Ускользающий статус-кво и Россия: от Крыма до Крыма, технологический маньеризм, Опричнина и где взять 12 триллионов

Общее для западных элит филистерство объясняет их лихорадочное цепляние за статус-кво, который был не более чем отражением эпохи холодной войны. Действительно, постмодернистское объяснение того, что мы жили в тени прошлого со всеми искусственно перенесенными в XXI век институтами, представлениями о мире и идеологией, звучит внятно и убедительно, хотя бы за отсутствием других (если не считать «козней Кремля»). Настоящее время только начинается — на это указывает нынешний кризис в отношениях России с Западом, претензию которого на тотальность мы вынуждены отрицать утверждением реальности своего национального существования. И в нежелании это понять, как представляется, состоит главная когнитивная особенность западного внешнеполитического дискурса, объяснение его одержимости Россией/«политикой Кремля». И Давос, и Мюнхенская конференция по безопасности продолжают буксовать, демонстрируя неспособность генерировать новые идеи и полное отсутствие воображения.

В то же время абсурд ожидания «российской агрессии», явные признаки системного кризиса самого западного общества, Брекзит и Трамп, обозначившаяся «смена вех» в контроле над вооружениями и в весьма чувствительной для политического сознания западных элит военной сфере в целом позволяют судить о некоторой эволюции внешнеполитического анализа наших западных партнеров в последнее время. Это следует не только из публичных дискуссий, но и из контактов с зарубежными экспертами, в том числе американцами, испытывающими озабоченность, причем независимо от партийных предпочтений, по поводу ускоренного, с трудно предсказуемыми последствиями для интересов самой Америки обнуления российско-американских отношений при администрации Д.Трампа.

Россия явно не вписывается во внешнеполитические приоритеты Вашингтона — это выстраивание антииранского фронта на Ближнем Востоке и антикитайского в глобальном масштабе. Хотя, конечно, вся американская внешняя политика резонирует глобально — в силу контроля США в мировой валютно-финансовой архитектуре в сочетании с выбором в пользу геоэкономики, то есть санкций как наименее затратной геополитической стратегии. Фактор затратности внешней политики Америки разыгрывается в реальной жизни весьма по-разному, что может служить источником оптимизма как для озабоченных американцев, так и для подавляющего большинства партнеров Вашингтона, прежде всего «друзей и союзников», благо остальные могут себе позволить, мягко говоря, отстраненность от его приоритетов в международных делах, как, впрочем, и дрейфа в направлении разрушения (саморазрушения?) глобальной империи США, именуемой с некоторых пор либеральным миропорядком.

Когда погребают эпоху,
Надгробный псалом не звучит.
Крапиве, чертополоху
Украсить ее предстоит.

«Стихи о войне», Анна Ахматова

…его мещанский страх перед всем беспорядочным и случайным (к чему принадлежала и смерть).

«Степной волк», Герман Гессе

Когда Ахматова оплакивала падение Парижа летом 1940 г., она не могла знать, что названные ею растения будут как нельзя удачно символизировать окончание другой эпохи — англосаксонского доминирования в мире после крушения Берлинской стены и распада СССР. Гессе, в свою очередь, по сути продолжал прусскую традицию критики англосаксонского «торгашества»/потребительства на родном ему «материале» и, желая того или нет (а книга относится к 1927 г.), показал связь между немецкой жаждой «высокой героики» и катастрофой нацизма.

Дело, таким образом, было не только в Версале и его экономических последствиях, о которых писал Дж. М. Кейнс, но и в том, что можно было бы назвать трагедией немецкого духа, как он нашел отражение в самосознании элиты. Трудно назвать тех ее представителей, которые не прошли через искушение нравственным и прочим превосходством своего истомившегося по геополитическому признанию национального духа. Отчасти поэтому Гессе и сохраняет свою актуальность в эпоху постмодерна. Вопрос, однако, не к Германии, изжившей дихотомию филистерство — героика, хотя интересно, когда и как возобновят немцы историческое творчество. Куда важнее знать, устала/износилась ли и не обернется ли своей катастрофой сходная дихотомия Америки — глубокий провинциализм (parochialism, чтобы быть точным) массового сознания против имперской стратегической культуры элиты, ставшей непомерно затратной. Хотелось бы надеяться, что скорее сломают себе шею неоконы (Дж. Болтон и др.), надо полагать, неслучайно вторично вошедшие во власть (при Дж. Буше-мл. они уже много сделали для саморазрушения Америки), и тогда проблема такого раздвоения национального сознания будет решена для всего исторического Запада и его больше не будет будоражить миф об универсальности своей цивилизации.

