Стратегическая стабильность в эпоху коронавируса: от геополитики к биополитике?

Не столь часто, как прежде, но тема стратстабильности выплывает на поверхность политологического дискурса. Это прежде всего будущее Договора СНВ-3, срок действия которого истекает в феврале 2021 г.; проблематика ракет средней и меньшей дальности в Европе после выхода США из Договора 1987 года; будущее гонки вооружений, принявшей малозатратный и высокотехнологичный характер, которую в заочном режиме пока выиграла Россия. 

Пусть и вне прямой связи с вопросом стратстабильности, о теме контроля над обычными вооружениями и мерах доверия в Евроатлантике вдруг напомнило решение Вашингтона о выходе из многостороннего Договора по открытому небу. Союзники по НАТО вроде как призывают США образумиться и «не давать повода Москве окончательно похоронить» этот договор. Но на деле речь идет лишь о разных способах поддержания на плаву мифа об угрозе «российской агрессии» в Европе: или на путях обвинения России в его недобросовестном исполнении и провоцирования ее выхода из него, или посредством утверждений о необходимости контроля за военной деятельностью России на ее собственной территории. О том, что это так, говорит упорное нежелание НАТО откликнуться на переданные через финскую сторону предложения Москвы по урегулированию проблемы полетов военных самолетов, включая разведывательные, вдоль линии соприкосновения Альянса и России, прежде всего на Балтике. Значит, есть заинтересованность поддерживать эту искусственно создаваемую напряженность в пропагандистских целях.

Европа уже давно живет в поствоенном мире, преодолев в своем мироощущении даже допущение самой возможности войны на нашем континенте. Поэтому логичен дрейф НАТО в сторону некого министерства пропаганды коллективного Запада. 

Но как обстоят дела с Америкой как ключевым игроком в стратстабильности? Почему утерян интерес к этой игре в двустороннем формате и так ли это на самом деле? Без ответа на эти вопросы трудно подступиться к проблематике стратстабильности в наше время.

И девы-розы пьем дыханье, —
Быть может... полное Чумы!
Пир во время чумы, А .Пушкин

Ибо проходит образ мира сего
1 Коринфянам, 7:31

Но Ты не захотел лишить человека свободы и отверг предложение, ибо какая же
свобода, рассудил Ты, если послушание куплено хлебами?
Легенда о Великом инквизиторе, Ф.М. Достоевский

Думали: нищие мы, нету у нас ничего...
Анна Ахматова

Не столь часто, как прежде, но тема стратстабильности выплывает на поверхность политологического дискурса. Это прежде всего будущее Договора СНВ-3, срок действия которого истекает в феврале 2021 г.; проблематика ракет средней и меньшей дальности в Европе после выхода США из Договора 1987 года; будущее гонки вооружений, принявшей малозатратный и высокотехнологичный характер, которую в заочном режиме пока выиграла Россия.

Пусть и вне прямой связи с вопросом стратстабильности, о теме контроля над обычными вооружениями и мерах доверия в Евроатлантике вдруг напомнило решение Вашингтона о выходе из многостороннего Договора по открытому небу. Союзники по НАТО вроде как призывают США образумиться и «не давать повода Москве окончательно похоронить» этот договор. Но на деле речь идет лишь о разных способах поддержания на плаву мифа об угрозе «российской агрессии» в Европе: или на путях обвинения России в его недобросовестном исполнении и провоцирования ее выхода из него, или посредством утверждений о необходимости контроля за военной деятельностью России на ее собственной территории. О том, что это так, говорит упорное нежелание НАТО откликнуться на переданные через финскую сторону предложения Москвы по урегулированию проблемы полетов военных самолетов, включая разведывательные, вдоль линии соприкосновения Альянса и России, прежде всего на Балтике. Значит, есть заинтересованность поддерживать эту искусственно создаваемую напряженность в пропагандистских целях.

Европа уже давно живет в поствоенном мире, преодолев в своем мироощущении даже допущение самой возможности войны на нашем континенте. Поэтому логичен дрейф НАТО в сторону некого министерства пропаганды коллективного Запада.

Но как обстоят дела с Америкой как ключевым игроком в стратстабильности? Почему утерян интерес к этой игре в двустороннем формате и так ли это на самом деле? Без ответа на эти вопросы трудно подступиться к проблематике стратстабильности в наше время.

Александр Крамаренко:
Геополитика Русской революции: вердикт альтернативной истории?

