Украинский кризис и внутренняя геополитика

Быстро стали трюизмом утверждения о том, что 24 февраля 2022 г. была перевернута страница истории и мировой порядок вступил в полосу самых радикальных трансформаций. При этом даже экспертное сообщество, много лет убеждавшее в неизбежности глубочайших тектонических сдвигов, оказалось застигнутым врасплох. Находясь «внутри» процессов, даже самые информированные и проницательные не вполне представляли головокружительную скорость их течения.

Общеизвестны геополитические и сугубо военные причины, побудившие политическое руководство России принять крайне болезненное в человеческом плане и очень тяжелое по экономическим и политическим последствиям решение о проведении спецоперации на Украине. Однако не меньшее значение имеют и внутриполитические задачи. Грубейшая ошибка Запада, ожидаемо запустившего маховик русофобии, вместо того чтобы расколоть российское общество, стала решающим фактором для решения труднейшей из них — национализации элит.

Переход к подлинно суверенному целеполаганию потребует самой глубокой ревизии нашего идейного багажа, в огромной мере сформированного в период после «конца истории», ведь мы настолько привыкли следовать западной повестке дня, что даже перестали это осознавать. Радикальные сдвиги в территориальной организации страны невозможны без столь же радикальных сдвигов в общественном сознании.

Логично предположить, что ученые должны выступить впередсмотрящими, когда страна решительно меняет курс. Однако на протяжении последних десятилетий российское научное сообщество было полностью дезориентировано. В том жалком положении, до которого низведены ученые, до поисков ли им объективной истины и глубоких раздумий о судьбах страны?

Непоследовательный, частичный ревизионизм — это заведомо обреченный бунт на коленях. Нам надо вернуться ко многому, от чего мы неразумно отказались в суете подражательных и непродуманных реформ. Соперничество с западными странами требует совершенно другой модели организации науки, основанной на возможностях самореализации. Этого можно достичь только выдвижением масштабных проектов, решительной дебюрократизацией науки, включающей и радикальный пересмотр критериев оценки труда ученых, в настоящее время сформулированных исключительно для удобства чиновников, ими руководящих, и, разумеется, существенным повышением социального статуса науки и ученых.

Предстоящее десятилетие будет очень трудным для страны и для большинства из нас. Тем не менее ныне живущее поколение не вправе высокомерно распоряжаться великой страной на том только основании, что одних поколений уже нет, а других — еще нет. Долг живущих — передать страну в возможно лучшем состоянии тем, кто идет за ними. Разве не на этом принципе была основана наука Нового времени? Именно ей исторически присуща высшая форма демократии — равенство всех перед истиной, а вовсе не всеобщее равенство.

Быстро стали трюизмом утверждения о том, что 24 февраля 2022 г. была перевернута страница истории и мировой порядок вступил в полосу самых радикальных трансформаций. При этом даже экспертное сообщество международников, много лет убеждавшее и убедившее (как нас, так и самих себя) в неизбежности глубочайших тектонических сдвигов, до такой степени оказалось застигнутым врасплох, что это выразилось в крайнем недостатке аналитики и комментариев, которые нужны сейчас, как никогда раньше. «Парадокс в том, что все ждали текущих событий, но никто в них до конца не верил», — так охарактеризовал сложившуюся ситуацию Ф.А. Лукьянов.

Между тем именно Ф.А. Лукьянов и А.И. Миллер обнародовали в 2016 г. своего рода манифест, провозгласивший радикальную смену вектора развития страны в силу завершения трехсотлетних попыток вписаться в Европу в том или ином качестве. Шесть лет, прошедшие со времени публикации этого ревизионистского в идейном отношении, но весьма умеренного в политическом и стилистически очень сдержанного документа, — ничтожный по историческим меркам срок. Находясь «внутри» процессов, даже самые информированные и проницательные из нас не вполне представляли головокружительную скорость их течения. Подобно тому, как гляциологи и геоморфологи судят о мощности былых потоков по глубине выработанных ими долин, трагические события февраля–апреля 2022 г. стали тем крайне низким базисом эрозии, к которому текли процессы последних пятнадцати лет, если принять за точку отсчета Мюнхенскую речь В.В. Путина.

