Стратегия национальной безопасности Д. Трампа: «независимая Америка» и «мирное сосуществование»?

Обнародованная в декабре Стратегия национальной безопасности новой администрации США вызвала многочисленные и разноречивые отклики. Если в России высказывались преимущественно негативные оценки, то западные обозреватели отметили «внутреннюю противоречивость» этого документа, в особенности отсутствие в нём «чёткого плана» обеспечения американского лидерства в мире. Дж. Лемир и Хоуп Йен в своём материале для «Кэнэдиен пресс» заявили о том, что новая стратегия «сможет глубоко изменить все международные связи США». Как представляется, текст Стратегии действительно даёт богатый материал для разных толкований, поскольку он многослоен и многозначен в своих посылах различной аудитории. Возможно, отсюда некоторая загадочность. Но что не вызывает сомнения, так это утверждение президента Д. Трампа о том, что этот документ полностью соответствует его философии «Америка прежде всего». Видимо, из этого и надо исходить при его оценке, отделяя — как зёрна от плевел — риторическую шелуху, в том числе по адресу России — в духе текущего нарратива вашингтонского истеблишмента, от того, что получается в сухом остатке, то есть позволяет судить об ориентирах для практической политики администрации Д. Трампа.

Обнародованная в декабре Стратегия национальной безопасности новой администрации США вызвала многочисленные и разноречивые отклики. Если в России высказывались преимущественно негативные оценки, то западные обозреватели отметили «внутреннюю противоречивость» этого документа, в особенности отсутствие в нём «чёткого плана» обеспечения американского лидерства в мире. Дж. Лемир и Хоуп Йен в своём материале для «Кэнэдиен пресс» заявили о том, что новая стратегия «сможет глубоко изменить все международные связи США». Как представляется, текст Стратегии действительно даёт богатый материал для разных толкований, поскольку он многослоен и многозначен в своих посылах различной аудитории. Возможно, отсюда некоторая загадочность. Но что не вызывает сомнения, так это утверждение президента Д. Трампа о том, что этот документ полностью соответствует его философии «Америка прежде всего». Видимо, из этого и надо исходить при его оценке, отделяя — как зёрна от плевел — риторическую шелуху, в том числе по адресу России — в духе текущего нарратива вашингтонского истеблишмента, от того, что получается в сухом остатке, то есть позволяет судить об ориентирах для практической политики администрации Д. Трампа.

Название игры: конкуренция

Иван Тимофеев:
Санкции США против России: прогноз на 2018 год

В своём предисловии к Стратегии, как и в соответствующем специальном заявлении, президент Д. Трамп внятно определяет качественно новую систему координат внешней политики США. Речь идёт о «мире сильных суверенных и независимых государств, каждое со своей культурой и (национальной) мечтой, успешно развивающихся бок о бок друг с другом в процветании, свободе и мире». Это то, что он называет «новым мышлением» и «незамутнённым взглядом на мир». Повсюду в мире США будут способствовать поддержанию/формированию «баланса сил в пользу США, наших союзников и наших партнёров». При этом США не будут «терять из вида свои ценности и их способность вдохновлять, ободрять и обновляться». В этом смысл заложенного в Стратегию «принципиального реализма» как ориентированного на практические результаты, а не следование идеологической догме. Можно предположить, что теперь речь идёт о «конце идеологии» и для Америки, а значит, Запада в целом, после того как с окончанием «холодной войны» из прежней системы идеологических координат вышла Россия. По сути провозглашается совершенно новый взгляд на мир, противостоящий всей предыдущей внешнеполитической традиции либерального и неоконсервативного интервенционизма. Надо отдать должное Д. Трампу: он абсолютно последователен и верен себе, не поступаясь ничем из того, что он обещал в ходе предвыборной кампании и затем в инаугурационной речи.