Владислав Белов:
Пессимизм и недосказанность Давоса

Пока же общее для западных элит филистерство объясняет их лихорадочное цепляние за статус-кво, который был не более чем отражением эпохи холодной войны. Действительно, постмодернистское объяснение того, что мы жили в тени прошлого со всеми искусственно перенесенными в XXI век институтами, представлениями о мире и идеологией, звучит внятно и убедительно, хотя бы за отсутствием других (если не считать «козней Кремля»). Настоящее время только начинается — на это указывает нынешний кризис в отношениях России с Западом, претензию которого на тотальность мы вынуждены отрицать утверждением реальности своего национального существования. И в нежелании это понять, как представляется, состоит главная когнитивная особенность западного внешнеполитического дискурса, объяснение его одержимости Россией/«политикой Кремля». И Давос, и Мюнхенская конференция по безопасности продолжают буксовать, демонстрируя неспособность генерировать новые идеи и полное отсутствие воображения.

В то же время абсурд ожидания «российской агрессии» (с переворота в Киеве прошло целых пять лет), явные признаки системного кризиса самого западного общества, Брекзит и Трамп, обозначившаяся «смена вех» в контроле над вооружениями и в весьма чувствительной для политического сознания западных элит военной сфере в целом позволяют судить о некоторой эволюции внешнеполитического анализа наших западных партнеров в последнее время. Это следует не только из публичных дискуссий, но и из контактов с зарубежными экспертами, в том числе американцами, испытывающими озабоченность, причем независимо от партийных предпочтений, по поводу ускоренного, с трудно предсказуемыми последствиями для интересов самой Америки обнуления российско-американских отношений при администрации Д.Трампа.

Россия явно не вписывается во внешнеполитические приоритеты Вашингтона — это выстраивание антииранского фронта на Ближнем Востоке и антикитайского в глобальном масштабе. Хотя, конечно, вся американская внешняя политика резонирует глобально — в силу контроля США в мировой валютно-финансовой архитектуре в сочетании с выбором в пользу геоэкономики, то есть санкций как наименее затратной геополитической стратегии. Фактор затратности внешней политики Америки разыгрывается в реальной жизни весьма по-разному, что может служить источником оптимизма как для озабоченных американцев, так и для подавляющего большинства партнеров Вашингтона, прежде всего «друзей и союзников», благо остальные могут себе позволить, мягко говоря, отстраненность от его приоритетов в международных делах, как, впрочем, и дрейфа в направлении разрушения (саморазрушения?) глобальной империи США, именуемой с некоторых пор либеральным миропорядком.

Миропорядок: снос или модернизация?

Существенным индикатором настроений в умеренном спектре американского экспертного сообщества, где, собственно, и происходит рассматриваемое интеллектуальное движение, вполне могут служить взгляды Р. Хааса, который уже долгое время возглавляет влиятельный надпартийный нью-йоркский Совет по международным отношениям и имел опыт работы в Госдепартаменте, где руководил Штабом политического планирования (в 2001–2003 гг. при К. Пауэлле). Мнение Хааса интересно еще и потому, что, по его признанию (в книге 2017 года «Мировая неразбериха»), будучи в Госдепартаменте, он ратовал за «прием России в НАТО как средство ее интеграции в статус-кво», при том, что было ясно, что именно «расширение Альянса способствовало отчуждению России».

В своей статье «Чем заканчивается миропорядок» в первом номере журнала «Форин Аффэрс» за этот год он высказывается за «креативную дипломатию» и «модернизацию», а не разрушение существующего миропорядка, доминируемого США. Это, полагает он, невозможно без вовлечения России и Китая, несмотря на кризис в отношениях с обеими странами. Другими словами, ставится вопрос о придании существующему порядку инклюзивности, о чем говорилось немало в прошлом, но чему препятствовала, похоже, органическая неспособность американской элиты переступить через себя, будь то приглашение России в НАТО или реальная реформа Бреттон-Вудских институтов. Ссылаясь (в послесловии ко второму изданию указанной книги) на Пола Кеннеди, изучавшего причины краха империй, он указывает на новацию администрации Трампа в этом вопросе, а именно «добровольный отказ от власти и ответственности». Добавлю, что британец А. Тойнби еще акцентировал милитаризм как средство саморазрушения империй. Словом, нет альтернативы управлению ее «медленным распадом» и трансформацией в нечто новое в парадигме конкуренции/соперничества держав, элементы чего присутствовали даже в годы холодной войны, причем на согласованных условиях, включая Хельсинкский Заключительный акт.

Иван Тимофеев:
Доклад Мюнхенской конференции: кто виноват и что делать?

