За столетним горизонтом

В 2040-х или 2050-х гг. мир с большой долей вероятностью войдет в «повышательный цикл Кондратьева». Его атрибуты — гонка научно-технических открытий, быстрый экономический рост, способность к экономическим прорывам и идеология роста и процесса. В «понижательном цикле» ключевой вопрос политиков — сколько это стоит? В повышательном цикле идеология иная — «нам нужна победа — мы за ценой не постоим». Весьма вероятно, что к началу XXII в. повышательный цикл как раз достигнет своего максимума, создав все непредвиденные сегодня условия для распада Ялтинско-Потсдамского мира.

Центральный вопрос будущего столетия — как и при каких условиях произойдет распад Ялтинско-Потсдамского порядка?

История учит, что предыдущие международные порядки распались в результате тотальных войн, целью которых провозглашается ликвидация противника как политического субъекта. Сегодня трудно представить, что, например, во второй половине XXI в. некая тотальная война разрушит Ялтинско-Потсдамский порядок и создаст новое соотношение сил. Наше сознание способно осмыслять тотальную войну только в категориях «ядерного апокалипсиса». Но не менее сложно было представить себе новую тотальную войну людям времен расцвета того или иного порядка.

По мере саморазложения Ялтинско-Потсдамского мира будет наступать время несистемных политиков, предпочитающих не «ответственное поведение», а «бурю и натиск». Создадут ли они на смену гегемонистскому Ялтинско-Потсдамскому порядку новый порядок баланса сил — подобно тому, как Венский пришел на смену Вестфальскому?

Размышление после статьи И. Тимофеева «Россия и мир: повестка на 100 лет»

Иван Тимофеев:
Россия и мир: повестка на 100 лет

Статья Ивана Тимофеева о мире через сто лет настолько интересна, что невольно побуждает к размышлениям. Еще больше к нему подталкивает сама коллективная монография РСМД «Мир через сто лет». В современной России футурология — не самая популярная отрасль знания. Горизонт политического планирования ограничивается примерно 5–10 годами: прогнозы относительно более поздних сроков (20–30 лет) считаются уже чем-то малореалистичным. Посмотреть за столетний горизонт до недавнего времени воспринималось в отечественном научном сообществе как «ненаучная фантастика». На этом фоне сборник РСМД — не только новаторская, но и интеллектуально смелая попытка радикально раздвинуть временные пределы политического прогнозирования.

Размышлять о столь отдаленном будущем — занятие малоблагодарное. Любители истории справедливо напомнят, что ни один из прогнозов 1900 г. относительно мира 2000 г. не оправдался. И все-таки поразмышлять хочется. Во-первых, всегда интересно смоделировать мир, в котором не будет нас, но будут жить наши потомки. Во-вторых, статья И. Тимофеева содержит в себе столько интересных сюжетов, что их невозможно обойти стороной. Поэтому я, понимая всю условность прогнозов на столь длительный срок, в дальнейшем попытаюсь изложить свое видение «мира через сто лет» — своеобразное размышление после прочтения статьи.

Порядок, в котором мы живем

Четверть века, прошедшие после демонтажа СССР, доказали, что международные отношения остаются в рамках Вестфальской системы национальных государств. Несмотря на разговоры о возвышении «негосударственных игроков», ни один из них пока не стал субъектом международного права. Ни один из них не добился кардинальных изменений в системе международных отношений: движения вроде «Талибан» или ИГ претендовали скорее на создание определенных государственных правительств, чем секретных транснациональных сетей. «Санкционная война» США и стран ЕС с Россией продемонстрировала, насколько авторы либеральной школы преувеличили роль транснациональные корпораций (ТНК): ни одна из них не выступила против санкций, сохранив лояльность своим правительствам.