Необходимость врага

Иван Тимофеев:
Почему эксперты не верили в вероятность вооруженного конфликта с Украиной

Общеизвестны геополитические и сугубо военные причины, побудившие политическое руководство России принять крайне болезненное в человеческом плане и очень тяжелое по экономическим и политическим последствиям решение о проведении спецоперации на Украине. Оно стало возможным и необходимым в условиях стремительных изменений: «Глобализация сменяется регионализацией, идет раскол мира на противоборствующие военно-политические, финансово-экономические и технологические блоки. Политика доминирует над экономикой. Известная формула тридцатилетней давности выворачивается наизнанку: It’s geopolitics, stupid! [курсив источника — прим. автора]» — пишет Д.В. Тренин.

Однако не меньшее значение имеют и внутриполитические задачи, прежде всего — национализация элит. Как сказал Л.В. Шебаршин (1935–2012 гг.), подчеркивая крайнюю опасность внутреннего раскола, только одна держава в мире может разгромить Россию — это сама Россия. Провозглашенный десять лет назад «поворот на Восток» за первые два года просто не сдвинулся с мертвой точки; после присоединения Крыма и постоянного ужесточения санкционного давления «шестеренки» вроде бы завертелись, но импульс быстро угас. Упорная планомерная работа была в лучших отечественных традициях подменена показухой и чиновничьим бумаготворчеством. Предложения С.К. Шойгу относительно строительства новых крупных городов в Сибири в известном смысле можно считать жестом отчаяния — объективно совершенно необходимый маневр не то, что пробуксовывал, а просто не выполнялся. Теперь он стал безальтернативным.

Решение труднейшей задачи — национализации элит — требует самых радикальных мер. Здесь сошлись крайне неблагоприятные факторы. С одной стороны, наиболее состоятельная часть общества, сформировавшаяся в постсоветский период, предпочитала держать деньги и прочие активы на Западе, полагая, что это много надежней, нежели в своей стране. Там же по возможности старались и жить ввиду более высокого качества жизни, лечиться, учить детей и т.п. Это никак не способствовало развитию отечественного образования, здравоохранения и других важнейших сфер общественной жизни, включая и экономику. С другой стороны, в советские времена был широчайше распространен комплекс неполноценности перед Западом как обществом более свободным и более зажиточным. Этот комплекс значительно усилился в первые постсоветские годы, когда мы стали перестраивать нашу жизнь по западным лекалам, добровольно принимая роль младшего партнера, который надеется со временем вырасти в мастера из подмастерья (как писали А.И. Миллер и Ф.А. Лукьянов). Осознание принципиальной неосуществимости этого интеграционного проекта ввиду неготовности Запада к равноправным отношениям привело к смене векторов развития страны, но общественное сознание обнаруживает при этом очень большую инерционность.

«В Советском Союзе мы без врага существовать не могли, да и в России тоже не можем, потому что мы генетически страна, которая выросла на обороне», — пишет С.А. Караганов. — «Если мы вытаскиваем это, то у нас начинает все сыпаться. Одна из причин, что мы посыпались в конце 1980–1990-х гг. было то, что мы решили, что нам никто не угрожает. Поэтому нам, к сожалению, нужен определенный уровень внешней угрозы для самоорганизации общества. Считалось, что демократия не требует внешнего врага, но посмотрите, что творится. Искусственно и судорожно выдумывают себе врага! Вся эта история про «российское вмешательство» — для того, чтобы самоорганизоваться. В Америке придумали «российское вмешательство», чтобы объединиться против Трампа и для того, чтобы взять под контроль социальные сети, которые вышли из-под контроля политических элит».

