Станет ли Россия младшим партнером Китая?

Когда речь заходит о текущем состоянии и о вероятной дальнейшей динамике российско-китайских отношений, разговор часто сводится к обсуждению нехитрой формулы «младший партнер — старший партнер». Популярное мнение, особенно среди западных политиков и экспертов, заключается в том, что по мере расширения двустороннего сотрудничества в различных областях Россия постепенно, но неуклонно становится младшим партнером Китая. В асимметричных межгосударственных отношениях младший партнер занимает подчиненное положение по отношению к старшему. Получая определённые бонусы, привилегии и права в рамках сложившегося партнерства, младший партнер при этом должен действовать под общим руководством, а то и под постоянным контролем со стороны старшего и даже жертвовать какими-то своими интересами, если они входят в противоречие с интересами старшего. Из этого предполагаемого распределения ролей между Москвой и Пекином делается логический вывод, что наметившаяся в двусторонних отношениях динамика не может закончиться ничем хорошим для российского партнера — страна обречена потерять часть своего суверенитета и стать «сателлитом», «вассалом», «клиентом» или даже «марионеткой» Китая.

В конечном счете, существует только один достоверный признак, указывающий на то, что одна страна постепенно или сразу превращается в младшего партнера другой страны. Как старший партнер, Китай должен обладать желанием, возможностями и политической волей для ограничения свободы действий России на международной арене, вынуждая Москву корректировать свою внешнюю политику на существенно важных для России направлениях в соответствии с «дружескими советами», исходящими из Пекина. Москва, со своей стороны, должна признавать право Пекина давать ей обязательные к исполнению «дружеские советы» вне зависимости от того, насколько эти советы соответствуют ее собственным устремлениям.

Видим ли мы сегодня какое-то движение в этом направлении в российско-китайских отношениях?

Не стоит забывать и о том, что формат «младший партнер — старший партнер» накладывает существенные, подчас обременительные обязательства на обе стороны партнерства, а не только на одного младшего партнера. В рамках асимметричных партнерских отношений старший партнер (Китай), помимо всего прочего, должен был бы проявить готовность взять на себя односторонние обязательства по гарантиям безопасности младшего партнера (России), подобно тому, как, например, США берут на себя односторонние обязательства по гарантиям безопасности Японии в рамах асимметричного двустороннего соглашения 1960 г. В некоторых случаях обязательства старшего партнера простираются еще дальше, включая сферу внутриполитической стабильности и сохранения сложившегося политического режима младшего партнера.

В XXI веке старая формула «младших и старших партнеров» выглядит несколько старомодной и, возможно, даже архаичной. Эффективное и стабильное международное партнерство должно быть основано на взаимном уважении, эмпатии и тщательно выверенном балансе интересов. По всей видимости, горизонтальные форматы в этом смысле представляются для большинства международных игроков более перспективными, чем вертикальные — особенно в условиях быстро меняющихся балансов сил на разных уровнях и практической невозможности четко и недвусмысленно зафиксировать происходящие измерения. Традиционные иерархические практики в мировой политике год от года теряют свою былую функциональность, они уже не могут должным образом обеспечивать международный мир и способствовать глобальному развитию.

Это, конечно, совсем не означает, что в мировой политике и экономике исчезнут все асимметрии. В международной системе, как и раньше, будут взаимодействовать друг с другом очень разные государства — большие и малые, богатые и бедные, развитые и развивающиеся, переживающие упадок и находящиеся на подъеме. Но сохраняющиеся асимметрии в значительной мере могут смягчаться растущей открытостью системы, в которой принадлежность к тому или иному региону, наличие или отсутствие каких-то природных ресурсов, груз специфического национального опыта уже не станут восприниматься как окончательный приговор географии и истории, не подлежащий обжалованию и пересмотру.

Грядущий мировой порядок совсем не обязательно окажется более гуманным, чем его предыдущие версии. Но он вполне может стать несколько более благосклонным по отношению к бывшим младшим партнерам, ранее жестко привязанным к своим покровителям, патронам и защитникам. Так когда-то прокатившиеся по миру буржуазные революции, при всех сопутствовавших им эксцессах и издержках, все же открыли новые жизненные перспективы для миллионов бывших крепостных, превратив их в лично свободных пролетариев.