Что важно, Хаасом выбраны верные исторические параллели, на которые уже давно указывают российские политологи, включая автора этого материала: Европейский концерт, созданный под непосредственным руководством Александра I на Венском конгрессе в 1815 г. Этот европейский порядок не пережил Крымской войны, которой, действительно, можно было избежать. Добавим, что фатальные последствия для тогдашней системы коллективной безопасности в Европе имели не поражение в войне, а унизительные для России условия Парижского мира, на которых настаивал не Наполеон III, инициировавший конфликт, а «примкнувший к нему» кабинет Пальмерстона. Крах европейского порядка открыл дорогу к объединению Германии «железом и кровью» под властью Пруссии и ее агрессии, в конечном итоге — к Первой мировой войне. У Хааса не остался незамеченным символизм Крыма в части уже нынешнего кризиса в отношениях Запада с Россией. Уместно цитируется мудрость Черчилля: «В победе — великодушие!». Оно не было проявлено к Германии в 1919 г. В сравнении с Венским конгрессом не выигрывает и то, какой курс «был избран в отношении России после окончания холодной войны». Хаас критикует увлечение США использованием экономики и финансов в качестве оружия, призывая навести порядок в собственном доме: «эксплуатация доллара для введения санкций по мере накопления долга». Высказался он и по поводу иллюзии коллективного спасения Запада — ввиду абсентеизма Америки — на путях создания «Группы девяти» в составе Англии, Франции, Германии, Италии, Евросоюза, Канады, Японии, Австралии и Южной Кореи (см. статью Иво Даальдера и Джеймса Линдсея «Комитет по спасению мирового порядка» в «Форин Аффэрс» за ноябрь–декабрь 2018 г.).

Если не прямо, то косвенно в пользу «мягкой посадки» глобальной системы говорят взгляды тех американских экспертов, которые в контактах с нами высказывают заинтересованность в «стратегической автономии» России от Китая, апеллируя при этом к «треугольной» дипломатии Киссинджера. Если тот разыгрывал Китай против СССР, то теперь пришло время действовать прямо наоборот. Можно понять обеспокоенность по поводу перспективы «прирастания китайской мощи Сибирью» (США могут захотеть принять участие в развитии Сибири и Дальнего Востока, но как это будет сочетаться с антироссийскими санкциями?). Наверное, такая забота о нашей внешнеполитической самостоятельности, которая до сих пор была источником раздражения на Западе, вдохновит тех критиков российской власти, которые предрекают Москве роль «меньшого брата» в воображаемом тандеме с Пекином. Но хотя часть правого крыла республиканского истеблишмента (тот же Патрик Бьюкенен, судя по его блогу) последовательно исповедует веру в киссинджеровскую классику, в реальной жизни Вашингтон делает все для укрепления стратегического партнерства между Россией и Китаем. Американские военные в своем риторическом запале готовы противостоять нам с Пекином даже в Арктике, заставляя вспомнить давний тезис М. Олбрайт об Арктике как общем наследии человечества (international commons). В начале марта в ответ на тезис США о «миропорядке, основанном на правилах», Россия ввела внятные правила прохода военных кораблей иностранных государств по Севморпути.

Будущее покажет, как далеко готова зайти администрация Трампа в противостоянии Москве, включая санкционный прессинг в форме откровенной экономической войны, вплоть до отключения от SWIFT (февральский санкционный законопроект, похоже, еще «не сжигает мостов»), что в числе прочего может обернуться изгнанием американского бизнеса из России. Но в логику разрушения системы, в том числе ВТО, издержки которой для США стали перевешивать преимущества, вполне может вписываться и такое развитие событий. Причем, если к осторожности по отношению к Китаю побуждает такой фактор, как реакция фондовых рынков, что крайне важно для Трампа по внутриполитическим соображениям (очередная президентская кампания уже началась), то лоббировать за Россию опять остается некому, как это было и с расширением НАТО в 1994 году. История может повториться. Но теперь уже у Москвы может не остаться ставок в нормальных отношениях с Америкой.

Гибридная война и технологический маньеризм

Порочный круг взаимного снятия стимулов к проявлению умеренности и нормализации отношений наиболее ярко заявил о себе в сфере контроля над вооружениями и силового противостояния. Начало процессу разрушения сложившейся в холодную войну системы контроля над вооружениями положили односторонний выход США из Договора об ограничении систем противоракетной обороны 1972 г. (ДПРО) и отказ западных стран ратифицировать Соглашение об адаптации Договора об обычных вооруженных силах в Европе 1990 г. (ДОВСЕ) к новой военно-политической ситуации на континенте, возникшей вследствие роспуска Организации Варшавского договора и распада Советского Союза. Поэтому выход из Договора о ликвидации ракет средней и меньшей дальности 1987 г.(ДРСМД) лишь вписывается в общую тенденцию отказа Вашингтона от любых международных обязательств как ограничивающих суверенитет Америки. Неопределенным представляется будущее СНВ-3, срок действия которого истекает в 2021 году.

В рамках такого дерегулирования для себя всей сферы международных отношений и перехода к «транзакционной дипломатии» США уже покинули ЮНЕСКО и Совет по правам человека ООН, вышли из Парижского соглашения по климату, а ранее отказались подписывать Конвенцию ООН по морскому праву 1982 г., Договор о всеобъемлющем запрещении ядерных испытаний года 1996 г. и участвовать в Международном уголовном суде (МУС), действующем с 2002 г. (Дж. Болтон: «Для нас МУС мертв»). Обозреватели не исключают, что в связи со сменой своего постпреда в ООН администрация Трампа понизит статус этой позиции до чисто дипломатического (сейчас это должность младшего министра). В конце 2018 г. своего особого статуса в вашингтонском дипкорпусе (а он был обусловлен в том числе союзническими отношениями и присутствием Евросоюза в западной «семерке») лишилось постпредство ЕС: его вывели за рамки послов-представителей суверенных государств и причислили к «прочей наднациональной братии».