Это положение получило новое подтверждение в ходе разворачивающегося кризиса: «Американцы — пассионарный и воинственный народ. Война лежит в самой основе американской нации, которая, собственно, и была рождена в борьбе за собственную свободу от колониальной Британии и монарха-тирана… Потребность во враге для мотивации собственных действий никуда не делась, и после Милошевича и арабских террористов врагом были назначены белые цисгендерные мужчины, глобальное потепление и крупные корпорации. Американское общество начало разлагаться на глазах, пожирая само себя и подрывая свои деловые, буржуазно-демократические основы… В этом смысле нынешний кризис — подарок для традиционной Америки. Борьба теперь идет не против абстрактных террористов, углекислого газа или карикатурного Кима-Rocketman’а. Нет, враг на этот раз серьезный, по-настоящему бросающий вызов Америке — все как в старые добрые времена. Поэтому надо сплотиться, надо быть готовыми терпеть лишения (небольшие), снова отстоять Нашу Свободу и Наш Образ Жизни. Мы обязательно победим, станем еще сильнее и снова утвердим наши идеалы Демократии. Иронично, что эту достойную самых консервативных республиканцев речь произнес лидер демократической, как бы левой, партии».

Предпринимая попытку реконструировать размышления В.В. Путина, результатом которых стало решение о проведении спецоперации на Украине, В.Т. Третьяков указывает: «Я достаточно давно и хорошо знаю Путина и как человека, и как политика. Конечно, он прекрасно видел, что происходит на Украине, знал о двурушничестве тамошних элит. Но у него своя тактика — он не столько действует сам, сколько выжидает, когда противник допустит ошибку, и тогда он этим воспользуется. Так было и в истории с Крымом, так случилось и в истории с Донбассом». Именно грубейшая ошибка Запада, ожидаемо запустившего маховик русофобии, «под каток» которой первыми попали те, кто относится к нему с наибольшей симпатией в силу духовных или материальных причин, вместо того чтобы расколоть российское общество (в советские времена «друзей нашей страны» всячески привечали), стала решающим фактором национализации элит. «Что ж, нет худа без добра. В конце концов, нам тоже нужна внешняя угроза, чтобы слезть с печи и заняться делом. Роль врага Америки в этом смысле подходит как нельзя лучше». Безусловно, переход на рубли в расчетах за газ (для начала) по своему всемирно-историческому значению намного превосходит саму спецоперацию на Украине со всеми ее жертвами и разрушениями.

Овладение пространством и временем

Дмитрий Тренин:
«Переиздание» Российской Федерации

Переход к подлинно суверенному целеполаганию потребует самой глубокой ревизии нашего идейного багажа, в огромной мере сформированного в период после «конца истории», ведь мы настолько привыкли следовать западной повестке дня, что даже перестали это осознавать. Как отметил в этой связи Л.В. Шебаршин, крепко знавший свое дело, выяснилось, что «общечеловеческие ценности» полностью совпадают с национальными интересами США. Радикальные сдвиги в территориальной организации страны невозможны без столь же радикальных сдвигов в общественном сознании. Только перестав быть рабами своего времени, мы сможем стать подлинными хозяевами своих пространств.

Логично предположить, что именно ученые должны выступить впередсмотрящими, когда страна решительно меняет курс. Однако на протяжении последних десятилетий научное сообщество было полностью дезориентировано нелепыми библиометрическими критериями оценки результативности как отдельных ученых, так и целых институтов, о чем уже доводилось писать. Эти критерии полностью извращают ценностную ориентацию ученых, уничтожают институт репутаций, засоряют научную периодику огромным количеством проходных статей, хотя любому ученому совершенно очевидно, что публиковать надо меньше, но лучше — чем больше статей, тем меньше их читают. В том жалком положении, до которого низведены ученые, у них вообще не осталось других занятий, кроме добывания грантов (и написания отчетов по ним) и публикации в рейтинговых журналах. До поисков ли им объективной истины и глубоких раздумий о судьбах страны?

