Наблюдателю событий «арабской весны» может показаться удивительной устойчивость режима Асада в Сирии. В то время как авторитарный режим в Тунисе продержался считанные недели, режим Мубарака в Египте – немногим более месяца, и, наконец, полковник Каддафи сопротивлялся давлению повстанцев и натовским бомбардировкам около шести месяцев, режим Асада, несмотря на введенные против него санкции, продолжающиеся уже год, вооруженное противостояние в Дер-аз-Зуре и Хомсе и помощь сирийской оппозиции со стороны Турции и Катара, демонстрирует живучесть и, судя по проходящим в Дамаске демонстрациям, пользуется значительной поддержкой населения.
Политическая география стран «арабской весны»
Проявление живучести режима следует рассматривать в более широком контексте ситуации на Ближнем Востоке и отчасти даже в контексте взаимоотношений арабских стран и Ирана. Интересно взглянуть на политическую географию пяти стран, наиболее сильно затронутых «арабской весной». В Тунисе существовал светский режим. Примерно такой же характер имел режим Мубарака в Египте, может быть, несколько более закамуфлированный атрибутами западной демократии. «Джамахирия» полковника Каддафи на протяжении десятилетий являла собой пример странного симбиоза арабского национализма и ислама с социалистическими идеями, которые потеряли свою актуальность после распада Советского Союза, оказывавшего систематическую поддержку режиму. После этого Каддафи начал дрейфовать – вначале достаточно осторожно, а затем все более открыто – в сторону западных стран. При этом смягчение авторитарного характера режима происходило медленно, а Ливия оставалась светским государством. Сирия, где власть принадлежит БААС – партии арабского социалистического возрождения, начиная с 1960-х годов, являла собой другой пример симбиоза арабского национализма и социалистических идей и так же, как и Ливия, оставалась светским государством.
Если мы посмотрим на события «арабской весны» с точки зрения отношения к исламу стран, в которых происходили указанные события, то обнаружим, что для всех четырех стран был характерен, прежде всего, светский принцип организации государственной власти. Лишь одна из этих стран – Ливия – получала существенные доходы от экспорта нефти, что позволило ей осуществлять своеобразный ливийский вариант «государства всеобщего благосостояния» – существенно поднять уровень образования и медицинского обслуживания населения. Если исходить из позиции западных сторонников демократических преобразований в арабских странах, то по шкале «авторитаризм–демократия» все четыре страны находились на промежуточном уровне между откровенно абсолютистскими нефтяными монархиями (Саудовская Аравия, Объединенные Арабские Эмираты, Катар, Оман) и либеральными режимами (Иордания, Марокко). Исходя из логики либеральных политиков Европы и Америки, «арабская весна», представляющая своего рода «четвертую волну демократизации», должна была быть направлена, в первую очередь, против монархических фундаменталистских режимов. Так, похоже, дело и складывалось к моменту начала волнений в Бахрейне, но после военного подавления этих волнений саудовскими войсками процесс полностью поменял свою направленность. Прошедшие в Тунисе и Египте выборы продемонстрировали триумф консервативных исламских сил в этих странах, а военная победа в Ливии была достигнута не без помощи спецназа и денег Катара.
В настоящее время Лига арабских государств (ЛАГ), которая находится под доминирующим влиянием арабских нефтяных монархий, поддерживает политическую оппозицию в Сирии. В целом картина выглядит не только иначе, но и прямо противоположно представлениям об «арабской весне» как о волне демократизации.
Это заставляет вспомнить о начале иранской революции 1978 г. Исламская революция в Иране представляла большую загадку для политических аналитиков на Западе. Между тем ничего сложного в объяснении иранской революции нет. Нововведения шахского правительства были типичной «белой» революцией: они не подкреплялись соответствующими моральными практиками, политические институты западного типа оказались чисто «фасадными», в стране господствовали полицейский террор, вызывавший недовольство либеральных интеллектуалов и склонявший их к поиску «национального пути», и коррупция, т. е. ситуация была очень похожа на недавнее положение дел в Египте и Тунисе. Подобная половинчатость «белых» революций приводит к разрушению легитимности режима – власть в глазах народа, а часто не только народа, но и влиятельных элитных групп, становится «криминальной», и легитимность традиции берет верх над легитимностью государственных интересов. Сила традиции, как правило, и является движущей силой того, что можно назвать «черной» революцией.
