Россия на Ближнем Востоке: тактические победы и стратегические вызовы

Российская политика в регионе Ближнего Востока, наверное, может считаться одним из самых заметных международных достижений Владимира Путина за последние годы. При относительно небольших вложениях материальных ресурсов и при минимальных боевых потерях Москве удалось превратиться из почти незаметного статиста на ближневосточной сцене в одного из главных действующих лиц, без которого сегодня нельзя решить ни одного крупного вопроса региональной безопасности. Российские успехи выглядят еще более впечатляющими, если сравнить результаты российской операции в Сирии с итогами интервенции США и их союзников в Ираке в 2003 г.

Очевидные российские достижения в регионе требуют какого-то объяснения. Некоторые наблюдатели полагают, что победы Москвы связаны с тем, что после не вполне удачной вовлеченности в Ираке, в годы администрации Барака Обамы США по сути отказались от новых интервенционистских акций в регионе, оставив после себя геополитический вакуум силы. Этот вакуум оперативно и без чрезмерных издержек для себя заполнила Россия.

Другое объяснение сводится к тому, что Кремль переиграл западных соперников за счет более высокого уровня экспертного сопровождения своей ближневосточной политики. В отличии от американских стратегов, российское руководство опиралось на высокопрофессиональное сообщество востоковедов, хорошо знающих и понимающих регион.

Третье объяснение — главным преимуществом Владимира Путина была последовательность и неизменность его политики в регионе, снискавшая России если не любовь, то, по крайней мере, уважение не только со стороны ближневосточных партнеров Москвы, но и со стороны ее ближневосточных оппонентов.

Возникает вопрос — способна ли Москва надолго сохранить нынешнее статус-кво в Сирии, да и в регионе в целом, даже если сохранение такого статус-кво отвечает российским интересам? Логично предположить, что, что сохранение статус-кво в среднесрочной, а тем более — в долгосрочной перспективе маловероятно. Значит, Москве нужно искать такие решения ближневосточных проблем, которые позволили бы конвертировать нынешние военные успехи России в более устойчивое, пусть даже и менее явное и бесспорное политическое влияние в регионе.

Официальная позиция Москвы состоит в том, что оптимальным решением ближневосточных проблем было бы создание инклюзивной региональной системы коллективной безопасности. Такая система подразумевает ближневосточный вариант европейского хельсинского процесса 70-х гг. прошлого века, активную поддержку со стороны Совета Безопасности ООН и формирования регионального аналога ОБСЕ. Возможно, такая конструкция, и была бы решением проблем безопасности региона, хотя стоит заметить, что в самой Европе эта модель не предотвратила украинского кризиса 2014 г. Однако, в обозримом будущем создание подобной системы не представляется возможным.

Какими, в таком случае, могли бы быть основные принципы будущей стратегии России на Ближнем Востоке?

Во-первых, Москва должна исходить из того, что ее роль в регионе — как и роль всех других внешних игроков, неизбежно будет ограниченной. В среднесрочной, тем более — в долгосрочной перспективе сохранить нынешний уровень российского влияния едва ли получится. Роль внешних игроков в любом случае будет маргинальной.

Во-вторых, нужно исходить из того, что между Россией, Китаем и Западом нет неразрешимых противоречий в отношении желательных сценариев развития событий в регионе. В исторической перспективе разногласия между Россией и Западом предстают как тактические, ситуативные, а не стратегические. Это предопределяет возможности для сотрудничества в значительно более значительных масштабах, чем те, что мы видим сегодня.

В-третьих, на данном этапе развития ближневосточной драмы было бы непродуктивным искать какой бы то ни было универсальный рецепт разрешения региональных проблем. Более плодотворным выглядит поиск отдельных форматов для каждой конкретной ситуации. Например, в Йемене главную роль могла бы взять на себя ООН. В Ираке роль внешних игроков могла бы состоять в скоординированной поддержке тех позитивных процессов в государственном строительстве и экономическом развитии, которые уже наметились. В Сирии внешние игроки могли бы сосредоточиться на содействии достижению политических компромиссов и изоляции политических экстремистов. В Ливии текущей задачей могла бы стать предотвращение эскалации конфликта — как горизонтальной (то есть распространения конфликта на территорию соседних стран), так и вертикальной (интенсификации боевых столкновений с увеличением количества жертв).

