Взлет и падение русско-германской системы

День Победы в России давно перерос свое военно-историческое значение, став национальным праздником, находящимся в одном ряду с французским Днем взятия Бастилии и Днем независимости США. Фактически это один из немногих советских праздников, сохранивших свою популярность и всенародный характер после краха коммунистической идеологии. Однако с точки зрения исторических процессов значение 9 мая гораздо глубже, чем победа в Великой Отечественной войне. В середине XX в. завершилось существование единой русско-германской системы, развивавшейся на протяжении двух с половиной веков. Перед нами пример расхождения двух некогда очень близких друг другу народов, создавших свои устойчивые государства через длительные и тяжелые войны друг с другом. Такой опыт исторического расхождения особенно интересен в контексте современных отношений России с республиками бывшего СССР, прежде всего с Украиной.

Еще со времен «Петровской революции» Россия начала постепенно занимать системную роль в «германском мире». Дальнейшему закреплению ее там способствовали такие факторы, как германизация российских элит, немецкая колонизация России, а также союзнические отношения с Австрией и Пруссией. Следующим шагом по сближению стало создание Священного союза — союзной декларации трех монархов Австрии, Пруссии и России. Документ не был прямым военно-политическим союзом, но Россия фактически становилась гарантом незыблемости существующей системы отношений в «германском мире» при определяющей роли Австрии, выступая ее своеобразной военной опорой.

Вызов русско-германской системе бросил растущий немецкий национализм. Последний имел под собой не консервативную, а радикально-либеральную основу. Ответ России на «германский вызов» был логичен: часть идеологии славянофильства начала преобразовываться в панславизм — идеологию, постулирующую единство всех славянских народов и наличие у России морально-этического долга перед всеми славянами. Эта идеология несла в себе семена грядущего русско-германского конфликта.

Первая мировая война нанесла катастрофический удар по русско-германской системе, а революционные потрясения изменили облик России и Германии, убив в каком-то смысле демографическую основу русско-германской системы. Великая Отечественная война оказалась тотальной войной между Германией и СССР: руководство Третьего Рейха ставило перед собой задачу ликвидации Советского Союза как политического субъекта. Разгром нацистской империи стал окончательным крахом русско-германской системы. Новая Германия отбрасывалась на запад — в Рейнско-Баварскую платформу, что объективно вынуждало ее на завязывании отношений с Францией и Британией, а не с СССР. Наконец, между СССР и Германией был воссоздан барьер национальных государств без каких-либо германских диаспор. Сама идентичность СССР, а затем и России стала включать в себя День Победы над Германией, а в Германии — отказ и критику имперского (то есть прусского) прошлого.

Вопрос о том, может ли эта система воскреснуть в будущем, пока остается дискуссионным. На сегодняшний день ответ на него скорее отрицательный. На данный момент ему мешают отсутствие в России и Германии значимой немецкой и русской диаспор, особая роль Великой Отечественной войны в исторической памяти и европейский (точнее, атлантический) выбор Германии. Сломать эти опоры, фиксирующие окончательное расхождение России и Германии, в настоящее время невозможно.

Однако история этой системы — предупреждение тем, кто верит в мифы о вечности «братских народов». Этносы, которые сегодня нам кажутся самыми близкими, завтра с легкостью могут оказаться врагами. Вполне возможно, что нечто подобное может произойти между Россией и Украиной в нашем веке.

День Победы в России давно перерос свое военно-историческое значение и, по сути, стал национальным праздником, находящимся в одном ряду с французским Днем взятия Бастилии и Днем независимости США. Фактически это один из немногих советских праздников, сохранивших свою популярность и всенародный характер после краха коммунистической идеологии. Однако с точки зрения исторических процессов значение 9 мая гораздо глубже, чем победа в Великой Отечественной войне. В середине XX в. завершилось существование единой русско-германской системы, развивавшейся на протяжении двух с половиной веков. Эта система пока еще не получила освещения в специальной научной литературе, вследствие чего у поколения наших современников нет сколько-нибудь четкого и последовательного представления о ней. Между тем, анализ этой системы и ее эволюции дает интересную пищу для размышлений. Перед нами пример расхождения двух некогда очень близких друг другу народов, создавших свои устойчивые государства через длительные и тяжелые войны друг с другом. Такой опыт исторического расхождения особенно интересен в контексте современных отношений России с республиками бывшего СССР, прежде всего с Украиной.

Предпосылки системы

Алексей Фененко:
Геополитика «немецкого вопроса»

История знает примеры, когда два государства возникали из распада единой социально-политической системы. Именно так произошло, например, с Англией и Францией. После Нормандского завоевания 1066 г. оба королевства были не разными государствами, а составляли единую политическую систему. Король Англии был вассалом короля Франции как герцог или граф Нормандии, Анжу, а затем и Аквитании (Гиени); английская знать говорила на старофранцузском языке. Три века короли Англии и Франции пытались через войны создать единое государство вроде Анжуйской империи или англо-французского королевства Ланкастеров. Только к концу XV в., то есть по итогам Войны алой и белой розы, они окончательно разошлись на Англию и Францию, став двумя разными государствами в границах, напоминающих современные.

Похожий процесс возникновения двух государств из распада единой системы произошел и в русско-германских отношениях. Предпосылки для появления русско-германской системы появились в XIII в. — период крестовых походов в Восточную и Южную Прибалтику. По их итогам сложилось немецкое государственное образование — Тевтонский орден, которому принадлежало Ливонское ландмейстерство (иногда ошибочное называемое Ливонским орденом). В XV в. Тевтонский орден превратился в Пруссию, а Ливонское ландмейстерство — в Ливонскую конфедерацию. В дальнейшем Пруссия пошла на запад, где, объединившись с Бранденбургом, создала королевство Пруссию со столицей в Берлине. Ливонская конфедерация стала самостоятельным государством со столицей в Риге, затем Вендене (совр. Цесис, Латвия).

Немецкое завоевание Восточной Прибалтики создало здесь особый народ остзейских (балтийских) немцев. Это были потомки крестоносцев и германских колонистов, заселивших Восточную Прибалтику в XIII–XV вв. Наследники крестоносцев стали дворянством, в подчинении которых на правах зависимых крестьян и батраков находилось сельское население — предки современных латышей и эстонцев. Городское население Риги, Ревеля (Таллина), Дерпта (Тарту) было почти полностью немецким. Ливония была в тот период немецким, а не латышским или эстонским, государством, состоящим из трех крупных частей — Эстляндии, Лифляндии и Курляндии.