Стратстабильность как апофеоз «старой» геополитики

Как представляется, само понятие стратстабильности как сугубо силового претерпело существенную трансформацию/мутацию в последние десять лет. И выход США из всех соответствующих двусторонних соглашений с Москвой времен холодной войны говорит именно об этом. Тягаться с Россией в области высокотехнологичных вооружений не интересно, так как надо догонять, а заниматься «тупой», количественной гонкой стратегических вооружений уже перестало быть убедительным даже для широкого общественного мнения в самой Америке. Карта традиционной ПРО оказалась бита. Можно уйти в космос, но это опасно, потому что обоюдоостро, как позволяют судить предполагаемые достижения Китая и России в области противоспутникового оружия. Кибервойна? Но она уже давно идет с Китаем, надо полагать, с переменным успехом, уже не говоря о лидерстве Пекина по части практического применения искусственного интеллекта.

Можно предположить, что достижения России в области стратегических (и обычных) вооружений «убили» тему стратстабильности в двустороннем формате с США. Другое дело — с участием Китая, который на это не идет, справедливо полагая, что неопределенность — наиболее надежный фактор сдерживания агрессивной Америки. Одна из особенностей американской (и западной, раз уж на то пошло) политической/стратегической культуры состоит в том, что они не переносят неопределенности, не доверяют даже союзникам, как показал скандал с прослушкой А. Меркель в связи с разоблачениями Э. Сноудена. Мало сознавать, что все не так, как хотелось бы, надо еще убедиться в деталях. Воображение вроде как работает, но вхолостую, потому что не хватает чувства юмора по отношению к себе.

Конечно, если США и нужно что-то от «старой» стратстабильности, то только определенность и верификация в отношении ядерных сил Китая. Пекин не только развивает свои ядерные силы на основе долгосрочных решений (в русле инерции, из которой Вашингтон вышел или хотел бы выйти), но и его стратегическая культура (как верно замечает Василий Кашин) не терпит любой дискриминации или намека на нее. Поэтому «треугольная» комбинации традиционной стратстабильности видится бесперспективной, хотя со временем будет не обойтись без модерирующей роли России ввиду того, что взаимоотношения Америки и Китая обременены мифами в отношении друг друга. Договориться было бы трудно и потому, что в отличие от России и Китая американцы зависимы от размещения своих стратегических активов на территории союзников — вроде как в порядке гарантии их безопасности, но на деле в качестве стратегического преимущества перед предполагаемыми противниками. И потому есть все основания говорить о «смерти» самого предмета разговора. В. Никонов справедливо отмечает, что «контроль над вооружениями уходит в историю» (см. статью «Геополитика коронавируса» в НГ за 18 мая 2020 г.). Надо ли в таких условиях настаивать на том, чтобы эта тема сохранялась в двустороннем диалоге с американцами?

Ситуация напоминает проблему авторства произведений Шекспира. От умершего в Стратфорде-на-Эвоне осталось лишь шесть подписей-закорючек и ничего, что доказывало бы его авторство бессмертных пьес, в то время как у 19 его собратьев по цеху той же эпохи таковые доказательства имеются в различных формах, включая рукописи. Но от постулата о его авторстве отталкиваются все, кто пишет его биографии, создавая фантастический образ мудрого барда-аристократа, который никак не согласуется с банальной реальностью завещанной им «кровати второго качества». С этой мистификацией можно жить. В конце концов не важно, кто автор/авторы проекта по облагораживанию английского языка, снявшего сливки с европейского Ренессанса для Елизаветинской Англии. Ранее такой же проект предпринял Франциск I.

Геополитические последствия для обеих стран не замедлили сказаться: без культурно-языкового доминирования они бы не стали одна — великой континентальной державой, другая — «владычицей морей». Показателен и пример России, которая не стала бы глобальной державой без нашей Великой литературы XIX века, созданной на языке, дарованном нам через гений Пушкина.

Надо ли на основе накопленных в прежнюю эпоху знаний постулировать или призывать к жизни почившую самым естественным образом стратстабильность? Да, что-то от нее осталось сверх воспоминаний, да, что-то там еще американцы делают, но не более того. Для них тема стала периферийной. Они даже не хотят говорить на эту тему — она для них мертва, причем на всех уровнях политики за исключением разве что тех, кто на ней специализировался всю жизнь и не может себе представить мир без этой части глобального интерьера.