Когда речь заходит о текущем состоянии и о вероятной дальнейшей динамике российско-китайских отношений, разговор часто сводится к обсуждению нехитрой формулы «младший партнер — старший партнер». Популярное мнение, особенно среди западных политиков и экспертов, заключается в том, что по мере расширения двустороннего сотрудничества в различных областях Россия постепенно, но неуклонно становится младшим партнером Китая. В асимметричных межгосударственных отношениях младший партнер занимает подчиненное положение по отношению к старшему. Получая определённые бонусы, привилегии и права в рамках сложившегося партнерства, младший партнер при этом должен действовать под общим руководством, а то и под постоянным контролем со стороны старшего и даже жертвовать какими-то своими интересами, если они входят в противоречие с интересами старшего. Из этого предполагаемого распределения ролей между Москвой и Пекином делается логический вывод, что наметившаяся в двусторонних отношениях динамика не может закончиться ничем хорошим для российского партнера — страна обречена потерять часть своего суверенитета и стать «сателлитом», «вассалом», «клиентом» или даже «марионеткой» Китая.

Термины «вассал», «сателлит», «клиент», «марионетка» используются в современной политической публицистике более или менее произвольно и несут явно выраженную негативную эмоциональную окраску. Что же касается «младшего партнера», то это понятие уже давно стало предметом серьезных исследований в теории международных отношений. Давайте подробнее рассмотрим понятие «младшего партнера» применительно к текущему взаимодействию России и КНР. Существуют ли какие-то конкретные показатели или индикаторы, которые могли бы сказать нам, когда и как одна страна становится младшим партнером другой?

Экономика

Российско-китайские отношения на современном этапе: взгляд из Москвы. Аналитическая записка РСМД

Первое предположение состоит в том, что формула «младший партнер — старший партнер» должна описывать взаимодействие двух международных игроков прежде всего в торгово-экономической сфере. На фоне быстрого сворачивания экономических связей с Западом доля Китая во внешней торговле России уже превысила одну треть, увеличившись за три года более чем в два раза. Логика подсказывает, что, покупая слишком много китайских торов и услуг, Москва становится чрезмерно зависимой от Пекина, и эта формирующаяся сверхзависимость должна рано или поздно с неизбежностью нанести ущерб экономическому, а следовательно — и политическому суверенитету России.

Тем не менее обобщающая экономическая статистика может быть обманчивой. Это становится особенно заметным, если сравнить объемы китайско-российской торговли с другими направлениями китайской внешнеэкономической активности. Например, общий экспорт Китая в Соединенные Штаты, как минимум, в четыре раза превышает экспорт Китая в Россию. На протяжении семнадцати лет Китай уверенно занимал первое место в мире по экспорту в США. Но можно ли на основании этого сделать вывод, что Вашингтон уже превратился в младшего партнера Пекина?

Правда, в последнее время США последовательно сокращают свой товарооборот с Китаем, снова и снова повышая импортные тарифы, а также вводя нетарифные ограничения на китайские товары. В 2023 г. китайцы уже оказались лишь третьим по величине торговым партнером американцев — после канадцев и мексиканцев. Но как тогда быть с еще 140 странами по всему миру, включая Бразилию, Австралию, Индию и Вьетнам, которые по-прежнему торгуют с Китаем больше, чем с кем-либо еще? Должны ли мы на основании лишь одного показателя считать все эти страны, наряду с Россией, младшими партнерами Пекина?

Если говорить о прямых китайских инвестициях в Россию, то на начало 2023 г. их общий накопленный объем составлял около 10 млрд долл., в сравнении с 200 млрд, вложенных Китаем в США, по 100 млрд — в Великобританию и Австралию, по 60 млрд — в Бразилию, Швейцарию и Канаду, 50 млрд — в Германию и т. д. Отметим также, что к моменту начала специальной военной операции России в феврале 2022 г. общий накопленный объем прямых иностранных инвестиций в России достиг 610 млрд долл. Понятно, что на этом фоне никакой существенной финансовой зависимости Москвы от Пекина китайские 10 млрд создать в принципе не могут.

Наверное, в Москве очень хотели бы повысить свою инвестиционную зависимость от Пекина, но китайские капиталы пока не очень охотно идут в Россию. Если же считать критическим индикатором превращения Москвы в младшего партнера Пекина готовность российской стороны переходить на расчеты в юанях в торговле с другими странами, то из этого придется заключить, что почти весь остальной мир, до сих использующий доллары в международных расчетах, поголовно состоит из младших партнеров Соединенных Штатов.