Появление Пруссии и Ливонии не следует рассматривать как часть экспансии Германии, поскольку в то время «Германии» как особого субъекта не существовало. В Центральной Европе была Священная Римская империя — своеобразная конфедерация германских государств во главе с выборными римскими императорами. Последние, потеряв Рим, постепенно осели в Вене, основав свой земельный домен на базе современных Австрии, Чехии и Словакии. Балтийские образования находились в сложных отношениях с императором. Тевтонский орден (а, следовательно, и его Ливонское ландмейстерство) был подчинен не императору, а Святому престолу, затем польской короне, а Пруссия вошла в имперскую систему только через объединение в XVII в. с Бранденбургом.

Адольф Геббенс. Чины лейб-гвардии Кирасирского Ее Величества полка. 1844 г.

Положение дел закрепилось после религиозного раскола XVI в. Германские государства разделились на католические (преимущественно южные) и лютеранские (преимущественно северо-восточные). Восточная и Южная Прибалтика сделала выбор в сторону протестантизма. Первым сувереном, принявшим лютеранство, стал гроссмейстер Тевтонского ордена, превративший его в Пруссию. «Империи немецких лютеран» не существовало: формально они оставались вассалами римского императора, потерявшего Рим и переместившегося в Вену. Однако запрос на появлении альтернативы власти католического императора (то есть Габсбургов) был в северогерманских государствах велик.

Русское государство соприкоснулось с «германским миром» [1] именно через Ливонию. После присоединения Новгорода в 1478 г. немецкие купцы и ремесленники переселились в Москву, где расселились преимущественно за чертой города. Полноценная Немецкая слобода здесь сформировалась к середине XVI в. Однако главным стала заинтересованность Габсбургов и Святого престола в вовлечении Москвы в борьбу с Османской империей.

Поворот наступил во второй половине XVI в., когда Русское государство попыталось присоединить к себе территорию Ливонской конфедерации. Это стремление вызвало Ливонскую войну (1558–1583 гг.) Русского царства со Швецией и Литвой (затем — польско-литовским государством). Ее итоги оказались как будто неудачными для России: север Эстляндии отошел к Швеции, юг (Эстляндия и Лифляндия) — к Речи Посполитой, а герцогство Курляндия и Семигалия со столицей в Митаве (остаток Ливонии) стало вассалом польской короны. Однако неудача в Ливонской войне на время сняла для Русского царства важный вопрос: как повлияет на его идентичность и культуру присоединение густонаселенных лютеранских территорий? Сохранить статус сугубо православного царства («хранителя православия») при таком количестве русских лютеран Россия в этом случае не могла. Возникала проблема преобразования Русского царства в принципиально иное государство, где Ливония занимала бы важные позиции как его торговые и европейские ворота. Иначе говоря, объективно возникала бы империя.

Рождение системы

Европеизация, осуществленная Петром I (прав. 1689–1725 гг.), по сути, реализовала этот проект и ввела Россию в «германский мир». Сегодня мы помним в основном внешние аспекты петровской «германизации» России: строительство Санкт-Петербурга, приглашение немецких военных и гражданских специалистов, появление немецких жителей в новой столице, основание Академии наук с преобладанием в ней немецких ученых. «Германизация» дополнилась браком самого Петра I с немкой Мартой Скавронской, ставшей императрицей Екатериной I (1725–1727 гг.). Специалисты вспомнят введение Табели о рангах с немецкими должностями, основание системы коллегий (прообраза министерств), а также создание Святейшего Синода — преобразование Русской православной церкви по лютеранскому образцу. Однако при этом нередко остается в стороне не всегда заметный, но весьма важный аспект «Петровской революции» — получение Россией своей системной роли в «германском мире».

Воронеж. Египетская коллекция фон Рихтера

Первым шагом в этом направлении стала установленная Петром I система брачных союзов. Герцог Мекленбургский взял в жены племянницу русского царя Екатерину Иоанновну, герцог Курляндский — другую его племянницу Анну Иоанновну, герцог Голштинии — старшую дочь Петра I Анну. В совокупности эти союзы давали России контроль над проходом между Балтийским и Северным морями. Одновременно они вводили Российский императорский дом в систему внутригерманских отношений: его представители становились родственниками правителей Священной Римской империи, косвенно входя в ее структуру.

Вторым шагом стала совместная русско-прусская интеграция в систему европейских отношений. Обе поднимавшиеся страны были союзниками против Швеции во Второй Северной войне (1700–1721 гг.), совместно участвуя в дележе шведского наследства. В 1717 г. Пруссия, Россия и Франция заключили Амстердамский договор о гарантии владений заинтересованных сторон. Россия и Пруссия гарантировали соблюдение Утрехтского и Баденского договоров 1713–1714 гг., завершивших Войну за испанское наследство. Россия и Пруссия получили статус держав-гарантов сложившего европейского порядка.

Третьим шагом на пути «германизации» России стал Ништадтский мир со Швецией 1721 г. Российская империя присоединила к себе Эстляндию и Лифляндию, Остзейская аристократия влилась в ряды русского дворянства, а население прибалтийских городов получило российское подданство. Но и сама Россия, присоединив к себе северо-восточную Прибалтику, становилась как бы наследницей Ливонии в глазах немцев. Заселение остзейскими немцами Санкт-Петербурга завершало создание своеобразной «русской Германии» — Лифляндии, Эстляндии и Ингерманландии (с Санкт-Петербургом), где проживали этнические немцы с лютеранским вероисповеданием.

Четвертым шагом стал заключенный при Екатерине I русско-австрийский союзный договор 1726 г. (Венский трактат). Его условия предполагали вечную дружбу двух стран и совместные усилия по поддержанию мира в Европе. Россия присоединилась к испано-австрийскому союзу 1725 г. Секретный артикул Венского трактата предусматривал оказание Австрией военной помощи России в случае нападения Османской империи и совместное противодействие турецким планам в отношении обеих стран и Персии. Австро-русский союз просуществовал с различными вариациями на протяжении следующих 150 лет, став основой российской политики в Европе.

