Забытый опыт «Пан-Европы»

Нарастающий конфликт России с Европейским союзом ставит перед нашей страной проблемы, которые прежде оставались на периферии дискуссий. Страны, зависимые от поставок российских энергоносителей и тесно связанные с российским рынком, ускоренно рвут с Россией экономические связи, несмотря на все издержки. На этом фоне в ЕС (включая, прежде всего, Германию) звучат голоса о необходимости создания собственных боеспособных вооруженных сил и военной промышленности. Можно утешать себя тем, что «американцы давят на европейцев», вынуждая их портить отношения с Россией в ущерб своим интересам. Интереснее задать другой вопрос: «А правильно ли мы понимаем само отношение “европейского проекта” к России?».

Историю европейской интеграции в российской науке принято возводить к созданию Европейского объединения угля и стали (ЕОУС) в 1951 году. Американисты, напротив, видят ее истоки в «плане Маршалла» 1947 г., одним из условий которого было создание «Европейского экономического пространства». При этом зачастую забывают тот факт, что накануне этих событий уже были попытки реализовать проекты «Пан-Европы», причём одной из них был проект Третьего Рейха. Этот вариант объединения Европы незаметно выбрасывается из истории европейской интеграции из-за идеологических табу. Возможно, что подзабытый опыт «Пан-Европы» первой половины прошлого века позволит лучше понять многие грани европейской интеграции и ее отношения с нашей страной.

«Пан-Европа» на основе германской гегемонии была попыткой построения континентальной империи, враждебной СССР и США. Эта империя была разрушена в результате Второй мировой войны. Однако опыт сосуществования в ней различных европейских государств на основе иерархической соподчиненности не был забыт. Удивительно быстрая по историческим меркам переплавка Европы национальных государств в ЕС произошла, видимо, не после, а до Второй мировой войны. «Атлантическая Европа» началась не с нуля: она унаследовала «активы» Рейха, которые затем были использованы для европейской интеграции. Конечно, европейская интеграция осуществляется на постулировании либеральных ценностей, хотя грань между классическим правым либерализмом и фашизмом весьма зыбка и вполне преодолима. Современное подчеркивание идей «единства Европы», «германского локомотива Европы», «не совсем европейской Британии» — это не навязанные американцами идеи, а, возможно, результат ее собственной эволюции в имперское пространство.

Для России в этом проекте нет места, как бы не хотелось увидеть этого нашим «европеистам». Образ России трансформировался в сознании европейских элит после 1917 г. в принципиально иное, неевропейское, государство. Задача «объединенной Европы» — отодвинуть его как можно дальше на Восток, создав некую линию новых границ. В этом смысле иногда удивляешься, как мало изменился характер европейской политики в рамках нашего Ялтинского порядка.

Нарастающий конфликт России с Европейским союзом ставит перед нашей страной проблемы, которые прежде оставались на периферии дискуссий. Страны, зависимые от поставок российских энергоносителей и тесно связанные с российским рынком, ускоренно рвут с Россией экономические связи, несмотря на все издержки. На этом фоне в ЕС (включая, прежде всего, Германию) звучат голоса о необходимости создания собственных боеспособных вооруженных сил и военной промышленности. Можно утешать себя тем, что «американцы давят на европейцев», вынуждая их портить отношения с Россией в ущерб своим интересам. Интереснее задать другой вопрос: «А правильно ли мы понимаем само отношение “европейского проекта” к России?».

Историю европейской интеграции в российской науке принято возводить к созданию Европейского объединения угля и стали (ЕОУС) в 1951 году. Американисты, напротив, видят ее истоки в «плане Маршалла» 1947 г., одним из условий которого было создание «Европейского экономического пространства». При этом зачастую забывают тот факт, что накануне этих событий уже были попытки реализовать проекты «Пан-Европы», причём одной из них был проект Третьего Рейха. Этот вариант объединения Европы незаметно выбрасывается из истории европейской интеграции из-за идеологических табу. Возможно, что подзабытый опыт «Пан-Европы» первой половины прошлого века позволит лучше понять многие грани европейской интеграции и ее отношения с нашей страной.

Германия vs Европа

Алексей Фененко:
Взлет и падение русско-германской системы

Возможность существования «объединённой Европы» всегда и во многом зависела от самовосприятия немецкого общества. Если оно видит Германию как европейскую страну вместе со всеми остальными, то «единая Европа» становится реальностью, несмотря на позицию России. Если же немецкое общество видит в Германии особую культуру (цивилизацию), то «Европа» неизбежно раскалывается на Западную и Центральную как две самостоятельные системы. Поэтому любое существование «европейского проекта» всегда было связано именно с решением «немецкого вопроса».