При этом следует иметь в виду, что на момент утверждения Стратегии Д. Трамп серьёзно укрепил свои позиции в стране, прежде всего визави противостоящих ему вашингтонских элит. Этому в немалой мере способствовали проведение через Конгресс налоговой реформы с существенным сокращением налогового бремени на американский бизнес, а значит, и улучшающей его конкурентные позиции, и решение Белого дома о признании Иерусалима столицей Израиля (с последующим переводом туда американского посольства). Надо полагать, что теперь противникам Д. Трампа внутри страны придётся иметь дело с бизнесом и другими влиятельными группами интересов, такими, к примеру, как евангелистические общины (порядка 60 млн человек, представленных в Администрации вице-президентом М. Пенсом). Неслучайно в республиканской среде, как по команде, зазвучали резко негативные оценки по адресу спецпрокурора Р. Мюллера и других расследований в отношении президента и его команды. Надо сказать, что явно завышенная планка обвинений — о «сговоре с Россией» — также указывает на то, что президент вступил в зону безопасности, остальное — частности, включая судьбу тех или иных соратников, и вопрос времени. Обратило на себя внимание и то, что сенаторы-республиканцы выступают за расследование в отношении автора нашумевшего доклада о «компромате» на Д. Трампа — бывшего сотрудника британской разведки МИ6 К. Стила, опус которого сначала финансировал республиканский истеблишмент, затем, после выдвижения Д. Трампа кандидатом от партии, — уже демократы. Дошло дело и до расследования в отношении Фонда Клинтонов.

В 1909 г. на кардинальном переломе в развитии России в сборнике статей «Вехи» (который странным образом не утерял своей актуальности сто лет спустя) прозвучали оправдавшиеся предупреждения в адрес всей российской либеральной общественности/интеллигенции. Наиболее известными стали слова М.О. Гершензона о том, что интеллигенция «должна благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами ещё ограждает нас от ярости народной». В современной Америке по вине «либеральных» элит сложилось не менее критическое положение, когда военные (с их авторитетом в стране) и Администрация Д. Трампа оказались между этими элитами и «оставленной за бортом» половиной населения, считающего, что оно «владеет Америкой», и требующего «вернуть» страну себе. Изыскания по части «сговора с Россией» тем более абсурдны, что никакие «агенты влияния» не смогли бы довести Америку до нынешнего кризиса, как это удалось системно и последовательно сделать элитам за несколько десятилетий фактически безальтернативного правления.

Если брать наиболее интересующий нас сюжет — о российской политике Администрации, то налицо разрыв Стратегии с принятым Конгрессом 2 августа 2017 г. Законом «О противодействии противникам Америки посредством санкций», где Россия ставилась на одну доску с КНДР, Ираном и международными террористическими организациями. Теперь Россия выделена — наряду с КНР — в категорию «стратегических конкурентов». По сути делается попытка «репатриировать» соответствующие внешнеполитические полномочия Администрации. Слово «противник» (adversary) употребляется, но нигде в сочетании с Россией. Фактически признаётся киссинджеровская идея об особом характере взаимоотношений в рамках объективно существующего геополитического «треугольника» США — Россия — Китай.

Несмотря на содержащиеся в стратегии инвективы по поводу стремления этих двух стран подорвать те или иные позиции США в современном мире, отношения с ними трактуются в парадигме конкуренции/соперничества/соревнования (многозначный термин «competition» в этом плане даёт широкий простор для смыслового манёвра, тем более что апеллирует к понятному американцам деловому языку). Да, Москва и Пекин «бросают вызов» Америке, на который надо отвечать, но тут нет обречённости на конфронтацию: «конкуренция не всегда означает враждебность и не ведёт неизбежно к конфликту», главное для Америки — «успешно конкурировать», что и является «наилучшим способом предотвращения конфликта». Трудно не заключить, что речь идёт о признании существующей реальности, а не стремлении её изменить, да и звучит знакомо: в Москве не раз заявляли, что «конкуренцию никто не отменял». Согласно Стратегии, «США будут стремиться изыскивать области сотрудничества с конкурентами с позиции силы», что позволит «увеличить вероятность управления конкуренцией/соперничеством без скатывания в конфликт с применением силы и сохранения мира».

Более того, данный тезис находится в полном согласии с другой идеей Стратегии — о лидерстве Америки посредством собственного примера и сохранения верности своим ценностям и идеалам. Ни слова о конфронтации. По существу Стратегия даёт свою трактовку тезиса Б. Обамы о «госстроительстве у себя дома» (nation-building at home). Другое дело, что Б. Обама и на этом ключевом для будущего Америки направлении был обречён по большей части на стратегическое бездействие, а новая Администрация, как бы ни относиться к её внутренней программе, намерена действовать и уже действует, причём решительно. Кстати, тот же Пол Кругман, которого трудно заподозрить в симпатиях к Д. Трампу и стремлении трактовать сомнения в его пользу, признал на страницах «Нью-Йорк таймс», что на начальном этапе ей гарантирован успех; что будет в среднесрочной и более отдалённой перспективе — уже другое дело. На это указывают и четыре ключевые цели Стратегии/«жизненно важных национальных интереса в этом конкурентном мире»: защита американского народа, территории страны и американского образа жизни; содействие процветанию Америки, сохранение мира посредством силы и продвижение американского влияния. То есть акцент делается на внутренних факторах американской мощи и влияния в мире, причём содействии всем партнёрам (исключение делается, понятно, только для «стран-изгоев»), дабы те могли «в будущем стать партнёрами Америки в области торговли и обеспечения безопасности».