Может быть, попадание в категорию младшего партнера определяется не абсолютными объемами сотрудничества, а его специфической структурой? Например, с февраля 2022 г. доля китайских производителей на российском рынке легковых автомобилей выросла с 9% до 55%. Китай практически в течение одного года вытеснил в России бывших лидеров зарубежного автопрома в лице производителей из Южной Кореи, Германии и Франции (в скобках отметим, что доля китайского автопрома на российском рынке вполне сопоставима с долей китайских производителей бытовой электроники на американском рынке).

Создает ли такая ситуация зависимость России от китайского импорта? В определенной мере, создает. Конечные потребители продукции китайского автопрома иногда жалуются на завышенные цены и проблемы с техобслуживанием автомобилей, приобретенных в рамках параллельного импорта. Однако не стоит забывать и о том, что только в прошлом году на российском рынке появились 19 китайских автомобильных брендов, которые находятся в жесткой конкуренции друг с другом. А общая доля китайских легковых автомобилей на российских дорогах в начале 2024 г. не превысила 3,1%. Едва ли это дает основания делать далекоидущие выводы о превращении России в младшего партнера Китая. Кроме того, столь значительные поставки автомобилей в Россию — а наша страна уверенно занимает первое место среди экспортных направлений китайского автопрома с большим отрывом от находящейся на втором месте Мексики — создают ситуацию двусторонней взаимозависимости и укрепляет позиции сторонников сотрудничества с Москвой в руководстве и в бизнес-сообществе КНР.

Будущее китайского присутствия на российском автомобильном рынке определяется не какими-то стратегическими планами Пекина превратить Россию в младшего партнера Китая, а емкостью российского рынка, тарифной политикой российского правительства, возможностями локализации автомобильного производства на территории России, конкуренцией китайских автостроительных компаний и рисками, связанными с вероятными вторичными санкциями Запада. Примерно тот же набор независимых переменных определяет экспансию китайского автопрома на других перспективных рынках. Как говорится, ничего личного — просто бизнес.

На Западе не упускают случая отметить, что российский экспорт в Китай недостаточно диверсифицирован: Россия, дескать, поставляет китайцам в основном нефть и газ. А поскольку энергетические рынки в данный момент являются, скорее, рынками покупателей, чем рынками поставщиков, то объективно в двусторонней торговле правила игры задает не Москва, а Пекин. Насчет низкой диверсификации можно поспорить — Россия последовательно расширяет номенклатуру своего товарного экспорта в Китай, наиболее наглядным примером чего является сельскохозяйственная продукция. Возвращаясь к нефти и газу, стоит напомнить, что, например, Саудовская Аравия продает Китаю почти столько же нефти, сколько и Россия. Стоит ли в этом случае рассматривать Эр-Рияд в качестве младшего партнера Пекина? Австралия и Катар имеют более значительные доли газового рынка Китая, чем Россия. Нужно ли лидерам в Канберре и в Дохе беспокоиться об экономической сверхзависимости от Пекина?

Безопасность

Иван Тимофеев:
Вторичные санкции не остановят российско-китайские экономические отношения

Сторонники формулы «младшего партнерства», вероятно, возразят, что Канберра, Доха и Эр-Рияд имеют прочные отношения в области безопасности с Соединенными Штатами, и что поэтому американцы всегда могут надежно защитить своих союзников и партнеров от любого давления со стороны Пекина. По этой логике, в отличие от саудовцев, катарцев или австралийцев, россияне не могут рассчитывать на защиту или хотя бы на политическую поддержку со стороны США или со стороны Запада в целом. Наоборот, в дополнение к «избыточному» экономическому сотрудничеству Москва имеет очень тесные и постоянно крепнущие военные связи с Пекином. Из этого делается вывод, что дальнейшее углубление двусторонних военных связей при отсутствии должного внешнего балансира может оказаться очень рискованным, а то и вообще опасными для России.

Если немного углубиться в военную сферу российско-китайских отношений, то легко заметить, на данный момент (как, впрочем, и раньше) в сотрудничестве с КНР Россия является в большей степени экспортером, чем импортером военных технологий. Москва активно помогает Пекину в развитии некоторых высокотехнологичных компонентов оборонного потенциала КНР, включая создание национальной системы раннего предупреждения о ракетном нападении, модернизацию китайских атомных подводных лодок, производство современных самолетных двигателей и пр. Россия также поставляет Пекину истребители Су-35, ракетные комплексы С-400, современные вертолеты и другие виды техники, которые усиливают военные возможности Китая в условиях обостряющегося китайско-американского противостояния.

