Россия и Запад: проблема в ценностях?

Утверждённая президентом России Стратегия национальной безопасности РФ войдёт в историю как документ, заостривший вопрос о традиционных духовно-нравственных ценностях страны. Ценности фигурировали и в предыдущей Стратегии 2015 года. Однако Стратегия-2021 задаёт новые акценты. Источником угрозы обозначается «вестернизация» культуры. С какими проблемами предстоит столкнуться России в новой парадигме?

Первая проблема связана с тем, что те ценности, которые в Стратегии провозглашаются российскими духовно-нравственными ориентирами и противопоставляются «вестернизации», имеют либо западное происхождение, либо, по крайней мере, не чужды Западу. Среди них в документе отмечаются жизнь, достоинство, права и свободы человека, патриотизм, гражданственность, служение Отечеству, высокие нравственные идеалы, крепкая семья, созидательный труд, приоритет духовного над материальным, гуманизм, милосердие, коллективизм, взаимопомощь и взаимоуважение, историческая память и преемственность поколений.

Вторая проблема связана с тем, что сам Запад крайне неоднороден. Он состоит из множества укладов и культур. Да, существует общий нарратив, продвигаемый организациями в области безопасности (НАТО), экономической и политической интеграции (ЕС), а также отдельными национальными государствами. Но под этой канвой живёт огромное разнообразие, которое попросту невозможно привести к единому знаменателю.

Третий проблемный аспект — специфика самого российского общества. Как минимум с ХVII века мы находимся под мощным культурно-цивилизационным влиянием Запада. Причём открытость такому влиянию была сознательным решением политических элит. Вестернизация России начиналась с верхов и активно продвигалась ими с определённым флуктуациями на протяжении более чем трёх веков. Мы стремились заимствовать сердцевину западного опыта — рационализацию ключевых политических институтов, их превращение в бесперебойно работающую эффективную машину. С точки зрения урбанизации и образа жизни, позднесоветская и постсоветская Россия — западное общество со всеми сопутствующими проблемами, потерявшее традиционные ориентиры.

Значит ли, что традиция в таком обществе вообще невозможна? Конечно, нет. Но это традиция иного типа. Традиция на основе патриотизма, гражданственности и сохранения исторической памяти по своей структуре мало чем отличается от аналогичных образцов во многих западных странах. А значит — противопоставление Западу здесь тоже будет весьма условным.

Хотим мы того или нет, но наши связи с Западом никуда не денутся. Политические противоречия и военная угроза будут заставлять нас как минимум учитывать западный опыт организации армии, промышленности и науки.

Наконец, самое важное. Ценности сами по себе не препятствуют возникновению политических конфликтов. Народы России и Украины, например, ценностно близки. Но политически Москва и Киев — противники. Подобных примеров масса. Современный Запад буквально стоит на костях. Войны между членами «единого христианского сообщества» за несколько веков были повседневностью международных отношений. Длительный мир последних 76 лет с точки зрения истории — аномальное исключение. Бояться следует не ценностей как таковых, а политических конфликтов, которые могут эти ценности эксплуатировать. России необходима модернизация. Она же, в свою очередь, невозможна вне взаимодействия с западными обществами. Как и триста лет назад, заимствование зарубежного опыта и его сочетание с собственным видением и стратегическими задачам могут стать залогом выживания страны.

Утверждённая президентом России Стратегия национальной безопасности РФ войдёт в историю как документ, заостривший вопрос о традиционных духовно-нравственных ценностях страны. Ценности фигурировали и в предыдущей Стратегии 2015 года. Однако Стратегия-2021 задаёт новые акценты. Источником угрозы обозначается «вестернизация» культуры. С какими проблемами предстоит столкнуться России в новой парадигме?

Российские ценности, согласно документу, подвергаются нападкам со стороны США и их союзников, транснациональных корпораций, иностранных некоммерческих, неправительственных, религиозных, экстремистских и террористических организаций. Если раньше терроризм и экстремизм так или иначе отделялся от «западной» тематики, то теперь они рассматриваются в качестве угроз одного порядка. Переход конфронтации с Западом на ценностный уровень — новый этап российского стратегического мышления. Не так давно подобная конфронтация воспринималась скорее в материальных категориях (оборона, экономика), а теперь она явно перешла в идейное русло. Почему произошёл такой переход? С какими проблемами предстоит столкнуться России в новой парадигме? В чём сильные и слабые стороны такого подхода?

Андрей Кортунов:
Русские не сдаются!