Поскольку в Россию ехали немецкие лютеране, а не католики, то сам Император Всероссийский становился как бы императором для немецких лютеран в противовес Габсбургам — императорам немецких католиков. Возникала система, в которой две империи — Священная Римская и Российская — выступали как союзники (а отчасти и соуправители) по поддержанию статус-кво в германских землях.

Подъем системы

Алексей Фененко:
Незападная Европа

Следующие сто лет стали периодом быстрого укрепления русско-германской системы. Толчком к ее развитию послужили три взаимосвязанных процесса.

Во-первых, шла ускоренная германизация российской элиты. Приход к власти императрицы Анны Иоанновны (1730–1740 гг.) сделал остзейских немцев своеобразной элитной группой Российской империи. Имена фельдмаршала Бурхарда Кристофа Миниха, вице-канцлера Генриха Иоганна Фридриха Остермана, герцога Эрнста Иоганна Бирона, обер-гофмаршала Рейнгольда Густава Лёвенвольде, а также его братьев дипломатов Карла и Фридриха Лёвенвольде остались символами правления Анны Иоанновны. Но еще важнее был вопрос о престолонаследии Анны Иоанновны. Она завещала трон представителю Брауншвейгской династии — ее так и не царствовавшему императору Иоанну VI (1740–1741 гг.). Елизавета Петровна — дочь Петра I и Екатерины I — свергла эту династию и передала трон Гольштейн-Готторпской династии (в лице Петра III), объединившейся с династией Ангальт-Цербской (в лице его супруги Екатерины II). Фактически к 1762 г. завершился переход Российской империи под управление Гольштейн-Готторпов как младшего ответвления старой династии Романовых.

Параллельно шло укрепление позиций остзейского дворянства, равно как и немецких иммигрантов. В военной сфере, по данным современных исследователей, 74% российских генералов XIX в. имели этнические немецкие корни и только 24% — русские. Именно из их среды вышли во второй половине XVIII в. основатели военных династий Густав Густавич (Евстафий Евстафьевич) фон Штаден, Фридрих Александр (Федор Васильевич) фон Ридигер, Георг Людвиг (Егор Максимович) фон Пилар, Иван Васильевич Мантейфель, Андрей Иванович Врангель. Среди известных военачальников 1812 г. также бросается в глаза много немецких фамилий: Петр Христианович Витгенштейн (которого поэт В.А. Жуковский назвал «Петрополя спаситель»), Михаил Богданович (Михаэль Андреас) Барклай де Толли, Карл Федорович Толль, Леонтий Леонтьевич (Левин Август Готлиб Теофиль) Беннигсен, Людвиг фон Вольцоген. Да и знаменитый немецкий военный теоретик Карл фон Клаузевиц сражался в 1812 г. в составе русской армии. Четверо остзейцев были удостоены чина фельдмаршала — М. Б. Барклай де Толли, Федор Федорович (Фридрих Вильгельм Ремберт) Берг, Фабиан Вильгельмович (Фабиан Готлиб) Остен-Сакен (Сакен фон дер Остен), Иван Карлович (Иоган-Мартын) фон Эльмпт; два остзейца были военными министрами — М. Б. Барклай де Толли (1810–1812 гг.) и Александр Федорович Редигер (1905–1909 гг.).

«Сперанский создал, как известно, свою административную систему с наполеоновских образцов. Чтобы привести ее в действие, чтобы впрячь в оглобли даровитую, но беспорядочную русскую натуру, понадобились немцы, много немцев. Недаром два русских бюрократических царствования — Николая I и Александра II — были эпохой балтийского засилья», — писал русский философ Г.П. Федотов. При дворе с начала XIX в. особую роль играли фамилии Остен-Сакенов, баронов Розенов, графов Сиверсов, графов Бенкендорфов, графов Берги, баронов и графов Паленов, баронов Корфов, графов Ливенов. С начала XIX в. немцы трижды занимали в Российской империи пост премьер-министра: Михаил Христофорович Рейтерн (1881–1886 гг.), Николай Христианович Бунге (1887–1895 гг.), Сергей Юльевич Витте (1903–1905 гг.), Борис Владимирович Штюрмер (1916 г.). Среди министров иностранных дел немецкого происхождения прославились Карл-Васильевич (Карл Роберт) Нессельроде (1816–1856 г.), Николай Карлович фон Гирс (1882–1895 г.), Владимир Николаевич Ламздорф (1900–1906 г.).

Расселение немцев в России

Становление русской науки также шло при немецком влиянии. В 1725 г. в Санкт-Петербурге была открыта Академия наук, первым президентом которой стал немец Роберт Лоуренс Блюментрост — личный секретарь и лейб-медик Петра I. За весь дореволюционный период существования Академии из двенадцати ее президентов шестеро были лицами немецкого происхождения: Л. Л. Блюментрост, Герман Карл фон Кейзерлинг, Иоганн Альбрехт фон Корф, Карл Герман фон Бреверн, Андрей Львович фон Николаи, Федор Петрович Литке. Среди известных ученых-немцев в России можно вспомнить ботаника Данэля Готтлиба Мессершмидта, математика Леонарда Эйлера, физиков Бориса Семеновича (Морица Германа) Якоба и Карла Эрнста Риттера фон Бэра, естествоиспытателя Иоганна Георга Гмелина, естествоиспытателя и путешественника Петра Симона Палласа, полярника Эдуарда Васильевича (Эдварда Густава фон) Толля. Многие русские студенты вплоть до 1914 г. учились в немецких университетах. Осколки былой системы можно найти в самых необычных местах. Например, в Воронежском областном художественном музее имени И.Н. Крамского хранится древнеегипетская коллекция, собранная в 1815 г. Отто Фридрихом фон Рихтером для Дерптского университета, которая в 1915 г. была эвакуирована в Воронеж.