Мы продолжаем жить в Ялтинско-Потсдамском порядке, сконструированном в ходе Второй мировой войны. До настоящего времени действуют его правила, выработанные державами-победительницами в 1943-1944 гг. К ним относятся:

• признание формального равенства всех народов и рас;
• ограничение права государств на ведение войны (по Уставу ООН объявление состояния войны возможно только в порядке самообороны);
• признание ООН как международного института глобального управления;
• наличие особых прав у пяти «держав-победительниц» во Второй мировой войне в рамках Совета Безопасности ООН;
• наличие правовой монополии пяти постоянных членов Совбеза ООН на обладание ядерным оружием, зафиксированное Договором о нераспространении ядерного оружия (ДНЯО);
• сохранение частичного ограничения суверенитета «государств-агрессоров» (Германии и Японии).

Андрей Кортунов:
От постмодернизма к неомодернизму, или Воспоминания о будущем

Параллельно Бреттон-Вудские соглашения 1944 г. создали ключевые финансовые институты нового международного порядка — Международный валютный фонд (МВФ) и Всемирный банк (ВБ). Принцип свободной торговли был официально принят в 1947 г. в рамках Генерального соглашения по тарифам и торговле (ГАТТ). Глобализация мировой экономики окрепла с преобразования ГАТТ во Всемирную торговую организацию (ВТО) в 1995 г. Но в ее основе лежит все тот же принятый в 1947 г. международный принцип свободной торговли, который определяет принципы мировой экономики до сих пор.

Окончание холодной войны не изменило базовых правил Ялтинско-Потсдамского порядка. Формально ведущая роль в мире по-прежнему принадлежит ООН. Состав постоянных членов Совбеза остается тем же, как и в годы холодной войны. Не изменилась и введенная ДНЯО правовая монополия пяти постоянных членов Совбеза на обладание ядерным оружием: все остальные ядерные страны с точки зрения международного права считаются «нелегальными». Легитимность Совбеза ООН по-прежнему базируется на итогах Второй мировой войны.

Не изменилось радикально и соотношение силовых потенциалов между государствами. В середине 2010-х гг. мир с точки зрения распределения силовых возможностей делится на:

• «ядерные сверхдержавы» (США и Россия), которые сохраняют ракетно-ядерный паритет, а также количественный и качественный отрыв своих ядерных сил от остальных членов «ядерного клуба»;
• региональные ядерные державы (Франция, Великобритания, КНР), которые не обладают полноценным стратегическим ядерным оружием;
• нелегальные ядерные державы (Индия, Пакистан, Израиль, КНДР);
• неядерные страны, обладающие конвенциональными вооружениями и входящие в военно-политические блоки;
• неядерные страны, обладающие конвенциональными вооружениями и не входящие в военно-политические блоки;
• неядерные страны, развитие военных потенциалов которых ограничено международно-правовыми рамками (Германия, Япония).

Стратегический паритет двух сверхдержав всегда был условностью: по совокупности ресурсов США и в годы холодной войны имели большие возможности, чем СССР. Во-первых, у Вашингтона были два ядерных союзника в Европе — Великобритания и Франция, а после 1972 г. его фактическим союзником стал и ядерный Китай. Во-вторых, у США была система передового базирования ядерного орудия в Европе и Восточной Азии, в то время как СССР не имел аналогичной системы в Западном полушарии. В-третьих, США благодаря наличию океанского флота и союзников могли проецировать силу в Евразию, тогда как СССР не обладал аналогичными возможностями для ведения войны в Западном полушарии. Поэтому тезис о потери Россией силового равенства с США далек от реальности: СССР никогда не обладал абсолютным равенством силовых возможностей с Соединенными Штатами.

Здесь, однако, возникает ключевой вопрос: будет ли привычный нам Ялтинско-Потсдамский порядок вечным? История подсказывает, что нет. До нас в рамках Вестфальской системы существовали Вестфальский (1648–1815 гг.), Венский (1815– 1918 гг.) и Версальско-Вашингтонский (1919–1945 гг.) порядки. Для людей своего времен каждый из них казался столь же незыблемым, как нам Ялтинско-Потсдамский мир. Вполне возможно, что Ялтинско-Потсдамский порядок — далеко не последняя модификация Вестфаля. «Находясь внутри системы, невозможно представить себе условий, при которых она завершит свое существование», — гласит парадокс британского философа Дэвида Юма. Поэтому центральный вопрос для будущего столетия — как и при каких условиях произойдет распад Ялтинско-Потсдамского порядка?