Основой «черной» революции обычно служит либо реакция на непоследовательность «белой» революции, либо ущербность понимания ее лидерами реального смысла тех преобразований, которые они пытаются проводить, либо утопичность тех социальных конструкций, которые внедряются в процессе «белой» революции.
Возможно, наиболее ярким примером революции первого типа являлись преобразования, проводившиеся шахом Ирана в 1960-х годах.
Реакция общества на фактический провал «белой» революции может быть быстрой, как в Иране в 1978 г. (в значительной мере это была реакция на огромный социальный разрыв в обществе, возникший после «нефтяного бума» 1973 г.), или замедленной, как в Египте, где Мубарак вполне успешно правил на протяжении тридцати лет. Но конец один – возвращение к фундаментальным традиционным ценностям, независимо от того, как с идеологической точки зрения это возвращение обставлено.
Та элитная группа, которая пыталась осуществить «белую» революцию, в случае провала предстает в глазах общества как группа, осуществлявшая преступный замысел. Не только новые, только что созданные социальные институты, но и, самое главное, поддерживающие их моральные практики объявляются вне закона и полностью искореняются. В результате общество не просто возвращается к «дореволюционному» состоянию. Все те элементы нового, которые развивались эволюционным путем, вся социальная практика, подталкивающая общество к изменениям, уничтожаются в угоду «моральному фундаментализму» традиции. Общество возвращается не к исходной точке начала преобразований, а к некоей никогда не существовавшей «идеальной традиции», которая является, по существу, такой же социальной утопией, как и мечты «белых» революционеров, не сумевших реализовать свои планы в силу неадекватности применяемых методов.
Революция в Иране начиналась как борьба против светского авторитарного режима шаха, как попытка установления либеральной демократии, но после короткого периода триумфа иранских иммигрантов из Западной Европы, правительства А. Банисадра, она привела к установлению исламской диктатуры Хомейни. Хотя впоследствии произошло существенное смягчение иранского режима, его фундаменталистская направленность до сих пор остается достаточно очевидной.
В попытках баасистского режима модернизировать Сирию прослеживается та же стратегия «белой революции». Внимательное рассмотрение ситуации в странах «арабской весны» позволяет сформулировать своего рода модель, общую для этих стран. Революция, начинающаяся под либерально-демократическими лозунгами свержения авторитарного режима и использующая для своей победы передовые компьютерные технологии (социальные сети, например, фэйсбук и твиттер), после формальной победы начинает давать сбои. Как только авторитарный режим убран со сцены, на его месте возникает политический вакуум. На политическую ситуацию начинают оказывать влияние настроения наиболее консервативной части населения, которое, просто в силу традиции и уровня образования, не в состоянии воспринять либеральные ценности. Страна в зависимости от ее социальной структуры либо погружается в хаос межплеменных конфликтов, как Ливия, либо, как Египет, склоняется к установлению фундаменталистского режима, отказываясь от светского характера государства.
Особенности сирийского сценария
Почему же в Сирии этот процесс натолкнулся на серьезные препятствия? Здесь нужно обратиться, прежде всего, к составу и структуре населения. Пятнадцать процентов населения Сирии – алавиты, секта, которая до середины XIX в. не считалась принадлежащей исламу, а находилась вне его, примерно в таком же положении, как друзы Ливана. В настоящее время считается, что алавиты принадлежат к шиитской ветви ислама, но следует заметить, что религия алавитов окутана плотной завесой тайны. Священные книги недоступны непосвященным, религиозные церемонии не совершаются публично. Чуть более 10 % населения Сирии – христиане различных течений (католики, несториане, монофизиты), чуть более 70 % – арабы-сунниты. Именно эта поликонфессиональность способствует тому, что режим Асада еще держится. И алавиты, и христиане знают, что в случае падения режима Асада (Асад – алавит) алавитское и христианское меньшинства ждет тяжелая участь. Между тем, по сложившейся в Сирии традиции, вся верхушка сирийской армии состоит из алавитов, а значительная часть интеллигенции и профессионалов, оказывающих поддержку режиму, – из христиан. Следует отметить, что в Сирии существует очень мощная культурная традиция, уходящая своими корнями в глубину тысячелетий, и что сирийская интеллигенция – одна из наиболее образованных и профессиональных в арабском мире. Положительным фактором ситуации в Сирии является отсутствие больших нефтяных денег, соответственно здесь нет того вызывающего шок у населения социального расслоения, которое послужило причиной революции в Иране. Сирийская оппозиция относительно слаба и разрозненна, а проявления дезертирства в армии ограничены. Пока лишь один представитель руководства страны, заместитель министра нефтяной промышленности, заявил о переходе в лагерь оппозиции.