Обращает на себя внимание и тезис об Америке как «доминирующей энергетической державе», призванной содействовать диверсификации источников и путей поставок энергоресурсов как внутри страны, так и за рубежом. Можно предположить, что под этим соусом европейским союзникам придётся покупать американские СПГ по более высокой цене, чем российский газ. Но российско-американская конкуренция на энергетическом рынке Европы — вещь объективная и в принципе позитивная, поскольку выводит наши отношения ещё на один общий знаменатель.

Валерий Гарбузов:
«Российский вопрос» в политике Соединенных Штатов»

Что касается регионов, то проводится мысль о необходимости предотвращения доминирования в них какой-либо одной державы — совсем в духе классической науки о международных отношениях, включая европейскую политику. На практике же здесь не просматривается никаких особых целей для сдерживания, поскольку во всех регионах имеются несколько региональных держав, соперничающих между собой, — чем не баланс сил? Особый интерес, разумеется, представляют Европа (не Евро-Атлантика), Ближний Восток и Восточная Азия. В Европе хватает традиционных великих держав, уже не говоря о России и Германии. Важно и помнить о том, что постоянной величиной российской (а также британской) политики в Европе на протяжении двух веков (и американской — в ходе холодной войны) было недопущение доминирования на континенте одной державы. Именно поэтому Тильзит и Пакт 1939 года с Гитлером были призваны выиграть время для неизбежного столкновения с соответствующей доминирующей державой. В войне с Наполеоном и нацистской Германией Россия/Советский Союз всегда последовательно выступала за их окончательный разгром, без всякого рода сепаратных сделок. Ярким примером такой балансирующей роли России в европейских делах стала твёрдая позиция Александра II во время «военной тревоги» 1875 года, когда Берлин, уже в инкарнации объединённой Германии, пытался вновь напасть на Францию. Брошен упрек Китаю за то, что он обрел себе в Европе торгово-экономический «плацдарм».

На Ближнем Востоке это Турция, Иран, Саудовская Аравия и Египет, хотя список можно продолжить (особняком стоит Израиль). В Стратегии обновлен подход к арабо-израильскому урегулированию. Условие для урегулирования в Сирии – возвращение беженцев в условиях безопасности.

Сложнее с Восточной Азией, где Китай восстанавливает свои позиции, утерянные 150 лет назад. Ввиду того что Япония уже давно сошла с геополитического горизонта, противовесом Китаю оказывается Америка, использующая своих региональных союзников в качестве стратегической территории в целях передового базирования (это, кстати, во всё возрастающей мере справедливо и для Европы). Именно поэтому Администрация Д. Трампа пытается расширить традиционный Азиатско-Тихоокеанский регион до Индо-Тихоокеанского. Данная новация призвана подтянуть Индию в качестве ещё одной балансирующей державы в Восточную Азию, что больше говорит в пользу дипломатии и баланса сил, нежели чем конфронтации и силового сдерживания. Словом, пока мы видим подтверждение тезиса о том, что Стратегия определяет «позитивное стратегическое направление» для Америки.

Выделена Южная и Центральная Азия, куда включены Пакистан (с известными претензиями Администрации к Исламабаду) и Афганистан. Центрально-азиатским государствам будет оказываться поддержка, чтобы они не стали «безопасными укрытиями для джихадистов». В Западном полушарии — противодействие «зловредному влиянию внерегиональных сил».