Центральный сюжет

Городской завтрак РСМД «Мир через 100 лет. Прогнозирование в международных отношениях: что ждет нас в XXII веке?»

Ялтинско-Потсдамский порядок при этом изначально формировался как гегемонистский, то есть отцентрированный под интересы США. Можно много размышлять о биполярной конфронтации СССР и США. В действительности Ялтинско-Потсдамский порядок, как он создавался в 1940-х гг., был предопределен под американское преобладание.

Во-первых, Соединенные Штаты после Второй мировой войны долгое время имели почти монопольное положение в области океанской и воздушной мощи. Это превосходство дополнялось сначала монополией на ядерное оружие, затем почти монополией на средства его доставки. Средства доставки ЯО к американской территории СССР создал только к периоду Карибского кризиса 1962 г. Но и после этого по количеству оперативно-развернутых стратегических боезарядов СССР уступал США до середины 1970-х гг.

Во-вторых, США получили ведущую роль в мировой финансовой системе. Современная (Ямайская) финансовая система — это только модифицированный вариант Бреттон-Вудских соглашений 1944 г., коль скоро сохраняется набор ее базовых институтов и статус доллара как мировой резервной валюты.

В-третьих, США построили выгодную им систему региональных блоков. В Европе ее опорой выступает НАТО, в основе которой лежит сохраняющееся ограничение суверенитета Германии. В Азии США создали союзы с Японией, Филиппинами, Австралией и Новой Зеландией. Результат позволил американцам получить серьезные стратегические преимущества: Соединенные Штаты получили возможность проецировать силу в Евразию.

В-четвертых, американская дипломатия стала естественным лидером малых и средних стран. Вашингтон сумел позиционировать себя как их естественного защитника от «посягательств империй», что дало ему дополнительный ресурс.

В-пятых, американцы сумели выстроить политику «мягкой силы». В ее основе лежит представление о своей культуре как квинтэссенции прогресса, ее массовой популяризации и воспитании элит как союзников, так и оппонентов. Примечательно, что и советская элита (которая по логике должна была бы быть непримиримой к США) оказалась весьма проницаема для американского культурного влияния. Для советского общества, несмотря на холодную войну, была характерна высокая симпатия к США и американской культуры: без нее были бы невозможны ни теория конвергенции, ни разрядка, ни перестройка.

Советский Союз мог блокировать американскую мощь посредством наличия самой сильной в мире континентальной армии. Но он не обладал средствами для борьбы за мировую гегемонию из-за слабой способности проецировать свою мощь за пределами Евразии и отсутствия своего места в мировой финансовой системе. В рамках Ялтинско-Постдамского порядка американский ресурс можно назвать гегемонистским, а советский — блокирующим. Для установления своей гегемонии США было необходимо решить для себя базовую задачу: демонтировать советский потенциал по образцу Германии и Японии после Второй мировой войны и получить гарантии невозможности его восстановления.

Советско-американское соперничество осуществлялось при этом в уникальных условиях. У обеих сторон отсутствовали технические средства для ведения прямой тотальной войны друг с другом. Ни СССР, ни США не обладали технической способностью перебросить крупную армию в другое полушарие Земли и поддерживать там проведение военных операций. Обмен стратегическими ядерными ударами сам по себе не давал ни одной из сторон гарантии политической победы. Для нее необходима оккупация территории противника и установление на его территории необходимого политического режима, а этого как раз не давали ядерные удары по ключевым городам или военным объектам. Даже они не позволяли бы перебросить в другое полушарие Земли армию, необходимую для разгрома и оккупации СССР или США. Альтернативой могла стать только серия региональных, войн за принуждение противника к локальному компромиссу. Что, собственно, обе сверхдержавы и делали в период после Карибского кризиса 1962 г.

