Россия и Запад: заумная нестратегия

Новая Россия вышла из идеологической конфронтации, интуитивно угадав ветер перемен, предвещавших конец идеологий, всегда отдававших насилием над историей и откровенным безумием: хотелось просто пожить и пожить для себя. Запад же, наоборот, полагал, что все должны жить для его пользы, и в своей инерции цепляется до сих пор за идеологию в оправдание такой картины мира, по ходу перелицовывая ее, и в надежде, что прежние институты обеспечат искомый результат и продолжение воплощённой в них политики. Институты решают все? Но они в состоянии кризиса в самой Америке, почему и полагает Ф. Фукуяма, что перемены там невозможны без потрясений, то есть перетряхивания этих самых институтов.

Похлопывая Горбачева по плечу (в том числе и в связи с его кончиной) за вклад в окончание холодной войны, Вашингтон устами не Дж. Буша-младшего, сделавшего столь много для разрушения собственной страны и ее положения в мире, но его отца провозгласил в уже далеком 1991 году нечто прямо противоположное, напрягающее действительность до сих пор — «победу в холодной войне». Отсюда продолжение политики сдерживания России, а затем и Китая, двойное расширение (НАТО и ЕС) и, наконец, Украинский кризис с его февральским переворотом 2014 года, Крымом, Иловайском и Дебальцево, Минском-2 и вот теперь СВО.

В итоге получается, что Россия «сорвалась с крючка» западной системы и повод предоставили нетерпение и радикализм западной политики сдерживания. Ведь можно было не спешить с Украиной, подождать смены политического руководства и элит в России. Ричард Хаас, в своё время выступавший за умеренную политику в отношении России, и теперь предлагает стратегическое выжидание вместо того, чтобы идти ва-банк, не просчитав все последствия. Цена спешки велика: видимая консолидации западных верхов сопровождается разрушением их социальной основы снизу в результате эффекта бумеранга санкционного давления на Москву. Правительства падают, премьеры сменяются. Все больше вопросов вызывает и американское лидерство, втягивающее Европу в уже вполне реальную войну на два фронта.

Как бы то ни было, получается, что все дилеммы нашей европейской политики могут разрешиться только с ее погружением в более широкий, ставший многополярным (пусть в разной степени в разных измерениях) контекст. Очевидно, что Украина добровольно оказалась на острие противостояния НАТО с Россией, что решает ее судьбу и многое в нашей стратегии. Отсчёт эскалационной гонки запущен, но не Москвой. Одновременно стороны заявляют цели, реализация которых предполагает экзистенциальную угрозу для противной стороны: для России — ее независимому существованию в нынешних границах, причём независимо от целей СВО; для США и Запада — их глобальному доминированию с опорой на силу как способу существования, что отсылает стороны к их доктринальным документам. Вопрос в том, удастся ли сторонам удержаться в рамках кабинетной войны и каким будет ее «плюс», продиктованный идеологией и старой геополитикой, то есть наследием двух предшествующих веков.

Пока же Запад вцепился в тему Украины, не желая «сменить тему разговора», что У. Черчилль считал одним из признаков фанатизма. Россия не менее решительно настроена осуществить свою современную глобализацию, но на согласованных условиях — Венский конгресс без его изнанки? И обновление России в соответствии с требованиями нового миропорядка. Это потребует решительного и необратимого исхода СВО. Как и в случае с Наполеоном, мы не можем себе позволить, чтобы наше развитие искажалось ожиданием реванша и очередной враждебной коалиции на нашей границы: оно достаточно искажалось 30-летней политикой Запада. Опубликованные Киевом «рекомендации» о гарантиях безопасности Украины только подтверждают такую опасность. Американцы эмоционально подошли к Карибскому кризису в своём «подбрюшье»: теперь наша очередь быть эмоциональными. Сейчас, когда исторический Запад столкнулся с исторической Россией, ставки для нас в этом аналоге Карибского кризиса куда выше.

То, что одно государство считает страховкой,
другое будет рассматривать как угрозу —
особенно это касается великих держав.
Восприятие и неверное восприятие в международной политике,
Роберт Джарвис

— Вот ты и дома!
Вишневый сад,
Антон Чехов

— Хотя перегонять уже нечего.
Из интервью Андрея Кончаловского

В своём труде 1976 г. Р. Джарвис не мог сделать более уместного предупреждения тем, кто два десятилетия спустя решил на путях расширения НАТО подстраховаться (hedging) на случай возрождения сильной России, претендующей на право самостоятельно формулировать свои национальные интересы. Такая политика коренилась в самой эволюции англосаксонского капитализма с его возросшей склонностью к извлечению ренты, в том числе в форме беспроигрышных хеджфондов: биржевая игра уже не цепляла, да и роль фондовых бирж падала вследствие сокращения числа компаний, выходивших на фондовый рынок, и роста числа частных, непрозрачных.

Ещё раньше Казимир Малевич своим «Англичанином» провозгласил «заум», который наряду с гиперреальностью Аполлинера дал миру сюрреализм — как символ XX века и верное отражение его реальности, включая две мировые войны и торжество идеологий. Сочетание слов — англичанин и Москва — как и 1914 год, не могло быть более пророческим. Лорд Китченер и его гибель, лорд Мильнер и Февральская революция, Локарт и его заговор, Сидни Рейли и далее можно продолжать бесконечно. Если XIX век оказался длинным — от 1789 г. до 1914 г., то XX век — коротким, завершившимся с падением Берлинской стены и распадом СССР. Затем последовал иллюзорный «однополярный момент» — своего рода Belle Époque нашего времени с ее глобализацией, предвещавшей назревшую трансформацию мира? Но как и на каких условиях?