Андрей Кортунов:
Последний бал королевы?

При том, что эта линия США подрывает основы многосторонней дипломатии, за укрепление которой ратуют союзники — от Японии до Европы (данная тема стала центральной в выступлении канцлера ФРГ А. Меркель на Мюнхенской конференции в феврале 2019 г.), нельзя не признать, что речь все-таки идет о том же наследии холодной войны, пусть и позитивном, которое служит материальным воплощением «теневого» периода современной истории. Так ли все страшно и не слишком ли односторонне мы трактуем происходящее? Конечно, согласованная, «плавная посадка» международной системы в новую реальность предпочтительна. Но мы предполагаем, а история располагает. Да и антироссийская истерия на Западе набрала такую инерцию, что о рациональности говорить не приходится. Разрушение/саморазрушение по-своему тотально и ему свойственна обвальная динамика (вспомним свой опыт Перестройки и 90-х гг.), если сравнивать с любым созидательным процессом. В то же время нельзя отрицать, что при всех параллелях с периодом кануна Первой мировой войны у человечества накоплен немалый исторический опыт, чтобы не повторять бездумно пройденное. Иные условия жизни и структуры жизнеобеспечения, все из которых, начиная с электроснабжения и связи, являются критическими, двойного назначения.

Что наблюдается в действительно критической военной сфере? С 2014 г. и затем 2015 г. говорят о «гибридной войне», исключающей прямое вооруженное столкновение ведущих мировых держав. Опыт Сирии особенно показателен. Там не только имеет место ограниченное проецирование военной силы Россией и США на одной территории с «деконфликтингом», призванным избежать вооруженных инцидентом между военными двух стран. Налицо кардинальное отличие, скажем, от войны в Ираке, где Вашингтоном ставились «тотальные» цели смены режима и переустройства всего региона Ближнего Востока. Присутствие России не только обеспечивает стратегическую конкуренцию и тесноту на сирийском ТВД, но и переводит ситуацию в поле креативной дипломатии, по которой тоскует Хаас и где, собственно, и происходит основное действие — борьба за поддержку регионалов, сведение их интересов к максимально возможному общему знаменателю, прагматичные размены и т.д. Но главное в том, что сила — не самоцель, она действительно применяется в поддержку дипломатии и политического урегулирования. По большому счету гибридной можно назвать и холодную войну — ни во Вьетнаме, ни в Афганистане не было прямого вооруженного столкновения советских и американских военных. Сейчас, как и тогда, на первый план выходит информационное противоборство, то есть борьба за свое и чужое общественное мнение. Так же осуществляется символическое, и не очень, развертывание вооруженных сил на уже контролируемой территории, в том числе союзников.

Не столь уж беспрецедентна ситуация и в области контроля над вооружениями. В условиях его разрушения гонка вооружений — как стратегических, так и обычных, а они начинают смыкаться по своей эффективности, — тоже подпадает под понятие гибридности, например, не прямая и не количественная, как это было в годы холодной войны, а заочная и высокотехнологичная, сопровождаемая соответствующей риторикой сторон с участием военных. Она переходит в формат «технологического маньеризма», предсказанного Жаном Бодрийяром еще 1991 г. на основе анализа Войны в Заливе. В искусстве маньеризм обозначил переход от целостного, гармоничного Ренессанса к барокко с его изяществом и утонченностью, но лишенному высокого духовного содержания. О.Шпенглер считал лишь барочную музыку последним Большим стилем западной культуры, которая затем перешла в состояние цивилизационной оцепенелости, утеряв способность к саморазвитию. Как бы то ни было, речь идет о переходе от одного состояния к другому — от понятной и идеологически подкрепленной преимущественно баллистической парадигмы (американские «Томагавки» начали ее подрывать еще 30 лет назад) к чему-то более сложному в технологическом отношении и не имеющему внятной идейной основы. На смену последней пришли подзабытые за эпоху идеологической конфронтации прагматичные и даже кажущиеся до неприличия «голыми» национальные интересы.

Кстати, в пылу полемики и нагнетания напряженности теряются весьма существенные следствия последних разработок российского ВПК (прежде всего гиперзвук), которые на уровне технологий фактически разрешают проблемы, стоящие перед Европой. Во-первых, размывается граница между ракетами средней/меньшей дальности и основным потенциалом ядерного сдерживания. Во-вторых, одновременно снимается ситуация, при которой Европа оказывалась главным потенциальным театром применения ядерного оружия: теперь при любом его применении США окажутся под ответным ударом, что по части рисков уравнивает американцев с европейскими союзниками, территория которых служит им для передового развертывания своего тактического ядерного оружия (плюс ПРО). В-третьих, обесценивается сама ПРО, рассчитанная на перехват баллистических целей. Эти моменты обозначают перспективу, которую рано или поздно оценят в Европе.