Другой момент — появление терминов «экономическая и политическая агрессия». Последняя явно относится к России, создавая некую шапку под все текущие обвинения по адресу Москвы: тут ничего нового на оперативном уровне. Иначе обстоит дело с экономикой. Здесь вновь озвучены тезисы о «нечестной торговле» со стороны американских партнёров. Делается вывод о необходимости выстраивания торговых отношений исключительно на двусторонней основе и принципе взаимности. Отмечается, что открытость миру «имеет свои издержки», что, похоже, относится и ко всем многосторонним режимам и инструментам (дополнительные требования выдвинуты по адресу ВТО, ни слова о САЗСТ и даже Мексике). Можно ожидать, что страхи ведущих торгово-экономических партнёров США по поводу возможных торговых и валютных войн нашли в Стратегии своё подтверждение. Как это будет разыграно в реальности — другой вопрос. Но тезис о транзакционной дипломатии если и не озвучен, то висит в воздухе. Главные конкуренты на этом направлении — Китай и Германия/ЕС. Как показал опыт истекшего года, с Китаем возможны размены по части региональных дел, включая проблему денуклеаризации Корейского полуострова. Сложнее с Германией, которая, как неоднократно давалось понять, использует евро в качестве «немецкой марки в овечьей шкуре» (хотя в тщательно выписанной программе восстановления основ американского процветания нельзя не заметить заимствования немецкого опыта по части производственного ученичества). Но здесь также возможны размены, включая увеличение военных расходов до 2% ВВП, что в числе прочего предполагает выделение средств на закупку американских вооружений независимо от того, нужны они или нет. То есть партнёрам придётся отрабатывать союзнические отношения по образцу Саудовской Аравии, которая складирует явно ненужные ей американские вооружения (вопрос, все ли из них поставляются или речь идёт о прямом дотировании американского ВПК, как это следует из итогов визита Д. Трампа в Эр-Рияд), и таким образом участвовать в реиндустриализации Америки. НАТО вследствие этого все больше выглядит в качестве бизнес-проекта. Дав себя загнать в тупик антироссийской политики с легкой руки Берлина, европейцы вряд ли смогут возражать (поляки, правда, уже возмущаются тем, что с них требуют 10,5 млрд. долларов за две батареи ЗРК "Патриот"). В такого рода солидарности есть своя логика: США — это основа безопасности Запада и экономическое здоровье Америки должно быть общим делом.

К этому следует добавить снижение корпоративного налога на американский бизнес, что будет служить своего рода тараном в конкурентной борьбе в рамках Западного альянса. Неслучайно эти последствия налоговой реформы Д. Трампа пока вне поля внимания союзников (хотя 1 января министр экономики Франции Бруно Ле Мэр заявил о неких планах «торговой оси» Европа — Китай через Россию, чтобы компенсировать «возрастающую неопределенность» в отношениях с Вашингтоном). В пользу этого говорит и то, что Лондон уже высказывал намерение снизить ставку корпоративного налога до 15% в качестве средства выживания британского бизнеса после Брекзита, но затем эти разговоры прекратились, дабы не осложнять ход переговоров с Брюсселем. Важно иметь в виду, что англосаксы имеют явное преимущество в этом вопросе, поскольку у стран континентальной Европы значительно выше социальные расходы как доля ВВП, перераспределяемого через бюджет.

Естественно, что последствия неизбежны для европейской безопасности. Обращает на себя внимание тезис о том, что расширение системы ПРО в Европе и в Восточной Азии «не имеет целью подорвать стратегическую стабильность или нарушить давние стратегические отношения с Россией или Китаем». Что же остаётся? Предсказуемы посылы по части противодействия терроризму и в сфере кибербезопасности. Применительно к Интернету осторожно проводится тезис о необходимости «ограниченной, но важной роли правительства в обеспечении соблюдения законности». Чётко сказано, что США выступают против «закрытых меркантилистских торговых блоков», а передача американских технологий, надо полагать, в рамках глобализации, квалифицируется как «принудительная» (forced). Примечательно, что сам термин «глобализация» нигде не фигурирует, но отмечается «ложность предположения последних двух десятилетий о том, что вовлечение соперников и включение их в международные институты и глобальную торговлю превратит их в благонамеренных акторов и заслуживающих доверия партнёров». Экономические санкции как инструмент политики сохраняются.