Но столь же хорошо известно, что Россия продает аналогичную современную военную технику широкому кругу стран, включая не только неприсоединившуюся Индию, но и Турцию, которая является членом НАТО. Кстати, как покупатель российских вооружений (до данным СИПРИ, 34% всего экспорта России), Индия по-прежнему намного превосходит Китай (21%). Такого рода сотрудничество вообще едва ли следует интерпретировать в категориях «младший партнер — старший партнер»; насколько можно судить, оно не порождает ситуации политической зависимости одной стороны от другой.

Что же касается предполагаемых масштабных поставок китайского оружия в Россию, то обе стороны последовательно опровергают подобные утверждения как несостоятельные и не подтвержденные фактами. Точно так же никто до сих пор не смог убедительно доказать, что Китай экспортирует в Россию значительные объемы продукции двойного назначения, которая может иметь критически важное значение не только для гражданских, но и для оборонных секторов экономики — таких как микроэлектроника, станки, телекоммуникационное оборудование и так далее.

Хотя об истинных объемах российско-китайского военно-технического сотрудничества по понятным причинам можно лишь догадываться, складывается впечатление, что в распоряжении Москвы в целом достаточно собственных оборонных производственных мощностей, и ей не нужно во что бы то ни стало добиваться масштабной военной помощи со стороны Пекина. Трудно предположить, что Россия неспособна, например, самостоятельно освоить производство современных дронов без технической поддержки со стороны Китая, или что без китайского содействия невозможна глубокая модернизация советских систем вооружений, которой сегодня активно занимается российский оборонный комплекс.

Кроме того, Россия и Китай на протяжении последних двух десятилетий регулярно проводят совместные военные учения с привлечением всех видов своих вооруженных сил и отдельных родов войск. Но и в этом формате сотрудничества не содержится никаких жестких союзнических обязательств: Россия проводит военные учения с широким кругом стран, включая Иран, Пакистан, Лаос и даже Никарагуа. Только что прошли масштабные российско-монгольские маневры с участием подразделений Сухопутных войск, ВКС и сил специального назначения двух стран. В ноябре 2024 г. в провинции Восточная Ява пройдут первые в истории военно-морские учения России и Индонезии.

Ни одно из этих мероприятий не может считаться признаком того, что Москва оказывается в положении младшего партнера во взаимодействии с Тегераном или Джакартой, или того, что Тегеран или Джакарта превращаются в младших партеров Кремля. Точно так же, как проведение в сентябре 2023 г. и в июле 2024 г. американо-армянских учений Eagle Partner не превращает чудесным образом Армению в младшего партнера Соединенных Штатов. Конечно, масштабы российско-китайского военного взаимодействия значительно превосходят большинство совместных учений России с другими партнерами, но это вполне естественно — Китай просто намного больше Никарагуа или Лаоса. Кроме того, две страны имеют очень протяженную российско-китайскую границу, и для них просто необходим высокий уровень военного взаимодействия на самых различных направлениях и на разных уровнях.

Геополитика

Андрей Кортунов:
Сильный Китай нужен всем

В конечном счете, существует только один достоверный признак, указывающий на то, что одна страна постепенно или сразу превращается в младшего партнера другой страны. Как старший партнер, Китай должен обладать желанием, возможностями и политической волей для ограничения свободы действий России на международной арене, вынуждая Москву корректировать свою внешнюю политику на существенно важных для России направлениях в соответствии с «дружескими советами», исходящими из Пекина. Москва, со своей стороны, должна признавать право Пекина давать ей обязательные к исполнению «дружеские советы» вне зависимости от того, насколько эти советы соответствуют ее собственным устремлениям.

Видим ли мы сегодня какое-то движение в этом направлении в российско-китайских отношениях? Китай и Россия не всегда полностью сходятся во мнениях по многим важным международным вопросам, например, по внешней политике Индии, по модальностям урегулирования российско-украинского конфликта, по территориальным спорам в Южно-Китайском море или даже по некоторым аспектам глобальных изменений климата. Подобные расхождения вполне естественны и даже неизбежны; в мире вообще нет двух стран с абсолютно одинаковыми национальными интересами, какими бы близкими друг к другу ни были эти страны. Однако трудно припомнить хоть один случай, когда Китай оказывал бы настойчивое политическое, экономическое или какое-либо иное давление на Россию, например, с целью добиться сворачивания военно-технического сотрудничества России с Индией или ограничения взаимодействия Москвы с Вьетнамом, хотя у Пекина достаточно сложные отношения как с Нью-Дели, так и с Ханоем.

