Сценарии миропорядка будущего: кризис либерального миропорядка и исчерпание ресурсных ниш

Дискуссия о миропорядке будущего в значительной мере сформирована дилеммой, связанной с либеральным порядком. С одной стороны, предполагается его историческая «окончательность» и безальтернативность, с другой — наблюдаемый сегодня кризис установился в исторически определенных условиях (окончание холодной войны), пережил эволюцию вплоть до текущего момента и, вероятно, сменится чем-то другим.

Вопрос заключается в том, может ли возникнуть альтернатива, учитывая, что сейчас наблюдаются многие черты кризиса либерального порядка. Завершится ли этот кризис сменой порядка и переходом системы в другое качество, или же государства (великие и средние державы), часть из которых получает свои бонусы изнутри уже имеющегося порядка, а часть выступает за его пересмотр, в каком-то смысле обречены остаться в нем «навсегда»?

Нарастающее ощущение общего кризиса либерального порядка является почти аксиомой. Соответствующие процессы затрагивают самые разнородные сферы и идут с нарастающей скоростью. Увеличивается асимметрия в распределении власти, проявляется хроническая разбалансированность и «выход из фокуса» двусторонних, межблоковых и многосторонних отношений, усиливается нелинейность взаимодействия между игроками.

Можно заметить стабильно повторяющуюся на разных уровнях черту динамики международного взаимодействия игроков — всеобъемлющую и вероятно растущую разбалансированность заявленных, часто глобальных целей и полученных результатов. Это применимо ко всему спектру международной активности — от военных вмешательств сверхдержав в конфликты (феномен слишком тонкого распределения ресурсов — too thinly spread) до неэффективности глобальных многосторонних институтов (ВТО, МВФ, ООН) по основным направлениям их деятельности (от решения проблем «глобальных вызовов человечеству» до урегулирования военных, демографических, эпидемиологических и иных кризисов). Это сопровождается все усиливающимся ощущением, что в многостороннем взаимодействии «все чувствуют, что что-то идет не так», — ситуация, когда парадоксальным образом на глобальном уровне ресурсов требуется и вкладывается все больше, а результатов они приносят все меньше, ведя к дальнейшим затратам.

Сегодня в сфере международного взаимодействия мы наблюдаем глобальное исчерпание существующих на сегодня «ресурсных ниш». Это относится как к малым, специфичным субнишам — аналогам боковых скатов кучи песка, так и к глобальным макронишам.

В том виде, в каком сегодня определились и оформились «ресурсные ниши», их границы не будут меняться, расти и/или расширяться. В имеющихся нишах (в каком-то очень глубоком смысле) нет и более не будет «ресурса» для дальнейшего роста, трансформации и наполнения. Взаимодействующие системы, глобальные расклады сил, пулы ресурсов и сферы влияния оформились в существующей конфигурации и не имеют резерва для перехода в новое качество. В том виде, в каком границы имеющихся ниш выкроены сейчас, останутся и дальше, и это знаменует пределы их роста.

С учетом постоянства ресурсов и ресурсных ниш, параметры развивающихся в них процессов меняться также не будут.

Великие державы, «силовое» измерение их политики, а также моральное, «психологическое», мобилизационно-риторическое и др. измерения их мощи и возможностей все чаще сталкиваются и будут сталкиваться с объективными границами своего влияния и могущества. Последнее охватывает как то, на что они в принципе могут влиять, так и весь спектр инструментов влияния (например, тезис об уменьшающемся значении «силы» и силовой политики в международных делах), при всей их «неограниченности» и обширности, особенно по сравнению с другими игроками (например, финансовые ресурсы).

Перед нами интересное и симптоматичное явление исчерпания потенциала самых различных ресурсов и «ресурсных ниш» по очень широкому спектру — по количеству ресурсов и по качеству (конфигурация). Теоретически далее должно следовать либо дальнейшее «затухание» и потеря энергии — «диффузия силы» и растрата ресурсов («стабильная деградация»), либо переход системы в принципиально новое качество. В последнее верится с трудом, но это не только не исключено, но и логически ожидаемо, — теоретически так должно произойти.

Итак, можно констатировать достижение мировой системой определенного состояния, можно условно назвать его гомеостазом. Определенность этого состояния вероятно на очень длительную перспективу. Возникает вопрос: какой линии должна придерживаться Россия при описанных выше параметрах, задающих различные сценарии миропорядка? В качестве рекомендаций в плане макро-стратегической линии можно заметить следующее.

В основе любого сценария развития событий лежит допущение, что основные ресурсные ниши себя исчерпали и по имеющимся линиям усилия великих и крупных держав «достигли предела». Однако при этом не все игроки, прежде всего из числа великих держав, осознают это и продолжают действовать (иногда по неведению, иногда вынужденно, из-за имеющегося стереотипа или неспособности помыслить альтернативу) «как если бы» потенциал их сил и ресурсов (причем именно в имеющейся конфигурации) был безграничным, т.е. «как раньше».

Это имеет хорошие и плохие последствия. В числе первых (как ни странно) — подобная ситуация парадоксальным образом «уравнивает всех» и создает нечто вроде равных условий в имеющемся поле для игры (even playfield), или максимально приближается к этому (и, вероятно, запрограммирована делать это в дальнейшем). В числе негативных моментов (что более очевидно) — ограниченность ресурсов России и прочие ограничения по сравнению с другими игроками, при том понимании, что у последних они в каком-то смысле будут тратиться «вхолостую» до какой-то степени.

Для России это может означать, что в этой ситуации (на каком-то уровне) «равных условий» в имеющемся поле для игры есть возможность открывать и наиболее интенсивно, где применимо «экспериментально» исследовать новые ниши, тестируя их на предмет конфигурации и потенциала. Российская система (когнитивно, институционально, ресурсно) с советских времен запрограммирована и натренирована именно под такую эвристическую операцию. Это предполагает такие действия, как расширение, тестирование, где применимо «расшатывание» имеющейся системы в существующей конфигурации, при том, что другие игроки могут даже не подозревать, что новая ниша имеется или возможна. Пространство для маневра здесь есть, и потенциально значительное. Задача — регулярно расширять и активно «исследовать» его, исходя при этом не из того, что имеющаяся конфигурация — «навечно» и не имеет альтернатив, но наоборот из того, что она конечна и уже исчерпала себя или близка к этому.

Предстоит исследовать «всё» — то есть всю сферу имеющегося и онтологически возможного; открывать новые ниши, максимально исследовать и где это применимо эксплуатировать открытые перспективные ходы, «пути наименьшего сопротивления» и открывающиеся при этом возможности. Таким образом, положительные импликации создавшейся ситуации могут быть двух видов. Во-первых, имеющаяся система и ее конфигурация (топология) уравнивает «поле» для игроков в имеющихся условиях, в том числе в плане ресурсов (где имеются те или иные формы превосходства, прежде всего в ресурсах, скорее всего они будут тратиться линейно и «вхолостую», во всяком случае до определенной степени). Во-вторых, это уравнивает игроков перед лицом еще не известных и/или не исследованных ресурсных ниш (ИКТ, искусственный интеллект), где отдельные интуиции и, например, научный прорыв, при наличии, имеют сопоставимый удельный вес и могут уравнять сделавшего его с более сильными игроками, теоретически с меньшими затратами усилий (перед сферой радикально неизвестного все «равны», как в науке). Это представляет собой новое, потенциально продуктивное поле для дальнейших исследований.

Дискуссия о миропорядке будущего в значительной мере сформирована дилеммой, связанной с либеральным порядком. С одной стороны, предполагается его историческая «окончательность» и безальтернативность, с другой — наблюдаемый сегодня кризис установился в исторически определенных условиях (окончание холодной войны), пережил эволюцию вплоть до текущего момента и, вероятно, сменится чем-то другим.

Вопрос заключается в том, может ли возникнуть альтернатива, учитывая, что сейчас наблюдаются многие черты кризиса либерального порядка. Завершится ли этот кризис сменой порядка и переходом системы в другое качество, или же государства (великие и средние державы), часть из которых получает свои бонусы изнутри уже имеющегося порядка, а часть выступает за его пересмотр, в каком-то смысле обречены остаться в нем «навсегда»?