Новая Россия вышла из идеологической конфронтации, интуитивно угадав ветер перемен, предвещавших конец идеологий, всегда отдававших насилием над историей и откровенным безумием: хотелось просто пожить и пожить для себя. Запад же, наоборот, полагал, что все должны жить для его пользы, и в своей инерции цепляется до сих пор за идеологию в оправдание такой картины мира, по ходу перелицовывая ее, и в надежде, что прежние институты обеспечат искомый результат и продолжение воплощённой в них политики. Институты решают все? Но они в состоянии кризиса в самой Америке, почему и полагает Ф. Фукуяма, что перемены там невозможны без потрясений, то есть перетряхивания этих самых институтов.

Похлопывая Горбачева по плечу (в том числе и в связи с его кончиной) за вклад в окончание холодной войны, Вашингтон устами не Дж. Буша-младшего, сделавшего столь много для разрушения собственной страны и ее положения в мире, но его отца провозгласил в уже далеком 1991 году нечто прямо противоположное, напрягающее действительность до сих пор — «победу в холодной войне». Отсюда продолжение политики сдерживания России, а затем и Китая, двойное расширение (НАТО и ЕС) и, наконец, Украинский кризис с его февральским переворотом 2014 года, Крымом, Иловайском и Дебальцево, Минском-2 и вот теперь СВО.

В своё время Том Грэм (на страницах «Нью-Йорк таймс») объяснил, в чем кроется враждебность политики Вашингтона в отношении Москвы: та отвергает этот победный нарратив, не признавая своё «поражение», а значит, и статус побеждённого. Поэтому фантазии Киева, поддержанные западными столицами, о «военном поражении России» не могли быть случайными: именно в этом состоял замысел Украинского проекта и к этому готовил Запад ВСУ (учтя уроки августа 2008 года на Кавказе?). Экономический блицкриг дорисовывал эту сюрреалистичную картину. Последовал откат на уровне формулирования целей западной политики: «стратегическое поражение России», ее «непобеда», а затем ядерный шантаж (ЗАЭС) Европы и мира и откровенный терроризм на российской территории.

Украинский перебор политики сдерживания: Парижский мир fast forward?

Александр Крамаренко:
Постамериканский мир, постукраинская геополитика. К российскому внешнеполитическому нарративу

Аналогии с военным поражением Германии и Японии довели США до катастроф во Вьетнаме, Ираке и Афганистане. В отношении России независимые эксперты указывали не раз на то, что Москва не потерпела военного поражения и с ней нельзя обращаться как с таковой — полусуверенной и оккупированной страной. Этот дефект сложившейся реальности американцы, судя по развитию событий на Украине, решили в своём угаре стратегирования поправить. И тут было не до элегантных комплексных стратегий, аналогичных византийским, которые обеспечили то, что Восточная Римская империя в ее новой, православной инкарнации пережила Западную на круглую тысячу лет. Обращавшийся к теме американец Эдвард Луттвак заключил, что весь секрет выживания — в умелой дипломатии, изредка, когда надо, поддержанной не менее эффективной силой (см. его Стратегию Византийской империи, М., 2010).

Все это не могло существовать без высокой культуры вообще, включая стратегическую культуру, культуру управления (statecraft) и информированность элит о внешнем мире. Не потому ли попытки отмены русской культуры? Но обескультуривание противника не означает обретения собственного преимущества по этой части. Тот же Китай на уровне своей высокой культуры поглощал нашествия — монгольское и манчжур, пока не впал в полуколониальную зависимость от Запада в результате Опиумных войн. Неужели биологическое оружие — это опиум для России, основа для обновления западного доминирования в мире? Но будет ли оно или раньше грядёт какая-то катастрофа? Остаётся надеяться, что в этот раз обойдётся без глобальных трагедий. Шансы на это есть.

Все говорит о том, что как раз вовремя Кремль своей СВО сорвал блеф западной политики, а именно провоцирование вооруженного конфликта с Россией в условиях его собственной неготовности к нему. А заодно вскрыл правду об американских биолабораториях, угрожающих всему мировому сообществу. Ключевая цель российского реагирования на комплексную угрозу Украинского проекта Запада уже достигнута: остановлен — и теперь предстоит обратить его вспять — опасный дрейф страны в рамках западной системы координат, запущена национализация элит.

Западные историки ещё поставят в укор Вашингтону, что он своим украинским перебором глупо форсировал ситуацию, поспешив решить проблему «войны на два фронта» — своего рода План Шлиффена для России ввиду главного противника в лице Китая. Это обернётся увязанием Запада на Украине, то есть в опосредованной войне на «русском фронте», с втягиванием в параллельный конфликт с Китаем, который не только будет обеспечивать взаимную стратегическую глубину Москве и Пекину по опробированному принципу «спина к спине» 50-х гг. ХХ века (см. П.П. Скороспелов, «Особый способ осуществления внешней политики путём угрозы войной империалистам». Военно-политическая деятельность Президиума ЦК при Н.С. Хрущеве (1953–1964), журнал «Восток», №№2–3, 2022). Конфронтация с Китаем может обернуться факторами, которые будут работать на раскол западного альянса и дальнейшее разрушение социальной опоры правящих элит. Европа больше потеряет от курса на изоляцию Китая, так как слишком вложилась в него экономически. Но и США рискуют потерять «дешёвый импорт» из Китая, в то время как реиндустриализация (в том числе за счёт Европы, прежде всего Германии) потребует времени. Пока европейский бизнес демонстрирует намерение держаться за китайский рынок во что бы то ни стало, тем более в условиях потери российского — к такому «двойному удару», сопряженному с форсированием Вашингтоном политики двойного сдерживания, в ЕС явно не готовы.