Игорь Иванов:
Мир будет другим

Игра: какая игра?

Видимо, пришло время признать реальность, какой бы фантастичной, сюрреалистичной или «неправильной» она ни была. Американские элиты просто бросили эту игру из-за ее бесперспективности и начали другую, где, на их взгляд, у Америки больше шансов на успех. Эту игру можно было бы условно назвать «гонкой развития». И что в этом нового? Собственно, об этом писал в своей Длинной телеграмме Дж. Кеннан в 1946 году применительно к Советскому Союзу. И разве уровень социально-экономического развития не является «конечным» внешнеполитическим и военно-политическим ресурсом? Такая гонка — не новость (вспомним лозунги «Догнать и перегнать!»), она, к тому же, отвечает не только интересам собственного развития США, пришедшим в упадок, пусть относительный, но весьма существенный — не зря же белой Америке захотелось Трампа!

Упадок стал в том числе следствием глобализации, обслуживавшей интересы инвестиционных классов американского общества. По нынешнему прозрению в некоторых странах — в разное время — их могли бы обвинить в государственной измене. Потом, такой разворот в политике Вашингтона отвечает его стратегическим императивам — прежде всего сломать нынешнюю и создать новую систему геополитических координат, когда бы естественные преимущества Америки, прежде всего емкий внутренний рынок, работали на нее и больше ни на кого, разве что на жесткой транзакционной основе двусторонних договоренностей.

В этой новой ситуации пострадают прежде всего страны, зависящие от экспорта, к которым относятся Китай и Германия. Кстати, последняя уже несет потери от разрыва производственных цепочек вследствие антикитайской политики США, а в перспективе — уже прямые потери от ограничительных мер Вашингтона, когда тот всерьез возьмется за немцев. Приходит на ум детское «Кто не спрятался, я не виноват!» Поэтому не проиграют те, кто успеет «спрятаться» за своей самодостаточностью.

Может показаться антиутопией линия самих американцев на слом Pax Americana. Но неформальная глобальная империя Америки стала в большей мере работать на других, включая ее стратегических конкурентов/соперников. Поэтому обнуление старой системы имеет смысл, тем более что вызрели в комплексе все главные вопросы мирового развития, включая будущее англосаксонского капитализма, парадигму социально-экономического развития вообще. Николя Бавре недавно писал в консервативной «Фигаро» о «капитализме мыльных пузырей», который отказался от производства в пользу спекуляций и от инноваций — в пользу ренты (кстати, многие экономисты признают «склонность к извлечению ренты» как вечное искушение бизнеса).

Вениамин Попов:
Четыре предварительных урока нынешнего кризиса

Какая глобальная трансформация?

Назрела комплексная трансформация мира, и надо отдать должное Трампу, который это понял и действует на опережение, не дожидается, пока страна попадет под ее «каток» или будет вынуждена вести дела на равных с другими ведущими государствами мира, что невыносимо для сознания собственной исключительности (без него не было бы современной Америки, как Англия и Россия имели бы другую историю без своих Шекспира и Пушкина). Можно было бы сказать, что Трамп столь же инновационен/революционен, сколь и Кремль, который доказал, что есть жизнь «после империи» и добился сохранения стратегической взаимозависимости с США в ее старом прочтении. Но теперь, когда объявлена новая «игр», придется играть по ее правилам, что, наверное, и составляет главный вызов российской политике — внешняя становится внутренней и наоборот.

Встанет вопрос о будущем доллара как мировой резервной валюты. Списывать его пока рано. За время после отмены в 1971 году золотого стандарта и в результате того, что Дж. Стиглиц назвал «финансовой алхимией», накоплена огромная (инфляционная) стоимость, которая должна быть оптом списана в качестве главного направления санации мировой валютно-финансовой системы (как это было всегда в ходе циклических и иных кризисов, включая Великую депрессию, с которой — наряду с Перл-Харбором и Второй мировой войной — сейчас сравнивают пандемию). Золота оказалось так мало, что для приведения системы в равновесие надо либо в десятки раз поднять цену на золото, либо в десятки раз снизить масштаб цен. Пока же доллар выполняет роль «бумажного золота», позволяющего сохранить указанную накопленную стоимость (мысль о необходимости ее массированного списания была как бы между прочим проброшена в одном из материалов Financial Times несколько лет назад). Можно предположить, что долларом пожертвуют те, кто считает, что Америка «принадлежит» им, как только будут найдены пути сохранить это свое «награбленное» и одновременно «уронить» конкурентов. Тогда и лопнет долларовый/долговой пузырь, о котором так много пишут. Только за март-апрель денежная масса в США выросла на 15%, что говорит о беспрецедентности сложившегося положения, когда все «тормоза» отпущены.