Александр Крамаренко:
Смерть метанарратива, или Vive la differance!: долгие проводы XX века

В приложении к международным отношениям на этапе нынешнего затянувшегося на 30 лет перехода от холодной войны существенное значение имеет качественно новый формат виртуализации войны как таковой. Здесь, как никогда прежде, важны не факты, а их восприятие — своего рода шопенгауэровский мир как воля и представление. Отсюда значение языка жестов (пресловутый body language), риторики сторон и информационной сферы в целом. При всей опасности происходящего, напоминающего знакомое «балансирование на грани войны», мы не наблюдаем массированных развертываний (сверх того, что унаследовано от холодной войны, да и то с последующими существенными сокращениями, включая численность вооруженных сил основных игроков). Все исходят из невозможности прямого вооруженного столкновения США, России и Китая, что открывает неограниченный простор для риторического маневра, будь то угрозы/контругрозы, отрицание наличия у противной стороны заявленных систем вооружений или их боевых характеристик. Сверки с реальностью не будет, а значит, все возможно (примером может служить появление у СССР в начале 80-х гг. противокорабельных ракет «Гранит», которые никогда не применялись, что продлило век/миф авианосцев).

Недавнее заявление американских военных о новой стратегии «троянского коня» для ведения боевых действий против России и Китая с упором на применение F-35 не только звучит сюрреалистично (у них незначительный радиус действия, не говоря уже об иллюзорности их невидимости для радаров), но и похоже на попытку сохранить скандальный проект на плаву, когда у первой партии этих самолетов обнаружились трещины в корпусе. Примечательно, что ВКС России получат только 12 СУ-57 и мы, как и Китай, ведем разработку боевого самолета следующего, 6-го поколения. Словом, воевать некогда, да и незачем. К этому можно добавить уход от кинетики в сторону РЭБ, на адаптацию к чему у США уйдет немало времени и средств, дабы сохранить доверие к уже имеющемуся потенциалу. На этом фоне странными выглядят утверждения демократов о «ловушке Кремля», в которую попался-де Трамп в вопросе ДРСМД. Отсюда один шаг до обвинений Москвы в провоцировании массированной гонки вооружений, которую теперь не может себе позволить Вашингтон. Но ведь еще задолго до нынешнего кризиса в наших отношениях США планировали произвести целых 5 тысяч (!) F-35.

Чем раньше в США поймут и примут новые правила игры, задаваемые не Москвой, а развитием военных технологий, тем лучше для всех и тем скорее в сфере вооружений и контроля над ними утвердится новый Большой стиль (в отличие от геополитической Большой игры). Наверное, можно сказать, что на данном этапе стиль во многом становится содержанием (в философии постмодерна единственной человеческой реальностью является реальность языка). Когда завершится кристаллизация новой военно-технологической реальности, тогда, как это случилось в 60-ые гг. прошлого века, придет время договариваться о новых мерах контроля, транспарентности, взаимной сдержанности и т.д., но вряд ли раньше.

Проблема для Запада еще в том, что вся проблематика ядерного оружия все больше воспринимается общественным мнением самих западных стран как проект элит, еще одно свидетельство абсурдности и оторванности от реальной жизни их повестки дня. Своя специфика у США. На проект F-35 уже затрачено 1,3 трлн долл., что составляет два полных военных бюджета (сейчас 700 млрд). Сравнить можно и с цифрой в 7 трлн долл., в которые, как заявил Трамп в недавнем Послании «О положении страны», обошлись Америке войны на Ближнем Востоке. Таким образом, речь идет о факте потенциальной коррупции огромных масштабов в американском ВПК с участием Пентагона и лоббистов в Конгрессе. Любой вооруженный инцидент между российскими и американскими военными может высветить эту тему как иллюстрацию глубокой коррумпированности элит, противостоящих Трампу.

В этом может быть слабое место и административного «государства в государстве» (deep state) в его конфликте с Трампом, который вышел на поверхность с публикацией в «Нью-Йорк таймс» 5 сентября 2018 г. анонимной редакционной статьи с утверждением о том, что в госаппарате имеется некое внутреннее «тихое сопротивление» Трампу, которое будет продолжено. Уволенный из ФБР Э. Макейб в феврале этого года выпустил книгу, в которой в числе прочего утверждает, что замминистра юстиции Р. Розенстайн (уходит в отставку в середине марта) обсуждал с ним, наберется ли достаточно членов кабинета Трампа, чтобы запустить процесс его отстранения от власти по 25-ой поправке к Конституции. Сенатор Линдси Грэм назвал это «попыткой административного переворота» и обещал провести расследование. Так что то, что похоже на Опричнину Трампа (Госсекретарь М. Помпео — главный опричник?) по отношению к истеблишменту/«вашингтонскому болоту», может получить мощное оправдание в чувствительном для простых американцев вопросе военной безопасности страны. Разведсообщество (а это 16 организаций с общим бюджетом в 50 млрд долл.) еще и проглядело параметры и стратегические последствия модернизации Вооруженных сил России, проводившейся как минимум на протяжении 10 лет, из которых восемь пришлись на правление демократов.

