сирией так, как они складывались с 2011 года по мере эскалации внутреннего конфликта, переросли в союзнический статус. Это признаётся руководством обеих стран и воспринимается как данность на Западе и в самом регионе.

Вместе с тем сложные сплетения всех взаимоотношений вокруг нынешнего положения в Сирии и вокруг неё вызвали у наших коллег и институциональных партнёров из Центра исследований и разработок в Дамаске некоторые вопросы. В чём причины тех «неопределённостей» и «сомнений», о которых в дружественном ключе размышляют сирийские политологи, задаваясь вопросом, не собирается ли Россия «оставить Сирию перед лицом возрастающего американского давления»? Какие изменения произошли сейчас, после прекращения интенсивных военных действий?

Официальные заявления с российской стороны не оставляют сомнений в её принципиальной позиции. Сохранение пунктов военно-воздушного и военно-морского базирования в Средиземноморье имеет стратегический характер, а значит для России нет «сценариев выхода». Расходы на материально-техническое обеспечение операций в Сирии, по подсчётам министерства обороны РФ, не выходят за рамки части бюджета, отведённой на оборону. Они гибко варьируются и в целом имеют тенденцию к сокращению по мере деэскалации военных действий.

Другое дело — легализация «входа». Причём не только с точки зрения российско-сирийских правовых документов, но и в широком международном масштабе, что зависит уже не только от России. По большому счёту это должно соответствовать также интересам самого Дамаска. То есть наши страны как бы обречены находить баланс интересов на долгосрочную перспективу не только в войне, которая не может длиться неопределённо долго, но и в послевоенный период. Речь в данном случае идёт о том, чтобы правильно соотносить общность стратегических целей и поиски оптимальных путей разрешения возможных тактических расхождений с позиций политического реализма.

Позиция России по вопросам сирийского урегулирования — и об этом неоднократно заявляли президент В. Путин — исходит из невозможности военного решения. В ходе переговоров в Москве со специальным посланником Генерального секретаря ООН по Сирии Г. Педерсеном 3 сентября по свежим следам завершившегося заседания в Женеве Конституционного Комитета министр С. Лавров подтвердил поддержку его усилий по оказанию помощи самим сирийцам начать договариваться по вопросам конституционной реформы в соответствии с резолюцией Совета Безопасности ООН 2254 в качестве Российской Федерации и как страна-гарант астанинского формата. Эта позиция согласована «астанинской тройкой», хорошо известна сирийскому руководству и не вызывает у него открытых возражений.

Другая группа важных вопросов, поставленных нашими дамасскими партнёрами, относится к тому, как Россия в условиях продолжающегося конфликта «может поддерживать союзнические отношения с Сирией и одновременно — с Израилем, Турцией и Ираном» и каков характер российско-американских контактов.

Сирийцы на уровне правительства и оппозиционных сил должны считаться с тем, что Россия имеет свои глобальные интересы, которые не везде и не всегда совпадают с чисто ближневосточными. Отношения России с Сирией нельзя приравнивать к отношениям с влиятельными региональными акторами, которые строятся из различных соображений. Но их объединяет одно — общая история, совпадение интересов в географических регионах вне Сирии, взаимовыгодное сотрудничество, в том числе и в военной области. Поэтому ставить вопрос в плоскости «или-или» вряд ли правомерно.

С другой стороны, наличие тех или иных ситуативных договорённостей с Израилем и Турцией идёт на пользу и самой Сирии, если исходить из реальной оценки обстановки «на земле».

Говорят, что «трудно делать прогнозы, особенно в отношении будущего». Темы, обозначенные для «стратегического диалога» нашими сирийскими партнёрами, настолько обширны, что невозможно охватить всё. В заключение хотелось бы ограничиться несколькими беглыми замечаниями.