Биополитика — новый глобальный проект Запада?

Многие убеждены, что сейчас, когда лидирующее место США в мировой табели о рангах оказалось под вопросом, Америка становится особенно опасной в военном отношении. Но так ли это, если основываться на фактах?

Нет сомнений в том, что США не хотят ни с кем играть на равных, чего бы это ни касалось. Поэтому прошлая биполярная конфронтация — урок и доказательство того, что США шли на отношения стратегической стабильности вынужденно, лишь в силу соответствующей взаимозависимости, так как обе стороны были способны и могли хотеть уничтожить друг друга (ведь готовы же были американские военные «рискнуть миром» в дни Карибского кризиса, положившего начало контролю над вооружениями). Эта взаимозависимость обременяла сознание и психику американских элит. Они отвергают взаимозависимость как таковую, как сковывающие их оковы. И все делали, прежде всего на путях создания глобальной ПРО, для того, чтобы эту взаимозависимость с СССР, а затем и Россией разрушить. Поэтому они и не собираются строить свои отношения с Китаем на этой бесперспективной основе: зачем повторять пройденное?

Иначе обстоят дела с торгово-экономической взаимозависимостью, которой не существовало, да и не могло существовать между США и Советским Союзом. Если взглянуть на сферу торговли, то легко предположить, что ВТО и вся система многосторонних торговых отношений были обречены, как только туда был принят Китай и затем Россия. О многом говорит и упорное нежелание Вашингтона потесниться в Бреттон-Вудских институтах, вследствие чего МВФ/ВБ тихо отмирают (как в свое время в состоянии спячки находился Западноевропейский союз/ЗЕС). Стивен Бэннон открыто говорил о том, что глобализация — дело рук человеческих и потому она может и должна быть демонтирована. Собственно, он исходил из того же, что и Гамалиил, который советовал коллегам по синедриону не трогать апостолов новой веры: если их проект не от Бога, а «от человеков», то он сам разрушится (Деяния, 5:38-39).

И Трамп не шутит, когда говорит, что он мог бы совсем порвать с Китаем. Разумеется, если бы не фондовые рынки, для которых требуется плавное снижение роли «китайского фактора». Нам остается посмотреть, что произойдет после переизбрания Трампа в ноябре этого года. Пока его твердо поддерживает белая Америка: в среднем 49% к 42% за Дж. Байдена, за которым стоит расколотый электорат Демпартии и который в свои 77 лет склонен «заговариваться» и делать грубые ошибки, как недавно, когда заявил, что «афроамериканцы, намеревающиеся голосовать за Трампа, не являются афроамериканцами». Многое в плане действий администрации, степени ее решительности будет зависеть от текущей ситуации, которая складывается драматично. Так, глава ФРС Дж. Пауэлл предсказал падение экономики во втором квартале на 20–30% и уровень безработицы в 25% (вот уж точно картина Великой депрессии). Поэтому и темпы «закрытия» Китая, который в середине XIX века западные державы «открывали», могут ускориться. Нынешние беспрецедентные протесты в США, как и любая поляризация, а именно на нее делает ставку Трамп, могут сплачивать белую Америку так же, как и разделять.

Если вернуться к собственно военному измерению стратстабильности. Сергей Караганов на сессии по стратстабильности недавней Апрельской международной научной конференции в ВШЭ заметил, что вооружения сильно подешевели. Из этого следует, что больших денег на стратегических вооружениях, как это было в холодную войну, не сделаешь. Отсюда и увлечение американского ВПК обычными вооружениями, такими как F-35, которые можно долго раскручивать и выпускать большими сериями, в том числе продавать союзникам. На разработку этого боевого (?) самолета ушло 1,3 трлн долл., что в два раза превышает нынешний годовой бюджет Пентагона. Падению интереса к гонке вооружений, понятно, способствовали наши успехи на этой ниве в формате «технологического маньеризма» Ж. Бодрийяра. Но важно и то, что на протяжении всех этих лет военная стратегия США строилась на презумпции, что им не придется иметь дело с равным по огневой мощи и технологическому уровню противником. Поэтому отставание в области оборонительных вооружений. Словом, слишком много дыр, чтобы рассчитывать их «залатать» в обозримой перспективе. А тут еще китайцы догоняют по всем параметрам, включая размер реального военного бюджета, и переходят к импортозамещению, то есть не примут американских условий об однобокой — только военно-политической — разрядке.