Нарастающее ощущение общего кризиса либерального порядка является почти аксиомой. Соответствующие процессы затрагивают самые разнородные сферы и идут с нарастающей скоростью. Увеличивается асимметрия в распределении власти, проявляется хроническая разбалансированность и «выход из фокуса» двусторонних, межблоковых и многосторонних отношений, усиливается нелинейность взаимодействия между игроками.

Андрей Кортунов:
Кризис миропорядка и будущее глобализации

Применительно к международным делам повсеместной является проблема «сложности» и нелинейности. Карл фон Клаузевиц описывал «сложность» войны, которую невозможно объяснить с помощью линейных законов «науки» или «теории», следующим образом: взаимодействие множественных измерений, каждое из которых состоит из большого числа нелинейно взаимодействующих элементов, где общая непредсказуемость результата определяется их интерактивным характером в постоянно меняющихся внешних параметрах. В контексте теории сложных систем, основное свойство нелинейных процессов можно определить как непропорциональность причинно-следственных связей при взаимодействии различных систем и между частями внутри системы.

Нелинейность международного взаимодействия игроков определяется динамикой множественных процессов под действием разнонаправленных векторов. Определяющий из них можно назвать вектором на распыление, диффузность, множественность. Распространен тезис о нарастающей «диффузии силы» и власти [1]. Как следствие — невозможность ожидать линейного, пропорционального соотношения между усилиями и ресурсами. При «линейно» нарастающем вложении сил и ресурсов все менее вероятно ожидать результата, пропорционального величине вложенного.

Здесь можно заметить стабильно повторяющуюся на разных уровнях черту динамики международного взаимодействия игроков — всеобъемлющую и вероятно растущую разбалансированность заявленных, часто глобальных целей и полученных результатов. Это применимо ко всему спектру международной активности — от военных вмешательств сверхдержав в конфликты (феномен слишком тонкого распределения ресурсов — too thinly spread) до неэффективности глобальных многосторонних институтов (ВТО, МВФ, ООН) по основным направлениям их деятельности (от решения проблем «глобальных вызовов человечеству» до урегулирования военных, демографических, эпидемиологических и иных кризисов). Это сопровождается все усиливающимся ощущением, что в многостороннем взаимодействии «все чувствуют, что что-то идет не так», — ситуация, когда парадоксальным образом на глобальном уровне ресурсов требуется и вкладывается все больше, а результатов они приносят все меньше, ведя к дальнейшим затратам [2].

На уровне международной системы этой диффузности, асимметрии и разбалансированности соответствует широко отмечаемый кризис миропорядка и системы глобального управления, ассоциируемого с однополярным «либеральным миром» и лидерством США [3]. При этом характерно, что относительно альтернативного устройства и формы организации международного взаимодействия особой ясности нет. Наверное, единственное, по поводу чего имеется широкий консенсус различных концепций и теоретических школ, и то, что наиболее полно резюмирует довлеющий над всем Zeitgeist, — это ощущение (стабильного) кризиса.

Здесь проявляется какой-то системный момент, способный пролить свет на описываемые явления разбалансированности, асимметрии и растущего ощущения кризиса. Он связан с параметрами миропорядка как некой системой координат, в которых выстраивается взаимодействие игроков и в которые вписываются их действия. Под параметрами мы будем понимать различные измерения и контуры этого нелинейного взаимодействия. Именно здесь нужно искать объяснение упомянутой выше асимметрии и кризисности.

Наш главный вопрос будет касаться параметров международного действия (agency), в рамках которых будут организованы различные комбинации держав, способные определить миропорядок будущего. В каких параметрах будет выстраиваться система глобального управления будущего и будут действовать игроки, а также разворачиваться события? Как понимать широко отмечаемый кризис существующего миропорядка и сопутствующий ему Zeitgeist, по поводу которого имеется столь широкой консенсус? Чем вызвано это стойкое ощущение «кризисности»? Какой миропорядок может прийти на смену действующему? Какие импликации это может иметь для параметров международной системы, в которых предстоит развертываться основному содержанию мировой политики в предстоящие десятилетия? Какие здесь можно выделить переменные и системные константы, от которых будут зависеть различные сценарии расклада сил в международной системе? Мы попытаемся дать ответ на эти вопросы с привлечением теории сложных систем.

Исчерпание ресурсных ниш

В уже упомянутой выше статье И. Тимофеева затраченные усилия и ресурсные ограничения игроков указываются как ключевые переменные, соотношение которых может очертить контуры, в которых будет развиваться нелинейное взаимодействие этих игроков во времени.

Здесь мы сталкиваемся с проявлением такого явления, как рекуррентное состояние (recurrent state). В теории сложных систем эта динамика описывается с помощью модели кучи песка (sandpile model), когда песок насыпается сверху и с какого-то момента перестает расти и осыпается в стороны. Достигнув пика по какой-то из линий (например, материальных ресурсов), она далее, даже при добавлении ресурсов, будет осыпаться и возвращаться к одной и той же точке. Линейное продолжение роста и переход в новое качество невозможны, — достигнут предел какого-то «ресурса», и далее происходит только его исчерпание. По всей видимости, именно это происходит на наших глазах прямо сейчас.

Наш основной тезис здесь будет состоять в том, что сегодня в сфере международного взаимодействия мы наблюдаем глобальное исчерпание существующих на сегодня «ресурсных ниш». Это относится как к малым, специфичным субнишам — аналогам боковых скатов кучи песка, так и к глобальным макронишам — к самой куче песка, которая «больше не станет выше».

В том виде, в каком сегодня определились и оформились «ресурсные ниши», их границы не будут меняться, расти и/или расширяться. В имеющихся нишах (в каком-то очень глубоком смысле) нет и более не будет «ресурса» для дальнейшего роста, трансформации и наполнения. Взаимодействующие системы, глобальные расклады сил, пулы ресурсов и сферы влияния оформились в существующей конфигурации и не имеют резерва для перехода в новое качество. В том виде, в каком границы имеющихся ниш выкроены сейчас, останутся и дальше, и это знаменует пределы их роста.

С учетом постоянства ресурсов и ресурсных ниш, параметры развивающихся в них процессов меняться также не будут.

Глобальная система никогда не выйдет за эти «объективные» пределы как в плане дальнейшего роста, так и конфигурации. В частности, применительно к миропорядку, когда говорят о его хронической разбалансированности и асимметрии (на уровне двусторонних или многосторонних отношений, международных институтов и сфер их действия и т.д.), мы видим здесь объективные пределы этой конфигурации, и в этой конфигурации, как она оформилась на сегодня, мировая система останется и дальше. Есть вероятность появления дальнейших ресурсных диспропорций, дисбалансов и иных качественных «асимметрий» (аналог «боковых скатов» на куче песка, которые будут оползать все больше и чаще), но глобальная «макрокуча» песка в имеющейся конфигурации не изменится. Взаимная конфигурация и расположение ниш друг относительно друга по сравнению с наблюдаемыми сегодня также не изменится.

Иван Тимофеев:
Новая анархия? Сценарии динамики мирового порядка

Для иллюстрации этого тезиса сравнительно неожиданный в свое время и по-своему парадоксальный тезис дал экономист Ф. фон Хайек, который указал на то, что наблюдаемый сегодня экспоненциальный мировой экономический рост (начавшийся несколько десятилетий назад, в каких-то случаях более столетия назад) не может продолжаться до бесконечности и быть устойчивым. По его оценкам (1974 г.), лимит этой траектории может быть достигнут уже в предстоящие 100 лет, и эти изменения будут необратимы [4].

Аналог этому высказыванию содержится в законе Мура (1965 г.), согласно которому вычислительная мощь компьютеров, т.е. количество электронных компонентов в интегральной микросхеме, в каждые предстоящие два года будет возрастать вдвое. При сохранении этой тенденции мощность вычислительных устройств за относительно короткий период будет расти экспоненциально. Однако экспоненциальный рост физических величин не может продолжаться «вечно» — ограничения того, насколько мелкими могут быть электронные компоненты, задаются законами физики (атомарная природа вещества, ограничения скорости света), и в какой-то момент будет достигнут предел. Сам Г. Мур полагал, что закон перестанет действовать около 2025 г. (ранее назывался срок 2007 г.), — это примерно текущий момент времени.

