Стратегия «достаточного присутствия»: политика США на Ближнем Востоке при Д. Трампе

В конце 2000-х гг. большинство теоретиков и практиков международных отношений в США полагали, что к 2020 г. регион Ближнего Востока и Северной Африки не будет приоритетным для американской внешней политики. Довольно скоро, однако, стало очевидным, что число и характер охвативших регион вызовов будут иметь долгосрочные последствия. Даже если это мало влияло на стратегические намерения Вашингтона «развернуться» в АТР, ближневосточные кризисы не позволяли США «отмахнуться» от этого региона без значительных для себя политических, финансовых, геополитических и репутационных потерь.

Несмотря на накопленный многолетний опыт в регионе, американская ближневосточная политика создает впечатление по-прежнему находящейся на стадии проектирования. В Вашингтоне пытаются понять, как соединить заявленные цели с ресурсами, которые они готовы на эти цели затратить; как найти адекватную пропорцию «мягких» и «жестких» инструментов в отношениях с региональными игроками; как правильно просчитать реакцию партнеров и оппонентов на тот или иной политический «стимул»; наконец, как при сохранении системы военных союзов — эффективном средстве минимизации рисков для национальной безопасности — получать от союзников больше, чем отдавать.

В конце 2000-х гг. большинство теоретиков и практиков международных отношений в США полагали, что к 2020 г. регион Ближнего Востока и Северной Африки не будет приоритетным для американской внешней политики. Сторонники этой точки зрения среди политиков, дипломатов, военных и экспертов исходили из того, что к тому времени национальные интересы Америки вынудят ее почти полностью сфокусироваться на Азиатско-Тихоокеанском направлении. На раннем этапе перспективы социально-политических трансформаций в ближневосточном регионе, вызванные «арабской весной», воспринимались в Вашингтоне оптимистично. Довольно скоро, однако, стало очевидным, что число и характер охвативших регион вызовов будут иметь долгосрочные последствия. Даже если это мало влияло на стратегические намерения Вашингтона «развернуться» в АТР, ближневосточные кризисы не позволяли США «отмахнуться» от этого региона без значительных для себя политических, финансовых, геополитических и репутационных потерь.

Геополитика и внутренний контекст: общественное восприятие и экспертные дискуссии о роли США на Ближнем Востоке

Григорий Лукьянов:
США на Ближнем Востоке: в поисках новой реальности

Дезинтеграция государств, увеличение числа экстремистских группировок, усиление популярности радикальных идей и изменение качества отношений Соединенных Штатов с многолетними союзниками создавали в целом неблагоприятную стратегическую среду для американского присутствия в регионе, особенно в том виде, в котором оно существовало последние два десятилетия. Это стимулировало в США широкие экспертно-политические дискуссии по трем блокам вопросов: ситуативные и долгосрочные интересы Соединенных Штатов на Ближнем Востоке; угрозы их реализации, а также проблема безопасности; возможности для американской внешней политики [1].

Эти дискуссии не могли не встраиваться и во внутриполитическую повестку, в одних случаях выступая ее катализатором, а в других — инструментом. Но практическая ценность выводов была и остается значимой. Оттого, насколько правильно и полно понимала американская элита интересы Соединенных Штатов на Ближнем Востоке, насколько точно и четко она их формулировала, зависели корректность последующего внешнеполитического целеполагания и характер американской стратегии в этом регионе: следовало ли США отталкиваться от угроз или от интересов (threats-based vs. opportunities-based strategy).

Ливийская кампания наложила серьезный отпечаток на последующие решения о применении или неприменении силы. Если силовой сценарий в Ливии поддержали около 60% американских политиков и экспертов, то за прямое военное вмешательство в сирийский и йеменский конфликты выступили только 21% и 16% соответственно. В случае с Сирией, в 2012 г. американское общественное мнение поддерживало введение дополнительных санкций и идею «бесполетной зоны» (60% и 59% соответственно), но выступало против отправки туда американских войск (за эту идею высказалось только 13%) или поддержки Соединенными Штатами антиправительственных сил (22%). Это важный, хотя и не единственный момент для понимания логики действия администрации Б. Обамы.