И тут фактор времени становится решающим, притом что все ускоряется в XXI веке. Аналогичный перебор в политике сдерживания России (тогда под предлогом Восточного вопроса: Россия мыслилась естественным бенефициаром «сжатия» Османской империи на Балканах) был допущен Лондоном, когда кабинет Пальмерстона на переговорах по завершении Крымской войны настоял на унизительных для европейской державы ограничительных статьях Парижского мирного договора. Отчуждение России, которая занялась своими делами, привело к Франко-прусской войне и созданию в центре Европы Второго рейха — ещё одной империи, для которой, как и предсказывал Ф. Тютчев, на континенте не было места, что запустило отсчёт времени к Первой мировой. Перебор теперь уже Вашингтона с Украиной, которого вполне можно было избежать в русле именно умеренной и рациональной политики, причём не поступаясь принципами (последние вообще абсурдны для англосаксонской политической культуры!), вновь заканчивается войной на два фронта, но уже не для Германии, а для объединённого после Второй мировой Запада, который к этому не готов ни в военном отношении, ни экономически (будучи втянут американцами же в глобализацию, которую Вашингтон теперь — 40 лет спустя — вознамерился «закрыть»: тут Байден идёт по следам Трампа, который в отличие от него не считал «войну на два фронта» неизбежной).

Сет Кропси/Seth Cropsey (в Asia Times 8 сентября), утверждая, что Китай является «последней картой» Кремля, останавливается в шаге от того, чтобы обвинить российскую сторону в затягивании конфликта. Но в отношении Китая Вашингтон уже раз допустил стратегический просчёт, если вспомнить дело «Амерэйша», став жертвой собственной идеологической зашоренности и антикоммунистической пропаганды и сделав в Гражданской войне в Китае ставку на Гоминьдан (и Тайвань) вместо того, чтобы договориться с коммунистами (учитывая их антисоветские и националистические настроения, о которых докладывали специалисты-китаеведы). Кстати, то же произошло с Ф. Кастро на Кубе: мы подбирали то, что не могли «поднять» американцы. На этот раз американцев попутала зашоренность на «ловушке Фукидида», как, впрочем, и органическая неспособность договариваться с кем бы то ни было на равных.

Название игры: затяжной конфликт

Иван Тимофеев:
«Российский бунт»: локальные и глобальные последствия

Итак, импровизируя по ходу развития событий, Вашингтон оказался вынужденным сделать ставку на «затяжной конфликт» как средство исключить победу России. Но именно победа России, причём на умеренных условиях, могла бы разрядить ситуацию в Европе и сделать это быстро. Никто из трезвомыслящих наблюдателей не мыслит варианта победы Киева. Что такая стратегия (?) даёт Западу: предполагаемый «вассалитет» Москвы по отношению к Пекину? Но это как раз то, чего Запад хотел избежать, призывая нас приватно к «стратегической автономии» от Китая.

Что это даёт Москве помимо перспективы переустройства пространства постсоветской Украины? Национализация элит требует времени и закрепления на уровне как экономической политики, так и политической психологии. Она решит всегдашнюю проблему неорганичности российской жизни — раздельного существования элит и остального населения, бюрократических, культурных, интеллектуальных и деловых столиц (Санкт-Петербурга, Москвы и Киева) и провинции, что довело, пусть и не без помощи Запада, до Революции 1917 года. Национализация российской политики — не только внешней — началась значительно раньше, вполне в духе горчаковской циркулярной депеши 1856 года. Она широко известна только по фразе о том, что Россия «не сердится», а «сосредоточивается», хотя там было куда более существенное заявление о том, что отныне Россия будет проводить «национальную политику» — давалось понять, наигравшись в интернационализм/интервенционизм/«европейский концерт» и получив в ответ коллективную политику западных столиц по своему сдерживанию, апофеозом которой тогда стала Крымская война. Как и тогда, речь идёт о формулировании национальных интересов, исходя из императивов достижения целей национального развития. Другими словами (заимствуя у Трампа), о транзакционной дипломатии — своего рода Реформации и капитализме для российской внешней политики. По известной формуле товар — деньги — товар и пушкинскому напоминанию о том, что «не нужно золото ему, когда простой продукт имеет» (хотя и золотой стандарт ещё рано списывать со счетов).

Не менее важно то, что одновременно кризис западного либерализма, его тоталитарная мутация, вскрывшаяся в том числе в реакции на СВО, то, что получило название веймаризации применительно к Америке, нанесли сокрушительный удар по западничеству (исторически — англофильству) российских элит и части общественного мнения. Об этом говорила и оброненная кем-то из заграничной оппозиции фраза о необходимости «принуждения россиян к демократии». Теперь все ясно и так, особенно на примере происходящего в США. Западничество перестаёт быть ориентиром нашего внутреннего развития и нашей внешней политики. Кризис либерализма там поставил крест на либерализме здесь.

В рамках Украинского кризиса еще предстоит померяться с западными столицами эскалационными и мобилизационными потенциалами. Значит, переоценить все ценности последних 30 лет, включая роль рынка, который сейчас превратился в орудие разрушения западной экономики, и роль государства. Для Запада встал вопрос о тотальной мобилизации ресурсов (total commitment), к которой его «постгероическое» общество потребления явно неготово. Для нас — о повышении качества и эффективности госуправления, более равномерном распределении экономического роста по регионам, инфраструктурной революции, прирастании не только Сибирью, но и тем, чем всегда была сильна Россия, — провинцией.

В итоге получается, что Россия «сорвалась с крючка» западной системы и повод предоставили нетерпение и радикализм западной политики сдерживания. Ведь можно было не спешить с Украиной, подождать смены политического руководства и элит в России. Ричард Хаас, в своё время выступавший за умеренную политику в отношении России, и теперь предлагает стратегическое выжидание вместо того, чтобы идти ва-банк, не просчитав все последствия. Цена спешки велика: видимая консолидации западных верхов сопровождается разрушением их социальной основы снизу в результате эффекта бумеранга санкционного давления на Москву. Правительства падают, премьеры сменяются. Все больше вопросов вызывает и американское лидерство, втягивающее Европу в уже вполне реальную войну на два фронта.