Не все сирийцы, как известно, одинаково рассматривают положение в Сирии и роль России в сирийских делах. Часть гражданского общества, отнюдь не террористы и русофобы, находится за пределами Сирии. Поэтому Россия, поддерживая Б. Асада, делает акцент на межсирийском согласии относительно такой модели будущего государственного устройства, которая страховала бы государство от кровопролитных гражданских войн. Понятно, что возврата к 2011 году быть не может, а как реформировать государство и общество решать должны сами сирийцы. На протяжении длительных войн в Афганистане, Ираке и на Балканах американцы занимались социальным инжинирингом и государственным строительством, но эти задачи оказались им не под силу. Россия тоже имела печальный опыт в Афганистане, поскольку всякая война имеет свою логику, которая в какой-то момент перевешивает политику.

С приближением президентских выборов летом 2021 года в международном сообществе и среди сирийцев различных политических ориентаций зреют настроения безысходности и тревожных ожиданий. Выстраиваются различные, по большей части пессимистические сценарии вплоть до «балканизации» Сирии или даже спровоцированного российско-американского или российско-турецкого столкновения на сирийской почве.

По этому поводу можно сказать только одно — урегулирование сирийского конфликта может стать прецедентной моделью для мирового сообщества и ключом к развязке других конфликтных узлов в случае нахождения компромиссных решений, а может и заложить мину замедленного действия под перспективы устойчивого внутреннего развития Сирии, если из уроков 2011 года не будут сделаны правильные выводы.

Внешнеполитическая стратегия любого государства включает в себя определённый набор путей и средств, обеспечивающих практическое достижение поставленных целей. Поиски союзников или ситуативных партнёров всегда были и остаются важнейшей частью этого инструментария. Если ранее считалось, что это должно больше заботить «малые» государства, заинтересованные в союзе с сильным покровителем, то, как показали три десятилетия, прошедшие после распада Советского Союза и резкого нарушения баланса в международных отношениях, выстраивание различных форм межгосударственных союзов-партнёрств для крупного государства с политикой глобального масштаба не менее, а иногда и более, важно, чем для «малых» стран. При этом, как показывает дипломатическая практика последнего времени, удержание такого рода отношений в спокойном состоянии требует от сторон тонкой балансировки в смысле понимания ими пределов взаимных уступок и постоянной «сверки часов» с тем, чтобы сохранять доверие в быстро меняющихся обстоятельствах, зачастую им не подконтрольных, а главное — не ставить друг друга перед необходимостью делать «невозможный выбор», как это произошло в рамках Североатлантического альянса между США и Турцией, а также совсем недавно в рамках Союзного государства России и Белоруссии.

Как выгоды союзнических отношений могут трансформироваться в имиджевый ущерб видно по метаморфозам в политике США от Клинтона до Трампа. Не сумев адаптироваться к потере доминирующего положения в мире, Соединённые Штаты при администрациях Обамы и особенно Трампа пошли по пути пренебрежения традиционной дипломатией, предусматривающей нахождение путей сопряжения интересов между союзниками там, где они могут расходиться. В отношении Европы это выразилось в расторжении многосторонних соглашений о торговом партнёрстве, в силовом давлении с использованием механизма НАТО, в санкционных мерах и других способах получения односторонних экономических и политических преимуществ.

Акиль Саид Махмуд:
Чего сирийцы ждут от России

Ближний Восток в этом плане ещё более показателен. Амплитуда внешнеполитических колебаний за короткий период времени дошла здесь до невероятных крайностей. Быстрый отказ Обамы от поддержки Мубарака в поисках «правильной стороны в истории» после начала протестных выступлений в Египте (февраль 2011 г.) и неудачи в борьбе с Ираном за влияние в Ираке сильно встревожили американских союзников в регионе Персидского залива. Последовавший затем демонстративный поворот Трампа в сторону Саудовской Аравии и политика «максимального давления» на Иран после выхода США из многостороннего соглашения по иранской ядерной программе негативно отразились на отношениях с Евросоюзом, внесли раскол в Совет сотрудничества арабских государств Залива и не смогли компенсировать их настороженность в отношении надёжности США как союзника. Наконец, уступки Израилю, которые при всех ближневосточных зигзагах не решался делать ни один из американских президентов, добавили новые сложности. В итоге к президентским выборам 2020 г. администрация Трампа подошла с небывалым грузом проблем в отношениях со своими североатлантическими союзниками, с полной изоляцией в связи с противоправными действиями в Совете Безопасности ООН по восстановлению отмены санкций в отношении Ирана и потерями морально-политического престижа в целом.