Отсюда сложился и характерный для современного мира подход к восприятию ядерного оружия. Строго говоря, оно до сих пор не состоялось как оружие: мы не видели его применение как боевого оружия и, соответственно, не можем оценить результаты его применения. Хиросима и Нагасаки в 1945 г. были скорее политической демонстрацией, чем отработкой военных возможностей. На декларативном уровне понимание ЯО пока не вышло за рамки концепции «воздушной мощи» начала 1920-х гг.: как «очень мощных авиабомб», призванных гарантированно разрушить стратегический потенциал противника. Вся логика «ядерного сдерживания» основана на теории, что в случае войны ядерные державы будут применять ЯО «все и сразу» — по аналогии с концепцией стратегических бомбардировок времен Второй мировой войны.

Дмитрий Фельдман:
«Правила победы» в международных конфликтах будущего

Ялтинско-Потсдамский порядок при этом не был монолитным. После 1945 г. он прошел через две трансформации. В середине 1950-х гг. произошел распад Британской и Французской империй, который понизил статус Британии и Франции до уровня региональных держав (хотя и с сохранившимися внешними атрибутами великих держав). Второй произошел в начале 1990-х гг. после распада «социалистического содружества» и СССР при одновременном сохранении у России советского силового потенциала. По логике четверть века спустя порядок должен подойти к своей новой трансформации. Вполне возможно, что ее следует ожидать в 2020-х гг.

Развитие центрального сюжета

Распад «социалистического содружества» привел не к появлению принципиально нового порядка, а скорее активизировал заложенные потенции Ялтинско-Потсдамского мира. Соединенные Штаты провозгласили в 1990–1991 гг. курс на построение нового мирового порядка, основанного на их преобладании. (Называть его «гегемонистским», «однополярным» или «либеральным» — дело вкуса и политических пристрастий, сути это не меняет.) Однако на пути к этой цели стояли и продолжают стоять четыре базовых препятствия:

• сохраняющийся стратегический паритет России и США в ракетно-ядерной сфере;
• наличие у России ВПК, способного производить аналогичный США спектр обычных вооружений;
• существование в мире группы стран с независимыми от США военными потенциалами (КНР, Индия);
• сохраняющееся право вето у постоянных членов Совбеза ООН, способное блокировать американские действия (точнее, правовую легитимность действий США).

В условиях технической невозможности и опасности ведения большой войны Соединенные Штаты (независимо от партийного характера администраций) выбрали путь ограниченной ревизии мирового порядка. Американская дипломатия действовала по нескольким направлениям.

Первое — создание прецедентов принудительной смены режимы с последующей подсудностью или физическим уничтожением лидеров соответствующих стран.

Второе — отработка технологий «войн-наказаний» определенных режимов с разрушением экономической структуры современных государств.

Третий — закрепление прецедентов по принудительному разоружению «опасных» (с точки зрения Вашингтона) режимов.

Четвертый — закрепление американского влияния в буферных государствах с конкурентами с последующим провоцированием их конфликтов друг с другом — «войн по доверенности», как называл эту стратегию еще Дж. Вашингтон. Соответствующая стратегия получала идеологическое обрамление в виде концепции «необратимости либеральной глобализации» и «общей борьбы с новыми угрозами» (при лидерстве США).

Гегемонистская стратегия США подтолкнула к сближению Россию и Китай как две державы с независимыми от США силовыми потенциалами. Еще в 1997 г. они подписали Декларацию о многополярном мире. По сути, это было заявкой двух стран на формирование иного варианта мирового порядка — альтернативой провозглашенной в 1993 г. концепции «американского лидерства». В 2001 г. он был дополнен «большим договором», установившим обязательства, близкие к союзническим. В последующем стороны попытались выстроить альтернативные США блоки: от ШОС до БРИКС. С середины 1990-х гг. в мире пошло новое, часто даже более острое, идеологическое столкновение двух проектов мироустройства: американского (модель построения однополярного мира) и российско-китайского (модель многополярности). Мир, по сути, стал идеологически раскалываться на сторонников принятия и неприятия американской гегемонии.