Совершенно очевидно, что никаких оценок уровня фундаментальных исследований, кроме экспертных, в принципе быть не может (прикладные исследования можно оценивать по их экономическому эффекту, и то, вероятно, далеко не всегда). Весь вопрос в том, проводить ли эту оценку самим, либо отдавать на откуп геополитическим соперникам. К.А. Тимирязев (1843–1920 гг.) писал на заре ХХ в.: «Из всех мыслимых форм цензуры, конечно, самой худшей, самой ненавистной была бы цензура не произведения, а лица… Но именно эта худшая форма цензуры применяется к университетской преподавательской деятельности и притом не только в карательной, сравнительно [курсив источника — прим. автора] менее вредной, но и в несравненно более вредной — предупредительной форме. Вторая несравненно вреднее, и действительно, что значит потеря нескольких талантливых преподавателей в сравнении с возможностью умственного и нравственного растления целых поколений ученых, стремящихся угадать, к каким выводам должна приходить их свободная наука для того, чтобы оказаться в согласии с воззрениями ее бюрократических оценщиков» [1]. Отметим, что весьма сходные явления наблюдаются в последние десятилетия и в области культуры: «В кино так не случилось второго Балабанова, зато на госфинансировании возникла индустрия фестивального кино на экспорт про мерзкую Рашу — которое отличается полным игнором переживаний и страхов, и надежд самого Deep Folk, который вынесен в название страны вообще-то. Такая злобная фальшивая подмена».

Между тем научное сообщество крайне слабо протестовало против библиометрических «извращений», а научный истеблишмент даже не был обрадован последними послаблениями, связанными с невообразимой антироссийской кампанией на Западе. Более того, этот истеблишмент пытался всячески уменьшить эти послабления как неизбежное зло. Как было сказано в комментарии вице-президента РАН академика А.Р. Хохлова: «Опубликован текст постановления Правительства РФ «О некоторых вопросах применения требований и целевых значений показателей, связанных с публикационной активностью». Важное и безусловно позитивное изменение в документе по сравнению с первоначальным вариантом: мораторий не распространяется на оценку квалификации соискателей ученых степеней и ученых званий, а также результативности научной деятельности в сфере научной аттестации. То есть мораторий касается неприменения ряда требований по публикационной активности в 2022 г. только по отношению к показателям государственных программ, национальных и федеральных проектов, при оценке научной результативности организаций, при оценке успешности грантов и других научных проектов и программ. Кстати, внутренняя оценка эффективности работы сотрудника научной организации или вуза (например, при определении премиальных выплат с учетом ПРНД, под мораторий тоже не подпадает)». А ведь и послабления вводились-то всего на несколько месяцев — только до конца 2022 г.

Закономерно, что члены научного сообщества, решительно осуждающие спецоперацию на Украине, к библиометрии, как правило, относятся вполне терпимо. Глубокая трещина, разделяющая либеральный глобализм и консервативный патриотизм, проходит не только между странами, но также внутри самих этих стран. Нам внушают, что отказ от библиометрии, отдающей предпочтение зарубежным журналам, обрекает нас на провинциальность. Но еще больший провинциализм — отдавать оценку квалификации отечественных научных кадров на откуп конкурентам, что автоматически карает любое уклонение от мейнстрима. Все новое пробивается с трудом даже в своей стране, тем более в других странах, где условие публикации, особенно для зарубежных авторов, — следование интеллектуальной моде.

Даян Джаятиллека:
Отпор Путина Украине: экзистенциальная борьба и переломный момент

Между тем наука на Западе страдает всеми болезнями общества, в котором она существует, а потому отнюдь не отличается высочайшей эффективностью. Это стало вполне очевидно, когда наша «бедная» и «отсталая» страна первой разработала вакцину против COVID-19, но множество свидетельств тому было и раньше. В советский период представители общественных наук страшно завидовали естествоиспытателям ввиду их защищенности от идеологического давления в послесталинские времена. Сейчас на Западе наблюдается «вегетарианский сталинизм», и даже представители естественных наук несут полную ахинею в своих областях, чтобы не вылететь с работы. Если женщина, уволенная за выражение своего мнения о том, что правительство тратит слишком много денег на трансгендеров, проигрывает в хваленом английском суде (и такая ситуация типична — судьи, как и все, не хотят неприятностей на свою голову), то почему мы должны считать, что в науке все иначе? Напротив, анонимность оставляет рецензентам куда больший простор для проявления своих чувств, не всегда высоких, нежели судьям. Восхитительная готовность многих зарубежных коллег и целых институций, включая международные, без колебаний разменять идеалы науки на политическую конъюнктуру едва ли свидетельствует о ее небывалом расцвете.