Во-вторых, в России активно шла немецкая колонизация. Указы Екатерины II позволили направить первую волну колонистов из Рейнланда, Гессена и Пфальца в район Поволжья. Указ Александра I от 1804 г. направил в Причерноморье и Кавказ поток колонистов из Швабии, Баварии, Мекленбурга, Эльзаса, Швейцарии, частично Западной Пруссии. Третья колонизационная немцев шла в 1860-х гг. на Волынь. В России появились поволжские немцы, казахские немцы, донские, крымские и украинские немцы — и это только самые крупные диаспоры [2]. Но символом немецкой колонизации стал Санкт-Петербург: к началу Первой мировой войны немцы составляли вторую по численности группу его населения («Петербург — это аккуратный немец, больше всего любящий приличия», — писал Н.В. Гоголь) [3]. Символами императорской России стали петербургские немцы: мореплаватели Иван Федорович (Адам Йоханн) фон Крузенштерн и Фаддей Фаддеевич (Фабиан Готлиб Тадеу) фон Беллинсгаузен, военный инженер Эдуард Иванович (Франц Эдуард) фон Тотлебен, скульптор Петр Карлович (Питер Якоб Фридрих) Клодт (фон Югенсбург), архитектор Константин Андреевич Тон, художник Василий Федорович (Вильгельм Густав) Тимм. На 1913 г. в Российской империи проживало около 2,5 млн этнических немцев, причем в эту статистику не входили обрусевшие немцы и их потомки.

В-третьих, Российская империя шаг за шагом обеспечивала себе едва ли не приоритетные позиции в «германском мире». Ее системную роль как союзника Австрии определила уже Война за польское наследство (1733–1735 гг.), в ходе которой русская армия не позволила Франции одержать победу над Габсбургами. Эту тенденцию подтвердила Семилетняя война (1756–1763 гг.). В отечественной историографии за ней задним числом закрепилась репутация первой русско-немецкой войны, что неверно: Россия воевала с Пруссией в союзе со Священной Римской империей и Саксонией, то есть в составе немецкой коалиции. Цель войны заключалась в предотвращении излишнего (с точки зрения союзников) усиления Пруссии, то есть сохранении сложившегося статус-кво в Священной Римской империи. Однако Россия была готова пойти на союз с Пруссией для блокировки влияния Франции в «германском мире» и в противовес ее «восточному барьеру» — партнерству со Швецией, Речью Посполитой и Османской империей.

Наполеоновские войны реализовали все эти тенденции, доведя их до логического конца. Неудачное австро-прусское наступление на революционную Францию компенсировал раздел Речи Посполитой Россией, Австрией и Пруссией — фактически передел Восточной Европы между тремя монархиями. В дальнейшем Россия последовательно выступала союзником Австрии и Пруссии против наполеоновской Франции — до тех пор, пока союзники не вошли в Париж.

Зенит системы

Университетская набережная Константина Тона

Период от Наполеоновских войн до Крымской войны стал вершиной русско-германской системы: Российская империя заняла ведущее положение в германских государствах. Это было вызвано не только победой в Наполеоновских войнах, но и наполеоновской перестройкой Германии, которую осуществил Наполеон. Она предусматривала ликвидацию Священной Римской империи и выдавливание ее наследницы Австрии (бывших личных владений императора) из «германского мира» как принципиально иного, славяно-венгерского государства. Остальные германские земли делились на Рейнский союз во главе с французским императором (территория, почти точно совпадающая с ФРГ времен холодной войны) и Пруссию, которая становилась внешним полуславянским государством.

Победители над Наполеоном вместо упраздненной Священной Римской империи создали на Венском конгрессе Германский союз, включивший 35 монархий и четыре вольных города под формальным главенством (но не в подчинении) императора Австрии. Для управления Союзом был создан специальный Союзный сейм во Франкфурте-на-Майне. Петербург подключился к этой системе как инициатор и создатель Священного союза — союзной декларации 1815 г. трех монархов Австрии, Пруссии и России. Документ не был прямым военно-политическим союзом, но включал в себя три положения: указание на возможность взаимной помощи, определение общей политической цели как «охранения веры, мира и правды» и выделение ведущей роли трех континентальных монархий. Россия становилась, таким образом, гарантом незыблемости существующей системы отношений в «германском мире» при определяющей роли Австрии, выступая ее своеобразной военной опорой.

Император Александр I (1801–1825 гг.) стремился превратить Священный союз в новую систему европейской безопасности, призванную исключить революции и войны. Его брат Николай I (1825–1855 гг.), напротив, был вынужден перефокусировать его на германских проблемах. Революция 1830 г. привела к отделению от этой системы Франции и ее сближению с Великобританией как двух конституционных монархий Европы — феномен, который историки задним числом назвали «Первой Антантой». Ответом России стало оформление через Мюнхенгрецкую конвенцию 1833 г. альянса трех монархий Австрии, Пруссии и России — уменьшенного варианта Священного союза. Союз дополнялся разветвленными родственными связями Романовых в «германским мире» — с герцогами Ольденбургами, королями Вюртемберга, великими герцогами Гессена.

Подкреплением деклараций выступали совместные военные действия трех империй. В 1835 г. вблизи прусской границы русские войска совместно с прусской гвардией провели знаменитые Калишские маневры, уникальные для XIX в. Место для них было выбрано не случайно: 28 февраля 1813 г. в Калише российский фельдмаршал Кутузов и военный руководитель Пруссии Шарнхорст подписали союзный договор России с Пруссией в войне против Наполеона. На маневрах присутствовали императоры Николай I и король Пруссии Фридрих Вильгельм III, от Австрии — император Франц II, эрцгерцоги Карл и Иоганн, а также австрийский посол в Санкт-Петербурге граф Фикельмонт. В 1837 г. (то есть к 25-летию Бородинской битвы) под руководством императора Николая I состоялись крупные маневры российской армии в Вознесенске (ныне Николаевская область на Украине). Зрителями вознесенских маневров были императрица, наследник, члены императорской семьи, австрийский эрцгерцог Иоганн; прусские принцы Август и Адальберт, принц Фридрих Вюртембергский, герцог Бернгард Веймарский, герцог Лейхтенбергский из Баварии. Казалось, что все германские государства охвачены системой союзов с Россией, исключение составляли только баварские Виттельсбахи, ориентированные на партнерство с «Первой Антантой».