Сергей Веселовский:
Войны будущего

На этом фоне стороны фактически начали осваивать новую модель ведения войн. Конфликты вокруг Грузии, Украины, Сирии, возможно, Южно-Китайского моря стали ее стихийной апробацией. (Хотя ее концептуальные основы были изложены еще в «Национальной военной стратегии США» 1995 г.) В центре конфликта оказывается региональное государство, переживающее тяжелый кризис государственности. На его территорию постепенно вводятся войска США, России и/или КНР, что ведет к их ограниченному конфликту на заранее ограниченном театре военных действий. Развитию подобных конфликтов способствуют и технические новации: быстрое развитие сил специального назначения и воздушно-десантных подразделений, различных типов ПВО и ПРО, информационно-космических систем, средств коммуникаций и логистики.

Подобные войны удивительно напоминают «войны за наследства» XVIII в. Тогда великие державы также предпочитали воевать на территории третьей страны, охваченной кризисом государственности. Подобные войны предусматривали широкое использование негосударственных игроков: каперов, повстанческих формирований, армий мелких феодальных полугосударств, наемных соединений. Великие державы прятались за их спиной, выдавая их за самостоятельных игроков, от которых всегда можно успешно откреститься в случае неудачи. Подобные «гибридные войны» возродились в настоящее время по двум причинам: техническая невозможность ведения тотальной войны между великими державами и стремление конкурентов американской гегемонии к осторожности ввиду силового превосходства США. Зато можно смело констатировать: к середине 2010-х гг. великие державы успешно научились обходить Устав ООН, ограничивающий их право на ведение войн.

Логика подобных войн будет способствовать дальнейшему снижению ядерного порога. Опыт Хиросимы, Нагасаки, Тоцкого и Чернобыля доказал, что ограниченное применение ЯО вполне возможно. Следующим этапом должно стать испытание ЯО как боевого оружия, чтобы посмотреть на его действия именно как оружия, а не политической угрозы. Вполне вероятно, что великие державы выберут для этой цели некий периферийный регион, в котором ограниченное применение ЯО не будет угрожать глобальными последствиями. Но именно его использование как боевого оружия позволит стратегам разработать полноценную теорию его военного применения. (Все концепции «ядерного сдерживания» с начала 1950-х гг. до современности были, по сути, игрой ума — размышлениями на тему «а что будет, если?» в духе «теории игр».)

Развитие этих тенденций позволяет спрогнозировать повестку международных отношений на ближайшие двадцать – тридцать лет. Теоретическим исходом этого раунда борьбы могут быть три варианта:

• усиление позиций США при одновременном сохранении потенциалов сдерживания у России и/или КНР;
• расширение сфер контроля России и КНР с принуждением (прямым или косвенным) США к признанию этого процесса;
• увеличение влияния одной или нескольких держав, которые могут изменить баланс сил в треугольнике США – Россия – КНР.

Последний вариант был бы наиболее интересным. В настоящее время появляется круг претендентов «второго плана», которые через 30 лет (то есть к середине XXI в.) смогут претендовать на статус полноценных великих держав. Потенциальными претендентами на эту роль выступают Британия, Германия, Индия и Япония. У каждой из них присутствует потенциал для укрепления собственных позиций в мировой системе. Определение судьбы этих стран станет, видимо, одним из ключевых сюжетов ближайших тридцати лет.

Воспоминания о будущем

Дмитрий Стефанович:
Глобальное развитие и ядерное оружие

Прогнозируя тенденции на более длительную перспективу, попробуем ответить на важный вопрос, на какой из предшествующих порядков больше всего похож нынешний, Ялтинско-Потсдамский? Ответ напрашивается сам собой — на Вестфальский, существовавший в период от окончания Тридцатилетней войны (1648 г.) до окончания Наполеоновских войн (1815 г.). Его управляющим параметром был гегемонизм, то есть изначально заложенная в нем преобладающая роль Франции. По итогам Тридцатилетней войны Франция сосредоточила в своих руках критическую массу ресурсов, которые приближали ее к гегемонии. Важнейшими из них были:

• наличие самой мощной в мире сухопутной армии;
• партнерство с немецкими протестантскими князьями, которые видели во Франции естественного защитника своих интересов;
• наличие устойчивых младших партнеров в виде Швеции, Речи Посполитой и Османской империи («восточный барьер Ришелье»);
• партнерство с отдельными династиями, которые ориентировались на Францию зачастую вопреки интересам своих стран;
• наличие культурного ресурса (французский язык как международный, а французская культура как эталон для других стран);
• создание технологий проведения «дворцовых переворотов» с целью свержение нежелательных режимов.