Вместе с тем в США идея полной ответственности западной коалиции за создавшийся в регионе хаос казалась неочевидной. Источниками стремительно растущего числа исламистских группировок назывались межплеменные противоречия, соперничество региональных держав и суннитско-шиитский конфликт. Это не означает, что большинство специалистов по региону, как и само американское правительство, не признавали пагубного влияния иракской операции на становление радикальных сил на Ближнем Востоке. Но рефлексируя на тему иракской кампании, они исходили не столько из неправомерности вторжения как такового, а, скорее, последующего регионального усиления Ирана, ставшего следствием этого вторжения. Таким образом, дальнейшая американская стратегия становилась зависимой от необходимости выработки дополнительных мер по сдерживанию Ирана и определению масштабов собственного присутствия в регионе.

Критика нерешительности президента Б. Обамы — как со стороны республиканцев, так и части демократов — понятна с точки зрения сторонников интервенционализма в обеих партиях. Они убеждены, что сохранить американское влияние в регионе на том этапе было необходимо и возможно, если президент был бы более настойчив в применении силовых средств. В основе этой убежденности было либо нежелание, либо неспособность части американской элиты разглядеть и признать новые региональные реалии. Они продолжали ориентировать руководство страны на единственно верное, по их мнению, решение — «вернуть» Ближний и Средний Восток Америке. Лишь единицы задумывались и открыто говорили о том, что Вашингтон уже не мог в одиночку управлять процессами, становлению которых различные американские институты на протяжении многих лет прямо или косвенно способствовали.

Социально-политические трансформации в регионе привели к деградации доверия региональных элит к администрации Б. Обамы, снижению уверенности в способности США обеспечить их защиту. Америка по-прежнему оставалась самым влиятельным внешним игроком, но в глазах многих правительств региона она уже не представлялась всесильной. «Приход» России в Сирию и, шире, на Ближний Восток способствовал дальнейшему развитию этой тенденции, но не был ее первопричиной.

На фоне укрепления в американском обществе негативных стереотипов в отношении Ближнего Востока и накапливающейся «усталости» американского руководства от региона, кандидат в президенты Д. Трамп обещал «закончить войну в Сирии, но воздержаться от государственного строительства в этой стране». Вторым по порядку, но, возможно, первым по важности для Д. Трампа было стремление «наконец решить израильско-палестинский конфликт» — желание, не отличавшееся оригинальностью для американских президентов последних десятилетий. Его сторонникам импонировали призывы к пересмотру отношений с «внешнеполитическими нахлебниками». Большинство тех, кого беспокоили эти призывы, обращало внимание на отношения с европейскими партнерами по НАТО, но эта философия давала надежду на качественный пересмотр системы отношений США и с ближневосточными союзниками.

Спустя год после избрания приоритеты президента Д. Трампа не изменились, как, впрочем, и его видение происходящего и уверенность в собственном успехе: «[Нужно] урезонить то безобразие, которое я наследовал на Ближнем Востоке. Я справлюсь с этим, но начнем с того, что угодить [в эту ситуацию] было катастрофической ошибкой в долларовом исчислении и человеческих жизнях».

Д. Трамп фактически поставил перед собой задачу вывести идеальную формулу «достаточного присутствия» США на Ближнем Востоке, где при снижении союзнических обязательств США смогут сохранить политическое влияние, необходимое для реализации своих интересов.