Андрей Кортунов:
Об изгоях и соперниках — sine ira et studio

Элементы виртуализации конфликта налицо и в американской стратегии сдерживания Ирана. О применении силы речь не идет, хотя бы в силу заведомой запросности такой позиции после опыта войн в Афганистане и Ираке. Что-то покажут попытки США договориться с талибами о сохранении своего военного присутствия в Афганистане — в дополнение к тому, что американцы уже имеют в Ираке. Хотя трудно себе представить, что такое окружение Ирана может быть транслировано в прямую угрозу применения силы. Под тем же углом надо отслеживать попытки вместо провалившегося проекта создания «арабской НАТО» сформировать более широкий «ближневосточный стратегический альянс» с участием Израиля и КСА и вовлечением в него Пакистана (что уже вылилось в обострение с Ираном и Индией). Тема Пакистана затрагивает интересы и Китая, включая его проект «Один пояс — один путь», ставя Исламабад перед сложными, невозможными дилеммами: брать деньги от саудовцев и эмиратцев (уже свыше 32 млрд долл.) — это одно, рисковать национальными интересами — другое. Важно и то, что Индия и Пакистан недавно стали членами ШОС.

Не-событием обернулся созванный американцами 13 февраля 2019 г. в Варшаве «саммит» по Ближнему Востоку, в котором отказалась участвовать Россия. Провалились попытки американцев в Мюнхене уговорить Лондон, Париж и Берлин заменить их к востоку от Евфрата («стратегия пост-халифата»: 1,5 тыс. европейских военных при поддержке 200 американцев). Судя по региональной прессе, страны Персидского залива не прочь заработать на реконструкции Сирии, но США не дают согласия. Эр-Рияд в свете предвыборной кампании в Израиле и вследствие «дела Хашикджи», как отмечают наблюдатели, вернулся к своей традиционной политике в Палестинском вопросе, что обрекает пресловутую «сделку века», продвигаемую Трампом. Одним из наиболее трудных тестов для США, если они намерены конкурировать с Россией в ближневосточной политике, будет найти общий знаменатель между стремлением КСА и ОАЭ (и Египта) вовлечь Дамаск в коалицию против «братьев-мусульман» и попытками Турции (при поддержке Катара) обеспечить им место в политическом процессе (не исключается и вариант таким образом перелицевать джихадистов в Идлибе).

Поэтому пока иранская политика администрации Трампа реально сводится к геоэкономике/геофинансам с давлением на союзников, в отношении которых истекают 6-месячные исключения из введенных в августе санкций. Но уже можно судить об импровизации по ходу развития событий — в отсутствие стратегии и с перспективой новых виражей, если и когда баланс цена-качество избранной политики качнется в негатив.

Геоэкономика как метод виртуализации войны?

Таким образом, сквозной темой внешней политики США становится указанная Хаасом «эксплуатация доллара» с риском подрыва сложившейся валютно-финансовой системы. Каков ее ресурс? Поскольку на ее острие оказался Китай, то имеет смысл судить об этом на китайском «опыте». В части торговой войны возможны компромиссы, включая согласие Пекина закупать американский сланцевый газ. В конце концов, немцы пока отделались обязательством постройки необходимых для его приема терминалов. Да и сам сланцевый газ — продукт экологического разрушения Америки (долго ли протянет эта политика, препятствующая, к тому же, переходу на возобновляемые источники энергии?), а претензия стать энергетической сверхдержавой на углеродной основе звучит ретроградно для высокоразвитой страны.

Но угроза раскачивания фондовых рынков уже заставила Трампа переключиться на перспективное технологическое сдерживание Китая с упором на изоляцию китайских IT-гигантов, таких как «Хуавэй», прежде всего в части создания технологической основы 5G-связи и разработок в сфере искусственного интеллекта. В Давосе эту линию благословил поддерживающий Демпартию Дж. Сорос, который ранее говорил об опасности неподконтрольных соцсетей для западной демократии. На эту угрозу, когда соцсети служат амплификатором протестов электората, указывал в недавнем выступлении бывший директор британского Штаба правительственной связи Р. Хэнниген; а по мнению британских парламентариев, «изощренные (sophisticated) фейковые новости вытесняют настоящие»; не скрывают, что у них проблемы с Кремниевой долиной, и республиканцы в США.