В 1990-е гг. было принято говорить, что демократия — это диктатура демократов. До какой степени невзыскательности к себе (и до какого презрения к умственным способностям окружающих) должен был дойти Б. Джонсон, угрожая карами юридическим фирмам, взявшимся защищать имущественные интересы попавших под санкции россиян в английских судах! Угрозы эти оказались вполне действенными: застрявшие в Лондоне олигархи жалуются, что местные юридические фирмы отказываются с ними работать. Вот оно, подлинное торжество классовой морали, да такое, что коммунисты времен брежневского застоя могли бы только восхищенно присвистнуть! Есть шанс, что теперь мы, наконец, составим собственное представление о Западе и откажемся от использования его самооценки.

Язва узкой специализации, давно подтачивающая науку, в совокупности со следованием глобальной повестке сейчас угрожает уже самой ее жизни. Можно считать сюрреализмом, если президент РАН, сам недюжинный ученый, придя к президенту РФ через месяц после начала спецоперации на Украине, предлагает употребить силы на выращивание моллюсков, дабы увеличить депонирование углерода: «И сейчас в некоторых странах мира начинается создание таких ферм, в которых выращиваются моллюски с большим объемом, с большой массой створок!» — Александр Сергеев был без преувеличения воодушевлен. — «И это есть как раз одно из предложений, каким образом входить в климатические проекты через море». Он забыл сказать (а может, не знал), что больше нет никаких климатических проектов. Или, по крайней мере, мы в них не участвуем». Хочется надеяться, что покинувший нас А.Б. Чубайс прихватил с собой и устойчивое развитие, которое успел объявить религией XXI в.

Столкновение между Западом и Россией — это столкновение между миром постмодерна, где perception is reality, и миром модерна, где все весомо, грубо, зримо, по В.В. Маяковскому (1893–1930 гг.). Форсированное развитие азиатской России требует решения множества сложнейших задач, в том числе комплексных. Это требует уравновешивания аналитических подходов синтетическими, восстановление в правах критического духа науки, который всегда был ей присущ, но понес огромные потери в последние десятилетия. Мы не найдем плодотворных путей развития Сибири в дореволюционном ее понимании — как пространства от Урала до Тихого океана, если не возродим институт конструктивных критических дискуссий в науке и в обществе.

Справедливо отмечая, что страна фактически возвращается на 36 лет назад, к «новому политическому мышлению» М.С. Горбачева, поскольку разочаровалась в пройденном за это время пути, Ф.А. Лукьянов ожидает, что «бурная интеллектуальная дискуссия перестроечного времени о пути в будущее, не доведенная тогда до конца из-за распада СССР, кажется, получает шанс возобновиться и увенчаться-таки неким выводом». Такая дискуссия сейчас становится условием выживания страны: непоследовательный, частичный ревизионизм — это заведомо обреченный бунт на коленях. Потребуется переосмыслить абсолютно все и оставить только то, что нам нужно. Нам, строго говоря, теперь безразлично, что о нас думают на Западе, поэтому жить придется своим умом. В этом смысле очень симптоматична статья Д.В. Скрыпника: «Как это нередко бывает, России был преподнесен очередной болезненный, но вразумительный урок. Дело не только и не столько в блокировке золотовалютных резервов… более чем очевидной стала полная несостоятельность той противоречивой «либерально-государственной» модели экономического развития, которой следовало правительство в попытках придать хоть какую-то разумность рекомендациям идеологов рыночного фундаментализма, порочность которого признана уже даже на Западе». По его мнению, только индикативное планирование может позволить стране выстоять и не отстать навсегда в крайне неблагоприятной экономической ситуации.