AFP / NICHOLAS KAMM
Советник Д. Трампа по нацбезопасности генерал Герберт Макмастер

Традиционные институты: целеполагание и кадры

Для выработки и координации основных решений на ближневосточном направлении в Совете Национальной Безопасности (СНБ) Д. Трамп подобрал команду офицеров с богатым опытом боевых действий. Почти все они в свое время были так или иначе причастны к выработке стратегии США по борьбе с повстанческим движением в Ираке после 2003 г. В подавляющем большинстве ближневосточная команда Д. Трампа в СНБ состояла из коллег по военной разведке в то время советника президента по национальной безопасности Майкла Флинна. Это были профессионалы, уважаемые в военных кругах, но малоизвестные широкой публике. По распоряжению Д. Трампа и рекомендации М. Флинна в начале февраля 2017 г. отдел СНБ по Ближнему Востоку возглавил отставной полковник американской армии Дерек Харви. Он же занял должность специального советника Д. Трампа и координатора Белого дома по Ближнему Востоку и Северной Африке. Именно ему ставили в заслугу точное изложение характера иракского повстанческого движения после свержения Саддама Хусейна и выработку механизмов по борьбе с последующим сопротивлением в этой стране. Д. Харви исходил из того, что главным движущим мотивом повстанцев в регионе была и остается «уязвленная арабская идентичность», «борьба за утраченные власть и престиж». Однако уже в июле Д. Харви был уволен из СНБ: пришедший на смену М. Флинну новый советник Д. Трампа по нацбезопасности генерал Герберт Макмастер стремился «очистить» Совет от лоялистов своего предшественника.

На место Д. Харви был назначен отставной полковник Майкл Бэлл — до этого третье лицо в СНБ в ранге директора по делам Аравийских монархий Персидского залива (NSC director for Gulf Affairs). Помимо военной службы в Европе, на Ближнем Востоке, в центральном аппарате Командования начальников штабов, в послужном списке М. Бэлла значится деканство в Колледже изучения проблем международной безопасности при Национальном Оборонном Университете.

Еще одной «жертвой зачисток» Г. Макмастера стала Яэл Лемперт, возглавлявшая с мая 2014 г. отдел СНБ по делам Израиля, Египта, Иордании и Палестины [2]. В июне Я. Лемперт вернулась в Госдепартамент, где она до сих пор является и.о. заместителя помощника Госсекретаря по делам Египта и стран Магриба.

Сохранить свою должность в СНБ при Г. Макмастере удалось полковнику Джоэлу Рейберну — директору СНБ по Ираку, Ирану, Ливану и Сирии. Офицер разведки в американской армии Дж. Рейберн, помимо прочего, является автором официальной версии истории иракской войны для архива армии США. Считается, что Дж. Рейберна лично посоветовал Д. Трампу генерал Петреус — бывший главнокомандующий войсками США в Ираке и Афганистане, позднее директор ЦРУ, один из доверенных советников Д. Трампа по широкому кругу военно-политических вопросов. Те, кто работал с Дэвидом Петреусом, отзываются о Дж. Рейберне как о человеке с «потрясающим знанием» ближневосточной проблематики, способном мастерски проводить контртеррористические операции и думать вне рамок «чисто военного мышления».

Знание биографии «полковников Трампа» в СНБ необходимо для понимания психологии принятия решений по Ближнему Востоку в этом органе. Эти люди крайне болезненно восприняли действия Б. Обамы в Ираке, считая, что именно он «потерял» эту страну, с одной стороны, позволив Ирану раскинуть по всему региону «сети вредоносного влияния», с другой — своим «бездействием» способствовал становлению ИГ. Подобное видение совпадает с оценками самого Д. Трампа. Возможно, поэтому именно эти люди поставлены сегодня заниматься данными темами.

Объективность анализа «полковников Д. Трампа» осложняется как минимум двумя обстоятельствами. Во-первых, их непосредственный опыт подсознательно ведет их по «иранскому» следу. Во-вторых, полученный мандат на ближневосточную политику они воспринимают как возможность вернуться на войну, от которой их оттеснили несколько лет назад, чтобы отыграть утраченные позиции и у иранцев, и у суннитских радикалов. Трамп желает видеть американскую стратегию противостояния этим угрозам более жесткой, наступательной — они готовы это обеспечить. Основная нагрузка в этой связи ложится на «силовые ведомства», где главную роль играют Пентагон и ЦРУ.