Антон Цветов:
Фабрики мысли в поисках смысла

Не все союзники спешат рвать с Пекином, поскольку как-никак уже многие завязаны на деловое сотрудничество с китайским бизнесом в рамках инициировавшейся самими американцами глобализации. Резко ее сворачивать болезненно и необязательно перспективно. Не все союзники уверены, что у американцев что-то получится: времена другие и технологический джинн уже 40 лет как выпущен из бутылки. Те же британцы на уровне пока Национального центра по кибербезопасности пока заключили, что соответствующими рисками можно «управлять», а Штаб правительственной связи, при котором действует указанный центр, заявил, что обладает «уникальным пониманием технологий «Хуавэй» и кибербезопасности и осуществляет за ней соответствующий присмотр». Однако решение правительства может быть политическим по итогам проводимого обзора (результаты ожидаются в марте-апреле). Не исключено, что именно этот вопрос может стать оселком притязаний европейских союзников на свою «стратегическую автономию» от США, озвученных А. Меркель в Мюнхене, где европейцы с вытянутыми лицами внимали вице-президенту М. Пенсу, который зачитывал полный список требований Вашингтона к Европе.

Как признание проблемы прозвучало сделанное Трампом заявление о том, что США не собираются никого «блокировать» и будут обеспечивать себе технологическое лидерство посредством конкуренции. Об отличном от России статусе Китая на Западе свидетельствует тот факт, что политикам не зазорно лоббировать китайские интересы. Так, несколько лет назад британские журналисты поймали на этом бывших министра иностранных дел лейбориста Дж. Строу и министра иностранных дел и обороны, а тогда еще и главу парламентского комитета по разведке и безопасности консерватора М.Рифкинда. Ломать то, что укоренилось и завязано на личные интересы, всегда трудно. Так, внешнеполитический истеблишмент, в частности RAND Corporation, пытаясь подправить Стратегию национальной безопасности Трампа, предлагает варианты диверсифицированного подхода к России и Китаю, который не исключает возможность «большой двойки» с Пекином где-то в будущем. Упор делается на комплексное противостояние с Россией как с «противником №1», что только выдает исключительную болезненность для американских элит любой конкуренции на поле силовой политики.

Ситуацию с «Хуавэй» для Европы осложняет и такой гибридный элемент антикитайской политики США, как экстерриториальное применение американского законодательства. В конце года по запросу американцев в Канаде была задержана дочь основателя корпорации, ее финансовый директор Мен Ваньчжоу, обвиняемая в нарушении антииранских санкций. В Китае тут же были задержаны два канадца, а позднее другому канадцу Р. Шеленбергу, ранее приговоренному за контрабанду наркотиков к тюремному заключению, был вынесен новый, уже смертный приговор. Так что произволом на произвол, и виртуальность/гибридность, хотя и предпочтительнее реальной войны, не исключает человеческих жертв.

Можно предположить, что в обозримой перспективе Россия будет продолжать оставаться — наряду с Китаем — объектом политики двойного сдерживания США. Давление воспроизводит реакцию, которую принято называть Sputnik moment, что стало результатом централизованной мобилизации ресурсов на ракетно-космическом направлении в Советском Союзе 50-х гг. Под это определение подпадает гиперзвук в России. От Китая сходных прорывов надо ждать в сфере информационных технологий и искусственного интеллекта.

Каковы бы ни были попытки по-разному подойти к России и Китаю, сложность соответствующей среды, а значит, и наша свобода для маневра будет определяться растущей обременительностью американских требований к союзникам. Обострение между Москвой и Вашингтоном уже стоило Токио надежд на скорое заключение мирного договора.

Куда масштабнее ставки в этой «Большой головоломке» (так формулировалась тема Мюнхенской конференции в этом году) для европейцев, которые не только не могут себе позволить успеха англичан в случае их выхода из ЕС (не получится ли, хотя и не сразу, что своя валюта в сочетании с фискальной свободой могут творить чудеса?), но еще должны разобраться между собой, включая франко-итальянское обострение и будущее еврозоны, которое не вызывает оптимизма даже у умеренного Хааса, а некоторые немецкие эксперты признают, что Берлин оказался во главе «случайной империи». В марте 2015 г. «Шпигель» писал о «Четвертом (экономическом) рейхе», то есть проблему нельзя списывать на злопыхательство англосаксов. В дополнение ко всему «Дойче Банк» предупредил, что в декабре зафиксировано самое крупное после 2012 г. падение производственных заказов в германской промышленности. В феврале в ФРГ обнародована «Национальная промышленная стратегия 2030», которая вроде как призвана противостоять конкуренции со стороны Китая посредством создания «корпораций-чемпионов», но на деле годится и для защиты от давления США. Главное, ее реализации чревата мутацией германской экономики в направлении модели межвоенного периода.