Применительно к проблематике миропорядка и международного взаимодействия наш основной тезис будет состоять в том, что великие державы, «силовое» измерение их политики, а также моральное, «психологическое», мобилизационно-риторическое и др. измерения их мощи и возможностей все чаще сталкиваются и будут сталкиваться с объективными границами своего влияния и могущества. Последнее охватывает как то, на что они в принципе могут влиять, так и весь спектр инструментов влияния (например, тезис об уменьшающемся значении «силы» и силовой политики в международных делах), при всей их «неограниченности» и обширности, особенно по сравнению с другими игроками (например, финансовые ресурсы).

Перед нами интересное и симптоматичное явление исчерпания потенциала самых различных ресурсов и «ресурсных ниш» по очень широкому спектру — по количеству ресурсов и по качеству (конфигурация). Теоретически далее должно следовать либо дальнейшее «затухание» и потеря энергии — «диффузия силы» и растрата ресурсов («стабильная деградация»), либо переход системы в принципиально новое качество. В последнее верится с трудом, но это не только не исключено, но и логически ожидаемо, — теоретически так должно произойти.

Строго говоря, на данном этапе становится уже не важен такой параметр, как разные режимы динамики того или иного процесса. Если основной («более сильный») вектор указывает в сторону деградации («затухания») и исчерпания потенциала, то становится менее важным — является ли процесс поступательным, стабильно деградирующим (усиливает основной вектор), носит ли он циклический характер или содержит элементы «динамического хаоса». Применительно к последнему, многие черты такого состояния несут на себе ныне текущий кризис, связанный с пандемией COVID-19; также другие «глобальные» события новейшего и самого недавнего времени, например, вроде терактов 11 сентября 2001 г. Во всех этих случаях такой режим будет так или иначе «заглушен» действием основного вектора. Исключение составляет ситуация перехода системы в принципиально иное качество (см. ниже), однако здесь какие-либо суждения относительно дальнейшего развития событий невозможны.

«Нужно бежать со всех ног, чтобы только оставаться на месте»

Великие и средние державы будут повсеместно и все чаще сталкиваться с границами своего влияния и возможностей. Объективных пределов своего развития они достигли именно в существующей конфигурации игроков, групп, альянсов, блоков, сетей и контактов. Конфигурация, которую мы имеем сегодня, знаменует собой логический предел, она как бы «уперлась в стену» и останется такой без возможности перегруппировки. Другой конфигурации «не может быть».

Таким образом, в условиях, когда существующая мировая система достигла логического предела своего потенциала, как по линии мощи/силы, так и конфигурации, своего логического предела достигли все основные проекты, оформляющие международную сферу. Дальнейшее развитие, если оно возможно, будет разворачиваться только в принципиально иной системе.

Интеграционный проект в лице ЕС исчерпал себя. Более «оптимизированным», «усовершенствованным», эффективным он не будет — от неспособности создания общих вооруженных сил блока до серии (почти сплошных) нынешних кризисов, включая социальные протесты, подъем популистских движений, миграционные кризисы, Brexit и др., в симптоматичности которых никто не сомневается. Определенным моментом истины относительно удельного веса собственно интеграционной составляющей и «европейской солидарности» стало поведение стран внутри ЕС (именно как единого блока) в условиях пандемии COVID-19. Все это указывает на достижение «самым успешным интеграционным проектом» предела своих возможностей, которому дальше «некуда развиваться». Резерва для перехода на другой уровень (организационно-бюрократически, институционально, морально-идеологически, даже финансово) он не имеет. Перед нами динамика кучи песка, которая при любом прибавлении ресурсов сверху будет только осыпаться.

Причем этот проект достиг «потолка» сразу по двум линиям — как «европейской идеи» и как идеи интеграционного проекта в мировом масштабе. Больше нигде в мире не предвидится создания подобного объединения, а если и будут попытки, то такой проект никогда не поднимется выше (не будет успешнее, эффективнее и пр.) европейского уровня. Европейский проект уникален в силу исторически неповторимых и необратимых условий. Несмотря на регулярно предпринимаемые попытки (БРИКС, ШОС, УНАСУР/МЕРКОСУР и пр.) аналогов у него не будет.

Китай — особый случай, но даже он иллюстрирует общую тенденцию. Экономический рост КНР симптоматично замедлился, достигнув плато (можно ли считать это судьбой «любого» экономического роста государства такого уровня как бы «в вакууме», вне зависимости от других, потенциально негативных для него факторов и без действия «силы трения»?). Важно, что Китай не способен стать ядром или «полюсом», объединяющим вокруг себя нечто подобное блоку, то есть мобилизовать «единомышленников» и потенциальных союзников (в том числе в отсутствие мобилизационного дискурса). Модель «догоняющего» развития с центральностью опоры на «комплементарность» и симбиоз в модели экономического роста (при ведущем первом в лице США) достигла своего предела и исчерпала себя — та самая модель взаимосвязи и торговой взаимозависимости, которая, как мы помним, во многом дала основания с оптимизмом говорить в 1990-е гг. о «глобализации» и стала ее символом. Далее она будет либо перезапущена (неясно, на каких основаниях, с какими результатами, и почему опять, как теперь, это не приведет к такому же логическому пределу, только быстрее), либо необратимо усилится курс на дальнейшее «расцепление» и расхождение с экономикой США, что более вероятно. Здесь и по другим ключевым направлениям нишу Китая будет всемерно ограничивать глобальная мощь и влияние США.

Имеющаяся пока не исследованная и потенциально ресурсная для Китая ниша (где он обладает резервом влияния, глубина и потенциал которого пока не ясны) — это его роль в Африке и других странах глобального Юга. Пока неизвестно, как «сыграет эта карта»; все зависит от того, что дальше будет делать Пекин и какую стратегию выберет, в частности, насколько он захочет и будет готов к антагонизму с недавним единоличным полюсом силы — США, которые, наиболее вероятно, будут всемерно защищать на этом направлении статус-кво.

Андрей Кортунов:
Кризис миропорядка и глобальный Юг

Страны Южной, Восточной и Юго-Восточной Азии слишком разнородны для рассмотрения под одной рубрикой. Однако, несмотря на регулярные попытки создания разного рода «блоков», альянсов или форматов (например, Индо-Тихоокеанского региона, объединяющего Индию, Японию, Австралию, США), ни они вместе, ни каждая по отдельности не могут выступать отдельным международным игроком и тем более претендовать на роль полюса, объединяющего вокруг себя что-либо вроде блока. Здесь достигнут определенный предел «мощи», когда игроки не могут ни идти куда-то вперед, ни располагать резервом для перехода на новый уровень и создания новых, реально меняющих расклад сил конфигураций. Соответствующие страны всегда останутся «теми же», примерно в том виде, как мы их видим сегодня. Со стороны этих игроков наиболее вероятны хронические колебания между положением близкого союзника США и усилением курса на «автономию», что, например, И. Тимофеев описывает как один из сценариев развития миропорядка [5]. Конкретная позиция, которую они будут занимать в тот или иной момент, не будет играть критической роли и оказывать принципиального влияния на расклад мировых сил.

Латинская Америка также будет пребывать на том уровне, который достигнут на сегодня, в примерно имеющейся конфигурации, если не вступит в режим «стабильной деградации». Бразилия, наиболее очевидный кандидат на роль регионального центра силы и потенциального противовеса США, в этой роли выступать не сможет; в частности, крупнейшие компании могут пойти по пути дальнейшего слияния с американскими ТНК (пример — слияние Embraer и Boeing). США сохранят контроль над политическими и экономическими процессами в регионе. В плане региональных блоков, УНАСУР (пришедший на смену МЕРКОСУР) обладает размытой субъектностью и не выглядит перспективной инициативой. В его составе по-прежнему действуют более ранние интеграционные форматы (МЕРКОСУР, Андское сообщество), которые в свою очередь не могли и не могут претендовать на весомую альтернативу. «Боливарианская альтернатива» не получила продолжения и со смертью президента Венесуэлы У. Чавеса прекратила свое существование.