Была же масса умеренных вариантов (о них сейчас много пишут в самой Америке), включая долгосрочную ставку на Партнёрство ради мира и приём Украины не в НАТО, а ЕС. За последнее в 2014 году выступал Зб. Бжезинский, запустивший в оборот тему Россия — Украина. Но опыт переваривания ГДР, надо полагать, убедил немцев в том, что приём Киева в ЕС, где они доминируют, будет неоправданно затратным. Да и восточноевропейцы, сейчас горой стоящие за Киев, тогда не хотели ужиматься финансово. Сочли, что пусть за все платит Россия в рамках ЗСТ Украина — ЕС. Теперь им самим приходится платить, в том числе за газ.

Катастрофа украинской государственности

Не согласился бы с теми, кто считает, что у нас не было украинской политики кроме дешевого газа, развращавшего готовые к разврату украинские элиты. Тогда как быть с аналогичным развратом в отношении ЕС, включая Германию, вся конкурентоспособность которого строилась на нашем дешевом трубопроводном газе (несколько лет назад Берлин имел чудовищное сальдо текущего счета платежного баланса в 8,6 % ВВП, от которого Дж.М. Кейнс перевернулся бы в гробу и предсказал новую войну в Европе)? И если верно то, что торгово-экономическая и иная взаимозависимость превратилась в оружие, то мы вполне играем по этим правилам (из западной формулы «порядка, основанного на правилах»?). А Запад, не сознавая того — в игру Кремля, содействуя нашей комплексной национализации.

Опыт, в том числе советский, показывает, что роковой болезнью, каковой был подброшенной извне агрессивный, русофобский национализм, Украина должна была переболеть — иначе его не изжить. Собственно, так получилось и с немцами применительно к нацизму: излечивает только национальная катастрофа. Но немцы смогли пойти на капитуляцию и тем спасли своё право на государственность, опыт которой у них все же был. Все иначе выглядит на Украине.

Да, это прежде всего кризис унитарности и агрессивной, заряженной вовне официальной идеологии в отсутствие самодостаточной и инклюзивный позитивной повестки дня для общества. Трагично то, что шанс пойти по иному пути как раз и предоставляли Минские соглашения от февраля 2015 года. Сертифицированные Берлином и Парижем, они стали тестом на европейскость, который Киев провалил. Их реализация запустила бы процесс федерализации, востребованной не только в Европе, но и в самой Украине — ее регионами, включая западные, и крупными городами. В Киеве предпочли всех держать за горло, предав анафеме сам принцип федерализации.

Ещё более антиевропейским стало фактическое навязывание всему обществу русофобской идеологии, восходящей по своей логике к еврейским погромам («во всем виноваты москали — бить москалей!») и исторического нарратива. Это вскрыло «тонкий слой» национальной культуры, преимущественно сельской и шедшей от села к городу, где все достижения современной культуры, включая науку, образование и экономическое развитие, были связаны именно с советским периодом, который теперь оптом отрицается. Остались вышиванки и большое пустое пространство, которое и заполнялось оголтелой идеологией.

Ситуация лишний раз доказала, что простота хуже воровства. Некоторые наблюдатели, прожившие на Украине не один десяток лет, отмечают «плотскость» (не путать с тактильностью у того же Д.Г. Лоуренса) чисто украинского мироощущения. Что, как кажется, нашло отражение у Гоголя в его картинках из жизни в Малороссии и даже в «Мертвых душах», персонажи которых до сих пор удивляют (и хранят свой секрет?) своей пряничной вкусностью, делающей их благодарным, в стиле комедии дель арте, материалом для кукольных постановок.

Может показаться полезным сравнить с форсированным сверху ростом национального самосознания в объединённых Германии и Италии, хотя и с разной степени трагическими последствиями. У немцев каким-то уж очень исторически коротким оказался путь от романтизма, классической философии и сосисок с капустой и пивом до нацизма: филистерство не столь уж безобидно? Но в случае с Украиной тут уже был темп в режиме fast forward, да ещё с ее конструированием в рамках СССР, то есть под идеологические императивы советской власти. Может, стоило сохранить позитивные элементы советского наследия, которые как раз и могли послужить основой для дальнейшей европеизации, но эта задача, увы, оказалась не по плечу украинским элитам и украинской интеллигенции: верх взяли Бандера, Петлюра, Махно и прочие сельские учителя, которых европейская геополитика погрузила в свою пучину.

Та же Фландрия долгое время оставалась театром кабинетных войн XVIII века, пока не без участия России из неё не создали Бельгию. Что, впрочем, не помешало Германии дважды нарушить ее гарантированный европейскими державами нейтралитет. Это к вопросу об украинском нейтралитете — вопросе, который, кажется, мы проехали. Но обе мировые войны развязывались в том числе из-за Украины, как, можно предположить, и нынешний конфликт между Западом и Россией. Его стиль предстоит определить.

Стиль противостояния: кабинетный-плюс

Алексей Арбатов:
Украинский кризис и стратегическая стабильность

Мысль о том, что в жестких рамках ядерного сдерживания в Европу возвращаются кабинетные войны донационалистического XVIII столетия, не раз озвучивалась на этом сайте. Собственно, таковыми были локальные конфликты времён холодной войны и конфликт НАТО с Сербией из-за Косово, в котором Россия смогла принять лишь ограниченное участие (бросок в Слатину). В современных условиях такие конфликты неизбежно окрашиваются в идеологические тона, в них вовлекаются вопросы идентичности, истории и веры, отражающие кризис идеологий XX века, искусственно перенесённых в наше время. Примечательно, что и в американской политологии — там, где склонны мыслить историческими категориями, — признаётся кабинетный стиль противостояния Запада и России. Хотя ситуация замутнена развязанной Западом экономической войной против России и ее круги по воде расходятся в обе стороны, это не меняет сути дела. Собственно вооружённый конфликт упакован в ограниченное пространство постсоветской Украины, вознамерившейся играть роль прифронтового государства и сконструировать из этого способ и смысл национального существования.