Пентагон

В Пентагоне ближневосточный регион (с Египтом на западной границе [3]) относится к зоне ответственности Центрального военного командования США (USCENTCOM). В силу географии военных конфликтов с участием США в последние десятилетия это командование обладает самым большим накопленным опытом ведения боевых действий. За год президентства Д. Трампа основным направлением ближневосточной политики Пентагона стали военные операции в Ираке и Сирии, в их числе мероприятия по деконфликтации с Россией по линии центров управления военной авиации (российской авиабазой в Хмеймиме и Центром объединенной зоны воздушных операций США (CAOC) в катарском аль-Удейде) и Амманского мониторингового центра «южной зоны деэскалации» в Сирии.

Василий Кузнецов:
Арабский мир между насилием и согласием

Летом 2017 г. на деятельность американской антиигиловской коалиции Конгресс авторизовал 1,3 млрд долл. Таким образом майский запрос Минобороны США на подготовку и вооружение в рамках этого направления иракской армии и подразделений полиции был полностью удовлетворен.

Отношения с курдами стали отдельным и крайне сложным направлением для Пентагона. Сражающиеся с ИГ сирийские курды получают финансовые выплаты напрямую из фонда Минобороны США по противодействию Исламскому государству [4]. Несмотря на протесты Турции, эти выплаты пока не прекращены, хотя в конце 2017 г. в американском Министерстве обороны заявили о начале процедуры «возврата» поставленного курдам оружия. С иракскими курдами дело обстоит еще сложнее. Военное ведомство США имело годичный контракт с пешмерга на поставку оружия и выплату «зарплат» их бойцам, воюющим с силами ИГ. Однако после референдума о независимости Пентагон решил не возобновлять этот контракт, оставив курдов в этом регионе без прямой финансовой и военной подпитки.

В июле Белый дом также распорядился свернуть секретную программу ЦРУ по поддержке некоторых групп сирийской оппозиции, после того как поставленные им вооружения оказались у проалькаидовских групп. Проблема «утраты» американского оружия в Сирии и Ираке или его «попадания» спустя какое-то время «не в те руки» в последние годы приобрела угрожающий масштаб и заставила западные профильные и правозащитные организации проводить исследования с целью привлечь внимание к этой проблеме. В частности, из 1,45 млн единиц оружия, поставленных американцами в Ирак и Афганистан, более половины не имело «соответствующей отчетности» и «потерялось» в регионе со всеми вытекающими последствиями.

Напротив, американское военное присутствие при Д. Трампе возрастает: в третьем квартале (июль-сентябрь) 2017 г. на 33%. По последним официальным данным, около 2 тыс. американских военных находятся сейчас в Сирии и 9122 — в Ираке. К этому нужно добавить неидентифицируемое число сил спецназа и, возможно, представителей частных военных кампаний.

На других направлениях Пентагон наращивает военное сотрудничество с традиционными американскими союзниками — Саудовской Аравией, Израилем, Бахрейном. Как ни парадоксально, дезинтеграция ИГ стала для США формальным поводом увеличить военные поставки в некоторые страны с формулировкой «не допустить [в этих странах] перегруппировку боевиков». Специальная программа Пентагона (Global Train and Equip Fund [5]) финансирует десятки стран в мире, но на Ближнем Востоке ее главными бенефициарами при Д. Трампе стали пять государств, которые получат американские вооружения на соответствующие суммы: Иордания (138 млн долл.), Ливан (120 млн долл.), Тунис (31 млн долл.), Марокко (18 млн долл.) и Оман — (12 млн долл.). Кроме того, для того чтобы научить местных военных пользоваться поставленным оружием, Соединенные Штаты дополнительно направили в эти страны в общей сложности 2500 своих военных.

Наконец, Пентагон не только рассчитывает сохранить свое военное присутствие в регионе, но и четко обозначил намерение увеличить в Сирии число своих «дипломатических и гражданских сотрудников», которые, по расчетам Вашингтона, должны будут отвечать за работу с организациями-подрядчиками для восстановления поврежденной инфраструктуры и «администрирование международных финансов».