Европейская идея Германии рождалась в дискуссиях XIX века. Изначально здесь формировались два направления. Либеральное, которое рассматривало будущую Германию как национально-либеральное государство, скроенное по образцу Франции. И консервативное, которое рассматривало «Германский мир» как особую цивилизацию, сочетавшую в себе черты Запада и Востока и противостоящую либеральной Западной Европе. Первая традиция преобладала на Рейнско-Баварской платформе, куда её импортировал Наполеон Бонапарт, а затем заботливо пестовали баварские Виттельсбахи. Вторая традиция поддерживалась императорским двором Вены, что воплотилось в концепции «Срединной Европы» («Миттельевропы») как единого политического пространства германских государств, Австрии и Апеннинского полуострова под скипетром Габсбургов.

На перекрестке этих путей для будущей Германии и зародились русский и славянский вопросы. Главной причиной разногласий стала будущая судьба Австрийской империи, объединявшей в себе земли с немецким, венгерским и славянским населением. Панславизм, созданный Габсбургами, предполагал, что западные славяне, получив европейские ценности от Вены, понесут их южным и восточным славянам. Но в 1848 г. панславизм вышел из-под контроля Габсбургов, став недружественным им течением, находящимся под покровительством России. Именно поэтому для австрийской культуры преобладающей стала тематика славяно-германского конфликта.

Немецкие мыслители воспринимали в то время Российскую империю как свое, полугерманское, государство, управляемое германизированной династией Романовых (фактически Гольштейн-Готторпов, родственников Ольденбургов), аристократией и чиновничеством из остзейских немцев [1]. Но если это так, то, как утверждали немецкие либералы, российские немцы — такая же часть будущей Германии, как и все остальные немецкие провинции. Вовсе не случайно, что многие немецкие националисты того времени с интересом относились к русским славянофилам c их неприязнью к «Петровской революции» и идеей возвращения столицы в Москву. Россия казалась немецким националистам таким же искусственным государством, как Австрия. При объединении Германии оно теряло бы результаты «Петровской революции»: немецкую дугу, тянущуюся от Санкт-Петербурга и Прибалтики до Северного Причерноморья и Поволжья.

Прусская империя Гогенцоллернов, созданная в 1871 г., перехватила австрийский проект «Миттельевропы». Однако попытки прусской аристократии сконструировать особую «Германскую цивилизацию», отличную от остальной Европы, оказались неудачными. Немецкая история после 1867 г. как бы «уехала» в Австро-Венгрию, став историей другого государства. Берлинский двор поддержал создание новой концепции немецкой истории, соединившей в себе музыкально-мистические драмы Рихарда Вагнера, готские государства III–VI вв., древних греков и ариев Древнего Индостана. Но от всего этого веяло искусственностью в противоположность национальным символам Великобритании, Франции или России. (Достаточно отметить, что такая культура не была органичной ни для одной земли Германии — она была придумана интеллектуалами).

Возникла парадоксальная ситуация. В Западной Европе стали воспринимать Германскую империю как «воинственную Россию»; в России же «германский мир» виделся как «не совсем Европа» или «неправильная Европа». К началу Первой Мировой войны Германия воспринималась как нечто принципиально отличное от других европейских стран, хотя идеология этого отличия не была органичной для Германии.

Европеизация Германии

В годы Первой мировой войны среди немецких интеллектуалов встал вопрос о том, чтобы превратить Германию в европейского лидера. До настоящего времени не сохранилось документа о том, как Вильгельм II видел будущее Европы и даже условия будущего мирного договора. Но в многочисленных частных меморандумах предусматривались аннексии ряда земель в Западной и Восточной Европе.

Все это были пока только наброски. Но уже Фридрих Науманн писал о том, что Франция должна принять лидерство Германии; уже Пауль Рорбах размышлял об отделении от России Польши, Прибалтики и Украины; уже Освальд Шпенглер в своем «Закате Европы» в 1917 году, по сути, отождествлял западную и германскую культуры. Такая Германская империя, дополненная партнёрством с Австро-Венгрией и слабой Францией, претендовала на то, чтобы стать гегемоном континентальной Европы. Тем более, если от последней отбросить две полуевропейские империи — Великобританию — на Британские острова и Россию — на восток от линии Днепр — Западная Двина. Это почувствовал русский философ Н.А. Бердяев, отмечавший, что идеи Германии есть, по существу, идея Центральной Европы.