Анатолий Торкунов:
Общественные науки в России: журналы и индексы

Наше пространство имеет множество измерений. Географическое — лишь одно из них. Глубокие преобразования потребуются почти во всех. Ректор МГИМО А.В. Торкунов высказал недавно такую мысль: «Как мне представляется, сложно увидеть в универсальной структуре исследовательской статьи, которая должна состоять из разделов «введение», «методология», «результаты», «обсуждение» и «заключение», идеологическую диверсию против нашей страны». При всем уважении к почтенному ректору, мы не можем с ним согласиться. Любые стандарты служат интересам тех, кто их устанавливает. Уже одно только требование обзора литературы превращает любую статью в квалификационную работу — ее всегда можно отвергнуть за упущение тех или иных публикаций, что и случается совсем не редко. При этом знание отечественных работ не требуется не только на Западе, но уже и у нас в стране. Да и в целом, чем больше внимания к форме, тем меньше — к содержанию. Нам надо стремиться достичь уровня наших великих предшественников, творивших во времена подъема в науке и не разменивавшихся на раздражающую и унижающую ерунду, вместо того чтобы суетливо поспешать за постоянно меняющимися требованиями чиновников. Если статья — результат научного творчества, то никто не вправе учить зрелого ученого, как ее следует писать. Следует вернуться к старым, проверенным временем принципам — автор отвечает за достоверность излагаемых результатов и их научную новизну. Остальное — на его усмотрение.

Нам надо вернуться и ко многому другому, от чего мы неразумно отказались в суете подражательных и непродуманных реформ. Необходимо отказаться от Болонской системы, введенной ради экспорта образовательных услуг, и вернуться к традиционному «специалитету», по крайней мере, для ряда естественнонаучных и технических специальностей. Сейчас уже никто не будет спорить с тем, что эта система способствует оттоку специалистов за рубеж в несравненно большей мере, нежели привлечению иностранных студентов. Следует ли России готовить за свои средства кадры для более богатых стран — вопрос риторический. Разумеется, каждый должен иметь возможность учиться по системе бакалавриата и магистратуры за свой счет. Еще более очевидно, что хотя бы в дюжину лучших вузов страны следует принимать по результатам вступительных экзаменов и всероссийских олимпиад, а не ЕГЭ, о котором давно все сказано.

Столь же неразумным был и переход к одиннадцатилетнему среднему образованию. Понятно, что тех, кого ничему не научили за десять лет, не научат и за одиннадцать, но нельзя же учить меньше, чем на Западе! Между тем на Западе охотно учили бы и тринадцать, и даже четырнадцать лет, чтобы куда-то пристроить становящееся все более избыточным население. У нас же противоположная проблема — дефицит трудовых ресурсов: нам надо учить не дольше, а лучше, используя сэкономленные при возвращении к десятилетке средства на уменьшение числа учеников в классах. Толку будет гораздо больше. Разумеется, потребуется серьезно поднять ответственность и школьников, и их родителей за результаты учебы, но только мобилизационная модель образования соответствует тому положению, в котором надолго оказалась наша страна [2].

Наконец, надо решительно отказаться не только от квантитативного фетишизма, когда все, что не имеет количественного выражения, либо не существует, либо несущественно, но и от фетишизации институтов. Великая либеральная идея о том, что главное — создать «правильные» институты, а дальше можно будет идти вперед уже на автопилоте, оказалась ошибочной. Примеров тому можно привести множество, выше уже упоминалась дисфункция правосудия в Великобритании, никак не менее выраженная и в США. Нисколько не преуменьшая роль институтов — надо подходить к ним как к инструментам, эффективность которых определяют те, кто ими пользуется. В первую очередь надо совершенствовать человека, используя институты для создания требуемой мотивации, но понимая, что никакие институты в принципе не могут избавить от творческой, кропотливой и далеко не лишенной рисков работы по подбору и расстановке кадров.

Идеология военного времени

Война создает беспрецедентные социальные лифты, но лучшие погибают первыми. Реконструкция общества на мобилизационной основе, форсированное развитие азиатской России должны создать такие лифты без трагических последствий военного времени. Сильно ударившись в индивидуализм, мы совершенно упустили, что масштабная личность может сформироваться только в большом и важном деле. Общества, в которых личные интересы реализуются в русле общественных, будь то авторитарный Китай или демократическая Индия, явно имеют лучшие перспективы, нежели индивидуалистический Запад: «В Китае, Индии, Японии и Корее доминирует социалистическая идеология — вернее, некая смесь социалистической идеологии, национальных интересов и рыночной конкуренции». «Мы переживаем сейчас одновременно смену технологического и мирохозяйственного укладов, при этом меняется технологический базис экономики, происходит переход к принципиально новым технологиям, преображается и система управления», — пишет С.Ю. Глазьев. — «Такого рода события происходят примерно раз в столетие. Впрочем, технологические уклады меняются примерно раз в 50 лет, и их смена, как правило, сопровождается технологической революцией, депрессией и гонкой вооружений. А мирохозяйственные уклады меняются раз в 100 лет, и их смена сопровождается мировыми войнами и социальными революциями».