Центральное Разведывательное Управление

Показательными с точки зрения «сопряжения» стратегий борьбы с ИГ и сдерживания Ирана являются задачи и кадры, занимающиеся Ближним Востоком в Центральном Разведывательном Управлении. Невозможно дать полную и достоверную картину того, каким образом осуществляется работа по ближневосточному направлению в рамках ЦРУ: на региональные и транснациональные подразделения Управления возложена задача по осуществлению разведывательной деятельности и проведению тайных операций в соответствующих регионах мира, поэтому их количество и названия засекречены.

Из открытых источников известно лишь то, что после 1997 г. в разведывательном директорате ЦРУ из пяти территориальных отделов остались три, включая отдел исследований Ближнего Востока и Южной Азии (Office of Near Eastern and South Asian Analysis), покрывавший страны Ближнего Востока, Северной Африки и Южной Азии — Индию, Пакистан и Афганистан [6]. Война в Ираке сделала необходимым создание Отдела исследований Ирака (Office of Iraq Analysis). Исходя из своего видения главных угроз Америке, в июле 2017 г. Д. Трамп распорядился учредить в структуре ЦРУ два специализированных центра — по Ирану и Северной Корее. Таким образом, американский лидер повысил приоритетность двух стран для разведдеятельности США.

Новым координатором «иранских операций» в ЦРУ стал Майкл Д’Андреа, известный под прозвищами «темный принц» (Dark Prince) и «Аятолла Майк» (Ayatollah Mike). По его собственному требованию его имя было засекречено вплоть до назначения на новую должность — даже в период, когда он возглавлял отдел по контртерроризму в Управлении, что является крайне редкой практикой для постов такого ранга (работал под псевдонимом «Роджер»). В разведсообществе США его назначение виделось сигналом в сторону усиления конфронтационной линии в отношении Тегерана.

В пользу этой гипотезы говорят, с одной стороны, прошлый опыт Д’Андреа — «главный борец» с «Аль-Каидой» в Управлении, он был одним из разработчиков операции по выявлению и уничтожению Бен Ладена, с другой — общая стратегия развития ЦРУ, принятая при Майке Помпео и получившая в узких кругах неформальное название «мускульная», «силовая» (дословно muscular) — с еще большим акцентом на шпионаж и секретные операции. Предшественники Д’Андреа на контртеррористическом направлении не удерживались более трех лет из-за высокого уровня стресса и почти круглосуточного графика. Он же проработал на своем посту при двух президентах (Буш, Обама), четырех директорах Управления и четырех директорах Нацразведки. Дольше в высших управленческих эшелонах служб работал только возглавивший ФБР незадолго до 11 сентября Роберт Мюллер, который сейчас проводит расследование по «российскому делу». Считается, что идея увеличить число ударов беспилотниками и сфокусироваться на «целевом уничтожении» главных командиров противников — подход, который был принят за основу «контртеррористической стратегии» США еще Б. Обамой, — принадлежит именно Д’Андреа. Сложно сказать, в какой степени это соответствует действительности. Его фигура в Вашингтоне является полумифической и потому окружена множеством домыслов и спекуляций. Одни восхищаются его феноменальной работоспособностью и личным участием в разработках спецопераций, других раздражает его нелюдимость, постоянные конфликты с коллегами, нетерпимость к тому, что ему представляется проявлением непрофессионализма. Но, пожалуй, самым ярким фактом его биографии является то, что Д’Андреа — практикующий мусульманин, принявший ислам еще в период службы «в одной из стран Ближнего Востока», где он также женился на местной мусульманке (где именно это произошло и кто его супруга официальные источники не сообщают).

AP Photo
Спецпосланник президента США в глобальной коалиции по борьбе с ИГ Брет Макгерк

Госдепартамент

Свой куратор направления по ИГ и Ирану есть и в Госдепартаменте. Спецпосланником президента США в глобальной коалиции по борьбе с ИГ является Брет Макгерк. Б. Макгерк, по сути, главный американский дипломат, координирующий все аспекты американской политики в отношении ИГ. У него также богатый опыт работы в Ираке — в 2012 г. он даже был кандидатом на пост посла США в этой стране, но был вынужден отозвать свою кандидатуру из-за скандала.