Э. Луттвак в своём блоге 26 августа поместил комментарий на эту тему, указывая на то, что именно кабинетный стиль конфликта на Украине, если ему не дать перерасти в большую войну в Европе, даёт надежду и предоставляет пути его урегулирования исключительно на просвещенной, прагматической основе. Добавлю, что это требует широкого и трезвого взгляда на вещи, отказа от пропагандистской истерии и идеологических инвектив, отсылающих к антирусскому шовинизму/ура-патриотизму (jingoism) британской прессы времён Крымской войны. Именно пропаганда такого рода, которая обросла впоследствии идеологией, стала неотъемлемой чертой эпохи тотальных войн, которую возвестили — каждая по-своему — «ненужная» Крымская война и Гражданская война в США. Именно этот шовинизм помешал прекратить Первую мировую на ее раннем этапе. То же может случиться и сейчас, когда Европа и Запад в целом возвращаются к jingoism в форме откровенной русофобии с попытками «отмены» Русской культуры.

По оценке Луттвака, война на истощение может продлиться долго, если Запад продолжит свои военные поставки Киеву. Он предлагает отказаться от санкционной войны, которая «подрывает решимость» европейских союзников США стоять до конца в этом конфликте. Только тогда, со временем, сохранив единство Запада, и, надо полагать, когда страсти остынут, можно будет найти «элегантный путь» к урегулированию, аналогичный тому, который предложил герцог Шуазель, дабы подвести черту под Семилетней войной. Конечно, на этот раз она будет короче в силу экономической войны, подрывающей саму основу обеспечения жизнедеятельности в современном обществе и придающей конфликту измерение «хлеба насущного», отсылающее к Средним векам, когда у России было преимущество энергетической (дрова) и продовольственной самодостаточности. Об этом косвенно поминает американец, предлагая оставаться в строгих рамках кабинетной войны, без ненужных эмоций, с должной цивильностью в общении между западными столицами и Москвой.

Что до конкретики, на его взгляд, именно «серия плебисцитов» могла бы стать решением проблемы. В этом, добавлю, состоит логика генезиса Украинского кризиса: регионы, которые не могли получить расширения своих полномочий в рамках украинской государственности, получат их в составе Российской Федерации: ведь интересы людей превыше всего, включая суверенитет, если, разумеется, их не считать принадлежностью территории. Свою роль могла бы сыграть и ООН, о реформе которой вновь заговорили на Западе. Наиболее трудноразрешимой была бы проблема Западной Украины, также уставшей от войны и диктата центральноукраинских элит и вряд ли способной к самостоятельному существованию. Так, ее исторические регионы могли бы отойти к соседним Румынии, Венгрии и Польше на правах подопечных, что позволило бы вдохнуть жизнь в Совет по опеке и заодно урегулировать их военно-политический статус с учетом интересов безопасности России и мира в Европе. Такой подход оставлял бы пространство для риторики в духе «Возьмём под своё крыло до восстановления украинской государственности etc», но на деле люди получили бы возможность научиться жить по-европейски на правах нацменьшинств.

Новое Стояние на Угре?

По Украине ничего не может быть предварительного, прелиминарного. Пётр I ждал долго после Полтавы, «пересидел» Карла XII и пошёл на финансовые уступки, дабы заключить в 1721 году полноценный Ништадтский мир. Об издержках прелиминарности говорит опыт заключения мира с Турцией в Сан-Стефано по итогам войны 1877–1878 гг. Европа настояла на его исправлении на Берлинском конгрессе в соответствии с положениями ранее заключённого Санкт-Петербургом с Веной секретного соглашения. Это о вреде секретной дипломатии! Да и опыт последних 30 лет показывает, что наших западных партнеров впечатляют только позиции, заявленные публично и свершившиеся факты на местности. Такой подход, в числе прочего, обесценивает информационные войны против нас. Как и внутри западного общества, налицо компарментализация мирового общественного мнения. А положить им конец может только необратимый и решительный результат войны реальной, который докажет, что ее нельзя выиграть в информационном пространстве.

Если Пётр закреплял успехи своей модернизации с внешнего угла — в международно-правовом отношении, то сейчас задача стоит иначе — закрепить их внутренне, в условиях практически приостановленного международно-правового порядка, который подпал под западный контроль (в частности, усилиями американцев приостановлено действие механизма по урегулированию споров в рамках ВТО). В его основе — доминирование Запада в глобальной валютно-финансовой системе, которое, как и сам доллар, зиждется на фундаменте неоколониализма, то есть контроле над ресурсами бывших колониальных территорий. Поэтому назрела вторая волна деколонизации, теперь ресурсной, условия для которой, как и для первой, создала своей политикой Москва. В этом может состоять смысл тезиса о безнравственности дешевых ресурсов, которые более не будут таковыми, и самих западных идей о «зелёной экономике» и энергопереходе (за счёт всего остального мира, прежде всего развивающихся стран, лишенных главного ресурса своего развития, как минимум, из-за несправедливых условий торговли).