Начало Первой мировой войны

На этом фоне шло усиление роли остзейских немцев в самой системе Российской империи. Любители истории сразу вспомнят имена-символы царствования Николая I: министра иностранных дел Карла Васильевича Нессельроде, управляющего делами Комитета министров и государственного секретаря Модеста Андреевича Корфа, Главноуправляющего Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии Александра Христофоровича Бенкендорфа, морского министра Антона Васильевича Моллера, главноуправляющего путей сообщения и публичных зданий Петра Андреевича Клейнмихеля и др. Остаток этой николаевской системы мы можем увидеть до сих пор в российской провинции, где тот или иной дворец, простроенный в стиле барокко или классицизма, часто принадлежал губернатору с немецкой фамилией. Отсюда сам собой возникал экзотический для нашего современника, но логичный для современников Николай I вопрос: «А может ли сама Россия стать объединителем Германии?»

Здесь нельзя не вспомнить об интересном фактическом материале, приведенным в свое время В.Л. Цымбурским. «Уже в 1790-х гг. последний екатерининский фаворит П.А. Зубов предлагает проект Российской империи с Берлином и Веной как западными столицами. В начале 1830-х гг. величайший русский святой Серафим Саровский прорицает о близящемся разделе и умалении Австрии при поглощении немалой части ее земель Россией. В конце 1840-х гг. Тютчев в «России и Западе» расценивает российский поход в австрийские земли на подавление венгерской революции как первый шаг к интеграции Австрии и Италии в новую Империю Востока». В стихотворении 1848 г. «Русская география» Тютчев писал о грядущей России, намечая ее границы:

«Семь внутренних морей и семь великих рек…
От Нила до Невы, от Эльбы до Китая,
От Волги по Евфрат, от Ганга до Дуная…
Вот царство русское… и не прейдет вовек,
Как то провидел Дух и Даниил предрек.»

Западная граница империи по Эльбе и Дунаю предполагала объединение России с Пруссией в противовес Западной Германии, где ведущую роль играли проанглийские баварские Виттельсбахи. Однако Тютчев в разговорах с немецким историком Яковом Фальмерайером утверждал, что Россия, включив в себя Восточную Европу, станет принципиально иным государством. «Мы только хотим существовать», — говорил об этом поэт и дипломат. Любопытно, что и сам Фальмерайер не был против такого проекта при условии глубокой германизации самой России («Введение в обращение идеи Восточной великой самостоятельной Европы — в противовес Западной — является, собственно говоря, моей заслугой», — отметил он в дневнике 28 февраля 1843 г. после беседы с Тютчевым). Иначе говоря, Фальмерайер, как и Тютчев, не исключал создания некоего варианта объединенной русско-германской империи.

Значимость этих салонных бесед и писем начала 1840-х гг. трудно переоценить. Речь шла ни больше ни меньше чем о возможности объединения России и германских государств в единое полугосударство, пусть и под скипетром русского императора. Однако императорская русская власть не попыталась реализовать этот проект. Основой ее внешнеполитической программы был легитимизм, то есть поддержание статус-кво, сложившегося по итогам Наполеоновских войн. Он предполагал сохранение раздробленного состояния Германии при определяющей роли австро-русского тандема. Это и подготовило почву для будущего крушения русско-германской системы.

Надлом системы

Февральская революция 1917 г.

Вызов русско-германской системе бросил в 1840-х гг. растущий немецкий национализм. Последний имел под собой не консервативную, а радикально-либеральную основу, вдохновленную Французской революцией. Идея единства немецкой нации сама по себе предполагала ликвидацию многочисленных немецких государств. Это неизбежно влекло революционеров в конфликт с Австрией и Россией как гарантами статус-кво в «германском мире». Не случайно, что Маркс и Энгельс так враждебно относились к русской монархии, видя в ней главного врага будущей революционной Германии.

В германских государствах с начала XIX в. шла дискуссия о том, что такое «немецкий народ» и где его границы. Проект немецкой нации изначально формировался под контролем баварских Виттельсбахов как враждебный Австрии и даже Пруссии. Фактически это был проект построения «малой Германии» на базе Рейнско-Баварской платформы, то есть Рейнского союза Наполеона. Постепенно Пруссия перехватила у Виттельсбахов роль лидера в построении общегерманской идентичности. Эта партия «малогерманцев» (сторонников объединения Германии под эгидой Пруссии) находилась в оппозиции к «великогерманцам» — сторонникам объединения под скипетром австрийского императора, то есть воссоздания Священной Римской империи. В данном варианте в состав немецкой нации входили и южные немцы — вплоть до современной Словении и Трансильвании, германизированные чехи, словенцы и секлеры.

В такой ситуации невольно вставал вопрос и о судьбе России. Вовсе не случайно, что в противовес Ф.И. Тютчеву немецкие историки Якоб Фальмерайер, Иоаганн Густав Дройзен и Теодор Моммзен — теоретики «малогерманцев» — сравнивали Россию с эллинистическими империями древности, где греки управляли восточными народами. Если в николаевской России у власти находилась немецкая династия и остзейское дворянство, то Восточная Прибалтика и даже Санкт-Петербург — не что иное, как часть немецкой нации. К ней могли быть отнесены и немецкие колонии в России — южная дуга от Причерноморья до Поволжья, что лишало Россию всех завоеваний со времен Петра I. Вот почему подъем германского национализма провоцировал кризис внутри России. В 1840-х гг. на первый план выходят известные нам со школьных лет движения западников и славянофилов. Примечательно, что оба течения были недружественными «германскому миру». Западники призывали брать пример с «прогрессивного Запада» — Великобритании и Франции, но не с Пруссии и Австрии, которые были для них какой-то «неправильной» Европой. Славянофилы с призывом вернуться к традициям допетровской России критиковали засилье немцев, то есть основу «Петровской революции». Русская монархия с черно-желто-белым флагом, напоминавшим австрийский, оказывалась чужой и для западнических, и для консервативно-славянофильских сил.