Илья Кравченко:
Национальная безопасность по Трампу

Здесь становится уместной линия Администрации по выстраиванию силовой составляющей американской мощи. Все предшествующие администрации обвиняются в «стратегическом благодушии», включая паузу продолжительностью почти в 10 лет в деле приобретения Вооружёнными силами новых систем вооружений. Из опыта последних лет делается вывод о том, что в условиях «возвращения соперничества великих держав» вновь обретают значение системы обычных вооружений. Особо говорится о потенциалах Китая и России в области вооружений, препятствующих доступу к театру военных действий (то есть современные системы ПВО/ПРО, борьбы с надводными кораблями и нанесения ударов на стратегическую глубину: согласно американским военным экспертам, у России на западном направлении четыре таких «укрепрайона» — на Кольском полуострове, в Калининградской области, в Крыму и в Сирии). Ключевая новация — допускается возможность «стратегического нападения» на США без применения ядерных вооружений. Многозначителен и поддерживающий её тезис о том, что «противники и конкуренты научились действовать, не переступая порога открытого военного конфликта и на грани международного права». Создаваемая в результате серая зона «между миром и войной» служит основанием для того, чтобы Америка «нарастила свою игру» на поле обычных вооружений.

Прямо не говорится, но это следует (и обмолвки американских военных о том, что надо готовиться к ведению войн с применением обычных вооружений в Европе и Восточной Азии, видимо, неслучайны), что союзникам США в Европе придётся стать частью американских усилий по восстановлению потенциала для ведения «больших войн» с применением обычных вооружений. По крайней мере достаточно внятно говорится о том, что потребуется «устойчивое передовое базирование» в этих целях. Впервые за период после окончания «холодной войны» ставится вопрос об увеличении численности Вооружённых сил США при их модернизации и повышении боеготовности.

Как представляется, давать однозначную оценку такого рода милитаризму пока рано, особенно если учесть то обстоятельство, что безусловным приоритетом новой администрации является трансформация самой Америки. Отсюда и приоритеты в области ВПК, на котором негативно сказалась «эрозия американской обрабатывающей промышленности за последние два десятилетия». Ставится задача «поддержки созданию динамичного внутреннего обрабатывающего сектора» в качестве общенационального приоритета. На деле речь идёт о создании стимулов для «возвращения ключевых для национальной безопасности отраслей на американскую территорию». При этом будут активизированы усилия в целях содействия экспорту американских вооружений и военного оборудования. Трудно уйти от впечатления, что гонка обычных вооружений, надо полагать, на срок как минимум 10 лет, если результат должен отвечать требованиям военных, и сама стратегическая установка на ведение обычных войн с равными по силе и технической оснащённости противниками являются частью трансформационной мобилизации американского общества и бизнеса.

В части ядерных вооружений отмечается длительный срок эксплуатации имеющихся систем (как известно, сроки обновления ядерного потенциала у США и России не совпадают). Но тут тоже демонстрируется осторожность: нет нужды в количественном паритете с другими державами при опоре на складирование как средство сдерживания. При этом США, «дабы исключить просчёт, будут вести обсуждение с другими государствами по выстраиванию предсказуемых отношений и снижению ядерных рисков. Мы будем рассматривать новые договорённости в области контроля над вооружениями, если они будут содействовать стратегической стабильности и будут проверяемы». Ни слова о Договоре о ракетах средней и меньшей дальности. В космосе важно сохранить «свободу действий», то есть никакой «демократизации космоса», хотя признаётся, что ряд стран разрабатывают системы противоспутникового оружия. Не упоминается МКС. Упор в сфере кибербезопасности на проблему «отрицаемости причастности» к кибератакам (deniability). Применительно к этой сфере проводится тезис о том, что США «будут осознанно идти на риск и не уклоняться от него» при рассмотрении своих вариантов действий. В этой связи приходит на ум квалификация политики России, данная ведущим сотрудником Королевского института международных отношений (Великобритания) Дж.Шерром на раннем этапе украинского кризиса: «Кремль не склонен уклоняться от того, чтобы идти на риск, но и действует отнюдь не безрассудно». Как известно, риск — неотъемлемый элемент предпринимательской культуры.

Правильные слова сказаны по адресу дипломатии. Вместо тезиса о продвижении демократии по всему миру Стратегия акцентирует важность «выявления возможностей для торговли и сотрудничества с другими странами, содействия культурным, образовательным обменам и контактам между людьми, которые создают сети нынешних и будущих политических, в сфере образования и на уровне гражданского общества лидеров, которые будут расширять зону свободного и процветающего мира». И это в дополнение к тезису о противодействии «навязыванию единообразия».