Для переплавки Германии в основу «Европейской империи» была необходима ее глубинная европеизация, иначе говоря, «подтягивание» к стандартам Западной Европы. Эту задачу во многом реализовала Ноябрьская революция 1918 г., создавшая в Германии современное государство западноевропейского типа — республику с федеративным устройством на основе принципа «народного суверенитета». Как известно, Германская империя Гогенцоллернов была не единой Германией, а конфедерацией государств, часть которых сохраняли свою международную правосубъектность.

Другим итогом революции 1918 г. стало отстранение от власти прусской аристократии. Не то, чтобы германские власти официально убрали прусских дворян. Скорее, им просто отвели почетную нишу потомственных военных. В руководство Германии был открыт путь представителям западных и южных земель. Последние в силу географических и культурных причин чувствовали гораздо большую общность с Западной Европой, чем аристократия Восточной Пруссии. Идеи «европейской Германии» воспринимались в Бремене и Мюнхене как более популярные и понятные, чем в Кёнигсберге или Тильзите, больше ориентированных на «остзейский край» России.

Зато в Веймарский Германии большинство кабинетов формировали социал-демократы в их различных вариациях. Мы часто недооцениваем это обстоятельство, хотя оно было важно для будущих панъевропейских проектов. Во-первых, Германия стала позиционировать себя как оплот передовой социалистической идеи. Во-вторых, Германия из оплота консерватизма стала для других европейцев оплотом прогрессизма — ещё более левой идеологии социализма, чем либерализм. В-третьих, Германия, несмотря на внешне дружественные отношения с СССР, объективно становилась альтернативой советскому коммунизму [2]. В сознании европейцев 1920-х гг. форсировалась антитеза: «дикий советский коммунизм против цивилизованного немецкого социализма». (Тем более, что в XIX в. именно немецкие социалисты, включая Карла Маркса, были одной из наиболее враждебными России политических сил).

Вглядываясь в историю Веймарской республики, можно удивиться двум моментам. Первый: отсутствие сколько-нибудь влиятельного монархического движения за реставрацию прусской монархии. Ни одна из правых партий не выдвинула программы реставрации монархии Гогенцоллернов: она ушла незаметно для немецкого общества. Второй: отсутствие сколько-нибудь значимого реваншизма в отношении стран Запада. Писатель Томас Манн и историк Освальд Шпенглер, призывавшие к войне-реваншу с Великобританией, оставались одиночками. Ни одна из влиятельных партий Веймарской республики не ставила на повестку дня вопрос о денонсации Версальского договора и не устраивала уличных манифестаций с призывом к войне-реваншу с Антантой. Немецкое общество приняло отказ от экспансии на Западе и даже (пусть с небольшими претензиями) свои новые западноевропейские границы.

Гораздо большее внимание немецкого общества стала привлекать проблема экспансии на Восток. Распад Австро-Венгрии поставил вопрос о судьбе её наследников. Австрия, Чехословакия, Польша виделись в те годы из Берлина как недолговечные государства, искусственно скроенные Антантой на руинах империи Габсбургов. Еще более интересен поворот в восприятии немецким обществом России.

Брестский мир 1918 г. зафиксировал победу центральных держав, отрезав от Советской России Финляндию, Прибалтику, Польшу, Украину и Закавказье по т.н. «линии Гофмана» (по имени наметившего ее немецкого генерала Макса Гофмана). В дальнейшем германские силы продвинулись даже в район Дона и Грузию. Немецкое общество помнило, что Германия вывела войска из бывшей Российской империи только после заключения неудачного Компьенского перемирия с державами Антанты 1918 года.

После Революции 1917 г. в немецком обществе произошла своеобразная «деевропеизация» России. Вовсе не случайно, что в Германии стала закрепляться шпенглеровская идея о России как преемнице не Киевской Руси, а Монгольской империи [3]. «Петровская революция» как бы создала европеизированную Российскую империю, управляемую германской элитой. После ее свержения Россия оказалась как бы выброшенной из жизни Европы, вернувшись к азиатскому прошлому. Большевизм представал как движение за возвращение России к Азии, что придавало Германии статус «стража европейской цивилизации» от коммунистического Востока.