Луттвак отчасти отвечает на вопрос о ресурсах сторон в эскалационной и мобилизационной гонках, в целом о сравнительной кризисоустойчивости западного и российского обществ, по существу, предлагая избежать такого испытания на прочность как России, так и Запада, ограничившись кабинетными рамками (и не искушая судьбу). Тему проблематики и ограничителей в области политики сдерживания на страницах Foreign Affairs продолжила Джессика Чен Вайсс/Jessica Chen Weiss (18 августа). Она пишет о «китайской ловушке», в которую себя загоняет Вашингтон, не имея достаточных ресурсов (а это все то же total commitment) для полноценного противостояния с Китаем. Эта линия будет разрушительна для международного позиционирования Америки (союзники не потянут?) и ее внутреннего состояния. Другими словами, политика сдерживания в отношении России и Китая изжила себя, искусственно и непомерно затратно удерживая США в русле интервенционизма (как разрушителен был интернационализм для России и ее общества). Суть эпохи деглобализации понял Трамп, который хотя бы предлагал стране для начала заняться собственными делами, восстановить внутренние основы ее конкурентоспособности, используя жупел китайской угрозы в мобилизационных целях.

Эскалационная тема заслуживает отдельного рассмотрения. Но тут главные ориентиры могут быть следующими. Надо сознавать, что ТЯО предназначено для войны в Европе, если точнее, для применения в Европе за пределами территории России (иначе под удар будет поставлена территория самих США, что хорошо понимают американские военные). Надо ли это Европе? Затем, промежуточным эскалационным вариантом могут стать удары на глубину по энергетической инфраструктуре прифронтовых восточноевропейских стран, причём без всякого наземного вторжения. Что делать 300-тысячным СБР НАТО, сосредоточенным на границе с Россией, когда эти страны останутся без электричества и всего, что с этим связано (притом что для самих войск в таком количестве на первом месте, как показывали манёвры, будут биотуалеты) — наступать на российскую территорию? Вынужденную демонстрацию такого образа действий Россия предприняла 11 сентября на Украине.

Следующий год вследствие мобилизации НАТО на нашей границе (с целью в том числе «напрячь» наши ресурсы на Украине) может быть отмечен кризисом вокруг Калининграда. Как всегда, важны будут ресурсы, а не намерения. У НАТО появится реальная возможность установления полной блокады нашего анклава — с суши, воздуха и моря. Это может быть тот самый surge (наращивание сил), без которого американцы не договариваются, дабы вступить в переговоры «на коне». Так было во Вьетнаме, Ираке и Афганистане с одинаково плачевными результатами. Соответственно встанет вопрос об усилении сил Балтийского флота для обеспечения свободы судоходства и в целом сил и средств на Западном направлении для создания контругрозы Прибалтике и Польше с суши и воздуха. Здесь растягивание Восточного фланга Альянса на протяженность нашей границы с Финляндией может сыграть в нашу пользу.

Поскольку речь для нас будет идти не о контроле над территорией, как в случае с Украиной, а о демонстрации решимости ответить на брошенный вызов и эскалационного потенциала, то ситуация и задача, связанная с ней упрощаются. Отсюда следует вариант Стояния на Угре, но уже на Западном направлении (условно Немане?), когда, «постояв» и к зиме разойдясь, если натовское развертывание действительно будет временным, мы скажем «Прощай!» глобальной империи Запада, возьмём стратегическую паузу и сменим тему разговора уже в новой геополитической реальности. Дабы ее приблизить, можно пойти на разрыв дипотношений, сравняться с Вашингтоном по части неучастия в ДВЗЯИ и Конвенции ООН по морскому праву, выйти из РКРТ, прислониться к антиядерной коалиции. Наступит конец глобальной политики, как мы ее знали, и начнётся переход к новой через резкое возрастание роли региональных кластеров, одним из которых будет Евро-Атлантика и затем, надо надеяться, Европа в ее континентальных границах. Новый миропорядок будет строиться снизу. Этот переходный период можно было бы назвать геополитическим маньеризмом с огромным простором для исторического творчества.

Хотя ждать придётся долго, нельзя исключать и более раннего варианта разрядки — в зависимости от того, как будут развиваться события в США и Европе: электораты не могут ждать столь долго. В равной мере сбои может давать ставка либеральных элит США на маргинальные слои населения и ЛГБТ-сообщество. В последнем уже наметился раскол из-за трансгендерства, которое вошло в политическую моду: естественно, что всем хочется натуральных партнеров (как и органики по части продуктов), а им навязывают нечто вроде аналога ГМО. Эта мода, как и административное насилие при ее продвижении, могут указывать на стремление элит вдохнуть новую жизнь в западное общество. Что тоже может вызвать отторжение здоровой части населения. В любом случае надо быть готовыми к тому, чтобы протянуть руку тем, кто захочет выйти из этого паноптикума. Луттвак: «Ждать, когда падет Путин, — это не стратегия».

Россия и призрак вассалитета: преодоление истории?

Алексей Фененко:
Нарративы биполярности

Тема вассалитета всегда присутствовала в нашей истории и служила одним из проявлений напряжения нашего псевдоморфного (по Шпенглеру) развития. Это и судьбоносный выбор Александра Невского, и исход Смутного времени. Но также вызовы кристаллизации внутризападных раскладов/биполярности Нового времени. Тут нас начало искушать англофильство: как-никак мы расположены на разных концах Европы и история показала, что в равной мере не могли себе позволить контроль над ней одной из континентальных держав. Так было в эпоху Наполеона и затем в двух мировых войнах. Эти геополитические императивы преодолевали даже идеологический раскол XX века. Мы не могли договариваться с Германией кайзера (как предлагал Пётр Дурново) на условиях ее континентальной империи, а других не было. Поэтому Бьеркский договор был мертворожденным, как и глупы были попытки Берлина соблазнить Лондон двусторонним союзом на случай нападение Франции на Британские острова (о чем пишет Г. Киссинджер в своей «Дипломатии»). Мы точно так же не могли договариваться с Наполеоном на тех же условиях, и тут решающую роль играли все те же геополитические императивы недопущения перспективы нашего вассалитета (при всей важности оправдавших себя позиций сестры Александра I после Бородино и императрицы — после изгнания Наполеона из России).