Россия за тот же период времени после окончания блокового противостояния не вошла в архитектуру общеевропейской безопасности и оказалась перед выбором: какую политику избрать под давлением территориальной экспансии НАТО и в условиях неэффективности таких коллективных механизмов как СНГ и ОБСЕ. Россия как самостоятельный центр силы, имеющий максимально возможную свободу рук, или Россия как влиятельный игрок в составе новых союзов и интеграционных объединений? На сегодняшний день ответы на этот вопрос выглядят уже более или менее определённо.

Россия идёт своим курсом в отношениях с Западом, действуя в собственных интересах, но и не закрывая двери для равноправного диалога в поисках точек соприкосновения по наиболее конфликтным проблемам. Параллельно были предприняты усилия в направлении выстраивания субсистемы межгосударственных объединений в противовес связки НАТО-ЕС в качестве одной из составных частей многосторонней дипломатии по принципу «идти так далеко, как готова другая сторона». В военно-политической области это Договор о коллективной безопасности (ОДКБ), в геополитической — БРИКС (Бразилия, Россия, Индия, Китай, ЮАР), в торгово-экономической — ЕАЭС. По сравнению с западными союзами, предполагающими добровольную передачу части суверенитета наднациональным органам, члены этих объединений более свободны в своих обязательствах, хотя и разделяют позиции России в принципиальных вопросах глобальной политики.

После кратковременного перерыва в 1990-х гг. Россия вернулась на Ближний Восток с позиций, не скованных идеологическими клише. Изменилась сама парадигма российско-арабских отношений, которые избавились от односторонности, развиваясь по широкому спектру. Во главу угла были поставлены такие внешнеполитические ориентиры, как национальная безопасность в условиях новых угроз, исходящих от хронической нестабильности в регионе, поддержка российского бизнеса, противодействие внешнему вмешательству в целях смены режимов в угоду политической целесообразности (в крайних случаях и с позиции силы, но главным образом через установление сетевых связей по совпадающим интересам). Этими ориентирами Россия руководствовалась и после 2011 года, когда Ближний Восток вступил в затяжной период переустройства. Во многом благодаря такому прагматическому подходу удалось сохранить деловые партнёрские отношения с Египтом, Ираком и Алжиром, где происходила смена режимов, выстроить понятные отношения с Саудовской Аравией и другими государствами Персидского залива, в которых имеющиеся расхождения по вопросам конфликтного урегулирования не мешают двустороннему сотрудничеству в торгово-экономической области и координации политики на мировых энергетических рынках.

Способность России сохранять деловые партнёрские связи со всеми региональными и внерегиональными игроками в ближневосточных конфликтах — Турцией, курдами, Израилем, Хизбаллой, Ираном, Саудовской Аравией, палестинскими центрами власти в Рамалле и в Газе — даёт ей определённые преимущества. Вместе с тем нельзя не видеть, что такое положение, в частности, распространившиеся представления о Москве как о «беспристрастном посреднике» или «честном брокере», всё чаще используются в неблаговидных целях, чтобы переложить на неё ответственность за действия или не действия других сторон в регионе или вне его. В современных многослойных конфликтах нового типа какому-то одному из игроков вряд ли под силу удерживать все нити урегулирования в своих руках.

Россия и Сирия: вопросы войны и мира

Александр Козинцев:
Перипетии сирийского урегулирования: как собрать мозаику идентичностей?

Отношения России с Сирией так, как они складывались с 2011 года по мере эскалации внутреннего конфликта, переросли в союзнический статус. Это признаётся руководством обеих стран и воспринимается как данность на Западе и в самом регионе.