Датой взрыва этой системы стал 1848 г. Революционный Франкфуртский парламент принял проект конституции объединенной Германии с предложением принять императорскую корону прусскому королю. В будущую Германию были включены такие спорные территории, как Шлезвиг, Богемия и Моравия, Лимбург. Однако во Франкфуртском парламенте обсуждались и вопросы о Триесте и Адриатическом побережье, Освенциме и Заторе (этнически польских землях), и Остзейском крае России. Австрийская империя под влиянием немецких событий оказалась перед лицом двойного — чешского и венгерского — восстания. Император Николай I вернул территориальную целостность Австрии, вынудил Пруссию отказаться от территориальных претензий к другим германским государствам и побудил Вену отказаться от конфликта с Пруссией. Однако восстановление статус-кво оказалось не лучшим выбором, поссорив Россию с Берлином и Веной. Результат проявился в Крымской войне (1853–1856 гг.), когда Николай I был вынужден вывести войска из Дунайских княжеств под совместным давлением Австрии и Пруссии. Россия впервые со времен Наполеоновских войн оказалась перед угрозой большой войны на Западе: лучшие силы воевали не в Крыму, а были развернуты вдоль западной границы в ожидании войны с объединенными австро-прусскими силами, что фактически и было контурами будущего русско-германского конфликта.

Плакат Временного правительства

Австро-русская ссора дала фору Пруссии, которая стала реализовывать малогерманский проект. Русский император Александр II всемерно поддерживал политику канцлера Отто фон Бисмарка по созданию Германской империи. Тактически это позволяло России аннулировать невыгодные итоги Крымской войны и сохранить династическую дружбу с Пруссией как подобие Священного союза. Однако стратегически провозглашение в 1871 г. Германской империи (Второго Рейха) объективно ставили под сомнение не только российские позиции в Германии, но и саму «Петровскую революцию». Отныне у немцев (прежде всего, лютеран) была своя империя со столицей в Берлине, со своей идеологией и идентичностью. Россия после 1871 г. оказалась системно не нужна в «германском мире», ибо ее традиционная ниша оказалась занята Германией. Вспомним, что остзейцы отделяли свой край от «Внутренней России» (Innere Rußland), а вместо «кайзера» — русского царя — у них теперь потенциально появлялся свой, германский кайзер.

Русский философ-эмигрант Иван Солоневич сказал о Германии: «Несчастная страна, всю свою историю мечтавшая стать Россией». В контексте эволюции русско-германской системы эта мысль намного более глубокая, чем, возможно, предполагал сам автор. Второй Рейх, провозглашенный с символикой, нарочито копирующей Российскую империю, объективно занимал ее нишу в «германском мире». Перед Россией с 1871 г. вставал сложный как внутренней, так и внешний вопрос о ее месте в мире.

Закат системы

Ответ России на «германский вызов» был логичен. С 1860-х гг. часть идеологии славянофильства начала преобразовываться в панславизм: идеологию, постулирующую единство всех славянских народов и наличие у России морально-этического долга перед всеми славянами. Изначально панславизм был австрийской идеологией, согласно которой воспитанные Габсбургами западные славяне должны были нести европейскую культуру другим славянам. Однако затем Россия перехватила инициативу у Австрии в процессе славянского освобождения на Балканах, попутно поставив вопрос и о будущем австрийских славян.

Эта идеология несла в себе семена грядущего русско-германского конфликта. Австрия, преобразованная в 1867 г. в Австро-Венгрию, столкнулась с мощным движением южных и западных славян. Русско-турецкая война 1877 г., проходившая под лозунгом освобождения южных славян от турок, завершилась ссорой Вены и Петербурга. Германия выбрала поддержку Австро-Венгрии, что завершилось заключением австро-германского военного союза 1879 г. Негласным лидером панславянской партии стал генерал М.Д. Скобелев, герой Русско-турецкой войны [4]. Между Россией и Германией назревала схватка за «австрийское наследство», суть которого заключалась в том, будет ли оно целиком усвоено Германией или Россия получит ее славянскую часть.

Отсюда изменение Российской идеологии и культуры, начавшееся со вступлением на престол императора Александра III (1881–1894 гг.). Политика русификация апеллировала к возрождению роли православия и исконно-русских обычаев. Примечательно, что именно при Александре III черно-желто-белый флаг империи был заменен привычным нам российским триколором. Изменилось и отношение к немецким колониям. Славянофилы все чаще рисовали их как «пятую колонну» Германии. В 1887 г. русское правительство издало Закон об иностранцах, по условиям которого ограничивалась купля и аренда земельных угодий и владений в западных областях России лицами, не имеющими российского подданства, а лица, не имеющие российского подданства, ограничивались в правах на местном уровне и должны были платить более высокие налоги. Россия, таким образом, переставала восприниматься немцами как «свое» государство, превращаясь в панславистскую державу, противостоящую германизму.

Логика русско-германского конфликта многократно описана в научной литературе. Интересы России на Балканах вступали в противоречия с политикой Вены, опиравшейся на немецкие династии Юго-Восточной Европы. Это привело к формированию двух союзов — Тройственного (Германия, Австро-Венгрия, Италия) и франко-русского, переплавленного затем в тройственную Антанту с участием Великобритании. В контексте нашей темы интереснее иное. Российское руководство и общество все больше воспринимали германские страны как чужие, мешавшие славянскому возрождению. В Германии, в свою очередь, усиливались идеи экспансии на восток за счет российских земель, что нашло свое идеологическое оформление в воскрешении Паулем де Лагардом концепции «Готской цивилизации». Последнее изображалось как продолжение объединения германских земель за счет присоединения к ним Остзейского края и Причерноморья. Фактически речь шла о том, где пройдет граница между обновленной Россией и Германией, так как Австро-Венгрия оказалась в эпицентре их конфликта и вряд ли имела шанс сохранить целостность.

Алексей Фененко:
Нарративы биполярности

В таком контексте по-новому предстают и внутриполитические кризисы, охватившие в начале ХХ в. и Россию, и Германию. В России усиление консервативного начала само по себе ставило вопрос о смысле существования столь мощной германизированной элиты. «Царь-немец» вступал в противоречие как с либеральной идеей «свободы» по английскому или французскому образцу, так и со славянофильской идеей Земского собора. Аналогично и в Германии общество было все больше недовольно властью прусской аристократии, исторически родственной и дружественной России. Вильгельм II объективно выступал в двух противоречащих друг другу ипостасях: и как лидер антироссийского альянса, и как личный друг российского императора Николая II, крестный отец Цесаревича Алексея Николаевича, наследника российского престола.