На Ближнем Востоке велика вероятность сохранения высокого конфликтного потенциала, слабой государственности и других ключевых черт того, что характеризует многие страны региона сегодня. Возможно (по крайней мере, это происходит сейчас), его дальнейшее превращение в арену борьбы великих держав (и становящихся все более активными региональных) — расширение «большой шахматной доски» от гор Гиндукуша до пустынь Судана и тропических лесов Центральной Африки. Велика вероятность закрепления за регионом статуса вечной «дуги нестабильности».

Безусловно, интересен и заслуживает отдельного внимания случай США. В качестве только одного примера рассмотрим отношения с Россией. В докладе RAND «Истощая ресурсы России: конкурентная борьба с позиции силы» высказывается мысль, что гранд-стратегия США в отношении России должна строиться на истощении или «перенапряжении» (overextending) ресурсов последней по ключевым направлениям. В их числе — «перенапряжение» российской экономики прежде всего за счет ограничения экспорта углеводородов и конкуренции за счет альтернативного топлива, ограничение геополитического влияния России (главным образом на постсоветском пространстве), «информационные операции» и наращивание стратегических и иных видов вооружений в областях, где можно вынудить Россию на затратную ответную конкуренцию.

Интересно и симптоматично, что почти по всем этим направлениям игроки по сути «не соприкасаются». На геополитическом направлении — преимущества в географическом положении, дружественном настрое населения и общем раскладе сил в соответствующих регионах создают ситуацию, в которой попытки США существенно ослабить влияние России крайне рискованны и затратны, а риски намного перевешивают преимущества. При этом Россия может получать имеющиеся преимущества при минимальных затратах (Кавказ, Средняя Азия, Сирия). В военно-стратегической сфере Россия не стремится к паритету с США, имеет преимущество и превосходство в актуальных для себя видах вооружений, а начало гонки ядерных вооружений окажется для США в конечном итоге столь же затратным, сколь и рискованным мероприятием [6]. На информационно-идеологическом фронте авторы дают совсем наивные рекомендации по идеологической дестабилизации российского режима и финансированию оппозиции. Отмечается, что хотя «некоторый потенциал» у информационных операций есть, влияние здесь крайне ограниченно, а начало новой идеологической холодной войны может втянуть Запад в крайне рискованную и потенциально необратимую гонку идеологических вооружений, победа в которой не очевидна.

За исключением экономики сферы действия и интересов двух держав фактически «не соприкасаются». Сфера, в которой они могут «говорить между собой» (и тем более слышать друг друга), крайне невелика и стремительно сжимается, как шагреневая кожа. Сфер, где пересекались бы интересы и соответственно одна сторона могла бы активно вредить другой, очень мало. Здесь видно, как оба игрока (в частности США) сталкиваются с пределами своего влияния, и притом очень быстро. Доклад неожиданно реалистично признает, что по большинству измерений российской политики США не могут активно блокировать их, что бы они ни делали.

Если рассматривать этот анализ американских экспертов как некую модель, инвариант гранд-стратегии в отношении России «на все времена», вне зависимости от личности президента, то поражает не столько ее полная пассивность и консерватизм как стратегии (консервация статус-кво), сколько именно эта «неизменность» и «вечность» основных параметров. Перед нами достаточно исчерпывающе очерченная конфигурация. Данная ниша исчерпана, ее границы намертво определены (например, ни какая бы то ни было личность будущего президента США, ни любой «перезапуск» отношений на новой основе не отменят «вечность» этой формулы сдерживания России). Поражает и то, как быстро здесь обе стороны сталкиваются с границами своего влияния.

В аналогичном ключе и по аналогичной схеме для США можно обрисовать границы их влияния в отношении Китая (только число измерений будет больше и, вероятно, форма ограничений сложнее). Параметры, в которых они будут сталкиваться с границами своих возможностей, будут примерно те же.

С другой стороны, для России остается в силе фактор слабости экономики (в частности, американский расчет заключается в том, что парадоксальным образом можно «ничего не делать», так как она будет сама сжиматься под действием внутренней негативной динамики. Если российская экономика не выйдет на новый уровень и продолжит терять энергию, как до сих пор, она запрограммирована делать это и дальше, и США делают откровенную ставку, что вмешательство тут не потребуется. Так, например, сталкивается с лимитами своих возможностей Россия [7].

Обрисованные выше параметры действий и их границы иллюстрируют глобальную исчерпанность ресурсных ниш для основных игроков, а также тот факт, что сколько бы (однотипных) ресурсов они ни добавляли «сверху», это не изменит ни существующей конфигурации ниш, ни результата их действий. На сегодня мы видим, что мировая система достигла определенного «состояния пика» (climax-state) или гомеостаза (гибкого, хотя и нестойкого динамического «баланса») и не двинется выше. «Состояние пика» предполагает достижение порогового критического уровня, когда все, что добавляется сверху, будет осыпаться в стороны, и система будет вновь устанавливаться на уровне достигнутого пика или быстро возвращаться к нему.

Андрей Кортунов:
Анархия – мать порядка? Отзыв на Валдайский доклад 2020 г.

Возможной отсылкой здесь могут служить концепты ранней экологической науки, эволюционировавшей с начала ХХ в. в параллели с социологией и экономикой, и понятие (социальной) «экосистемы» [8]. Предполагается, что в последней «невидимая рука» социобиологических процессов (сообщество в «состоянии пика») обеспечивает способность системы регулярно возвращаться к равновесию после потрясений. Это позиционируется как встроенная «защита» системы от потрясений и обеспечение способности наиболее быстро возвращаться к равновесию, если они происходят.

В теории в таком состоянии система может находиться долго, в принципе логически ничем не ограниченное время.

На языке теории сложных систем это может описываться с помощью концепта «стрессоустойчивости»/resilience (как способности системы сохраняться как системе при переходе в новое качество, или же нет). В любом случае этот концепт подразумевает равенство системы самой себе (опять же в теории).

Логично ожидать такого же «равенства» системы самой себе и пребывания на уже достигнутом уровне в дальнейшем.

Насколько хрупка и уязвима эта конструкция и «проницаемы» границы гомеостаза (ресурсных ниш в имеющейся конфигурации, не говоря уже о потенциале перейти без существенной переконфигурации в новое состояние) перед лицом фактических кризисов показывает, например, продолжающийся ныне кризис, вызванный пандемией COVID-19. Кризис четко очерчивает границы сложившихся на сегодня ниш и крайнюю ограниченность возможностей влияния на события за их пределами, включая сильнейших игроков (не говоря о более слабых).

Исчерпанность существующих ниш в имеющейся конфигурации помогает объяснить и другие часто отмечаемые явления, из которых складывается общее ощущение «кризисности», характеризующее современный Zeitgeist.

Сюда относятся такие симптоматичные феномены, как, например (в произвольном порядке):

• риторическая «истонченность» и кризис нарративов в мировой политике (исчерпанность нарративов «для своих», в которых уже невозможно найти новые смысловые измерения, и их полная бессмысленность «для чужих»);
• бессилие «стратегического планирования» (например, в традиции американского военного, внешнеполитического и гранд-стратегического планирования) [9];
• «неравенство усилий» — явление, при котором прилагая те же усилия, игроки уже не получают результатов, как раньше, или уходят в минус (эффект «плавания против течения»);
• предполагаемый «кризис однополярного мира» — явление, при котором, например, либеральный миропорядок 1990-х гг. и его современное состояние — это «не одно и тоже»;
• дилеммы и перипетии, связанные с многополярностью (дебаты о ее наличии, желательности и др.), что работало как концепт желаемого мироустройства в 1980-е гг. и предположительно позже, сегодня не работает, или порождает стагнацию;
• легкость соскальзывания в скоротечный и непредсказуемый «динамический хаос» (в любой момент, в любом месте с краев кучи песка могут обрушиться скаты), — состояние, когда, по формуле И. Тимофеева, «все чувствуют, что все идет как-то не так» (но трудно предсказать, что именно обрушится, когда и где) [10]. И парадоксальное состояние, при котором усилия по консервации имеющегося порядка вопреки ожиданиям не только не приводят к результатам, но и «еще больше раскачивают лодку». И все чаще отмечаемая «диффузия власти» и силы — растущее число все менее значимых игроков с эрозией веса более значимых, которые все чаще сталкиваются с лимитами своего влияния. В последнем случае предполагается невозможность консолидации мира вокруг одного или нескольких полюсов как единственных центров силы и сведения «политики мощи» (power politics) к национальным государствам как единственным и центральным игрокам мировой политики. На смену этому приходит множественность асимметричных и все чаще «выходящих из фокуса» конструкций, игроков и форматов с пропорционально все более снижающейся эффективностью — эффект глобального действия центробежного вектора и сопутствующего распыления мощи и силы. По удачному выражению Х. Мауля, «все больше акторов могут влиять на ход истории, но во все меньшей степени».