Вместе с тем сложные сплетения всех взаимоотношений вокруг нынешнего положения в Сирии и вокруг неё вызвали у наших коллег и институциональных партнёров из Центра исследований и разработок в Дамаске некоторые вопросы. Большинство из них вполне закономерны и действительно нуждаются в обсуждении для начала на уровне экспертов.

Отношения между двумя странами имеют многолетнюю историю сотрудничества во многих областях, особенно тесного во время правления президента Хафеза Асада — этого выдающегося государственного деятеля, пользовавшегося уважением во всём мире. Тогда был подписан Договор о дружбе и сотрудничестве, но это, надо признать, был скорее рамочный документ, не накладывающий на стороны конкретных международно-правовых обязательств. Отношения того времени имели доверительный характер и прошли испытания войнами с Израилем 1973 года на Голанских высотах и в ходе гражданской войны в Ливане (1975–1989 гг.), в которой принимали участие сирийский воинский контингент и косвенно советские военные советники. Не обходилось и без разногласий по вопросам положения в палестинском движении и в отношении лично к Я. Арафату. Но они решались путём регулярного доверительного диалога на высшем уровне и тесных военно-политических консультаций.

В 1990-х – начале 2000-х гг., когда Россия под тяжестью внутренних проблем «ушла» из Ближнего Востока, российско-сирийские отношения находились на спаде. После избрания на пост президента Б. Асад взял ориентацию на Европу, особенно на Францию Ж. Ширака [1], рассматривая её как центр сдерживания США, обвинявших Сирию в инспирировании движения сопротивления американской оккупации Ирака. Первый визит Б. Асада в Россию состоялся в 2005 году. Достигнутые договорённости на высшем уровне, охватывавшие широкий комплекс вопросов военно-технического и экономического сотрудничества в контексте полного урегулирования сирийской задолженности, дали новый импульс развитию двусторонних отношений в меняющихся геополитических условиях.

С тех пор, как в 2011 г. гражданский конфликт в Сирии перешел в стадию вооружённого противостояния в российско-сирийском сотрудничестве преобладал военный компонент. Прямое вступление России в конфликт по просьбе президента Б. Асада было закреплено в виде межправительственных соглашений, предполагающих в отличие от прежних во многом формальных договоров с рядом арабских стран вполне конкретные обязательства с обеих сторон. Тем самым отношения приобрели новое качество. Все усилия были направлены на отражение террористической угрозы и спасение сирийской государственности. Накануне решительного вмешательства российских ВКС, по оценкам большинства военных специалистов в мире, «террористический интернационал» дошёл до пригородов Дамаска, и смена власти была делом каких-то дней, несмотря на участие в боях подразделений из Ирана и ливанской Хизбаллы.

По прошествии пяти лет военная и административная инфраструктура «Исламского государства» разрушена, вооружённая оппозиция ослаблена, а сохраняющиеся очаги сопротивления не представляют больше реальную угрозу для режима Б. Асада.

В тех условиях задачи были ясны, и, естественно, не возникало вопросов на тему того, что ждут сирийцы от России. Почему в Москве и Дамаске появился всплеск информационных вбросов в духе «кто кому больше нужен» — Сирия России или Россия Сирии? В чём причины тех «неопределённостей» и «сомнений», о которых в дружественном ключе размышляют сирийские политологи, задаваясь вопросом, не собирается ли Россия «оставить Сирию перед лицом возрастающего американского давления». Какие изменения произошли сейчас, после прекращения интенсивных военных действий?

Официальные заявления с российской стороны не оставляют сомнений в её принципиальной позиции. Сохранение пунктов военно-воздушного и военно-морского базирования в Средиземноморье имеет стратегический характер, а значит для России нет «сценариев выхода». Расходы на материально-техническое обеспечение операций в Сирии, по подсчётам министерства обороны РФ, не выходят за рамки части бюджета, отведённой на оборону. Они гибко варьируются и в целом имеют тенденцию к сокращению по мере деэскалации военных действий.