В области информационной политики (с обычными обвинениями в адрес России) Стратегия настраивает на то, чтобы улучшить понимание того, как противники получают информационное и психологическое преимущество по всем направлениям политики. В целях противодействия предполагается содействовать появлению «подлинного потенциала публичной дипломатии для эффективной конкуренции на этой арене». В этой связи обращает на себя внимание то обстоятельство, что Фейсбук недавно отказался от практики прямой цензуры с выставлением знака «фейковая новость» на соответствующем материале, размещённом в сети. Было признано, что это только способствует компарментализации Интернета (как ранее и традиционных СМИ): каждый читает то, что хочет читать в соответствии с собственным взглядом на вопрос. Свидетельством такой поляризации, похоже, является и появление книги М.Вульфа «Огонь и ярость». Теперь Фейсбук будет размещать рядом с сомнительными постами материалы с альтернативными точками зрения.

Эволюция стратегического мышления США: NSC 68 и т. д.

Доклад РСМД «Внешняя политика России: взгляд в 2018 год»

Содержание Стратегии помогает понять общий контекст эволюции стратегического мышления в Америке последних лет, прежде всего в ответ на провальное президентство Дж. Буша-мл. Так, в ноябре 2011 г. в качестве частной инициативы двумя военными аналитиками было опубликовано «Видение национальной стратегии» (A National Strategic Narrative), в котором содержался призыв к демилитаризации внешней политики США и самого стратегического мышления. В своём предисловии к этому документу А.-М. Слотер (до этого в течение двух лет возглавляла внешнеполитическое планирование в Госдепартаменте при Х. Клинтон) так определила ключевую задачу международного позиционирования Америки в качественно изменившихся условиях: перейти «от контроля в закрытой системе к вызывающему доверие влиянию в открытой системе», «от сдерживания к устойчивости», «от сдерживания посредством устрашения и обороны — к гражданскому вовлечению и конкуренции». То есть США должны стать «наиболее сильным конкурентом», что требует пересмотра отфиксированной в докладе СНБ-68 1950 г. (NSC 68) концепции государства национальной безопасности: ему на смену должно прийти «государство национального процветания и безопасности». Своё лидерство в современном мире американцы должны быть готовы «зарабатывать в рамках конкуренции с другими странами».

В свою очередь, президент политологического центра «Юрэйжа груп» И. Бреммер (этим летом прославился тем, что раструбил о якобы «секретной» беседе президентов Д. Трампа и В.В. Путина за ужином в рамках саммита «двадцатки» в Гамбурге) в 2015 г. опубликовал книгу «Сверхдержава: три выбора для роли Америки в мире», в которой как раз проповедовал вариант «независимой Америки», мало чем отличающийся от соответствующей философии Д. Трампа. В числе прочего он писал, что «Россия слишком велика, чтобы её изолировать». Применительно к кризису на Украине он ссылался на опыт США во Вьетнаме, Ираке и Афганистане и призывал не вступать в военную конфронтацию со странами, для которых исход конфликта более важен, чем для Америки. Можно заключить, что автор признаёт то, что уже очевидно: Украина в её нынешнем состоянии превратилась в геополитическое обременение не российской, а западной политики.

Поскольку налицо влияние идей Г. Киссинджера на тех, кто писал Стратегию, уже не говоря о том, что признаётся тот факт, что президент Д. Трамп с ним встречается и прислушивается к его мнению, имеет смысл обратиться к соответствующим положениям последней книги мэтра американской политологии «Мировой порядок», вышедшей в 2014 г. В частности, он отмечает, что «традиционный европейский подход к порядку рассматривал народы и государства как изначально склонные к соперничеству/конкуренции» (то есть Америка наконец «возвращается в Европу» на уровне стратегического мышления и мироощущения?). «Холодная война» в данном отношении была «аберрацией», и это «искривление временного пространства» рано или поздно должно было быть преодолено. Речь идёт о Вестфальских принципах, закреплённых в Уставе ООН, которые отнюдь не исчерпали своего потенциала регулирования международных отношений. Мир стал многополярным. Предположение Запада о том, что после окончания «холодной войны» «распространение демократии и свободных рынков автоматически создаст справедливый, мирный и инклюзивный мир», оказалось несостоятельным. Именно послевоенный, а не некий «либеральный» миропорядок оказался в состоянии кризиса, в том числе в силу своей неспособности учесть важные изменения в системе межгосударственных отношений. (К слову, термин «либеральный миропорядок» не фигурирует и в Стратегии, поскольку наряду с глобализацией это изобретение рассматривается Администрацией Д. Трампа как стремление остального мира, включая друзей и союзников, «кататься за американский счёт».) Поэтому сейчас вопрос стоит о том, как упорядочить миропорядок, оказавшийся в состоянии множественных перемен, на путях модернизации Вестфальской системы. Г. Киссинджер пишет и о необходимости «каких-то правил международного поведения в киберпространстве»: иначе кризис возникнет из «внутренней динамики системы».