Начнём с предпосылок. Российская внешняя политика довольно долго уклонялась от ценностного измерения. Определённый всплеск произошёл в начале 1990-х годов с идеей о ценностной конвергенции с Западом. Но уже ко второй половине 1990-х наметился явный отход от либерального идеализма в сторону прагматичного реализма. В начале 2000-х реализм окончательно закрепился в российских доктринах. Мы рассматривали безопасность и внешнюю политику в терминах конкретных материальных угроз. На этой основе и выстраивалось взаимодействие с внешними силами, включая Запад. Реализм российского мышления определялся, с одной стороны, усталостью от избыточной идеологизации советской внешней политики. С другой — быстрым разочарованием от политического сближения с Западом и понимания, что декларации об общности ценностей не обязательно означают уход от конкуренции.

Западная внешняя политика, наоборот, сохраняла идеологическую нагрузку. Россия довольно быстро вернулась в число «значимых других». То есть вновь стала реперной точкой, в сравнении с которой строилась западная идентичность. Свою роль здесь сыграли новые жильцы западного дома из стран Центральной и Восточной Европы. Для них формирование новой идентичности было особенно важной задачей, а противопоставление бывшей «империи» представляло собой удобную политическую технологию. Процесс этот начался задолго до крымских событий 2014 года. Голоса о российском авторитаризме, экспансионизме и тому подобном стали раздаваться ещё в начале 2000-х, парадоксально соседствуя с констатацией неизбежного угасания некогда могущественной державы. Игры в идентичность превратились в политическую технологию и на постсоветском пространстве. Пресловутые «цветные революции» разворачивались в том числе и на базе оппозиции «современный Запад — отсталая Россия».

В самой России позиционирование запада как «значимого другого» поначалу было уделом оппозиции. В 1990-х на ней строили свою предвыборную агитацию как левые, так правые. Первые эксплуатировали ностальгию о советских временах, вторые — запрос на «геополитический» реванш. В 2000-е подобный нарратив отчасти переходит и на уровень государственной политики, хотя до открытого противопоставления ценностных моделей он всё же не доходил. Процесс ускорился после 2014 году. Впрочем, даже тогда ценностная составляющая российского подхода к Западу была заметно меньше в сравнении с нарративом отдельных западных стран и организаций. В 2021 году ценностная нагрузка российского стратегического мышления приблизилась к западной. То, что раньше звучало завуалировано и между строк, теперь называется своими именами. Вместе с тем предлагаемое новой Стратегией ценностное ядро столкнётся с несколькими концептуальными проблемами.

Первая проблема связана с тем, что те ценности, которые в Стратегии провозглашаются российскими духовно-нравственными ориентирами и противопоставляются «вестернизации», имеют либо западное происхождение, либо, по крайней мере, не чужды Западу. Среди них в документе отмечаются жизнь, достоинство, права и свободы человека, патриотизм, гражданственность, служение Отечеству, высокие нравственные идеалы, крепкая семья, созидательный труд, приоритет духовного над материальным, гуманизм, милосердие, коллективизм, взаимопомощь и взаимоуважение, историческая память и преемственность поколений.

Иван Тимофеев:
Опять тройка

Права и свободы — это ценности эпохи Просвещения, колыбелью которой является Западная Европа. То же касается патриотизма и гражданственности. Дорогу им пробили Английская, Великая французская, а затем и серия других революций в Европе. Революции в самой России тоже проходили под теми же лозунгами, хотя российской имперской власти удалось органично интегрировать патриотизм в систему своих ценностей. Жизнь и достоинство — ценности скорее универсальные и точно разделяемые многими в Северной Америке и Европе. На Западе трудно найти общество, которое отказалось бы от высоких нравственных идеалов и ценностей семьи, даже несмотря на несколько волн «сексуальной революции» и эмансипации. Созидательный труд лежит в основе западной экономической этики. Здесь же и сочетание духовного и материального. Считать капиталистический Запад приверженцем примата материального было бы преувеличением. Достаточно вспомнить о протестантской этике и «духе капитализма», о высокой религиозности в целом ряде обществ. Масштабные исследования Рональда Инглхарта показали, что выбор между условно духовными и условно материальными приоритетам циклически меняется. То есть одно поколение может быть материалистами, следующее — идеалистами, а следующе — снова материалистами.