Другие державы (Великобритания, Священная Римская империя, Россия) создавали коалиции с целью остановить движение Парижа к гегемонии. «Стержнем» Вестфальского порядка были три попытки Франции установить свою гегемонию в Европе: в правление Людовика XIV (1643–1715 гг.), Людовика XV (1715–1774 гг.) и Наполеона Бонапарта (1799–1815 гг.). Системным регулятором этого порядка были постоянные ограниченные войны: для Франции — ради установления своей гегемонии, а для антифранцузских коалиций — с целью корректировки баланса. Распад Вестфальского порядка наступил только по итогам Наполеоновских войн (1800–1815 гг.), в результате которых Франция лишилась потенциала для проведения гегемонистской политики.

Однако о тотальной войне заговорили только к концу XVIII в. — после Великой Французской революции. Собственно, Наполеоновские войны стали последней, отчаянной попыткой Франции переиграть итоги двух предшествующих поражений в попытках установить свою гегемонию. (Своего рода «порывом отчаянья» — изменить тотальной войной то, что никак не удавалось сделать войнами ограниченными.) До этого сто лет Франция с помощью ограниченных (гибридных) войн пыталась разукрупнить ресурсы трех стран, блокировавших ее гегемонию самим фактом своего существования.

Прорыв Вестфальского порядка наступил ровно через сто лет после его формирования. Полководческий талант маршала Луи де Ришелье позволил Франции в ходе Войны за австрийское наследство (1740–1748 гг.) сокрушить военный потенциал Австрии и перевести ее в разряд «почетных младших партнеров» Версаля. Ослабление Австрии дало фору младшему партнеру Франции — Пруссии, которая скоро стала ее противником. В дальнейшем король Пруссии Фридрих Великий расширил стратегию Ришелье до возвращения крупных межгосударственных войн. Семилетняя война (1756–1763 гг.) завершила столетний период ограниченных войн, ведущихся с целью принуждения противника к выгодной сделке. Эта война стала одновременно и крахом попыток Франции установить свою гегемонию с помощью ограниченных войн. Следующий конфликт мог уже быть только войной тотальной, в которой стороны ориентировались бы на ликвидацию противника, а не на его принуждение к локальному миру. На подготовку этого конфликта ушли следующие 30 лет.

Современные тенденции пока доказывают, что развитие Ялтинско-Потсдамского порядка идет по логике Вестфальского. Региональные войны носят для США характер войн за установление гегемонии, а для их противников — войн за корректировку баланса. Войны на Украине и в Сирии приблизили США и Россию к опасной ситуации их прямого столкновения на ограниченном ТВД. Интенсификация подобных конфликтов, видимо, будет вести к подтягиванию технических возможностей для ключевого военного конфликта в середине XXI в. Таким конфликтом, видимо, станет большое столкновение США с их оппонентами на территории третьего государства — масштабная региональная война, завершающая столетний период «войн на сделку».

Речь, разумеется, не идет о буквальном повторении истории. Но гегемонистские порядки (как и порядки баланса сил) имеют свою логику развития. В их основе лежит столкновение интересов претендента на гегемонию с державами, которые мешают ему совокупностью своих ресурсов. Это противостояние подается потенциальным гегемоном в терминологии борьбы «цивилизации и варварства». Из-за силового превосходства гегемона оппозиционные ему державы действуют осторожно, предпочитая «стратегию непрямых действий» и ограниченные войны. Только стратегический тупик, в который заходят обе стороны, побуждает их в конце концов сделать ставку на решение проблемы посредством тотальной, а не ограниченной войны. Нынешний мировой порядок пока, как и Вестфальский, развивается по этой модели.