Более того, как отмечено выше, чем больше крупные игроки будут стремиться к укреплению и расширению пределов своей власти (сфер влияния и его инструментов, своих «ниш»), тем больше это будет не только безрезультатно, как теперь, но и будет приводить к ухудшению ситуации и раскачиванию лодки. Каждый раз это будет повышать вероятность соскальзывания в режим «стабильной деградации» или даже «динамического хаоса».

В практических целях (напр. чтобы составить представление о различных вариантах динамики миропорядка будущего и возможных сценариях) на основе сказанного выше можно сделать ряд допущений. Там, где тот или иной игрок упирается в границы своего влияния и возможностей, появляется контур соответствующей ресурсной ниши. Конфигурации имеющейся системы («топологии») можно допустить неизменными с большой вероятностью на среднесрочную и вероятно, долгосрочную перспективу. Хотя изменения маловероятны, они не менее не исключены, и тогда вероятность катастрофичного сценария значительно возрастает.

Сколько бы дополнительных ресурсов ни выделяли игроки по уже имеющимся линиям, это будет лишь линейное приращение, не ведущее к изменению системы и переходу в новое качество. В лучшем случае это не изменит ситуацию; в худшем — заметно ухудшит и окажется контрпродуктивным. Это может относиться, например, к попыткам консервации существующего сегодня «либерального» миропорядка в однополярном формате.

Понимание этого дает представление об общих макропараметрах миропорядка, в которых будут разворачиваться те или иные сценарии, и показывает их внутренние ограничения. Это поможет составить более точное представление о соответствующих сценариях. Также это не столько даст представление о вероятности того или иного сценария, сколько может показать, какими пределами будет ограничено развитие ситуации, какими параметрами (dimensions) будет задан тот или иной сценарий и за какие границы он вероятнее всего не выйдет.

Параметры и переменные

Ольга Алексеева-Карневали:
Почему мир не становится многополярным, или грамматика международной (не)любви

Основной и, по сути, единственной «системной» переменной, задающей общие параметры миропорядка будущего, является готовность и/или желание США взять на себя (политическое) лидерство во главе «однополярного» мира. Решения и позиции других участников международной системы, в том числе игроков-полюсов (ЕС, Япония, Индия и др., включая Россию), здесь вторичны и ничего не меняют.

В основе стоит вопрос о том, насколько Вашингтон будет стремиться расширять свое влияние там, где он объективно сталкивается и будет сталкиваться с границами своих возможностей. В частности, при реализации «глобальных» лидерских проектов в стиле Б. Обамы с достаточным нормативно-ценностным подкреплением. В их числе: военно-политическое лидерство и «накачивание» блока во главе союзников (прежде всего против России), большие торгово-экономические альянсы в Европе и Азии, «продвижение демократии», вмешательство в конфликты в глобальном масштабе и по отдельным регионам (Ближний Восток, постсоветское пространство и др.) с, видимо, неизбежными здесь столкновениями с Россией и Китаем, растущая антагонизация Китая, прежде всего в экономической сфере (от «торговых войн» до глобального технико-экономического соперничества) с вероятной милитаризацией «китайской угрозы». По состоянию на сегодняшний день по этим и другим сопутствующим направлениям США, как было показано, достигли «объективных» границ своей ресурсной ниши и сталкиваются с лимитами своих возможностей в ценностно-риторическом и ином мобилизационном плане.

Теоретически, подобные усилия со стороны Вашингтона возможны, но сегодня они находятся в «затухающей» фазе цикла (режим «стабильной деградации») — не в последнюю очередь из-за идеологической составляющей, связанной с моральным и ценностным измерением американского лидерства — одним из ключевых оснований идеологии «либерального миропорядка». После правления Б. Обамы возникает вопрос, станет ли наследие президентства Д. Трампа «необратимым», или его можно без потерь отыграть назад и допустить беспрепятственное появление «второго Б. Обамы» в плане претензий на именно глобальное американское лидерство? Иными словами, является ли «момент Обамы» необратимо пройденным, или возможно второе пришествие «американских ценностей 2.0» [11]?

При этом следует учитывать, что ресурсные ниши качественно исчерпаны для всех игроков на мировой арене, включая сильнейших, в частности, для США — единственного наиболее явного кандидата на роль «одного» полюса. Их позиция является единственной переменной, относительно которой будут строиться дальнейшие сценарии миропорядка. На эту роль не подходит, например, Китай (и соответственно в этом русле следует рассматривать дискуссии о «новой биполярности») [12], — с учетом дилеммы «первых двух» (дилемма сохранения существующего мирового баланса сил, то есть «американского превосходства», и аккомодации в нем растущей мощи Китая при том, что США заинтересованы в сохранении собственного положения в верхней точке глобальной иерархии при любом раскладе) [13].

Единственная переменная, относительно которой будут отсчитываться любые будущие сценарии миропорядка, — роль и положение США как гипотетического мирового «лидера»; вопрос только в том, захотят ли они брать на себя эту роль. В дальнейшем развитии событий запрограммированы регулярные «обрушения» мирового баланса сил на самое себя (от наличия «первого» и абсолютного лидера в виде США в верху глобальной иерархии до их сведения к роли «лишь одного из полюсов») и осцилляции вокруг этого, как вокруг «горного хребта». Это соответствует достижению «пика» глобальной архитектуры сил — вершины «кучи песка», выше которой она не может расти и к которой запрограммирована возвращаться. Соответственно глобальный расклад сил будет попеременно варьироваться от положения «однополярного» мира а-ля Б. Обама (или с такой претензией) к соскальзыванию к состоянию отсутствия лидерства (если допустить, что мир не является и не может быть подлинно «многополярным»).

Второе пришествие «американских ценностей 2.0» не выглядит вероятным (в средней и долгосрочной перспективе), иначе чем под влиянием глобальных угроз всему человечеству (пандемия) или крайней антагонизации Китая и милитаризации соответствующей «угрозы». В последнем случае КНР должна позиционироваться как представляющая весомую (реальную или мнимую) угрозу, и с этим должно быть согласно весомое, если не абсолютное большинство членов международного сообщества.

Каким бы ни был ответ на вопрос о возможности глобального американского лидерства в стиле Б. Обамы, следует учитывать, что сегодня США подошли к границам своей ресурсной ниши. Единственный мировой игрок, который этого еще не сделал и, вероятно, обладает значительным потенциалом в своих ресурсных нишах, — это Китай. Здесь все будет зависеть от дальнейшего «глобального хода», который он сделает. За исключением опции открытого глобального противостояния США, вариантов два: заворачивание «внутрь себя» в пользу растущего, пока только начинающего осваиваться внутреннего рынка, или дальнейшее наращивание экспансии в страны Большого Китая и мирового «мягкого подбрюшья» глобальной периферии (Африка, Латинская Америка), или и то, и другое. Эту ресурсную нишу еще предстоит исследовать, и от того, в каком направлении здесь будет развиваться ситуация, будет во многом зависеть траектория дальнейших событий и конфигурация миропорядка, выстраиваемого на этом фундаменте.