Гуманизм — западная концепция. По большому счёту, она лежит в основе либеральной политической теории с её допущением о созидательной природе человека и человеческой жизни как высшей ценности. Милосердие, взаимопомощь и взаимоуважение — ценности универсальные. То же касается и справедливости. Причём именно в западной политической мысли теория справедливости была предметом рефлексии на протяжении столетий и даже тысячелетий — от справедливого государства Платона до теории справедливости Джона Роулза. Наконец, коллективизм тоже присутствует в западной ценностной матрице. Здесь и идеи общего блага, и теории политического сообщества. Внутри самого Запада есть общества более «коллективистские» и более «индивидуалистические».

Вторая проблема связана с тем, что сам Запад крайне неоднороден. Он состоит из множества укладов и культур. Да, существует общий нарратив, продвигаемый организациями в области безопасности (НАТО), экономической и политической интеграции (ЕС), а также отдельными национальными государствами. Но под этой канвой живёт огромное разнообразие, которое попросту невозможно привести к единому знаменателю. Консервативная Польша с её сдержанным отношением к мигрантам, высокой религиозностью и запретом абортов соседствует с мультикультурной Германией, с гораздо более широкими границами толерантности. Внутри единой Италии существует как минимум две субкультуры Севера и Юга. Причём отличаются они радикально и по особенностям организации общества, и по этике труда, и по электоральным предпочтениям. Значительным разнообразием отличаются также и США, которые часто ошибочно рассматриваются как некий однородный организм, транслирующий за рубеж ценности одного порядка. Внутренние отличия здесь подчас колоссальны. Чего стоят хотя бы сохраняющиеся ещё со времён Гражданской войны неформальные разломы между Севером и Югом. В Америке мы найдём полярные взгляды и на полюбившуюся российским критикам тему сексуальных меньшинств. Толерантная Калифорния будет весьма разительно отличаться, например, от «хлопкового пояса». Убийства представителей сексуальных меньшинств — часть американской жизни. Причём произойти они могут где угодно. Можно вспомнить исторический опыт. Хорошо известный у нас маккартизм 1950-х соседствовал с деятельностью Джона Перифуа, заместителя госсекретаря по административным вопросам. Он «раскрыл» в своём ведомстве «гомосексуальное подполье», уволив 91 сотрудника. Правда, тогда представителей меньшинств по совместительству считали ещё и скрытыми коммунистами.

Арег Галстян:
Концерт суверенных демократий

Короче говоря, объявляя Запад в качестве силы, которая продвигает «широкие взгляды на жизнь», мы можем найти, мягко скажем, непонимание у больших слоёв населения в западных странах, которые придерживаются совершенно противоположных взглядов. Любое обобщение здесь требует тщательного расчёта и проработки.

Третий проблемный аспект — специфика самого российского общества. Как минимум с ХVII века мы находимся под мощным культурно-цивилизационным влиянием Запада. Причём открытость такому влиянию была сознательным решением политических элит. Вестернизация России начиналась с верхов и активно продвигалась ими с определённым флуктуациями на протяжении более чем трёх веков. Мы стремились заимствовать сердцевину западного опыта — рационализацию ключевых политических институтов, их превращение в бесперебойно работающую эффективную машину. Прежде всего, речь об армии, бюрократии и инструментах дисциплинарной власти. Без подобного заимствования России, по всей видимости, была уготована судьба Китая XIX века, буквально растерзанного более продвинутыми оппонентами. России же, наоборот, модернизация армии и политического аппарата по западным образцам принесла статус великой державы.

Весь XIX век в России велись баталии западников и славянофилов. Оба лагеря не устраивала половинчатость модернизации и отношений с Западом. Славянофилы, как известно, призывали «вернуться к корням», полагая, что заимствования лишь исказили и изуродовали российский исторический путь. Западники, наоборот, стремились завершить процесс, не ограничиваться армией и аппаратом принуждения, осовременить все общественные и политические институты.

Революцию 1917 года и победу советской власти вряд ли можно считать победой западников или славянофилов. Но привычная для нас форма вестернизации сохранилась и даже усилилась. Сама социалистическая (коммунистическая) идеология имела западное происхождение. Да, русские марксисты внесли в неё свои заметный и оригинальный вклад. Но базовые принципы оставались просвещенческими и рационалистскими — то есть западными. Здесь и вера в созидательность человека (антропологический оптимизм и гуманизм), и эмансипация во всех сферах, включая, кстати, семейные и сексуальные отношения, и примат прав и свобод человека. На деле, конечно, получилось несколько иначе. Фактически была воспроизведена привычная имперская модель модернизации: развитие армии, аппарата дисциплинарной власти, а также всех необходимых для модернизационного рывка промышленных и научных потенциалов. При этом — сохранение и резкое усиление пространства несвободы. Смесь модернизации институтов принуждения с массовым характером модернизации по западному образцу породили и специфические формы тоталитарной организации общества, которые со временем становились более мягкими. Извечная половинчатость нашей вестернизации, её гиперболизация в одних сферах и сублимация в других стали одной из причин краха советского государства.