Но в последние десятилетия в США заметно выросло другое направление бизнеса — страховая медицина, на которую приходится 17% ВВП (а не жалкие 3,5–4,0%, как в «оборонке»). Это отражает резкий рост позиций фармацевтических корпорации, которые, как утверждают экономисты, по своей доходности замещают нефтяные компании, где до недавнего времени создавалась основная масса прибыли, распределявшейся по другим отраслям. Примечательно, что американская медицина славится тем, что там в 3–4 раза завышены расценки на все — от лекарств до процедур и пребывания в больнице. Низкую эффективность американской медицины нечаянно выявил коронавирус, в том числе в сравнении с той же Германией (тратит на здравоохранение 9% ВВП).

Алексей Громыко:
Об иллюзиях новой биполярности

Вирус выявил и многое другое. Все западные правительства с нескрываемым энтузиазмом взялись с ним бороться, не жалея черных красок. Сложилось впечатление, что «уставшие» элиты ухватились за возможность сменить тему в разговоре с электоратом и восстановить управляемость в своих странах, а, возможно, и на глобальном уровне. Пандемия также показала реальную систему координат, будь то определение международного статуса государств, параметры суверенитета/самодостаточности или направления и содержание стратегического планирования и мобилизационной готовности. И тут все оказалось непривычным, в любом случае не так, как в прежней системе, которая незаметно износилась и изжила себя. В этом, пожалуй, главный геополитический эффект коронавируса как катализатора всех значимых процессов мирового развития последнего времени и того, что принято называть «сверкой с реальностью».

И Китай, как, впрочем, и Россия, тут оказались в числе справившихся с вызовом беспрецедентной ситуации наилучшим образом. Уже не говоря о гуманистической составляющей правительственной политики: не выбирали долго между интересами экономики и спасением жизни, не вдавались в социальный дарвинизм, как это сделали шведы (со смертностью свыше 10%, из которых 75% приходится на дома для престарелых) и попытались пойти по тому же пути англо-американцы.

Коронавирус дал повод говорить о «био» в двух измерениях: гибридной биологической войны и биополитики Мишеля Фуко и Джорджо Агамбена (с ее категориями «чрезвычайного положения», «концлагеря» и др.). Первая оставляет огромное пространство для воображения, но не столь важно, обменялись ли США и Китай ударами в такой войне и кто из них остался в накладе. Вторая же отсылает к первому (?) опыту Запада такого рода, а именно нацизму, когда человек действительно рассматривался как некая биомасса — не было речи о праве на жизнь и человеческом достоинстве. В связи с очередной годовщиной Ф. Ницше Фрэнсис Фукуяма как-то писал, что западная политическая мысль так и не преодолела это отрицание равенства человеческого достоинства (восходящее, замечу, к Реформации, когда протестантские фанатики отрицали за другими право не только на спасение, но и на жизнь).

Коронавирус поставил в центр общественной и политической жизни вопрос о здоровье и жизни человека. В принципе это хорошо и звучит почти как гуманизм в действии. Но к этому времени, правда, и западный бизнес, прежде всего американский, перестроился на здоровье человека как ключевой ресурс экономического роста (хотя какой рост?, Э. Лимонов, видимо, был прав, когда говорил, что никакого роста не будет). Это чувствовалось даже в России, где аптеки появились на каждом углу, а врачи стали прописывать уйму дорогих лекарств. Одновременно пандемия выявила и возможности, дотоле скрытые, современных информационных технологий в области контроля над населением. Это совпадение дало основания говорить об «оруэллизации» западного общества, а пандемии — как о поводе для отработки методов чрезвычайного положения в условиях запуганного населения. Про нацизм никто не вспоминает. Но на ум неизбежно приходит Легенда о Великом инквизиторе Достоевского: именно там было сделано главное пророчество о судьбах Европы в XX веке.

«Иль русского царя уже бессильно слово?»