Предсказать конкретное развитие событий с очевидностью невозможно, но при любом раскладе сил и моделировании сценариев можно выделить их основной «более сильный» вектор. С учетом исчерпанности ресурсных ниш для ключевых глобальных игроков [14], прежде всего США, можно ожидать, что в масштабах всего международного пространства вектор глобального развития для основных игроков будет со временем все более выраженно обращен внутрь. Это предполагает, что все они (возможно, за исключением США — в случае возобновления ими попыток взять на себя «глобальное лидерство») обратят первостепенное внимание вовнутрь и займутся усиленным освоением par excellence внутренних ресурсов самого разного рода, в экономическом плане внутренних рынков, — вектор глобального «заворачивания вовнутрь» с уделением первостепенного внимания внутренним ресурсам и возможностям (в том числе дискурсивным и «мобилизационным»). Вероятно, по этой линии пойдет и Китай (во всяком случае на ближайшую перспективу). Перед нами своеобразное «возвратное движение» анти- или постглобализации — обращение вектора глобализации 1990-х гг. вспять.

Как представляется, другие и все возможные сценарии миропорядка будут отсчитываться от указанной выше и связанной с США «системной» переменной и разворачиваться внутри коридора параметров и опций, задаваемых этой переменной и ее вариациями.

Продуктивные ниши?

Наталия Ромашкина:
Глобальный мир с новой «короной»: путь к расширению сотрудничества или к изоляции?

В заключение можно задаться вопросом, какие же ресурсные ниши (направления, «темы» и параметры мировой политики) собственно относятся к числу исчерпавших себя, а какие остаются не исследованы, обладают потенциалом и ассоциируются с будущим.

В числе исчерпавших себя ниш, прежде всего, — «материальные» ресурсы, в частности, сырье, и «борьба» за него во всех формах. Хотя, например, российская «углеводородная экономика» продолжит сохранять актуальность («мир еще долго будет углеводородным») и в лице сланцевых нефти и газа еще может стать ареной ожесточенных баталий. Однако вектор развития, связанный с этой нишей, обращен скорее назад, чем вперед.

Шире, сюда можно отнести все то, на чем до сих пор строился фундамент материального благосостояния и экономического роста и определялись способы генерирования капитала наиболее развитых индустриальных держав [15]. В основе — модели промышленного роста и развития. Этот процесс, начавшийся около 70 лет назад или ранее в зависимости от страны, теперь, видимо, дошел до логического предела и исчерпал себя [16]. Также сюда можно отнести «силовое» измерение мировой политики в значении «материальной» кинетической военной силы. Вероятно, это — одно из следствий «диффузии власти», упомянутой выше. Хотя это направление действий ключевых акторов (или его угроза) всегда актуально и остается одним из системных и решающих, его удельный вес, особенно в сравнении и на фоне стремительной пролиферации других параметров (как измерений государственной «мощи», так и новых измерений самой военной силы), значительно меняется, утрачивает свое единственно определяющее значение и мутирует у нас на глазах. Первой ласточкой такой стремительной метаморфозы - девальвации значения и традиционных параметров военной силы (и того, как поразительно «мало» решает «кинетическая» военная сила) — можно считать войну США в Ираке. Это один из ранних примеров того, как парадоксальным образом сверхдержава, делая в этой сфере «все больше и больше», обратно пропорционально добивается «все меньше и меньше» (эффект, когда интенсификация усилий «еще больше раскачивает лодку», или «плавания против течения»). Другое дело, что здесь открывается простор для исследования новых измерений (военной) силы, но это сюжет для отдельного разговора.

Сюда можно также отнести широко обсуждаемое и предположительно критически значимое информационное измерение борьбы, конкуренции и иных форм противостояния и действия в виртуальном пространстве — от межгосударственной борьбы в киберпространстве до социальных сетей как фактора политической мобилизации «народных масс» [17]. Оно традиционно считается принадлежащим «миру будущего». Однако резерв и удельный вес этого измерения (во всяком случае в том, как его трактуют, и как фактически используют) явно преувеличен [18] — от предполагаемого всевластия «информационных операций» и «вмешательств в [американские] выборы» (страх прозрачных и чрезмерно открытых демократий — как поразительно «много» можно сделать столь малыми средствами!) до эффектов кибершпионажа и предполагаемой способности социальных сетей провоцировать «цветные революции» (страх уже авторитарных обществ) [19] .

В числе качественно новых ниш, имеющих не исследованный и вероятно очень значительный потенциал (подлинно ориентированных в будущее), по субъективной оценке автора, — технологии обработки данных; квантовые вычисления; 3D-печать; технологии машинного обучения и искусственного интеллекта (с учетом огромного потенциала в военном приложении, неотделимого от их коммерческого использования, — фундамент новых военно-научно-технических комплексов и инфраструктур будущего). Вероятно, может «выстрелить» и «зеленая» ниша — проблемы окружающей среды как инструмент «политического» действия и их политико-экономические импликации, способные изменить формы производства, потребления и весь материальный уклад «золотого миллиарда» и остальной части человечества. Все это — потенциально крайне ресурсные ниши, контуры, сила и конфигурации которых даже отдаленно не предсказуемы и не поддаются оценке. Дальнейшее развитие этих сфер будет полностью «нелинейным» и непредсказуемым.

Что же дальше в плане исчерпанности ресурсных ниш? С учетом того, что система в теперешнем виде достигла «пика», существует теоретическая возможность ее перехода в качественно новое состояние с принципиальным изменением конфигурации. Согласно теории эколога-экономиста К. Холлинга, возможны два варианта такого перехода: 1. отвод системы от критического порогового значения с целью толкнуть ее к альтернативному аттрактору и тем самым перейти в новое состояние; 2. максимальное расширение зоны стабильности вокруг имеющегося аттрактора как залог перехода в новое состояние. Насколько они применимы и вероятны в наблюдаемой сегодня ситуации, можно судить в соответствии с собственной интуицией, и в любом случае это покажет время. Есть и другие варианты качественных трансформаций систем, но это уже другая история. Относительно этих новых состояний (а также способов и вероятности перехода к ним) существует полная непредсказуемость и неопределенность. Потенциальные конфигурации системы обрисованы (но лишь примерно) ее точками инфлексии. Одной из них (таким «пороговым значением», оттолкнувшись от которого теоретически можно перейти в новое качество) можно считать пандемию COVID-19 (имеющую многие черты и потенциал точки-аттрактора, за которой следует переход в другое качество). Вопрос о том, произойдет ли это сейчас, остается открытым.

Итак, можно констатировать достижение мировой системой определенного состояния, можно условно назвать его гомеостазом. Определенность этого состояния вероятно на очень длительную перспективу. Возникает вопрос: какой линии должна придерживаться Россия при описанных выше параметрах, задающих различные сценарии миропорядка? В качестве рекомендаций в плане макро-стратегической линии можно заметить следующее.

В основе любого сценария развития событий лежит допущение, что основные ресурсные ниши себя исчерпали и по имеющимся линиям усилия великих и крупных держав «достигли предела» [20]. Однако при этом не все игроки, прежде всего из числа великих держав, осознают это и продолжают действовать (иногда по неведению, иногда вынужденно, из-за имеющегося стереотипа или неспособности помыслить альтернативу) «как если бы» потенциал их сил и ресурсов (причем именно в имеющейся конфигурации) был безграничным, т.е. «как раньше».

Это имеет хорошие и плохие последствия. В числе первых (как ни странно) — подобная ситуация парадоксальным образом «уравнивает всех» и создает нечто вроде равных условий в имеющемся поле для игры (even playfield), или максимально приближается к этому (и, вероятно, запрограммирована делать это в дальнейшем). В числе негативных моментов (что более очевидно) — ограниченность ресурсов России и прочие ограничения по сравнению с другими игроками, при том понимании, что у последних они в каком-то смысле будут тратиться «вхолостую» до какой-то степени.

Для России это может означать, что в этой ситуации (на каком-то уровне) «равных условий» в имеющемся поле для игры есть возможность открывать и наиболее интенсивно, где применимо «экспериментально» исследовать новые ниши, тестируя их на предмет конфигурации и потенциала. Российская система (когнитивно, институционально, ресурсно) с советских времен запрограммирована и натренирована именно под такую эвристическую операцию. Это предполагает такие действия, как расширение, тестирование, где применимо «расшатывание» имеющейся системы в существующей конфигурации, при том, что другие игроки могут даже не подозревать, что новая ниша имеется или возможна. Пространство для маневра здесь есть, и потенциально значительное. Задача — регулярно расширять и активно «исследовать» его, исходя при этом не из того, что имеющаяся конфигурация — «навечно» и не имеет альтернатив, но наоборот из того, что она конечна и уже исчерпала себя или близка к этому.