Финал порядка?

Алексей Фененко:
Какой будет война будущего?

История учит, что предыдущие международные порядки распались в результате тотальных войн, целью которых провозглашается ликвидация противника как политического субъекта. В рамках любого порядка большинство войн (как и в современном мире) носили ограниченный характер. Сегодня нам трудно представить себе, что, например, во второй половине XXI в. некая тотальная война разрушит Ялтинско-Потсдамский порядок и создаст новое соотношение сил. Наше сознание способно осмыслять тотальную войну только в категориях «ядерного апокалипсиса». Но не менее сложно было представить себе новую тотальную войну людям времен расцвета того или иного порядка.

Попробуем смоделировать несколько сценариев, которыми может завершиться привычный нам Ялтинско-Потсдамский мир.

Первый. Появление технических средств, позволяющих перебрасывать крупные контингенты вооружённых сил через океаны и поддерживать их действия. Такой технический рывок сделал бы возможным появление новых тотальных войн на сокрушение или истощение враждебного политического режима. Подобный конфликт не обязательно будет повторением мировых войн XX в. с характерным для них «сплошным фронтом». Будущая тотальная война может напоминать, например, Итальянские войны XVI в. с характерной для них стратегий измора оппонента и относительной редкостью прямых сражений. Нечто подобное описал, кстати, Дж. Оруэлл в своей антиутопии «1984», где великие державы ведут перманентные тотальные войны над океанскими просторами, сочетая действие массовых армий и атомных бомб ранга «хиросимской».

Второй. Изменение отношения к ядерному оружию. К концу столетия ЯО может рассматриваться не как оружие сдерживания, а как оружие ведения боевых действий на передовой. На смену стратегическим носителям ЯО могут прийти его различные тактические разновидности, вполне сочетающиеся с действиями массовых армий. (Подобно тому, как в начале XVI в. на смену тяжелой осадной артиллерии пришли легкие полевые скорострельные пушки, сочетавшиеся с массовыми армиями пехотинцев-ландскнехтов). Будущее массовое сознание может не считать, что за моментом первого применения ЯО на передовой обязательно последует тотальный ядерный удар по городам противника. Вполне возможно, что некоторые облегченные виды ЯО могут (как это полагали британские стратеги середины 1940-х гг.) отражать наступление масс пехоты или поражать укрепленные объекты в ближайшем оперативно-тактическом тылу.

Наступление нового «ядерного дискурса» не обязательно произойдет в результате тотальной войны. Оно может произойти в результате апробации подобного сценария где-то на периферии, как, например, мобилизации армий Дж. Вашингтона в Северной Америке стали прологом к переходу Европы на войну массовыми армиями. Не исключен и вариант появления сначала новой военной теории, которая будет подхвачена и растиражирована военачальниками, как это произошло с работами К. фон Клаузевица в рамках Венского порядка. Наше сознание считает само собой разумеющимся, что химическое оружие можно применить только «понемногу» и «на передовой» — по образцу Ирано-иракской войны (1980–1988 гг.) или нынешних кампаний ИГ. Появление новых технических средств может привести и к повелению новой стратегии, сочетающей действия массовых армий и локального применения ЯО.

Третий. Отказ от ядерного оружия или его выведение за рамки будущих войн. Такой сценарий не столь фантастичен, как может показаться на первый взгляд. В 1925 г. был подписан Женевский протокол о запрете применения химического и бактериологического оружия в ходе военных действий. В 1993 г. последовала Парижская конвенция, предполагающая полную ликвидацию химического оружия. Опыт Второй мировой войны доказал, что великие державы могут воевать, не применяя химическое оружие даже под угрозой полного разгрома и потери суверенитета — это оружие всю войну продолжало мирно покоиться на складах. Можем ли мы гарантировать, что в будущей тотальной или крупной ограниченной войне нечто подобное не произойдет и с ядерным оружием?