Российская политика в регионе Ближнего Востока, наверное, может считаться одним из самых заметных международных достижений Владимира Путина за последние годы. При относительно небольших вложениях материальных ресурсов и при минимальных боевых потерях Москве удалось превратиться из почти незаметного статиста на ближневосточной сцене в одного из главных действующих лиц, без которого сегодня нельзя решить ни одного крупного вопроса региональной безопасности. Российские успехи выглядят еще более впечатляющими, если сравнить результаты российской операции в Сирии с итогами интервенции США и их союзников в Ираке в 2003 г.

Очевидные российские достижения в регионе требуют какого-то объяснения. Некоторые наблюдатели полагают, что победы Москвы связаны с тем, что после не вполне удачной вовлеченности в Ираке, в годы администрации Барака Обамы США по сути отказались от новых интервенционистских акций в регионе, оставив после себя геополитический вакуум силы. Этот вакуум оперативно и без чрезмерных издержек для себя заполнила Россия.

Доклад РСМД «Примирить непримиримое: подходы России и Европы к восстановлению Сирии»

Другое объяснение сводится к тому, что Кремль переиграл западных соперников за счет более высокого уровня экспертного сопровождения своей ближневосточной политики. В отличии от американских стратегов, российское руководство опиралось на высокопрофессиональное сообщество востоковедов, хорошо знающих и понимающих регион.

Третье объяснение — главным преимуществом Владимира Путина была последовательность и неизменность его политики в регионе, снискавшая России если не любовь, то, по крайней мере, уважение не только со стороны ближневосточных партнеров Москвы, но и со стороны ее ближневосточных оппонентов. Западные страны, часто менявшие свои позиции по ходу развития ближневосточной драмы, в значительной мере утратили кредит доверия у региональных лидеров и политических элит региона.

Еще одно объяснение впечатляющим успехам Москвы находят в том, что, по контрасту с другими влиятельными международными игроками, Россия смогла сохранить конструктивные отношения практически со всеми сторонами ближневосточных конфликтов — с израильтянами и с палестинцами, с суннитами и с шиитами, с турками и с курдами, с Ираном и с арабскими монархиями Залива. Вероятно, эта особенность позиционирования России в регионе прямо связана с ее изначально маргинальным статусом на Ближнем Востоке: до начала «арабской весны» Россия не была обременена жесткими рамками тесных союзнических отношений с отдельными региональными силами, как, например, Соединенные Штаты. А потому Москва лучше подходила на роль «честного брокера» в регионе, чем Вашингтон.

Если это так, то по мере втягивания в ближневосточные дела Россия неизбежно теряет данное сравнительное преимущество. Особенно наглядно это проявляется в Сирии — развитие ситуации в этой стране делает сохранение многочисленных «внутри-сирийских» балансов все более сложной задачей. Тем более, что с военным поражением террористического государства ИГИЛ у многочисленных игроков на сирийском поле исчезает общий враг, который ранее отодвигал на задний план их взаимные противоречия и конфликты. Башар Асад становится все более жестким и неуступчивым в диалоге с сирийской оппозицией, требуя по сути дела ее безоговорочной капитуляции. Иран, основательно окопавшись на сирийской территории, также все меньше склонен к компромиссам со своими оппонентами. Израиль, опасаясь роста иранского присутствия, усиления «Хезболлы» и опираясь на почти безоговорочную поддержку администрации Трампа, расширяет военно-воздушные операции в небе Сирии. Турция спешит закрепить успехи на западе и на севере страны, создавая буферную зону на сирийско-турецкой границе. Сирийские курды нервничают, не без оснований ожидая очередного предательства со стороны своих тактических союзников и партнеров.