Другое дело — легализация «входа». Причём не только с точки зрения российско-сирийских правовых документов, но и в широком международном масштабе, что зависит уже не только от России. По большому счёту это должно соответствовать также интересам самого Дамаска. То есть наши страны как бы обречены находить баланс интересов на долгосрочную перспективу не только в войне, которая не может длиться неопределённо долго, но и в послевоенный период. Речь в данном случае идёт о том, чтобы правильно соотносить общность стратегических целей и поиски оптимальных путей разрешения возможных тактических расхождений с позиций политического реализма.

Шкала приоритетов

Обращает на себя внимание, что в своём аналитическом материале мой уважаемый коллега Акиль Махфуд характеризует нынешний момент в Сирии как войну, у которой «нет скорого конца» и задаёт России вопросы: «где тот баланс между «возрастающими расходами» и «снижающейся отдачей», между «трудностью отступления» и «трудностью продолжения»? Отсюда понятно, что возникли определённые «недопонимания», и для правильного анализа перспектив требуется провести совместную ревизию сути того момента, к которому мы подошли после пяти лет союзнического сотрудничества.

Игорь Матвеев:
Закон Цезаря: новый вызов для Сирии?

В наших общих оценках в принципе нет разночтений. Вызовы и угрозы для Сирии кроются сейчас в экономике, в разрушительном действии санкций, особенно американского «Закона Цезаря» на фоне распространения коронавируса. Реальность такова, что предпосылки для реализации крупных проектов по поствоенному восстановлению Сирии практически отсутствуют. Большинство сирийцев ведут борьбу за выживание в условиях постоянного роста цен, дефицита продуктов, энергии, топлива и разрушенной структуры жизнеобеспечения. Правительство Сирии мобилизует свои ограниченные внутренние финансовые ресурсы, чтобы смягчить социально-экономические последствия для режима, фокусируясь на целях поддержания деловой активности и сохранения системы дотаций. Вместе с тем вполне очевидно, что без срочной внешней помощи решить проблему бесперебойного функционирования экономики не представляется возможным. Однако нельзя не видеть, что источники получения такой помощи в сирийском случае в отличие от Ливана весьма немногочисленны.

Россия, со своей стороны, делает по государственной линии максимум возможного для оказания реальной помощи сирийскому народу (срочные поставки зерна, фармацевтической продукции и оборудования в виде грантов или под контракты, восстановление объектов гражданской инфраструктуры, коммуникаций, оказание гуманитарной помощи и др.). Правительство поощряет российский бизнес к более активному сотрудничеству с сирийскими компаниями на принципах частно-государственного партнёрства и наибольшего благоприятствования, хотя, следует признать, «командные методы» по сравнению с советскими временами в российской экономике уже малодейственны. Россия ожидает от правительства Сирии дальнейших мер в целях налаживания в центре и на местах такой системы государственного управления, которая обеспечила бы борьбу с коррупцией, преференции для иностранных инвесторов, соблюдение законов и скорейший переход от «военной экономики» к нормальным торгово-экономическим отношениям. Выступление президента Б. Асада перед членами вновь сформированного правительства можно рассматривать как серьёзный шаг в этом направлении.

Нельзя в этой связи не заметить, что в материале исследовательского Центра в Дамаске сделан акцент на России и большинство вопросов обращено именно к ней, как будто «магический ключ» к решению всех проблем находится у неё в кармане. В то же время практические советы и дружеская критика воспринимаются как «давление» и «вмешательство». Что касается отношения в самом Дамаске к тому, что изменилось с окончанием активной военной фазы кроме наращивания «психологического давления» и «экономического удушения» Сирии в негативе и какие выводы самим сирийцам нужно сделать в вопросах соотношения силового компонента и политических шагов в позитиве, то эта важная сторона осталась у наших сирийских коллег вне поля зрения. Хотелось бы узнать, как понимать замечание о том, что «выполнение условий резолюции 2254 Совета Безопасности ООН» означает «возврат к положению на март 2011 года»?