Четвертый. Военно-техническая революция. Хотя полки книжных магазинов наполнены книгами о «революции в военном деле», в реальности наша цивилизация не создала никакого нового оружия со времен Второй мировой войны. На протяжении последних 70 лет мы, по сути, только совершенствуем прорывные технологии, которые были созданы в первой половине ХХ в. — от автоматов до баллистических ракет и ядерного оружия. Все попытки создать новое оружие (от экспериментов с боевыми лазерами до разработки проектов космических перехватчиков) пока закончились неудачно.

Столь длительный военно-технический застой опять-таки сближает современный мир с Вестфальским порядком. Сто пятьдесят лет от окончания Тридцатилетней войны до 1770-х гг. армии европейских держав были вооружены одним и тем же оружием: скорострельной артиллерий и дульнозарядным ружьем с кремниевым замком и парусными фрегаты «технологии Энтони Дина». Переход к тотальным войнам стал возможен только благодаря военно-техническим новациям 1770-х гг.: появлению гаубичной артиллерии и аэростатов. Именно эти новации сделали возможным переход от линейной к рассыпной тактике, которая вкупе с прогрессом медицины позволила великим державами выставлять на поле боя массовые мобилизационные армии.

Солдаты на ядерном полигоне в Неваде в 6 милях от эпицентра взрыва 21-килотонного снаряда «Dog» операции Buster-Jangle в ноябре 1951 г.

Пятый. Девальвация воздушной мощи. Современные войны пока основаны на старой концепции Дж. Дуэ о подавляющем превосходстве авиации (с ее последующем развитием в виде ракетного оружия). До настоящего времени практически неизученным остается вопрос о том, можно ли организовать эффективную ПВО, способную нейтрализовать ВВС противника. (Показательный факт, что до настоящего времени работ по теории «противовоздушной мощи» практически нет.) Речь идет не просто о прикрытии комплексами ПВО отдельных объектов или вооруженных сил: эта задача технически была решена еще в годы Первой мировой войны и постоянно совершенствуется до настоящего времени. Дискуссионной остается проблема полноценной ПВО территории страны, способной успешно отразить массированное воздушное наступление противника. Иначе говоря, не просто нанести авиации противника неприемлемый ущерб, а полностью и без существенных потерь уничтожить его ВВС. Создание подобной системы ПВО действительно было бы «революцией в военном деле»: оно автоматически привело бы к ликвидации «воздушной мощи», вернув решающую роль в войне сухопутному и морскому ТВД.

В заключение выскажу еще одну дискуссионную мысль. С начала 1970-х гг. современный мир вступил в «понижательный цикл Кондратьева». Для него характерны технический застой, отсутствие серьезного экономического роста, постоянные вялотекущие экономические депрессии, а также идеология скептицизма относительно будущего. Однако в 2040-х или 2050-х гг. мир с большой долей вероятностью войдет в «повышательный цикл Кондратьева». Его атрибуты — гонка научно-технических открытий, быстрый экономический рост, способность к экономическим прорывам и идеология роста и процесса. В «понижательном цикле» ключевой вопрос политиков — сколько это стоит? В повышательном цикле идеология иная — «нам нужна победа — мы за ценой не постоим». Весьма вероятно, что к началу XXII в. повышательный цикл как раз достигнет своего максимума, создав все непредвиденные сегодня условия для распада Ялтинско-Потсдамского мира.

***

Закрывая сборник «Мир через сто лет», я задумался над тем, будет ли хорошим или удобным этот мир. Стабильный мировой порядок неплох для большинства людей, которые могут планировать жизнь. Периоды распада порядков хороши для «пассионариев» — революционеров и строителей империй, ненавидящих играть по правилам, а мечтающих их сокрушить и установить собственные. По мере саморазложения Ялтинско-Потсдамского мира будет наступать время несистемных политиков, предпочитающих не «ответственное поведение», а «бурю и натиск». Создадут ли они на смену гегемонистскому Ялтинско-Потсдамскому порядку новый порядок баланса сил — подобно тому, как Венский пришел на смену Вестфальскому?