Причём принимать решения государственным деятелям придётся в полном осознании того, что будет невозможно наперёд знать об их последствиях. Этот пессимизм можно отнести на счет стремления автора сохранить известный нейтралитет в американском политическом дискурсе, но он чётко даёт понять, что гегемонии Запада в мире завершилась и всем культурам/цивилизациям придётся вырабатывать общую «вторую культуру», подлинно глобальную, которая шла бы дальше взглядов и идеалов любого одного региона или государства. При этом «США нуждаются в стратегии и дипломатии, которые исходят из сложности предстоящего пути, включая свойственную всем человеческим предприятиям незавершённость», что «особенно верно в эпоху потрясений». Кстати, это говорит в пользу заблаговременного создания эффективного и комплексного потенциала противодействия всему спектру внешних вызовов — иначе будет поздно.

Акцент Г. Киссинджера на истории и культуре по сути осуждает присущий всей внешнеполитической философии Америки нигилизм в отношении этих вопросов, всегда рассматривавшихся как источники конфликтов (он апеллирует к Э. Берку). Тут он фактически поддерживает бывшего госсекретаря М. Олбрайт, которая в своей книге «Могущественные и Всемогущий» (2006 г.) писала, что Западу необходимо «обратиться к столь же глубоким вопросам», имея в виду такие «трансцендентные вопросы», как «история, самобытность и вера». Притом что «каждая религия указывает путь к покаянию и общей позиции». Не исключено, что решение Д. Трампа по Иерусалиму отчасти лежит в русле такого подхода (последствия для ближневосточной политики США и самого региона — уже другой вопрос).

Если Стратегия может рассматриваться как существенная степень кристаллизации стратегического мышления США в качественно новой глобальной конкурентной среде, то вся предшествующая американская политика, разумеется, в удобоваримой редакции открытых документов, строилась в русле так называемой доктрины Вулфовица. В своей статье в «Нью-Йорк таймс» в 1992 г. он поставил задачу предотвращения, включая превентивные действия, появления государства, которое могло бы бросить США военный, экономический и иной вызов, то есть консервации «однополярного момента» в духе пресловутой «ловушки Фукидида». В своё время, как свидетельствует британский историк Д.Ливен, это послужило одним из мотивов развязывания Германией Первой мировой войны: в Берлине считали, что при тогдашних темпах экономического развития (сопоставимых с китайскими в последние 30 лет) Россия могла стать уже через 15 лет доминирующей экономической державой на Европейском континенте. Аналогичный мотив пронизывает отношение американских политологов-международников к Китаю на протяжении последних десяти лет. Политика продолжения сдерживания России после окончания «холодной войны» также свидетельствует о таком подходе. Разумеется, история покажет, насколько он преодолён в Америке, но текст Стратегии даёт основания судить о том, что сделана серьёзная попытка выйти, в том числе на путях формулирования американского варианта «мирного сосуществования», из этого стратегического тупика. Предотвращать ничего уже не приходится — все произошло и надо из этого исходить.

В Стратегии прочитываются известные риски, которыми надо управлять. Но не менее очевидны и возможности для сотрудничества, пренебрегать которыми нельзя. На это указывает и упоминание Д. Трампом в его речи в связи с публикацией Стратегии факта передачи российской стороне развединформации о готовившихся в Санкт-Петербурге терактах. В пользу этого говорят и явные точки соприкосновения между Вашингтоном и Москвой на уровне стратегического мышления и внешнеполитической философии, обусловленные общей для двух стран международной реальностью. В любом случае речь идёт о весьма примечательном документе, своего рода «послании Америки Д. Трампа миру», которое свидетельствует о творческом потенциале новой Администрации, включая аппарат Белого дома, и, как советуют Дж. Лемир и Хоуп Йен, заслуживает серьезного внимания всех международных партнёров США, включая Россию.