Риторический вопрос Пушкина, а Пушкин особенно уместен в его годовщину, был связан с Польским восстанием, но он отражал реальную роль России в европейской политике. Россия дважды спасала Европу от насильственного объединения — при Наполеоне и затем от посягательств объединенной «железом и кровью» Германии, развязавшей две мировые войны. Немцы шли на острие западной биополитики, в которой были повинны многие, будь то мальтузианство, евгеника или теории расового превосходства, которые вновь входят в повестку дня медийного дискурса. Если бы Россия «отдала Европу» немцам, а не воевала с ними в двух мировых войнах, что советовали царю наши протофашисты (например, Петр Дурново в своей записке от февраля 1914 года), из которых некоторые участвовали в нацистском проекте, мы могли бы утерять суверенитет и стать частью обширного фашистского/корпоративного пространства в Евразии. История и судьба распорядились иначе, и Русская революция создала (дорогой ценой!) эффективный инструмент борьбы с этим западным экспериментом. По определению, спасение могло прийти только извне — так оно и случилось.

Похоже, что сейчас аналогичная угроза уже исходит от англосаксов и их фармацевтических компаний. По крайней мере, условия налицо, а тут еще коронавирус с квазичрезвычайным положением. Вопрос, будут ли они реализованы. Войны перестали быть эффективной формой коллективного потребления в западном обществе. Затем на помощь пришел двигатель внутреннего сгорания, и экономика была «социализирована», хотя не обходилось без гонки вооружений. Теперь ситуация в корне изменилась, причем не без огромной роли России, которая загодя выиграла все возможные войны обозримого будущего. Здравоохранение пришло на смену войне, и лидируют тут американцы. Поэтому не войны и гонки вооружений приходится опасаться.

Вера Агеева:
Последние часы перед рассветом

Важно не стать ненароком, по недоразумению или по слабости характера — в силу нашей многоплановой вовлеченности на Западе (образование, медицина и многое другое, когда старые ценности разрушены, а новые не созданы: в лучшем, лучшем ли?, случае заимствованы) — частью биополитического проекта Запада. Может смущать цель единения, наконец!, с Западом, да и восстановление управляемости — как от этого отказаться? Но Запад не един, как прежде, Европа — не Америка и ее медицина не чета американской; ей, если не брать «уставшие» элиты, не до «великих замыслов» и глобальных проектов, тем более исходящих из сомнительных источников Америки Трампа. Поэтому европейское направление нашей внешней политики вновь может стать перспективным, и мы окажемся в одной лодке с немцами, предоставив американцам доказывать, что «ловушка Фукидида» — на этот раз в отношении подъема Китая — может служить действенным основанием «большой стратегии». Американцам трудно рассчитывать на успех, тем более что они с громадным опозданием стремятся не только изолировать Китай от западных технологий, но и остальной мир — от китайских.

Не менее важно не проиграть «гонку развития», в которой участвуют все ведущие государства мира. В том числе Китай и США. Первый намерен (см. решения последней сессии ВСНП) ускорить переориентацию экономики на внутренний спрос — пока американцы не смогли нанести Пекину неприемлемый экономический ущерб. Под предлогом закона о безопасности для Гонконга Вашингтон «закрывает» и это китайское «окно в мир».

Интереснее обстоят дела с Америкой. Трамп действительно занят выправлением социалки, правда, только для белой Америки — занимается «сбережением населения» Америки, как он ее понимает. При этом он ломает все догмы и мыслит творчески, можно сказать, в русле подлинной «фатальной стратегии» Ж. Бодрийяра. Антонио Скарамуччи как-то пытался объяснить, что Трамп-разрушитель (disruptor) представляет подлинную Америку, призвание которой — разрушать. Заимствуя наш исторический опыт (Опричнина), он также противостоит ортодоксии в лице «глубинного государства» в государстве элит и бюрократического аппарата. Что касается России, то нас хотят загнать в русло предсказуемости банальной политики, отрицающей право на историческое творчество, что невозможно без веры в свои силы.

Россия была богохранимой страной не только в нашем православном сознании. Так считали и послы европейских стран (их депеши читались в Санкт-Петербурге в рутинном порядке), включая Бисмарка, который в свое время был у нас посланником. Смысл этой богохранимости раскрыла решающая роль Советского Союза в победе над нацистской Германией. Об этом тем более уместно вспомнить в год 75-летия Победы. Это же внушает надежду на то, что Россия при всей искажённости нашего «образа», внутреннего облика страны под воздействием внешних обстоятельств преодолеет это состояние и сможет сохранить самостоятельную роль в делах Европы и мира и не только оказаться в стороне от американо-китайского противостояния, но и сорвать любой биополитический проект западных элит. При это мы можем опираться на Европу, которая тоже оказалась между двух огней, а для европейского электората нет большой разницы между биополитикой англосаксонского образца и «социальным рейтингом» восточноазиатских государств. В своей ментальности Европа отличается от Америки, отличаются и их стратегические культуры, точнее, у европейцев не было своей — американцы навязали им свою. Почему бы им не вырастать из этих «коротких штанишек» вместе с нами?