Предстоящее десятилетие, увы, будет очень трудным для страны и для большинства из нас. Когда В.В. Путин «Россию поднял на дыбы», вызвав крайнее неудовольствие на Западе, а отчасти — и в нашем обществе (по мере усугубления экономических трудностей оно, возможно, будет нарастать), он следовал петровской исторической логике и судить о правильности его действий вряд ли можно будет раньше, чем через годы. За это время произойдет смена элит с индивидуалистических на коллективистские. В россыпи идей, оставленных нам замечательным философом Н.В. Мотрошиловой (1934–2021 гг.), есть и великий китайский принцип демократии мертвых. Ныне живущее поколение не вправе высокомерно распоряжаться великой страной на том только основании, что одних поколений уже нет, а других — еще нет. Долг живущих — передать страну в возможно лучшем состоянии тем, кто идет за ними.

Роман Райнхардт:
Научная дипломатия «на аварийке»

Разве не на этом принципе была основана наука Нового времени? Именно ей исторически присуща высшая форма демократии — равенство всех перед истиной, а вовсе не всеобщее равенство. Этический фундамент науки сложился задолго до Декларации прав человека и гражданина (1789) и даже раньше Habeas Corpus Act (1679). Этот фундамент обеспечивает ее существование как знания объективного и доказательного. А.Е. Левин справедливо указал, что в треугольнике «миф — технология — наука» с мифом несовместима только наука [3]. Продолжая эту мысль, можно констатировать, что современное западное общество, все глубже погружающееся в постмодернизм с его «постправдой» и прочими прелестями, потому и склонно заменить науку технонаукой, что испытывает острую нужду в снижении ее критического потенциала.

Этой же цели служит и всяческое насаждение узкой специализации в ущерб целостному взгляду на мир, хотя одной из важнейших социальных функций науки всегда было формирование научной картины мира, обладающей целостностью и непротиворечивостью. Противоречия в ней всегда становились точками интенсивного развития. Как писал В.И. Вернадский (1863–1945 гг.), «научная работа развивает чувство личности и личного достоинства [курсив источника — прим. автора]. Она вырабатывает свободного человека, стоящего в среднем гораздо выше того уровня, который сможет от души подчиняться министерству» [4]. С этим и борются всеми средствами по обе стороны сильно упроченного железного занавеса.

Если мы отцепили свой вагон от поезда, шедшего в неприемлемом для нас направлении, и сейчас спешно пытаемся построить собственный локомотив, то нам надо решительно пересмотреть место науки в обществе, вернуться ко многим достижениям советского (и даже дореволюционного) периода, которые были незаслуженно забыты после краха СССР. Это в первую очередь опыт единения общества, без которого невозможна мобилизация всех его сил для решения задач развития, а то и выживания страны. Наследие В.И. Вернадского приобретает в современных условиях особое значение. Будучи потомственным противником самодержавия, а в советские времена — отважным критиком власти и засилья официальной идеологии, великий ученый четко разделял власть и страну, что позволяло ему всегда стоять на патриотических, государственнических позициях, ставя во главу угла фундаментальные национальные интересы, неизменные при любой власти.

«Для нас выяснилось многое во время [Первой мировой] войны, и прежде всего стало ясно всем то, что раньше было ясно немногим — наша экономическая зависимость от Германии, носящая совершенно недопустимый характер при правильном государственном управлении. То, что это сделалось ясным для русского общества, очевидно, является фактом величайшей важности, ибо последствием такого сознания неизбежно будет изменение положения дел» [5]. Во изменение положения дел Вернадский вместе с другими выдающимися отечественными учеными в 1915 г. создал и возглавил знаменитую КЕПС — Комиссию по изучению естественных производительных сил, продолжавшую плодотворную работу и после революции, ставшую колыбелью для многих важнейших исследовательских институтов.