Первая мировая война не случайно завершилась крахом всех трех империй. В России она логично переросла в революцию как часть борьбы с «Германией» — не только внешней, но и собственной, русской. Мы часто забываем о том, что одной из причин Февральской революции в России стал отказ общества и народа от повиновения германизированной элите. Эта революция вызревала постепенно: погром немецкого посольства и переименование Санкт-Петербурга в Петроград в 1914 г. переросли в немецкие погромы 1915 г. На фоне неудач на фронте в стране все чаще возникал вопрос о «немецкой измене», что и нашло свое логическое завершение в свержении в феврале 1917 г. германизированной монархии.

Есть и другой, не менее важный момент. Союз с Великобританией и Францией отвечал интересам российской либеральной общественности, воспринимавшей их как подлинную, «правильную» Европу в противовес реакционной «германской» Европе. «И что же! Священный союз // Ты видишь, надменный германец? // Не с нами ль свободный француз? Не с нами ль свободный британец?» — писал поэт Валерий Брюсов. «Страх Божий» забыли немцы, — забыли сию известную по всей Руси мысль, которую нам вдолбляют в голову с детства, и хорошо, что вдолбляют. В тайне вещей они все безбожники, и давно безбожники; безбожник был и их Бисмарк, безбожен и император Вильгельм, хотя и произносят, где машинка указывает произнести — Gott, Gott», — вторил ему философ Василий Розанов. «Свободная Россия», возникшая в феврале 1917 г., была для интеллигенции того времени естественным продолжением Антанты и борьбы с германизмом и собственной полугерманской монархией.

Но в Германии всего через год в ноябре 1918 г. будет свергнута монархия Гогенцоллернов по российскому сценарию: сначала выступление либерального крыла элиты, требующего отречения императора, а затем приход к власти более радикальных сил. Произошло свержение той самой прусской монархии и «прусского стиля» (по определению консерватора Артура Мёллера ван ден Брука), который был построен в 1870 г. под Российскую империю. Германия избавилась от своей «полурусской» монархии и власти прусской элиты, ориентированной на консервативный союз трех империй. Русско-германская система вступила в фазу жесткого распада.

Первая мировая война нанесла катастрофический удар по русско-германской системе. Уже Брестский мир 1918 г. поставил вопрос о том, где пройдет граница между Советской Россией и Германией. «Линия Гофмана» отделила от России Финляндию, Прибалтику, Польшу, Украину и Закавказье, то есть фактически ликвидировала итоги петровского и екатерининского «рывка в Европу». Поражение Германии на Западе ликвидировало ее временные успехи, что привело к созданию на обломках трех империй целой серии новых государств. Мы часто забываем, что Финляндия, Прибалтийские государства, Польша, Чехия и Словакия, даже Украина и Грузия — это все последствия российско-германского конфликта, барьер, созданный на основе разлома двух империй. Судьба этого барьера, кстати, не решена до настоящего времени, что доказывают многочисленные вооруженные конфликты, протекающие в этом регионе.

Революционные потрясения изменили облик России и Германии, убив в каком-то смысле демографическую основу русско-германской системы. Ликвидация в России дворянства и старого чиновничества лишили страну полугерманской элиты. Из советских городов уже в 1920-х гг. почти исчезли немецкие магазины, аптеки, кирхи — неотъемлемая часть быта дореволюционной России. В Германии от власти отошла прусская аристократия, представители которой были шефами русских полков и кавалерами русских орденов. В руководстве Веймарской республики уже почти не встречаются прусские фамилии фон Бюлов, фон Бредов или фон Миллентоф. Остзейские дворяне — связующее звено русско-германской системы — стали жителями других стран: Эстонии, Латвии и Финляндии.

Интересный психологический момент отражен в повести Аркадия Гайдара «Судьба барабанщика» (1938). Ее главный герой — пионер Сергей Щербачев, попав в Киев, был изумлен, обнаружив в саду мраморный столб с надписью: «Здесь погребен действительный статский советник и кавалер Иоганн Генрихович Штокк». Еще больше он удивился, когда сын полусумасшедшей графини сказал о нем: «Это младший сын покойного генерала Рутенберга, и он пришел поздравить вас со днем ангела». Уже в 1938 г. воспоминания о том, что в Киеве совсем недавно жили статский советник Штокк и генерал Рутенберг, казались современникам частью как-то забытого и непонятного мира.

Однако у системы сохранялись еще два жизнеспособных осколка — остзейское население Латвии и Эстонии и белая эмиграция, одним из центров которой выступал Берлин. В каком-то смысле на смену «русской Германии» пришла «немецкая Россия» — 200 тыс. русских эмигрантов, проживавших в Германии. Да и в самом СССР еще сохранялись и АССР немцев Поволжья, и немецкая община Ленинграда. Все это создавало потенциал для возрождения русско-немецкой системы в ее удивительных комбинациях. За межвоенные периоды были предприняты три попытки ее восстановить.

Константин Пахалюк:
Горячая память о Великой Отечественной

Первая заключалась в активной деятельности Коминтерна, пытавшегося использовать мощный ресурс Коммунистической партии Германии. Последняя после Ноябрьской революции 1918 г. виделось в Москве как наиболее мощный отряд (после России) мировой революции. Создание СССР в 1922 г. казалось первым шагом к включению в него будущих советских республик, прежде всего коммунистической Германии. Правда, неудачная попытка Коминтерна поднять немецкую революцию осенью 1923 г. охладила пыл к реализации этой идеи, однако мы вновь видим некий проект сборки (пусть и в коммунистическом варианте) России и Германии в единое государство.

Второй была укреплявшаяся в немецком обществе идея «экспансии на восток», ставшая основой внешнеполитической программы НСДАП. Еще Локарнские соглашения 1925 г. предусматривали незыблемость западных границ Германии (под гарантиями Великобритании и Италии), но не гарантировали германских границ на востоке с Польшей и Чехословакией. Идея Гитлера заключалась в том, чтобы заключить сделку с Великобританией: Германия отказывается от реванша за Первую мировую войну ради борьбы с коммунизмом и широкой экспансии на восток. Логика Гитлера основывалась на том, что Россия после свержения Романовых (точнее, их Гольштейн-Готторпской ветви) перестала существовать как субъект, став полем для экспансии разных стран. Германия, по его словам, уже завоевала себе жизненное пространство на востоке в 1918 г., дойдя до «линии Гофмана»: помешал конфликт с Антантой, который якобы отвечал не немецким, а британским интересам. По сути, это было развитие идей «немецкого объединения», начавших утверждаться в германских государствах еще в 1840-х гг.