Серьезную опасность для режима Асада представляет вовлеченность в конфликт Катара (в прессе есть сообщения об участии спецназа Катара в операциях в Сирии), который располагает огромными финансовыми ресурсами и успешным опытом такого рода вовлеченности в конфликт в Ливии. Не менее серьезной проблемой является активность в Сирии, особенно в Хомсе, террористических групп Аль-Каиды.
Сирийская армия достаточно велика и сильна (330 тыс. человек). В стране существует развитая система противовоздушной обороны. По неофициальной информации (канал «Аль-Арабия»), Россия поставила Сирии комплексы С-300. Если это так, то осуществление планов создания бесполетных зон над Сирией будет серьезно затруднено. Поскольку офицерский корпус армии состоит преимущественно из алавитов, вероятность воспроизведения иракского сценария, когда генералы практически без боя сдали С. Хусейна, представляется маловероятной.
Башар Асад с большим трудом, но все же идет навстречу требованиям оппозиции. В конце февраля 2012 г. в Сирии прошел референдум по новой конституции, которую одобрили 89,4 % избирателей. Учитывая, что в голосовании участвовали 57,4 % избирателей, принятие новой конституции представляется достаточно легитимным. В реальности же все зависит от того, как действительно относятся к конституции те, кто за нее не проголосовал. Если сорок с лишним процентов населения активно против режима, то у правительства Асада могут возникнуть значительные трудности. Хотя принятая конституция неидеальна в плане удовлетворения всех требований, предъявляемых к демократическим государствам, она все же представляет собой существенный шаг вперед и может привести к установлению реальной многопартийности.
Что делать?
Именно специфическая конфигурация населения и состав вооруженных сил определили решение России и Китая воспрепятствовать повторению ливийского сценария в Сирии и заблокировать резолюцию Совета Безопасности ООН. Визит высокопоставленных российских представителей в Сирию в конце января 2012 г., видимо, укрепил решение Асада идти по пути демократических преобразований. Последние недели февраля – начала марта 2012 г. свидетельствуют об определенном смягчении позиции США и ЛАГ в сирийском вопросе.
Россия и ЛАГ согласовали свою позицию по урегулированию в Сирии. Генеральный секретарь ООН направил в Сирию со специальной миссией К. Аннана, чрезвычайно опытного и осторожного дипломата, отнюдь не склонного к радикальным решениям. Поэтому можно надеяться, что его усилия помогут смягчить противостояние.
Вся эта совокупность событий дает, по крайней мере, некоторую надежду на мирное урегулирование в Сирии. Однако такое урегулирование невозможно без искреннего желания сторон, вовлеченных в конфликт. Для этого необходимы дальнейшие реальные шаги в направлении демократических преобразований. Времени у Асада очень мало. Только осторожная, но уверенная демократизация режима сможет снизить уровень недовольства суннитского большинства в стране.
Немедленная сдача позиций приведет к распаду политического режима, хаосу и преследованиям в отношении алавитов и христиан. Но малейшее замедление темпов демократических преобразований не менее губительно. Необходимо дать реальную надежду на лучшее той части суннитского населения, которая еще не вовлечена в военное противостояние.
Положительную роль в разрешении конфликта в Сирии могла бы сыграть организация неформальных переговоров сирийского правительства с представителями оппозиции, находящимися за рубежом. При всей сложности организации подобной встречи ее эффект мог бы быть весьма существенным в плане воздействия как на сирийских суннитов внутри страны, так и на европейские правительства, которые сейчас настроены конфронтационно по отношению к режиму Асада. Такие переговоры можно было бы организовать в какой-то «нейтральной» стране, скажем, в Азербайджане. Подобное предложение могло бы заинтересовать правительство Азербайджана.