Уже чуть более восемнадцати месяцев, то есть еще при Б. Обаме, Б. Макгерк занимается продвижением контактов между саудитами с одной стороны, иракским правительством и некоторыми шиитскими группами в Ираке с другой. При Д. Трампе это направление работы Б. Макгерка стало важным элементом стратегии республиканской администрации по «наступательному сдерживанию иранской угрозы», породив в Вашингтоне разговоры о том, что после изгнания ИГ с территории Сирии Б. Макгерк из главы «антиигиловской коалиции» может стать шефом коалиции «антииранской».

Основное территориальное структурное подразделение Госдепартамента, ответственное за работу с восемнадцатью странами Ближнего и Среднего Востока и Северной Африки, — Бюро ближневосточных дел (The Bureau of Near Eastern Affairs (NEA [7]). К компетенциям бюро, помимо прочего, относятся: сирийский и иракский треки, ближневосточный мирный процесс, вопросы борьбы с терроризмом (в тесной кооперации с профильными бюро), проблемы распространения оружия массового уничтожения, а также права человека, политические и экономические реформы.

Из 614 позиций в американском правительстве, все еще ожидающих номинации Сената, на Государственный департамент приходятся 153 вакансии. Подобное положение дел в Госдепартаменте еще больше раздражает критиков администрации, считающих это недопустимым в условиях повышенной турбулентности в мире.

Действительно, в то время как Государственный департамент под руководством Р. Тиллерсона переживает серьезную «реконструкцию», ближневосточное направление пока является одним из самых непроработанных. В частности, до сих пор не заявлены даже номинанты на должности послов США в Саудовской Аравии, Катаре, Египте, Иордании, Сирии и Турции. Официально не назначен пока и помощник госсекретаря по ближневосточным делам. Временно исполняющим его обязанности является Дэвид Саттерфилд — опытный дипломат, в прошлом старший советник Кондолизы Райс по Ираку в ее бытность Госсекретарем. Именно Д. Саттерфилд стал американским наблюдателем на Женевских мирных переговорах по Сирии.

Конгресс

Своя роль в выработке ближневосточной политики США есть и у Конгресса. Будучи одним из столпов системы «сдержек и противовесов» в США, он влияет на американскую внешнюю политику на Ближнем Востоке через бюджетное регулирование (принятие программ экономической и военной помощи и определение размеров их финансирования); утверждение назначений на должности послов и иных высокопоставленных дипломатов; ратификацию международных договоров и соглашений; организацию консультаций и слушаний с высшими должностными лицами, а также подачу запросов в органы исполнительной власти [8]. В 2017 г. исследовательская служба Конгресса (Congressional Research Service) подготовила 29 крупных докладов о состоянии отношений США с некоторыми государствами Ближнего Востока и отдельных аспектах внутреннего социально-политического и экономического развития этих стран. Сами конгрессмены приняли ряд важных инициатив в отношении Египта, Палестины, курдов, Йемена, Ирана, Ирака, Израиля, задействовав весь вышеизложенный инструментарий своих прав. В каких-то случаях, как это и бывает в американской практике, эти инициативы усиливали линию администрации, в каких-то — ограничивали маневр Д. Трампа. Санкции как инструмент американской внешней политики, чье значение и частота использования заметно повысились в последние годы, стали одним из главных направлений работы Конгресса. Причем на двух самых важных для ближневосточной политики Д. Трампа треках — иранском и арабо-израильском — эта работа ведется и будет проводиться Конгрессом особенно динамично. Отдельное направление выработки внешнеполитических решений Конгрессом сконцентрировано в его отношениях с многочисленными лоббистскими организациями, представляющими интересы государственных и негосударственных акторов Ближнего Востока в американской столице.

В целом успешно конкурировать с Конгрессом и другими традиционными институтами внешней политики США за влияние на принятие внешнеполитических решений стал другой «институт», доверие к которому у Д. Трампа несомненно выше, чем к остальным, — его семья.