Сейчас наше общество тоже пришло к осознанию необходимости радикального и при этом быстрого изменения положения дел. На заре индустриализации, в 1928 г. Вернадский писал: «Чем тяжелее и хуже экономическое положение страны, чем оно экономически грознее, тем решительнее надо становиться на путь направления больших материальных средств на создание народного богатства, неизбежной предпосылкой которого является сейчас научное знание [курсив источника — прим. автора]. Это как во время войны — материальные средства должны найтись, если государство хочет войну выиграть. Так сейчас и в нашей стране — в эту критическую эпоху глубочайшего перелома в ее жизни. Материальные средства должны найтись — и, ясно, могут найтись, ибо они не так уже велики, — раз только будет серьезно поставлен вопрос о быстром подъеме народного богатства, то есть силы и мощи нашей страны» [6].

Решение столь масштабных задач требует глубокой ревизии сложившихся крайне неблагоприятных отношений между властью и научным сообществом. 150-летний юбилей В.И. Вернадского (2013 г.), за многое резко осуждавшего советскую власть, но решительно поддерживавшего создание уникальной системы организации исследовательской работы в стране под началом АН СССР, был отмечен разгромом РАН, ее лишением всех подведомственных научных организаций и превращением в клуб почтенных ученых, что В.М. Полтерович справедливо связал с либеральными идеями шокотерапии [7]. Либералам вообще свойственно крайне высокомерное отношение к отечественной науке, по их мнению, отсталой и провинциальной, но сейчас неожиданно выяснилось, что никакой другой в стране нет. В значительно более тяжелые для науки и высшего образования времена (1911 г.) Вернадский писал: «Темп нашей созидательной работы много слабее, чем темп развития англосаксонских государств или народов германской расы, — но все же достаточен, чтобы не привести нас к реальной опасности государственного распадения» [8].

***

При сколько-нибудь трезвом взгляде на вещи становится очевидным, что либеральные рецепты непригодны для развития науки в Отечестве уже потому, что даже при удвоении ассигнований, о чем нельзя и мечтать, уровень затрат на одного исследователя все равно будет много ниже, нежели в США и других высокоразвитых странах. Соперничество с ними требует совершенно другой модели организации науки, основанной на возможностях самореализации. Этого можно достичь только выдвижением масштабных проектов, решительной дебюрократизацией науки, включающей и радикальный пересмотр критериев оценки труда ученых, в настоящее время сформулированных исключительно для удобства чиновников, ими руководящих, и, разумеется, существенным повышением социального статуса науки и ученых. То, что не доплачивается ученым рублем, должно им доплачиваться почетом (и не только ученым). Надо поставить все с головы на ноги и решительно определить, что чиновники для науки, а не наука — для чиновников. Именно соперничество в наибольшей степени способствует развитию творческого потенциала, при сотрудничестве можно обойтись заимствованием лучших образцов, и даже не обязательно лучших.

1. Тимирязев К.А. Академическая свобода (мысли вслух старого профессора) / Тимирязев К.А. Наука и демократия. Сб. статей 1904–1919 гг. М.: Изд-во соц.-экон. литературы, 1963. С. 18–19.

2. Шупер В.А. Национальная идея: взгляд географа // Вопросы философии, 2021, № 8. С. 5–14.

3. Левин А.Е. Миф. Технология. Наука // Природа, 1977, №3. С. 88–101.

4. Вернадский В.И. 1911 год в истории русской умственной культуры / Вернадский В.И. Избранные труды. М.: РОССПЭН, 2010. С. 255.

5. Вернадский В.И. Война и прогресс науки / Вернадский В.И. Избранные труды. М.: РОССПЭН, 2010. С. 382–383.

6. Вернадский В.И. О задачах и организации прикладной научной работы Академии наук СССР / Вернадский В.И. О науке. Т. II. Научная деятельность. Научное образование. СПб.: Изд-во РХГИ, 2002. С. 427–428.

7. Полтерович В.М. Реформа РАН: экспертный анализ. Статья 1. Реформа РАН: проект Минобрнауки // Общественные науки и современность, 2014, №1. С. 5–28.

8. Вернадский В.И. 1911 год в истории русской умственной культуры / Вернадский В.И. Избранные труды. М.: РОССПЭН, 2010. С. 267.