Некоторые западные эксперты и даже государственные лидеры утверждают, что именно жесткая позиция Пекина якобы предотвратила использование Россией тактического ядерного оружия в ходе российско-украинского конфликта. Но к таким голословным утверждениям нельзя относиться серьезно: российское руководство никогда не заявляло о своей готовности использовать это оружие против ВСУ.

Не стоит забывать и о том, что формат «младший партнер — старший партнер» накладывает существенные, подчас обременительные обязательства на обе стороны партнерства, а не только на одного младшего партнера. В рамках асимметричных партнерских отношений старший партнер (Китай), помимо всего прочего, должен был бы проявить готовность взять на себя односторонние обязательства по гарантиям безопасности младшего партнера (России), подобно тому, как, например, США берут на себя односторонние обязательства по гарантиям безопасности Японии в рамах асимметричного двустороннего соглашения 1960 г. В некоторых случаях обязательства старшего партнера простираются еще дальше, включая сферу внутриполитической стабильности и сохранения сложившегося политического режима младшего партнера.

Исторически Китай крайне неохотно брал на себя подобные обязательства. В настоящее время такие асимметричные отношения существуют только между Пекином и Пхеньяном. Да и то КНДР можно лишь с большой натяжкой назвать подлинным младшим партнером КНР — между двумя странами сохраняются разногласия по ряду принципиальных вопросов, включая северокорейскую ядерную программу. То обстоятельство, что в руках Китая находится почти вся внешняя торговля КНДР, и что Китай гарантирует суверенитет и территориальную целостность своего соседа, совсем не означат, то Пхеньян автоматически превращается в политическую марионетку Пекина.

Добавим, что если Корейский полуостров или даже Юго-Восточную Азию при определенном усилии воображения можно воспринимать как часть некоего китайского цивилизационного пространства, за которое Пекин так или иначе должен нести какую-то ответственность, то уж Россия к этому пространству не имеет никакого отношения и, таким образом, в зону исторической ответственности Китая никак не входит. Из всего этого можно сделать вывод, что формат отношений «младшего и старшего партнеров» не устраивает не только Москву, но не в меньшей степени также и Пекин. Москву не устраивает потому, что подобный формат так или иначе связан с перспективой ограничения российского национального суверенитета, а Пекин не устраивает потому, что Китай не готов брать на себя асимметричных обязательств в отношении России в сфере безопасности.

Альтернативы

Иван Тимофеев:
Евразийская структура безопасности: от идеи к практике

Какую альтернативу партнерству с Китаем западные политики и аналитики предлагают Москве? Пусть не сегодня и не завтра, но, скажем, на горизонте следующих десяти или даже двадцати лет? Западная логика подсказывает, что вместо того, чтобы превращаться в младшего партнера Китая, Россия должна занять место (вернуться в положение?) младшего партнера Соединенных Штатов. Скажем, занять место не всегда сговорчивой и не всегда дисциплинированной Франции времен генерала Де Голля, которая при всех непредсказуемых и подчас эпатажных демонстрациях своей независимости в конце концов неизменно оказывалась лояльным американским союзником. По всей видимости, цели превращения России в условного младшего партнера преследовались в Вашингтоне, когда Россию принимали в Группу семи, когда создавался Совет «Россия — НАТО», когда готовилась Декларация о стратегических рамках российско-американских отношений и пр.

На наш взгляд, утверждать, что к концу 90-х гг. прошлого века Москва уже превратилась в младшего партнера Вашингтона, было бы некорректно — российско-американские соглашения того периода не предполагали асимметричных обязательств сторон в сфере безопасности, а финансовая или торговая зависимость Москвы от Вашингтона не достигла критического уровня. Все это позволяло руководству России преподносить американским коллегам неприятные сюрпризы типа «разворота Примакова над Атлантикой» 24 марта 1999 г. или «броска на Приштину» 12 июня того же года). Тем не менее допустимо предположить, что и тридцать лет назад и сегодня оптимальным для руководства США форматом взаимодействия с Россией остается формат «старший партнер — младший партнер». В отличие от Пекина, Вашингтон в принципе не предполагает возможности выстраивания даже формально равноправных отношений со своими партнерами — все двусторонние и многосторонние союзы и альянсы, создаваемые США, по определению носят асимметричный характер.