Руслан Мамедов:
Возвращение «арабского голоса»: через портал из потустороннего мира

Актуален ли сейчас спор условных западников и славянофилов? Вряд ли. В ХIХ веке у России действительно была культурная база носителей «традиционных» ценностей. Речь о деревне и больших массах людей, не вовлечённых в современные формы организации экономики и общества. Глубочайший разрыв и одновременно неразрывная связь между ними и тогдашней элитой прекрасно описана русской классической литературой. Однако в ХХ веке эта база была в значительной степени уничтожена. Советский модернизационный проект переплавил аграрную Россию в промышленную и урбанизированную страну с совершенно иным укладом. Религиозные институты были попросту растоптаны. В плане секуляризации мы далеко обогнали Запад.

С точки зрения урбанизации и образа жизни, позднесоветская и постсоветская Россия — западное общество со всеми сопутствующими проблемами, потерявшее традиционные ориентиры.

Институт семьи у нас — типично западного образца с небольшим числом детей, с высоким уровнем разводов. Причём закрепился этот тренд ещё в 1960-е годы. Распад СССР и крушение экономики лишь усугубили все типичные проблемы городского и модернизированного общества. Здесь и высокий уровень убийств и самоубийств, и алкоголизация, и атомизация общества.

Иными словами, нам сложно предложить миру и самим себе альтернативу «традиционной культуры», поскольку в период ХХ века её социальная база была утеряна в результате беспрецедентной модернизации. Она позволила добиться масштабных результатов и превратить Советский Союз в сверхдержаву. Но она же имела и свою цену. В сравнении с Россией, страны, например, ближневосточного региона имеют гораздо более значительный потенциал для конструирования «традиционной» идентичности хотя бы в силу определяющей роли религии в политической общественной жизни. Готова ли вся Россия к подобному опыту? Очевидно, нет. Тем более с учётом того, что наша страна сама по себе достаточно разнородна. Постсоветский период подобную разнородность усилил. Опережающая модернизация крупных городов сопровождалось столь же ощутимой демодернизацией в целом ряде регионов и сегментов российского общества. Причём модернизационный и демодернизационный опыт причудливо переплетается.

Значит ли, что традиция в таком обществе вообще невозможна? Конечно, нет. Но это традиция иного типа. Традиция на основе патриотизма, гражданственности и сохранения исторической памяти по своей структуре мало чем отличается от аналогичных образцов во многих западных странах. А значит — противопоставление Западу здесь тоже будет весьма условным.

Хотим мы того или нет, но наши связи с Западом никуда не денутся. Политические противоречия и военная угроза будут заставлять нас как минимум учитывать западный опыт организации армии, промышленности и науки.

Игорь Иванов:
Почему Европа враждебна России?

Ценностные импульсы из различных западных стран будут поступать к нам даже в том случае, если мы жёстко цензурируем информационное и публичное пространство. В российском обществе сохранятся социальные группы с запросом на модернизацию экономики, институтов и общества, в том числе и по западному образцу. То, что такие группы составляют меньшинство, вряд ли имеет прямую корреляцию с их влиятельностью. Сама российская элита вестернизирована. Здесь же и многочисленные кадры в экономике, науке и других критически важных сферах, которые не могут существовать в закрытом обществе. Зачистки этих сфер и даже массовые репрессии принципиально проблему не решат. Потому что сами эти сферы работают или должны работать в системе координат современного модернизированного общества.

Наконец, самое важное. Ценности сами по себе не препятствуют возникновению политических конфликтов. Народы России и Украины, например, ценностно близки. Но политически Москва и Киев — противники. Подобных примеров масса. Современный Запад буквально стоит на костях. Войны между членами «единого христианского сообщества» за несколько веков были повседневностью международных отношений. Длительный мир последних 76 лет с точки зрения истории — аномальное исключение. Бояться следует не ценностей как таковых, а политических конфликтов, которые могут эти ценности эксплуатировать. России необходима модернизация. Она же, в свою очередь, невозможна вне взаимодействия с западными обществами. Как и триста лет назад, заимствование зарубежного опыта и его сочетание с собственным видением и стратегическими задачам могут стать залогом выживания страны.

Впервые опубликовано на сайте Международного дискуссионного клуба «Валдай».