AFP
Джейсон Гринблатт и Джаред Кушнер

Семья как «институт» принятия решения

Еще в период президентской кампании зятю Д. Трамп Джареду Кушнеру было поручено возглавить усилия по реализации возможно главной для действующего президента инициативы на Ближнем Востоке — арабо-израильскому урегулированию. Трамп поставил своей целью добиться успеха на этом направлении, поскольку именно по этому вопросу его предшественников на посту президента постигала неудача.

Эта тема получает, в том числе и в России, гораздо меньшее информационное освещение, чем Сирия или Иран. Однако под руководством Дж. Кушнера администрацией Трампа проводится большое число мероприятий и неформальных встреч практически со всеми ближневосточными лидерами. В связке с Дж. Кушнером по вопросу арабо-израильского урегулирования активно работает Джейсон Гринблатт — бывший исполнительный вице-президент в Организации Д. Трампа, который с января 2017 г. занимает должность спецпредставителя президента по международным переговорам и является советником Трампа по Израилю. Дж. Гринблатт выполняет регулярные поездки в регион с целью привести к общему знаменателю израильтян и ключевые арабские государства — ставку Вашингтон делает, прежде всего, на КСА, Иорданию, и Египет. Задача минимум — убедить Израиль принять отдельные части Арабской мирной инициативы и выяснить, каким образом можно заставить арабских лидеров повлиять, в свою очередь, на палестинцев. По расчетам администрации, с одной стороны, это должно было помочь выйти на решение самого арабо-израильского конфликта, с другой — способствовать формированию израильско-саудовского альянса против Ирана.

Изначальной идеей администрации США было запустить два параллельных трека: первый — двусторонний израильско-палестинский переговорный формат, в рамках которого стороны сами могли бы выработать модальности дальнейшего урегулирования конфликта; второй — региональный трек, где помимо представителей Израиля и Палестины будут египтяне, саудовцы, иорданцы и — на отдельных этапах — представители Марокко и ОАЭ.

Израильтян в подобном подходе беспокоило, во-первых, излишнее, как им виделось, влияние арабов на Д. Трампа; во-вторых, сама идея привязать «сделку» между палестинцами и израильтянами к другим региональным вопросам. Б. Нетаньяху убежден, что это вопросы разного порядка и палестино-израильское урегулирование должно обсуждаться отдельно. К тому же в Израиле эти инициативы Трампа оцениваются весьма скептически; в принятии Трампом Арабской мирной инициативы в качестве отправной точки Тель-Авив усматривает попытку Вашингтона заручиться поддержкой арабских государств по другим вопросам, не связанным с проблемами Израиля.

Арабы в таком подходе администрации надеялись найти собственные каналы влияния на Соединенные Штаты. Быстро определив уровень влияния Кушнера, руководители Саудовской Аравии и ОАЭ — первые через наследного принца Мухаммеда бин Салмана, вторые через своего посла в США Юсефа аль-Отайба — устанавливали с Кушнером «дружеские связи». Это привело к еще большей десинхронизации процесса выработки и принятия решений в американской системе: КСА и ОАЭ больше не считали необходимым согласовывать свои решения с кем-то, кроме зятя президента.

Недавние кризисы внутри арабского мира — саудовско-катарский конфликт, ситуация вокруг премьер-министра Ливана Харири, блокада КСА йеменских портов и даже анти-коррупционная кампания саудовского крон-принца Мухаммеда — нашли много критиков в Госдепе и Пентагоне. Дипломаты и военные по разным каналам обращались к властям КСА и ОАЭ с просьбой пересмотреть политику на этих направлениях, однако к своему удивлению узнавали, что подобная линия была согласована с администрацией в лице Дж. Кушнера. Более опытным американским дипломатам подобный подход арабских стран — полагаться только на одного человека, игнорируя при этом другие институты — кажется недальновидным, как и сами действия Д. Трампа, санкционировавшего такие отношения как способ и возможность получить от арабских партнеров необходимые уступки по различным вопросам.