Возникает вопрос — способна ли Москва надолго сохранить нынешнее статус-кво в Сирии, да и в регионе в целом, даже если сохранение такого статус-кво отвечает российским интересам? Логично предположить, что, что сохранение статус-кво в среднесрочной, а тем более — в долгосрочной перспективе маловероятно. Значит, Москве нужно искать такие решения ближневосточных проблем, которые позволили бы конвертировать нынешние военные успехи России в более устойчивое, пусть даже и менее явное и бесспорное политическое влияние в регионе.

Официальная позиция Москвы состоит в том, что оптимальным решением ближневосточных проблем было бы создание инклюзивной региональной системы коллективной безопасности. Такая система подразумевает ближневосточный вариант европейского хельсинского процесса 70-х гг. прошлого века, активную поддержку со стороны Совета Безопасности ООН и формирования регионального аналога ОБСЕ. Возможно, такая конструкция, и была бы решением проблем безопасности региона, хотя стоит заметить, что в самой Европе эта модель не предотвратила украинского кризиса 2014 г. Однако, в обозримом будущем создание подобной системы не представляется возможным.

Во-первых, инклюзивная система предполагает обязательное участие в ней не только арабских, но и неарабских стран региона — Турции, Израиля и Ирана. Сегодня трудно представить себе, каким образом можно было бы достичь этой цели или хотя бы приблизиться к ней, особенно, в том, что касается интеграции Ирана в преимущественно арабскую систему.

Во-вторых, сам арабский мир остается глубоко расколотым трудно поддающимся какому бы то ни было объединению. Последняя наглядная иллюстрация — кризис в отношениях Саудовской Аравии с Катаром. Кризис окончательно парализовал Совет сотрудничества арабских государств Персидского Залива (ССАГПЗ) — организации, которая при других обстоятельствах могла бы стать ядром системы коллективной безопасности арабского мира. Еще менее для роль ядра подходит Лига арабских государств, институциональные возможности которой остается весьма ограниченными.

Тимур Махмутов, Руслан Мамедов:
Россия и Арабский Машрик: постконфликтный период в Сирии

В-третьих, даже если удалось бы создать систему коллективной безопасности на Ближнем Востоке, не совсем понятно, как такая система могла бы эффективно противостоять угрозам и вызовам, исходящим от негосударственных игроков. А именно эти угрозы и вызовы, судя по опыту последних лет, и станут все больше определять повестку дня безопасности Ближнего Востока.

Таким образом, коллективная безопасность в регионе пока остается недостижимой. Существуют ли какие-то альтернативные решения, устраивающие Россию? Например, возможно ли создание на Ближнем Востоке региональной системы, основанной на гегемонии внешнего гаранта безопасности? Исторически для Ближнего Востока ничего нового в такой системе нет — регион всегда был зависим от внешних гарантов, будь то Оттоманская империя на протяжении многих веков, Великобритания и Франция между двумя мировыми войнами, США и СССР в период «холодной войны» или США в одиночку в конце XX-начале XXI века.

Понятно, что сегодня Россия сама по себе неспособна выступить в роли внешнего гаранта региональной безопасности — для этого у нее нет достаточных военных, экономических и политических ресурсов. А возвращение региона к региональной гегемонии США — вариант для России весьма сомнительный, с учетом нынешнего плачевного состояния российско-американских отношений. Да и не проявляет сегодня Вашингтон особого желания вернуться к той активной роли, которую он пытался играть на Ближнем Востоке еще пару десятилетий назад.

Региональная система безопасности могла бы сложиться и вокруг регионального гегемона. Таким потенциальным гегемоном в случае Ближнего Востока является Саудовская Аравия (точнее, связка материальных ресурсов Саудовской Аравии и политических амбиций ОАЭ). Для России такой вариант был бы тоже крайне нежелательным, поскольку он потребовал бы от Москвы того, чего Москва делать категорические не хочет. А именно, — сделать выбор между Эр-Риядом и Дохой, между монархиями Залива и Ираном, между арабами и турками и пр. К тому же, как показывает продолжающийся кризис в Йемене, а также очевидный паралич ССАГПЗ, претензии Саудовской Аравии и ОАЭ на региональную гегемонию пока не имеют под собой достаточных оснований.