Предстоит исследовать «всё» — то есть всю сферу имеющегося и онтологически возможного; открывать новые ниши, максимально исследовать и где это применимо эксплуатировать открытые перспективные ходы, «пути наименьшего сопротивления» и открывающиеся при этом возможности. Таким образом, положительные импликации создавшейся ситуации могут быть двух видов. Во-первых, имеющаяся система и ее конфигурация (топология) уравнивает «поле» для игроков в имеющихся условиях, в том числе в плане ресурсов (где имеются те или иные формы превосходства, прежде всего в ресурсах, скорее всего они будут тратиться линейно и «вхолостую», во всяком случае до определенной степени). Во-вторых, это уравнивает игроков перед лицом еще не известных и/или не исследованных ресурсных ниш (ИКТ, искусственный интеллект), где отдельные интуиции и, например, научный прорыв, при наличии, имеют сопоставимый удельный вес и могут уравнять сделавшего его с более сильными игроками [21], теоретически с меньшими затратами усилий (перед сферой радикально неизвестного все «равны», как в науке). Это представляет собой новое, потенциально продуктивное поле для дальнейших исследований.

1. Концепция, предложенная Р. Кеохэйном и Дж. Наем для описания диффузии власти от национальных государств в сторону транснациональных и иных негосударственных акторов в условиях экономической и иной взаимозависимости и растущей «сложности» взаимодействия между ними, где государства уже не могут контролировать и определять результаты этого взаимодействия. Данная концепция развивается Дж. Наем в русле диффузии власти от государств к негосударственным акторам применительно, например, к киберпространству. В оптике нарастающей множественности и «сложности» Х. Мауль говорит о глобальной «трансмутации власти» и растущей асимметричности распределения сил в международных процессах. По мнению автора, по мере «экспоненциального усложнения» современного мира и нарастания кризиса либеральной однополярности вопреки ожиданиям происходит не линейный «переход» власти от одних центров силы к другим, но скорее ее распыление и сопутствующее распространение хаотичности и неуправляемости.

2. В опубликованной на сайте РСМД статье И. Тимофеева о различных сценариях миропорядка будущего, в частности, указывается, что различная динамика международных процессов может менять их свойства вплоть до противоположных — «то, что прекрасно работало 20 лет назад, сегодня может порождать стагнацию и нестабильность», «смысл нелинейности состоит в том, что, прилагая одинаковые усилия на разных этапах времени, мы можем получать принципиально разные результаты: вроде бы жили «как раньше», а результаты уже не те».

3. Среди многочисленных примеров см. например: Christopher Layne, ‘The US–Chinese Power Shift and the End of the Pax Americana’, in: International Affairs, 2018. Vol. 94 (1): 89-111. John J.Mearsheimer, ‘The Rise and the Fall of the Liberal International Order’. Paper Prepared for Presentation at Notre Dame International Security Center, 2018. G. John Ikenberry, ‘The End of Liberal International order?’, in: International Affairs, 2018. Vol. 94 (1): 7-23. Constance Duncombe, Tim Dunne, ‘After Liberal World Order’, in: International Affairs, 2018. Vol. 94 (1): 25-42. .Эллисон, «Миф о либеральном порядке», «Россия в глобальной политике», 2018. М.Кофман, «Время экспериментов: соперничество великих держав в XXI веке», «Россия в глобальной политике», 2018.

4. Выводы исследования MIT, представленные в Нобелевской лекции Ф. фон Хайека. В ходе исследования моделировалась динамика изменений таких переменных, как численность населения, темпы промышленного производства, производства пищи, загрязнения окружающей среды и др. Основной вывод состоял в том, что с учетом темпов исчерпания природных ресурсов, необходимых для поддержания нынешнего роста индустриальных экономик, дальнейшее продолжение экономического роста в наиболее развитых странах далеко не очевидно. Высказывается предположение, что модулируя темпы экономического роста, теоретически можно достичь такого уровня «экологической и экономической стабильности», которая окажется устойчивой в долгосрочной перспективе.

5. И. Тимофеев, Op.cit.

6. «Россия не стремится к паритету с США по всему спектру военной мощи, и дальнейшее продвижение Вашингтона в сферах имеющегося превосходства может вызвать лишь небольшие ответные меры со стороны России». Однако если последняя попытается добиться баланса с США в сфере стратегического ядерного оружия, «вхождение в такую гонку вооружений будет самой рискованной мерой из числа рассмотренных; более того, расширение возможностей американской баллистической ракетной обороны может обойтись США значительно дороже, чем вероятные российские ответные меры, которые сведутся к увеличению числа ракет и боеголовок». «Размещение дополнительных наземных сил в Европе может быть необходимо для целей сдерживания […], однако затраты для США здесь вероятно превысят аналогичные затраты для России, а размещение войск вблизи российских границ вызовет напряженность и разногласия среди стран НАТО и вероятно спровоцирует аналогичные действия России в других регионах». Ibid.

7. Интересным, но, возможно, лишь ассоциативным парафразом этой «исчерпанности ниш» являются (внутри)политические процессы на постсоветском пространстве, связанные со сменой правящих элит, включая высшее руководство (Казахстан, Украина, Беларусь; Россия?). Они знаменуют окончательное завершение «длинных циклов», восходящих к советскому времени, — симптом исчерпанности соответствующих ресурсных ниш и траекторий развития и (теоретически) назревшей необходимости перехода в новое качество.

8. Отсылка к теориям, заложившим основы экологии как науки, развивавшимся в 1900–1930-е гг. параллельно с социологией и впоследствии экономикой. Более подробно см. Chris Zebrowski, The Value of Resilience: Securing Life in the Twenty-first Century, (London: Routledge, 2017).

9. Предполагается долгосрочное планирование в военно-стратегических документах в горизонте 10, 20, 30 лет. При этом само наличие ориентированного на будущее «планирования», моделирования и отработки кризисных сценариев совершенно не означает наличия «стратегии» и способности мыслить стратегически. Зачастую, наоборот, такое мышление идет рука об руку с неготовностью и хронической неспособностью к адаптации в условиях фактических кризисов (неготовностью к «тем конкретным» кризисам и операциям с использованием вооруженных сил, с которыми фактически приходится иметь дело, в противоположность тому, что описано в «национальных стратегиях»). Обсуждение и анализ этой проблематики см.: ‘Strategy and Contingency’ in: Hew Strachan, The Direction of War: Contemporary Strategy In Historical Perspective, Cambridge: Cambridge University Press, 2014.

10. И.Тимофеев, Op.cit.

11. Ответ на этот вопрос предполагает ответы на ряд подвопросов. Насколько США смогут (мобилизуют достаточно энергии) и захотят запустить такой «однополярный» проект (еще раз), и насколько «объединяющим» потенциалом он будет обладать для большинства тех, кому адресован? Сколько энергии будет при этом потрачено вхолостую с учетом того, что этот проект запускается повторно? Насколько много Вашингтон может дать в плане именно глобального лидерства, и насколько это будет привлекательно, убедительно и легитимно для абсолютно перевешивающего большинства международных игроков за исключением «тяжеловесов» (Россия, Китай)? Насколько большое число игроков (реально определяющих «лицо» и структуру миропорядка) «пойдут за этим»? От этого будет зависеть структура и облик глобального управления как минимум в предстоящие десятилетия.