В 1939 году Москва приняла факт континентальной империи Германии, но так же, как после Тильзита, в целях подготовки к неизбежной схватке, которая и состоялась. В противном случае нам грозила утеря самостоятельности и превращение в корпоративное государство как части большого уже не протофашистского, а просто фашистского пространства в Евразии, замыкавшегося на Востоке Японией и ее контролем над Китаем и ЮВА.

Верно то, что мы, играя в европейской политике роль, предназначенную нам судьбой, таскали каштаны из огня для англичан и в XIX, и в XX веке. И это при том, что в промежутках мы получали от Лондона, мягко говоря, сплошной негатив: участие в убийстве Павла I, планы убийства Александра I накануне Тильзита, самоустранение от «европейского концерта», Восточный вопрос и Парижский мир, участие в убийстве Распутина и в Февральской революции, умиротворение Гитлера и многое другое. Но мы действительно были заложниками весьма несовершенной и подчас катастрофичной европейской политики, неся большую часть ее издержек и сталкиваясь с невозможным выбором — между вассалитета и независимостью. Мы не могли единолично переломить то, что коренилось в самой природе Западной цивилизации и мироощущении человека этой культуры, что невольно подраскрыл Шпенглер, разоблачая «торгашество» англосаксов.

Ярчайшие примеры катастрофических сбоев в политике того же Лондона, которые мы не могли предотвратить (как ни старались, если брать канун Первой мировой, включая Гаагские конференции мира 1899 и 1907 годов), дают история с ограничительными статьями Парижского мира и косвенная причастность Лондона к развязыванию Первой мировой. Все похоже на саморазрушение, которое налицо и сейчас в поведении американцев, начиная с президентства Дж. Буша-мл., хотя свою лепту внёс его отец и Б. Клинтон, который, несмотря на сомнения, пошел на расширение НАТО. Само появление терминов «саморазрушение» и self-defeat в западном политологическом дискурсе знаменательно.

История доказала, что мы не в состоянии в этих условиях, а иных нам не предлагают, контролировать многосторонние процессы, в которых участвуем — это не наша «чашка чая». Поэтому не стоит начинать процессы, исход которых мы не можем контролировать. Условное исключение (и наследие Ф.Д. Рузвельта) составляет ООН, которая была и остаётся единственной страховочной сеткой мировой политики (но и там пришлось пройти через опыт созданной американцами «машины для голосования», исправно действовавшей до деколонизации). Бреттон-Вудс — пример иного рода, но в не меньшей мере относящийся к делу. В 1971 году американцы односторонне отказались от золотого стандарта и на волне нефтяного кризиса 1974 года превратили доллар в бумажное золото, параллельно увеличив в разы масштаб цен. Что будет сейчас, в условиях нового, спровоцированного самими американцами энергетического кризиса и неолиберальной экономической политики, развязавшейся рыночную стихию, когда износились и доллар, и инструменты макроэкономического регулирования? Новый манёвр образца начала 70-х вряд ли возможен, в том числе в силу складывающейся многополярности. Тогда логика подсказывает форсирование инерции двойного сдерживания и мы получаем Третью мировую в кабинетном формате?

Если продолжить. Вторая мировая и наша победа над нацизмом создали условия для ликвидации внутризападной биполярности, которую заменила биполярность, продиктованная императивами идеологической конфронтации. Эта была биполярность в рамках более широкой Европейской цивилизации, которая стала формой ее контроля над миром. Прекращение холодной войны и распад СССР стали началом конца этого глобального доминирования Европы. Одновременно для нас вскрылись издержки глобального валютно-финансового контроля США, что также заставляет вспомнить цену нашего ослабления в результате участия во Второй мировой, которую предотвратить мы не могли.

Все больше признаков сдерживания Германии (эта цель американской политики никогда не снималась с повестки дня), а с ней и всей Европы. Экономическое саморазрушение ЕС может стать источником реиндустриализации Америки, которая затем предложит энергетический (сланцевый СПГ) и инвестиционный план Маршалла? Или политсистемы стран ЕС не выдержат и возродится биполярность по линии англосаксы-Романо-германская Европа? Надо ли нам участвовать, даже косвенно, в разрушении Германии или мы протянем руку помощи, если в Берлине того пожелают, и Российско-германский неформальный альянс, для которого не было условий ни в начале, ни в середине XX века (Рапалло и Пакт 1939 года не в счёт), станет залогом мира в Европе? Восточная политика Берлина была прообразом такого развития, но не могла принести плоды в условиях институционального укоренения ФРГ в Западном альянсе. Да и фактический статус ЕС как «Четвёртого (экономического) рейха» наносил Европе и самой Германии больше вреда, чем давал им преимуществ. Что тогда: спасибо Байдену и освобождение похищенной американцами Европы?

Наконец о призраке вассалитета по отношению к Китаю. Общественное мнение КНР явно на стороне России (преодолев презрительно-снисходительное отношение периода после распада СССР), а проявленная Пекином слабина в реагировании на американские провокации по Тайваню заметно напрягает китайское руководство, особенно в свете предстоящего съезда КПК. Причины осторожности Пекина легко понять: политика «двойной циркуляции» ещё не обеспечила должную устойчивость экономического развития страны, а надо принять болезненные экономические последствия разрыва с Западом, хотя взаимозависимость нанесёт не меньший удар по США и форсирует внутризападный раскол. Э. Луттвак указывает и на то, что в отличие от России Китай не обладает ни энергетической, ни продовольственной самодостаточностью. Понятно, что с первой поможет Россия в условиях предполагаемой войны на два фронта. Но как быть со второй при размерах населения Китая? Речь о том, как пишет он, что животноводство Китая на 90% зависит от импорта зерна и 150 млн т сои, отгружаемых из тихоокеанских портов США и Канады и атлантических портов Бразилии и Аргентины. В условиях открытого конфликта это будет «слишком далеко в океане» (по аналогии с известным “A bridge too far”), имея в виду американские санкции в области логистики и страхования (как показала наша недавняя договоренность по зерну с ООН). В итоге, Россия «может бесконечно долго воевать и есть» — в отличие от Китая.