Позиция России по вопросам сирийского урегулирования — и об этом неоднократно заявляли президент В. Путин — исходит из невозможности военного решения. В ходе переговоров в Москве со специальным посланником Генерального секретаря ООН по Сирии Г. Педерсеном 3 сентября по свежим следам завершившегося заседания в Женеве Конституционного Комитета министр С. Лавров подтвердил поддержку его усилий по оказанию помощи самим сирийцам начать договариваться по вопросам конституционной реформы в соответствии с резолюцией Совета Безопасности ООН 2254 в качестве Российской Федерации и как страна-гарант астанинского формата. Эта позиция согласована «астанинской тройкой», хорошо известна сирийскому руководству и не вызывает у него открытых возражений.

Некоторые осведомлённые российские политологи ожидают, что с сирийской стороны и, возможно, лично от президента Б. Асада в скором времени последуют серьёзные инициативы, которые позволят оживить политический процесс в Женеве не как возврат к статусу-кво 2011 года, а как один из путей восстановления территориальной целостности страны и укрепления сирийской государственности на инклюзивной базе национального согласия. Гибкий подход со стороны Дамаска и лучшее понимание его намерений помогло бы России в её контактах с западными и арабскими партнёрами выступать с более прочных позиций. В реально складывающейся обстановке экономическая «реабилитация» Сирии вряд ли возможна без согласования усилий на международном уровне. Это та точка сопряжения интересов, которая позволила бы увязать внешнюю помощь и продвижение вперёд в межсирийском диалоге в один стабилизационный пакет.

Другая группа важных вопросов, поставленных нашими дамасскими партнёрами, относится к тому, как Россия в условиях продолжающегося конфликта «может поддерживать союзнические отношения с Сирией и одновременно — с Израилем, Турцией и Ираном» и каков характер российско-американских контактов.

Не секрет, что по линии внешнеполитических служб наших стран, как это было раньше, так и особенно сейчас, поддерживается рабочий режим обмена оперативной информацией. Мой опыт многолетней дипломатической службы, в том числе в Сирии, позволяет с уверенностью сказать, что МИД России регулярно ставит в известность сирийское руководство о переговорах со своими западными и региональными партнёрами по вопросам, относящимся к Сирии. Если и сложилось у сирийской общественности и экспертов какая-то «неизвестность», то скорее это можно объяснить излишней информационной закрытостью в том, что касается деликатных моментов в отношениях России с союзниками, неумением российских СМИ тонко калибровать внешнеполитические шаги на этом направлении и правильно объяснять намерения внешнему миру. Кстати в самой Сирии такого рода «секретности» в информационном освещении отношений с Россией и тенденциозной подачи, откровенно говоря, гораздо больше.

Большинство российских экспертов смотрят на отношения России с Сирией по вопросам войны и мира как на отношения «близнецов», связанных «родственными нитями». Эту точку зрения разделяют и западные коллеги, указывая на то, что США и Европа не увязывают больше выполнение условий резолюции 2254 Совета безопасности ООН с «уходом Асада», приняв концепцию конституционной реформы и демократических выборов под наблюдением ООН. Недопонимания среди союзников в запутанных и продолжительных конфликтных ситуациях — дело вполне естественное. Сирийские коллеги соглашаются с этим. Как отмечает А. Махфуд, «в Сирии понимают, что Россия смотрит на происходящее в этой стране не так, как сами сирийцы». Главное, чтобы при наличии стратегических «констант», а таковые сомнению не подлежат, возникающие тактические расхождения регулировались своевременно, в более открытом ключе и на основе доверия.

Сирийцы на уровне правительства и оппозиционных сил должны считаться с тем, что Россия имеет свои глобальные интересы, которые не везде и не всегда совпадают с чисто ближневосточными. Отношения России с Сирией нельзя приравнивать к отношениям с влиятельными региональными акторами, которые строятся из различных соображений. Но их объединяет одно — общая история, совпадение интересов в географических регионах вне Сирии, взаимовыгодное сотрудничество, в том числе и в военной области. Поэтому ставить вопрос в плоскости «или-или» вряд ли правомерно.