12. Хотя налицо многие признаки того, что Китай претендует на роль второго полюса и заинтересован в выстраивании «новой биполярной» архитектуры мирового порядка, представляется, что по ряду ключевых параметров роли отдельного полюса, сопоставимого с США, он не соответствует. Причины этого носят структурный характер. Их три: отсутствие в международной системе структурной симметрии и соответственно стабильности, сопоставимой с холодной войной (в частности, нет непримиримого идеологического противостояния); экономическая взаимозависимость и рост Китая за счет комплементарных отношений с «первой экономикой» (пока трудно представить себе ситуацию его «экономической изоляции»); отсутствие объединяющего и мобилизующего нарратива для сторонников, сопоставимого с американским. Фактически Китай должен встраиваться в уже имеющийся порядок на его условиях, и если не предложит убедительных альтернативных правил игры, играть по имеющимся правилам (источник структурной асимметрии). Способен ли он объединить вокруг себя альтернативный доминирующему именно структурированный блок, в том числе экономически, и где и как пройдут его границы, — вопрос остается открытым. На данном этапе способность сформулировать собственное «видение» — модель лидерства, которая стала бы действующей альтернативой блоку вокруг США, т.е. выступить структурированным и структурирующим (а не определяющим себя через «симбиоз») центром силы, и, мобилизовав сторонников, пойти на открытое противостояние с единственным блоком в случае конфликтов интересов, – не очевидна. Пока в этой роли Китай не выступает, хотя теоретически потенциал для этого есть. Как указывалось, многое будет зависеть от того, как он «разыграет эту карту» в странах глобальной периферии (пойдет ли на открытый «разрыв» с мировым гегемоном и будет ли последовательно выкраивать там контуры собственной ниши, которые пока даже отдаленно не вырисовываются).

13. С точки зрения США, любые варианты интеграции Китая в существующий миропорядок, завязанный на «американское превосходство», — «совместное» лидерство, механизм вроде «Группы двоих» при допущении, что КНР постепенно примет лидирующую роль США в Азии и станет «ответственным акционером», и др., подрывают остающуюся для них всегда в силе цель поддержания статус-кво в международной политике. Также вызывает вопрос, насколько Китай согласится признать «ведущую роль США в АТР» как член гипотетической «Группы двоих». Таким образом, с любой точки зрения единственной альтернативой для Вашингтона оказывается преднамеренное и проактивное балансирование восхождения Китая как способ одновременно «защиты безопасности США и союзников» и сохранения своего положения в верхней точке глобальной иерархии.

14. Положение Китая двойственное. С одной стороны, как указывалось, он имеет потенциал сформулировать альтернативную модель лидерства и выстраивать собственную политическую и экономическую систему в мировых делах, в том числе в странах глобальной периферии. В этом смысле имеется значительная ниша, остающаяся даже отдаленно не исследованной. В то же время остается открытым вопрос, способен ли Китай продолжать экономический рост вне модели, основанной на «комплементарности» с ведущими западными экономиками. Сможет ли он сделать здесь что-либо качественно новое, за пределами этой ниши? Если нет, он также достиг пределов своего роста и границ «ниши», так как эта модель в известном нам сегодня виде, видимо, исчерпала себя. Даже дальнейшее (линейное) продолжение роста и развития, например, территориальной экспансии на глобальном Юге, не будет означать, что Китай выходит за границы существующей ниши. Многое указывает на то, что пределы ниши здесь также достигнуты.

15. В числе ключевых факторов: экономический рост и развитие par excellence за счет промышленного развития; решающий фактор наличия материальных ресурсов (сырья) и доступа к ним; внешняя экспансия в поисках рынков и ресурсов, также экспансия капитала (в том числе колонизация); создание и кристаллизация национального территориального государства как ключевого политического и где применимо экономического актора с опорой на военную силу и иерархически организованные бюрократии (внешняя экспансия снаружи, допущение «контролируемой» среды внутри); высшая точка процесса — возвышение и кристаллизация транснациональных корпораций, вертикально организованных как военные бюрократии.

16. Симптоматично схожее наблюдение, хотя и в совсем другой связи, высказывается, например, в выступлении Генсека ООН А. Гутерриша по поводу пандемии COVID-19 в июле 2020 г.

17. Наш основной тезис здесь заключается в том, что мобилизующие возможности социальных сетей и различных «информационных» инструментов окружены большим количеством мифов (со стороны как властей, так и пользователей) и явно преувеличены. Такие инструменты не обладают собственным «субстратом». Процессы, развивающиеся под действием собственной динамики, имели бы место в любом случае (пусть медленнее, менее стремительно и «катастрофично» в эмоциональном плане и более растянуто во времени). Соответственно, те процессы, которые «не идут» (например, оппозиционное движение, если субстрат для него отсутствует), не могут простимулировать никакие «мобилизующие» соцсети / информационные кампании / информационные операции и «информационные технологии», наделяемые магической способностью создавать угрозы правящим режимам якобы «из ничего», когда фактические основания для них отсутствуют или недостаточны.

18. «Информационное» измерение мощи, в частности сфера кибервойн и безопасности, часто представляются как открывающие качественно новую и перспективную нишу в сфере международного взаимодействия государств, освоение которой ассоциируется с «будущим». Представляется, что оно задает новые способы управления (governance), состав и характер игроков на международной арене (в том числе по линии «диффузии власти» от государств к негосударственным акторам), способы политической мобилизации и характер угроз безопасности (киберугрозы). В качестве только одного примера, на фоне многих других, аргумент Дж. Ная о критичности киберизмерения мощи как качественно новой сферы, меняющей распределение власти в пользу негосударственных игроков и отождествляющейся со стремительной пролиферацией информационного контента, софта и харда (скорость и легкость доступа, количество сайтов), расширением соответствующей инфраструктуры и стремительно растущим числом пользователей. Как представляется, влияние и удельный вес цифрового пространства именно как самостоятельного измерения политического взаимодействия преувеличены, и оно не представляет собой качественно новой «ниши», освоение и контроль над которой можно считать долгосрочной «программой будущего». Появление новых технологий само по себе не означает появления нового субстрата политического, в частности, международного взаимодействия. Другое дело, что цифровые технологии глубоко политизированы, и новые технологические возможности будут требовать все новых и постоянно эволюционирующих механизмов управления и регулирования данной сферы, повестку относительно которой формирует «политика». Однако это не добавляет «субстрата» и не означает «перспективности» новой ниши, которой как предмета озабоченности и действий политиков, институтов и технических экспертов не было бы раньше. Например, в сфере безопасности практически речь может идти о продолжительных кибероперациях «низкого уровня» в различных измерениях конфликта, аналоги которых велись и раньше, но через другие «медиа». В основе — различные операции и манипуляции с «информацией» (основной субстрат); появление новых технологий и социотехнических комплексов не означает появления нового субстрата, хотя и открывает простор для действий с новыми «медиа» на пространстве взаимосвязанных и становящихся все более сложными социотехнических систем.

19. В качестве одного из «лабораторных экспериментов» см., например, работу о мобилизационном потенциале соцсетей применительно к «цветным революциям» И. Клишина. «Самиздат и замещение: растут ли из соцсетей революции». На примере российских протестов 2011–2012 гг. исследуется гипотеза о роли соцсетей в мобилизации их участников. Делается вывод, что влияние соцсетей (и шире растущего «распространения информационных технологий в России») на эти процессы крайне ограниченно. Вероятно, здесь мы становимся свидетелями типичной когнитивной аберрации — склонности приписывать причинно-следственную связь соотнесенным по смежности явлениям (мобилизационной активности участников в соцсетях и успешным исходам революций, приведшим к смене режимов), которые на самом деле никак, в том числе причинно, не соотносятся.

20. При допущении, что это применимо к Китаю, в соответствии с логикой, приведенной выше.

21. Можно возразить, что в случае России шансы сделать научный прорыв заведомо меньше в силу ограниченности инвестиций в научные исследования (по сравнению, например, с инвестирующими несоизмеримо больше США или Китаем). Однако зависимость между этими факторами не полностью линейна. Количество и главное качество научных прорывов не всегда прямо пропорционально размерам инвестиций (особенно в таких относительно «нематериальных» сферах, как ИТ, или в фундаментальных исследованиях). В определенной плоскости можно говорить о примерно постоянной пропорции, в которой, например, в России на каждый «вложенный доллар» приходится большее количество находок и ноу-хау, чем в США. Очевидно, что это работает лишь до определенной степени (за каким-то порогом количество инвестиций неизбежно переходит в качество). Но определенный, все время меняющийся баланс, «коридор возможностей» или плоскость, в которой возможно описываемое «равенство» (и соответственно пространство для маневра), здесь все же есть (особенно по сравнению с другими сферами конкурентного противостояния, где такое пространство крайне ограничено или вообще отсутствует).