Наталия Супян:
Вызовы германской конкурентоспособности: китайский фактор

Нельзя сбрасывать со счетов проблемы Э. Макрона, которым элиты, казалось бы, закрыли зияющую дыру в национальной политике, но который ведет себя, как в завоеванной стране, и, похоже, не знает ни Франции, ни французов. 4 марта 2019 г. Макрон опубликовал в европейских газетах статью о путях «возрождения Европы», которая носит исключительно охранительный характер, включая поиск внешних врагов (николаевский режим для ЕС?) и не затрагивает реальную проблему дальнейшего развития интеграции, что целиком зависит от немцев. Выступавший недавно в РСМД бывший мининдел Франции Ю. Ведрин говорил об «усталости системы» и «параличе в Берлине».

Индикатором европейских настроений станут результаты майских выборов в Европарламент. А пока истеблишмент застыл в позиции безальтернативности статус-кво, сформулированной в ноябрьской статье директора Королевского института международных отношений («Чатем хаус») Р. Ниблетта, забывшего, что действовать истеблишменту приходится в условиях подрыва к нему доверия электората, уже не говоря о том, что в сети безнадежно обороняться — можно только наступать, но вот с чем?. Достаточно сказать, что наше посольство в Лондоне было вынуждено порвать с этим «мозговым (?) трестом» всякие отношения из-за его рьяного участия в антироссийской пропаганде своего правительства. Ситуация оставляет мало пространства для независимого экспертного анализа, что может служить еще одним признаком ее эндшпиля.

Но главный фактор — это все же параметры ресурса американской геоэкономики. Здесь ключевой ограничитель — проблема госдолга Америки, превысившего ВВП, что напрямую связано с возможностями США развязать новую гонку вооружений. Долг уже растет ускоренными темпами при Трампе, который не удосужился о нем упомянуть в февральском Послании «О положении страны». Как следует из материала Дж. Тетт, опубликованного в «Файненшл таймс» 7 февраля 2019 г., глава Консультативного комитета по гособлигациям при американском Минфине Элизабет Хэммек недавно направила министру финансов С. Мнучину письмо, в котором указала, что США столкнутся с «беспрецедентным вызовом необходимости заимствования 12 трлн долл. в следующие 10 лет», что существенно больше, чем прежде, и это без учета «возможной рецессии». На этом плохие новости не кончаются: сокращается доля долга на руках у иностранцев (включая Китай, который в августе 2018 г. впервые за долгие годы столкнулся с дефицитом текущего счета платежного баланса) — с 45 до 36 % за 10 лет. У США было два прецедента внутренних заимствований такого масштаба — во Вторую мировую (помог патриотизм) и Глобальный финансовый кризис 2008 года (работал печатный станок в рамках «количественного смягчения»). Какие стимулы будут у американцев одалживать своему правительству сейчас, да еще в условиях глубокого раскола в обществе? Тут тоже спрос на «новое мышление и инновации» Хааса: помогут ли та же MAGA («Сделаем Америку вновь великой!») или просто лозунг «независимости Америки»?

В целом, сложившееся положение требует взвешенного подхода, учитывающего как риски, так и возможности для продвижения российских внешнеполитических интересов в качественно новой среде. Любой контакт обязывает: в этом, скорее всего, был смысл встречи генерала Дж. Данфорда с В. Герасимовым в Вене 4 марта 2019 г. — как минимум исключить любую возможность демонстрации превосходства российского оружия. Не помешает и взаимная эмансипация — такая свобода рук означает действовать на свой страх и риск и потому должна дисциплинировать, как и любая свобода. И, конечно, надо будет сверять риторику с реальностью в полном сознании того, в какое время мы живем: пока информационная война срабатывает как выпускающая пар, а не детонатор реального конфликта. Возможны ли сейчас стратегии? Скорее какие-то понятные ориентиры и готовность к встречной импровизации. Что до российско-американских отношений, то, как бы низко они ни опустились, у наших стран всегда будут стимулы для сотрудничества, и прежде всего проблематика стратегической стабильности в ее новых уравнении и модальностях, а также императивы «треугольных» отношений с Китаем (в ином формате не разрешить проблем кибербезопасности и невывода оружия в космос).

Но остается вопрос вопросов, который подспудно присутствует и у Хааса: почему за 160 лет, прошедших после Крымской войны, в Европе так и не создана инклюзивная система коллективной безопасности? Почему это получилось в 1815 году с участием России и не получается до сих пор без нашего участия? Неужели мало пяти лет на этот раз гибридной Крымской войны Запада с Россией, чтобы извлечь уроки из истории? Или основания самоидентификации западного общества стали настолько хрупкими, что требуется демонизируемый Другой? Или проблема в идеологическом варварстве, которое в своих претензиях на истину не может допустить того, что человек и история — открытые проекты, и признать, что любые попытки их «закрыть» будут генерировать конфликт, пусть даже для начала «мягкий»? Вопросы эти тем более уместны, что дипломатия коммуникативна и диалогична по своей природе и ей претят любые тотальные или «окончательные» цели.