Максим Сучков:
Россия на Ближнем Востоке: «Делайте с нами — и останетесь собой»

С другой стороны, наличие тех или иных ситуативных договорённостей с Израилем и Турцией идёт на пользу и самой Сирии, если исходить из реальной оценки обстановки «на земле». Возьмём, к примеру, договорённости по югу Сирии, в которых негласно участвовал и Израиль. Именно они позволили Сирии восстановить контроль над южными провинциями при соблюдении условий, не нарушающих её суверенные права. Российские официальные представители не скрывали, что имеется в виду вывод иранских и проиранских военных формирований из 80-километровой зоны безопасности и формирование местных органов власти на принципах национального примирения. Россия вправе рассчитывать на соблюдение этих условий и с сирийской стороны.

Или возьмём договорённости между президентами России и Турции от 4 марта 2020 г. по Идлибу. Эти договорённости были достигнуты в рамках выполнения выработанного «астанинской тройкой» соглашения о зоне деэскалации, в работе над которым участвовала и Сирия. Таким образом, было предотвращено развитие событий по худшему сценарию, что было не в интересах ни Сирии, ни России, ни Турции. Это никоим образом не меняет отношения к проблеме Идлиба в рамках принципиального подхода к восстановлению территориальной целостности Сирии и совместной борьбы с терроризмом.

Что касается отношений по Сирии с Соединёнными Штатами, то на этом направлении Россия проводит реалистическую политику, нацеленную на предотвращение инцидентов, способных привести к вооруженному столкновению и одновременно на поиск возможностей для взаимодействия там, где интересы РФ и США могут совпадать, но не в ущерб «стратегическим константам» в отношениях с сирийским союзником. В последнее время градус напряжённости на северо-востоке Сирии, где сконцентрировано военное присутствие США, заметно вырос, что делает развитие событий менее предсказуемым. Поэтому особое внимание с обеих сторон уделяется «каналу деконфликтинга» и в то же время очерчиваются те «красные линии», которые не должны нарушаться. В политическом плане Россия стремится содействовать нахождению взаимопонимания между Дамаском и курдами по вопросам их конституционного статуса, что увеличивает шансы на восстановление территориальной целостности Сирии в рамках постконфликтного урегулирования.

Воспоминания о будущем

Говорят, что «трудно делать прогнозы, особенно в отношении будущего». Темы, обозначенные для «стратегического диалога» нашими сирийскими партнёрами, настолько обширны, что невозможно охватить всё. В заключение хотелось бы ограничиться несколькими беглыми замечаниями.

Не все сирийцы, как известно, одинаково рассматривают положение в Сирии и роль России в сирийских делах. Часть гражданского общества, отнюдь не террористы и русофобы, находится за пределами Сирии. Поэтому Россия, поддерживая Б. Асада, делает акцент на межсирийском согласии относительно такой модели будущего государственного устройства, которая страховала бы государство от кровопролитных гражданских войн. Понятно, что возврата к 2011 году быть не может, а как реформировать государство и общество решать должны сами сирийцы. На протяжении длительных войн в Афганистане, Ираке и на Балканах американцы занимались социальным инжинирингом и государственным строительством, но эти задачи оказались им не под силу. Россия тоже имела печальный опыт в Афганистане, поскольку всякая война имеет свою логику, которая в какой-то момент перевешивает политику.

С приближением президентских выборов летом 2021 года в международном сообществе и среди сирийцев различных политических ориентаций зреют настроения безысходности и тревожных ожиданий. Выстраиваются различные, по большей части пессимистические сценарии вплоть до «балканизации» Сирии или даже спровоцированного российско-американского или российско-турецкого столкновения на сирийской почве.

По этому поводу можно сказать только одно — урегулирование сирийского конфликта может стать прецедентной моделью для мирового сообщества и ключом к развязке других конфликтных узлов в случае нахождения компромиссных решений, а может и заложить мину замедленного действия под перспективы устойчивого внутреннего развития Сирии, если из уроков 2011 года не будут сделаны правильные выводы.

1. Сами Клейб Разрушение Сирии или уход Асада? – М.: Библос консалтинг, 2018. Стр. 66-70

2. «Исламское государство» (ИГ) — запрещенная на территории РФ террористическая организация.