Третья попытка — опыт советско-германского полусоюза 1939–1940 гг. В научной литературе давно стало правилом хорошего тона критиковать Пакт Молотова — Риббентропа и прилагавшийся к нему Секретный дополнительный протокол. При этом как-то забывается, что все разделенные государства Восточной Европы были продуктами Первой мировой войны и возникли всего за двадцать лет до подписания этого пакта. СССР и Германия фактически восстанавливали границу, напоминавшую границы 1914 г., только место Австро-Венгрии здесь могла бы занять Венгрия. Другое дело, что этот опыт оказался негативным, завершившись нападением Германии на СССР.

В ходе подобной «реконструкции» Восточной Европы был, однако, ликвидирован связующий компонент российско-германской системы. Осенью 1939 г. правительства Латвии и Эстонии провели массовую депортацию остзейских немцев в Германию. Фактически это означало ликвидацию осколка императорской России.

Великая Отечественная война оказалась тотальной войной между Германией и СССР. Руководство Третьего Рейха ставило перед собой задачу ликвидации Советского Союза как политического субъекта и формирования на его территории новых субъектов, размеры и границы которых остаются дискуссионными. Для нашей темы здесь важны два момента: то, что СССР рассматривался руководством Рейха как непрочное образование, которое рухнет после первых поражений по сценарию Российской империи 1917 г., а таже предположительные границы немецкой колонизации на востоке. Советский историк Л.А. Безыменский определил их на основе немецких документов как Прибалтика и Ингерманландия (с Санкт-Петербургом) и Причерноморье — Крым [5]. Но ведь эти регионы еще в середине XIX в. немецкие националисты считали своими, частью будущей германской империи.

Примечательный факт: тема «усмирения коммунизма» в Третьем Рейхе подавалась с нарочито античными аналогиями. Этот взгляд был позаимствован немецкими национал-социалистами у прусского историка Иоганна Густава Дройзена. Он проводил параллели между Пруссией и Македонией — полуэллинским государством, объединившей враждующие полисы древних эллинов в единую конфедерацию. Но вслед за их объединением последовал общегреческий поход на Восток в распадающееся Персидское царство, где эллины жили уже несколько веков. В этих пассажах Дройзена не трудно было найти аналогию с будущем походом объединенной Германии на Восток, где уже давно существовали немецкие колонии. Идея русско-прусского союза, скрепленного родственными связами монархов и аристократии, парадоксально, но по-своему логично, трансформировалась в Третьем Рейхе в идею построения империи за счет России.

Разгром нацистской империи стал окончательным крахом русско-германской системы. Ликвидация Пруссии означала ликвидацию исторически связанной с Россией части «германского мира». Новая Германия отбрасывалась на запад — в Рейнско-Баварскую платформу, что объективно вынуждало ее на завязывании отношений с Францией и Британией, а не с СССР. Наконец, между СССР и Германией был воссоздан барьер национальных государств без каких-либо германских диаспор: Польша, Чехословакия, Венгрия, Румыния. После распада СССР этот барьер дополнился вторым поясом: прибалтийские страны, Белоруссия, Украина. Сама идентичность СССР, а затем и России стала включать в себя День Победы над Германией, а в Германии — отказ и критику имперского (то есть прусского) прошлого. Таким образом, Россия и Германия окончательно разошлись как два разных государства со своей территорией и идентичностью, что и завершило распад русско-германской системы.

***

Вопрос о том, может ли эта система воскреснуть в будущем, пока остается дискуссионным. На сегодняшний день ответ на него скорее отрицательный. На данный момент этому мешают три фактора: отсутствие в России и Германии значимой немецкой и русской диаспор, особая роль Великой Отечественной войны в исторической памяти и европейский (точнее, атлантический) выбор Германии. Сломать эти опоры, фиксирующие окончательное расхождение России и Германии, в настоящее время невозможно. Не меньшую роль играют и демографические проблемы — сокращение немецкого населения и балансирование российского на отметке «около нулевой». Потенциал для какого-либо крупного миграционного движения сегодня минимален. Разве что изменение границ в Восточной Европе сможет снова приблизить Россию и Германию друг к другу, воскресив в обеих странах прежнюю имперскую идентичность.

Однако история этой системы — предупреждение тем, кто верит в мифы о вечности «братских народов». Этносы, которые сегодня нам кажутся самыми близкими, завтра с легкостью могут оказаться врагами. Если бы в эпоху Николая I кто-то сказал, что для истории России самой тяжелой будет война с Германией, на него посмотрели бы как на чудака: каждый знал, что главные враги — Великобритания и Франция, а немцы — друзья и опора Российской империи. Распад этнополитической системы может наступить внезапно и проходить через тяжелые войны. Вполне возможно, что нечто подобное может произойти между Россией и Украиной в нашем веке.

1. Здесь и далее по тексту автор разделяет понятия «германский мир» как сообщество германоязычных народностей и «германскую систему» как политическую форму его организации.

2. С правовой точки зрения, немецкие сельские колонисты относились к группе государственных крестьян, называемых «казенными». Казенные крестьяне обрабатывали землю, которая принадлежала царской казне. Они не должны были иметь крепостных и жили общиной. В русских общинах происходил регулярный передел земли по числу душ мужского пола. Колонисты же получали землю с правом наследования и относились к царскому двору. В отличие от казенных крестьян колонисты имели другое самоуправление, налогообложение и право наследования (минорат).

3. Чеснокова А. Н. Немцы в Петербурге. СПб.: Сатис, 2001. 55 с.

4. В феврале 1882 г. он произнес речь в петербургском ресторане «Бореля» против Германии и Австро-Венгрии как угнетателей славянских народов. 17 февраля 1882 г. последовало его новое выступление в Париже, где он заявил: «Борьба между славянством и тевтонами неизбежна... Она даже очень близка. Она будет длительна, кровава, ужасна, но я верю, что она завершится победой славян».

5. Безыменский Л. А. Разгаданные загадки третьего рейха. Книга не только о прошлом. 1933–1941. — М.: Издательство АПН, 1981. 368 с.