Это, конечно, не означает, что отдельные американские союзники не в состоянии манипулировать обитателями Белого дома или Капитолийского холма. Такие манипуляции — не изобретение последних лет. Как показывает историческая практика, баланс юридически оформленных обязательств между старшим и младшим партнером часто складывается отнюдь не в пользу первого: обязательства старшего партнера, как правило, четко зафиксированы и не подлежат произвольным толкованиям, в то время как обязательства младшего партнера порой расплывчаты и основаны на субъективных представлениях и далеко не очевидных допущениях.

Например, уместно ли квалифицировать Израиль как младшего партнера США? Теоретически — безусловно, на практике — лишь с большими оговорками. Американо-израильские отношения очень сложные и, мягко говоря, часто не вполне гармоничные. Конечно, израильтяне сильно зависят от Соединенных Штатов, но они далеко не всегда следуют советам со стороны исполнительной власти США. Иногда даже складывается впечатление, что в связке «США — Израиль» именно еврейское государство выступает в роли старшего партнера, а отнюдь не наоборот. Допустимо ли считать Турцию младшим партнером Соединенных Штатов? Как представляется, и на этот вопрос трудно дать однозначный ответ.

Примеров демонстративной и в целом безнаказанной фронды младших партеров найдется немало. Когда в начале 2003 г. Соединенные Штаты приняли решение о проведении военной операции против Саддама Хуссейна, они не только не смогли получить поддержу Франции и Германии, но даже оказались не в состоянии добиться соответствующего решения НАТО, чтобы хоть как-то легитимизировать свои действия в Ираке. Десятилетием позже между США и их младшими партнерами выявились глубокие расхождения по вопросам ядерной программы Ирана, которые так и не были преодолены.

И если Дональд Трамп обрушивается с жесткой критикой на европейских союзников Америки и даже грозится вывести США из НАТО, он, по сути, выражает этим вполне естественное негодование опытного бизнесмена, вынужденного выполнять свою часть сделки, не имя никаких надежных гарантий того, что другая сторона будет скрупулезно выполнять свою часть. Весьма примечательно, что бунт против асимметричного партнерства начался именно в США, а не среди американских союзников в Европе или в Восточной Азии, которые, напротив, во времена повышенных рисков и угроз поспешили еще теснее сплотиться вокруг американского гегемона. Хотя, конечно, как показывает опыт того же НАТО, старший партнер имеет много возможностей в одностороннем порядке де-факто, если не де-юре, перераспределить бремя партнерства за счет секьюритизации тех или иных измерений сотрудничества (поставки вооружений, контроль над энергетическими рынками, управление механизмами сотрудничества в сферах высоких технологий и пр.).

Архаика асимметричных партнерств

Алексей Кузнецов:
Блокировка российских платежей: быть или не быть финансовой многополярности?

В XXI веке старая формула «младших и старших партнеров» выглядит несколько старомодной и, возможно, даже архаичной. Эффективное и стабильное международное партнерство должно быть основано на взаимном уважении, эмпатии и тщательно выверенном балансе интересов. По всей видимости, горизонтальные форматы в этом смысле представляются для большинства международных игроков более перспективными, чем вертикальные — особенно в условиях быстро меняющихся балансов сил на разных уровнях и практической невозможности четко и недвусмысленно зафиксировать происходящие измерения. Традиционные иерархические практики в мировой политике год от года теряют свою былую функциональность, они уже не могут должным образом обеспечивать международный мир и способствовать глобальному развитию.

Это, конечно, совсем не означает, что в мировой политике и экономике исчезнут все асимметрии. В международной системе, как и раньше, будут взаимодействовать друг с другом очень разные государства — большие и малые, богатые и бедные, развитые и развивающиеся, переживающие упадок и находящиеся на подъеме. Но сохраняющиеся асимметрии в значительной мере могут смягчаться растущей открытостью системы, в которой принадлежность к тому или иному региону, наличие или отсутствие каких-то природных ресурсов, груз специфического национального опыта уже не станут восприниматься как окончательный приговор географии и истории, не подлежащий обжалованию и пересмотру.

Грядущий мировой порядок совсем не обязательно окажется более гуманным, чем его предыдущие версии. Но он вполне может стать несколько более благосклонным по отношению к бывшим младшим партнерам, ранее жестко привязанным к своим покровителям, патронам и защитникам. Так когда-то прокатившиеся по миру буржуазные революции, при всех сопутствовавших им эксцессах и издержках, все же открыли новые жизненные перспективы для миллионов бывших крепостных, превратив их в лично свободных пролетариев.

Сокращенная версия статьи впервые опубликована в Global Times.