Так что если и можно говорить о неформальном альянсе между Москвой и Пекином, то отнюдь не на условиях нашего вассалитета. Более того, мы обеспечиваем своим противостоянием тыл Пекину, пока тот «сосредоточивается». Был ли у нас другой выбор? «Каштаны» ли это, на которые мы обречены и на Востоке? Думаю, что нет, и тут тоже нам помогает Америка, а именно найти основу для равноправных и взаимовыгодных отношений, безусловно требующих выполнения каждой стороной своего «домашнего задания».

***

Константин Асмолов:
О сценариях ядерного конфликта до 2025 г.

Как бы то ни было, получается, что все дилеммы нашей европейской политики могут разрешиться только с ее погружением в более широкий, ставший многополярным (пусть в разной степени в разных измерениях) контекст. Очевидно, что Украина добровольно оказалась на острие противостояния НАТО с Россией, что решает ее судьбу и многое в нашей стратегии. Отсчёт эскалационной гонки запущен, но не Москвой. Одновременно стороны заявляют цели, реализация которых предполагает экзистенциальную угрозу для противной стороны: для России — ее независимому существованию в нынешних границах, причём независимо от целей СВО; для США и Запада — их глобальному доминированию с опорой на силу как способу существования, что отсылает стороны к их доктринальным документам. Вопрос в том, удастся ли сторонам удержаться в рамках кабинетной войны и каким будет ее «плюс», продиктованный идеологией и старой геополитикой, то есть наследием двух предшествующих веков.

Пока же Запад вцепился в тему Украины, не желая «сменить тему разговора», что У. Черчилль считал одним из признаков фанатизма. Россия не менее решительно настроена осуществить свою современную глобализацию (см. П.П. Скороспелов, Русский проект глобализации в XX веке, журнал «Россия и мир: научный диалог», №3, 2022), но на согласованных условиях — Венский конгресс без его изнанки? И обновление России в соответствии с требованиями нового миропорядка. Это потребует решительного и необратимого исхода СВО. Как и в случае с Наполеоном, мы не можем себе позволить, чтобы наше развитие искажалось ожиданием реванша и очередной враждебной коалиции на нашей границы: оно достаточно искажалось 30-летней политикой Запада. Опубликованные Киевом «рекомендации» о гарантиях безопасности Украины только подтверждают такую опасность. Американцы эмоционально подошли к Карибскому кризису в своём «подбрюшье»: теперь наша очередь быть эмоциональными. Сейчас, когда исторический Запад столкнулся с исторической Россией, ставки для нас в этом аналоге Карибского кризиса куда выше.

Что тогда? Движение в сторону тотальной войны и тотальная переоценка ценностей в мировой политике на всю историческую глубину? Войны за испанское и австрийское наследство (succession): более точный перевод — наследование. Значит война за наследование Киевской Руси? Третья столица? Обострение вопросов идентичности, истории и веры повсюду в мире, в том числе в Европе и США («культурные войны» — эвфемизм), тоже означает тотальность целей? Москва угадала дух времени? Вобрать в себя все военно-стратегическое наследие прежней эпохи — Первая и Вторая мировые, сдерживание посредством устрашения/deterrence, балансирование на грани войны/ brinkmanship etc?

Экономическая пустыня в Европе и Европа как придаток Америки? Крах доллара как конечный пункт конфликта — Америку «уронит» рынок и сама себя? Развал глобальной торгово-экономической и валютно-финансовой архитектуры снизит до минимума издержки выхода/изгнания из неё. Всеобщая эмансипация и прощение долгов: Библейский юбилей? Снова Америка и Россия как две самодостаточные сверхдержавы на обломках прежнего миропорядка? Начинать с начала — с «хлеба насущного»? Холодная война как передышка и один большой замороженный конфликт? Послевоенная конвергенция далеко не пошла. Большая война в Европе как локальный конфликт? Презрение и безучастность всего остального мира? Подлинный, физический закат Западного мира: дальше нельзя значит назад, но откат к периоду до 1929 года начался с неолиберальной экономической политики на рубеже 80-х? На обратном пути ещё межвоенный период с агрессивным национализмом и фашизмом/нацизмом — снова корпоративное государство? Как мыться и принимать душ — только начало, а попытка реабилитировать фашизм на Украине — это не случайно? От Крыма до Крыма — тот же символизм? Какой будет новая биополитика западных элит: отправлять излишки населения теперь некуда? Трансгендерство как начало?

Россия на пути сдвигов центров глобального экономического роста в обе стороны: тогда - на Запад, теперь — на Восток. Стать самой одним из таких центров, включая создание энергоемких производств, но ведь все таковые? Кормить себя и кого других? Кризис развития третьего мира — здесь ничего не делалось последние 30–40 лет: штурмуют границы США и ЕС, которым накормить и обогреть бы себя самих? Каждый за себя?

Эклектика и сюрреализм манифеста Малевича на уровне геополитики? Частичное затмение, как он, не ведая того, пророчествовал: ещё одно в мировой истории или на этот раз полное? Ещё один «окончательный распад», как у Тютчева, или «Бог задул свечку», как у В.В. Розанова? Кто увидит небо в алмазах? Скоро ли узнаём?