Еще один вариант будущей стратегии Москвы в регионе — сосредоточиться не на строительстве новой архитектуры безопасности на Ближнем Востоке, а на географическом сдерживании региональной нестабильности. То есть Россия и другие нерегиональные державы должны принять продолжение «арабской смуты» как историческую неизбежность и попытаться минимизировать негативные последствия этой смуты для других регионов мира. Но конкретно для России этот вариант тоже не годится. Если США и Китай находятся далеко от Ближнего Востока и могут попытаться как-то отгородиться от негативных последствий региональной нестабильности, то Россия (как, впрочем, и Европа) расположены слишком близко. Южный Кавказ, Центральная Азия и даже преимущественно мусульманские регионы в самой России тесно связаны с Ближним Востоком. Для Москвы нестабильность на Ближнем Востока — не только внешнеполитическая, но и внутриполитическая проблема, уклониться от решения которой Кремлю не удастся. Не говоря уже о том, что стратегическое «отступление» Москвы из региона привело бы к обнулению всех нынешних российских достижений на Ближнем Востоке.

Какими, в таком случае, могли бы быть основные принципы будущей стратегии России на Ближнем Востоке? Во-первых, Москва должна исходить из того, что ее роль в регионе — как и роль всех других внешних игроков, неизбежно будет ограниченной. В среднесрочной, тем более — в долгосрочной перспективе сохранить нынешний уровень российского влияния едва ли получится. И не потому, что Москву заменит Вашингтон, Брюссель или Пекин. А потому, что никакие внешние силы не способны не только определить, но даже существенным образом повлиять на фундаментальные социальные, экономические и политические процессы, развивающиеся на Ближнем Востоке с начала «арабской весны». Роль внешних игроков в любом случае будет маргинальной.

Руслан Мамедов:
Сможет ли Россия восстановить Сирию, несмотря на санкции США?

Во-вторых, нужно исходить из того, что между Россией, Китаем и Западом нет неразрешимых противоречий в отношении желательных сценариев развития событий в регионе. Все внешние игроки так или иначе заинтересованы в сохранении нынешних границ в регионе, в противодействии международному терроризму, в предотвращении массовых миграцией из региона, в недопущении распространения ядерного оружия на Ближнем Востоке, в экономическом сотрудничестве со странами региона и пр. В исторической перспективе разногласия между Россией и Западом предстают как тактические, ситуативные, а не стратегические. Это предопределяет возможности для сотрудничества в значительно более значительных масштабах, чем те, что мы видим сегодня.

В-третьих, на данном этапе развития ближневосточной драмы было бы непродуктивным искать какой бы то ни было универсальный рецепт разрешения региональных проблем. Более плодотворным выглядит поиск отдельных форматов для каждой конкретной ситуации. Например, в Йемене, стоящем на пороге гуманитарной катастрофы, главную роль могла бы взять на себя Организация Объединенных Наций. В Ираке роль внешних игроков могла бы состоять в скоординированной поддержке тех позитивных процессов в государственном строительстве и экономическом развитии, которые уже наметились. В Сирии, где пока продолжаются военные действия, но чувствуется общая усталость от бесконечной гражданской войны, внешние игроки могли бы сосредоточиться на содействии достижению политических компромиссов и изоляции политических экстремистов, чью сторону эти экстремисты ни представляли бы. В Ливии, где пока, судя по всему, конфликтный потенциал противостоящих друг другу группировок далеко не исчерпан, текущей задачей могла бы стать предотвращение эскалации конфликта — как горизонтальной (то есть распространения конфликта на территорию соседних стран), так и вертикальной (интенсификации боевых столкновений с увеличением количества жертв).

При всем значении ситуации на Ближнем Востоке для России, ближневосточный регион все же не является столь центральной проблемой для российской внешней и внутренней политики, как, скажем, Украина. А потому тактические и даже стратегические подвижки в российских подходах к Ближнему Востоку более вероятны, чем подвижки в некоторых других международных вопросах, разделяющих Россию и Запад сегодня.

Впервые опубликовано в журнале Global Brief Magazine.