Виталий Наумкин:
«Двойной тулуп» Трампа

Действительно, выстраиваемое на подобной основе «партнерство» оставляет большой простор для взаимных манипуляций контр-партнеров. В этом отношении опасения критиков за качество, глубину и адекватность внешнеполитических решений США на Ближнем Востоке небезосновательны.

Признание Иерусалима столицей Израиля не было единогласным решением внутри администрации — известно, что Р. Тиллерсон и Мэттис призывали президента повременить. Возможно, Трамп таким образом стремился форсировать принятие своего «плана мирного урегулирования» заинтересованными сторонами. Но возможно, решение действительно было поспешным и теперь затруднит реализацию этот плана, если он и был. Ответ на эти вопросы еще предстоит получить в 2018 г.

***

Несмотря на накопленный многолетний опыт в регионе, американская ближневосточная политика создает впечатление по-прежнему находящейся на стадии проектирования. В Вашингтоне пытаются понять, как соединить заявленные цели с ресурсами, которые они готовы на эти цели затратить; как найти адекватную пропорцию «мягких» и «жестких» инструментов в отношениях с региональными игроками; как правильно просчитать реакцию партнеров и оппонентов на тот или иной политический «стимул»; наконец, как при сохранении системы военных союзов — эффективном средстве минимизации рисков для национальной безопасности — получать от союзников больше, чем отдавать. Эти и другие вопросы внешнеполитического планирования сегодня осмысливаются иначе, чем еще несколько лет назад по причине внутриполитического и кадрового кризиса в США и из-за более сложных реальностей на Ближнем Востоке.

Сдерживание Ирана, целевое вовлечение в сирийский конфликт и наращивание военной силы и поставок могут, по мнению администрации, стать той самой формулой «достаточного вовлечения» американской политики в регионе. «Главная угроза» находится как минимум под постоянным мониторингом. В решении сирийского конфликта не считаться с американским присутствием не может ни один игрок, включая Россию. Американский ВПК развивается, получая большие заказы, при этом у американской общественности нет ощущения, которое было при Обаме, что администрация «отступает». Это не обязательно означает, что данный подход принесет Соединенным Штатам большие выгоды, внешнеполитический успех или тем более мир на Ближний Восток. Но это своего рода эксперимент по сопряжению философии «Америка прежде всего» и внешнеполитической ситуации, когда «уйти нельзя, а оставаться все сложнее».

1. Сучков М.А. Как американцам «починить» Ближний Восток, Международные процессы. 2016. Т. 14. № 4 (47). С. 168-171.

2. При Обаме этот отдел СНБ назывался «по делам Леванта, Израиля и Египта».

3. Остальные государства Северной Африки относятся к зоне Африканского командования США (USAFRICOM)..

На эти цели было дополнительно выделено еще $500 млн.

4. Программа “Global Train and Equip Fund” (другое название “Global Train and Equip Authority”), утвержденная Конгрессом после терактов 11 сентября 2001 г., позволяет Пентагону напрямую распределять военную помощь любым странам по своему усмотрению без дополнительных согласований с Конгрессом (законодатели только выделяют средства для финансирования программы). Таким образом, данная программа позволяет ускорять процедуру предоставления военной помощи, чем отличается от другой крупной программы зарубежного военного финансирования Госдепартамента США (Foreign Military Financing), распределение средств по которой Конгресс должен одобрять для каждой отдельно взятой страны.

5. Два других отдела — отдел исследований по России и Европе и Отдел исследований Азиатско-Тихоокеанского региона, Латинской Америки и Африки (по сути, весь остальной мир).

6. Бюро отвечает за дипломатическую работу с Алжиром, Бахрейном, Египтом, Израилем, Иорданией, Ираком, Ираном, Кувейтом, Ливаном, Ливией, Марокко, Йеменом, ОАЭ, Оманом, Катаром, Саудовской Аравией, Сирией, Тунисом. В ведении Бюро также отношения США с «Палестинскими территориями» (США не признают «Государство Палестину»).

7. Кортунов С. Принятие внешнеполитических решений в России и США Концепция внешней политики Российской Федерации // Международные процессы. — Май-август 2004. — Т. 2, № 2. — С. 59-70.