***

О. Шпенглер в своем «Закате Западного мира» писал: «Когда Иисуса привели к Пилату, мир фактов и мир истин столкнулись здесь непосредственно и непримиримо — с такой ужасающей ясностью, с таким буйством символичности, как ни в какой другой сцене во всей мировой истории». По мнению Дж. Агамбена, этот «суд мира событий над миром правды в каком-то смысле еще продолжается». Потому сохраняет свое значение и пророчество-предупреждение Достоевского об опасности «человекобожества», прозвучавшее не только в Легенде, но и в его Пушкинской речи, где, цитируя в том числе Тютчева, он, между прочим, сказал, что «стать настоящим русским и будет именно значить: стремиться внести примирение в европейские противоречия уже окончательно, указать исход европейской тоске в своей русской душе».

Биополитика — пока лишь один из вариантов развития событий. Ничто не предопределено. Но опыт учит, что реализуются наихудшие сценарии. И когда все в западном мире изношено, как это было в канун Первой мировой войны и межвоенный период, включая Великую депрессию, нельзя сбрасывать со счетов и обращение западных элит к биополитике, их желание «хлопнуть дверью» напоследок. Как и тогда, у элит серьезная проблема с живым человеком и его свободой. Опасно и то, что у власти в США оказался трансформационный президент с огромным творческим (он же разрушительный) потенциалом. Никто не знает, чем все это закончится для Америки. Для нас важны выбросы/последствия для судеб своих и Европы. То, что казалось невозможным в обычных условиях, вполне может случиться в нынешних, по всем меркам чрезвычайных.

Биополитический консенсус в Европе накануне 22 июня 1941 г. лишь частично был навязан силой немецкого оружия. Этот трагический опыт мог прочистить мозги западным элитам, но все забывается. Забылись же через три поколения уроки Великой депрессии (когда капитализм спасли гений Дж. М. Кейнса и широта взглядов президента Ф. Рузвельта) и мы имеем неолиберальную экономику, ставшую, по мнению независимых исследователей, главной угрозой свободе человека. Соня говорит Раскольникову, что Бог не допустит, чтобы Поленька пошла по ее пути, но Он же допустил это в отношении ее самой.

Легенда — о Трех искушениях в пустыни, которые, в свою очередь, о свободе человека. От человека зависит, будет ли допущено еще одно биополитическое испытание в Европе. Чтобы это предотвратить, надо четко определить характер и параметры угрозы, исходящей от Америки Трампа, ее фармацевтического бизнеса и гигантских монополий в сфере информационных технологий, действующих под лозунгом защиты «либерального порядка». Отчасти это уже понимают в Европе. Теперь ясно, что суверенитет может быть выхолощен, если его не будет в обеих этих областях.

Тезис о грядущей биполярности замутняет суть проблемы, навязывая ложный выбор между двумя технологическими платформами — американской и китайской. Затемняет суть вопроса и обращение к теме стратстабильности, для которой нет места в новой реальности. Иначе, как и в ток-шоу, будет говориться обо всем кроме главного (что, кстати, признают сами западные наблюдатели).

Исчерпав все свои исторические пути, Европа нуждается в том, что Апостол Павел назвал «обновлением духа» (Римлянам, 7:6). Частью этого обновления должна стать нормализация отношений ЕС с Россией. Такой разворот означал бы совместное переосмысление всего коллективного опыта Европейской цивилизации, накопленного за последние два столетия, но прежде всего XX века. Нынешние европейские элиты к этому явно не готовы. Остается ждать их смены, что, надеюсь, не за горами. Но и России надо быть готовой к такому разговору о нашем общем будущем, что потребует от нас беспрецедентной открытости Европе — политической, экономической, интеллектуальной и любой иной. В любом случае, к этому надо готовиться, сообразовываясь с нашим пониманием этого образа будущего, того, что означало бы восстановление политического единства Европы, о котором мы не переставали мечтать все последние 30 лет и которое наконец может оказаться в пределах нашей досягаемости.