Мы часто недооцениваем роль Локарнских соглашений 1925 г., считая их чем-то мимолетным. Между тем, для судьбы Европы они ознаменовали собой поворот, последствия которого мы, возможно, наблюдаем до сих пор. Германия признавала незыблемость своих границ с Францией и Бельгией под гарантиями Великобритании и Италии, в то время как в отношении восточных границ Германии аналогичных гарантий дано не было. Германия как бы замораживала споры в Западной Европе, смещая границу «либеральной Европы» с Рейна на Вислу и Одер. Замиренная Западная Европа должна была в идеале стать «большой четверкой» Великобритании, Франции, Германии и Италии, а Восточная Европа — сферой влияния Германии. Так ли уж далека эта структура от современного стремления «объединенной Европы» при главенстве Германии освоить Восток через механизм «Восточного партнерства» вплоть до «линии Гофмана»?

Европейский нацизм?

Алексей Фененко:
Нарративы биполярности

Немецкий национал-социализм не был каким-то экзотическим или мистическим явлением для Германии 1920-х годов, как это пытались показать французские журналисты Жак Бержье и Луи Повель [4]. Напротив, нацизм вобрал в себя многие настроения той эпохи и вписывался в общую тенденцию «европеизации» Германии.

Нацистская внешнеполитическая программа полностью укладывалась в «логику Локарно». Национал-социализм не был классической «партией реванша», если понимать под ним подготовку и планирование новой войны за пересмотр итогов предшествующей. На страницах «Майн кампф» Гитлер не призывал к войне-реваншу с западными державами за Первую мировую войну. Скорее, он предлагал им компромисс: Германия становится европейским авангардом антикоммунизма, усмиряет коммунизм и строит свою империю в Восточной Европе, прежде всего за счёт СССР. Фактически, это был призыв вернуться к завоеванию позиций, которые Германия приобрела по Брестскому миру 1918 года.

Гитлер выступал критиком политики кайзера Вильгельма II. У Германии, по его мнению, было два пути развития. Первый означал создание колониальной империи, что вело к строительству океанского флота и конфликту с Великобританией; второй — захват земель в Восточной Европе, что вело к конфликту с Россией. Сам Гитлер предлагал Германии второй путь: заключение союза с Великобританией и продвижение на Восток за счёт Советской России. Вопреки фантазиям теоретиков тоталитаризма Гитлера восхищал отнюдь не СССР, а Британская империя XIX в. с ее расовой иерархией.

Нацизм доводил, таким образом, до логического конца две идеологемы, выработанные в немецком либеральном национализме XIX века. Немецкие националисты стремились собрать под эгидой Берлина все немецкие земли Австрии и России. Одновременно Гитлер возрождал старую идею историка Пауля де Лагарда 1870-х гг.: отделение от России «германской дуги» Прибалтика — Причерноморье — Поволжье. Россия по результатам такой территориальной перекройки отбрасывалась к границам старого Московского царства, то есть за пределы Европы. Отсюда и возникал не очень понятный нам образ России как «германской Индии» — некое «псевдо-Московское царство», возрожденное немцами, которое весьма напоминало бы Империю Великих Моголов, находившуюся под контролем англичан до ее упразднения в 1858 году.

Зловещий антисемитизм нацистов также был мотивирован «европейскими интересами». До настоящего времени эта тематика продолжает оставаться закрытой, хотя известно, что с конца XIX в. Европа была охвачена волной антисемитизма. Идеи «всемирного еврейского заговора» находили постоянную подпитку в публицистике: от «Протоколов сионских мудрецов» до громких статей о связях сионистского движения с II Интернационалом. Русская революция 1917 г., в которой участвовало немало евреев, подавалась в европейской правой прессе как доказательство «еврейского заговора». Часть русской белой эмиграции, находившейся в том числе в Германии, поддерживала эти настроения: в публицистике того времени мелькали самые разные идеи — от истребления в Гражданской войне «еврейскими комиссарами» 15–40 млн русских и российских немцев до ритуальной казни семьи Романовых. Немецкий историк Эрнст Нольте [5] не без оснований отмечал, что нацизм был создан во многом для противостояния коммунизму, который в те годы у многих ассоциировался с еврейским движением. Ситуация изменилась только с созданием государства Израиль и его конфликтом с СССР, после чего ментальная связка «сионизм — большевизм» распалась.

В этом отношении идея нацистов о защите ими «Европы» смотрелась для поколения 1920-х гг. иначе, чем в наши дни. Для нашего современника нацизм с его тибетской свастикой и ариософией ассоциируется скорее с враждебными Европе азиатскими (точнее, псевдоазиатскими) культами. Однако к концу Веймарской республики он казался многим (не только крайне правым) «европейским авангардом», призванным остановить наступление коммунизма на европейскую культуру.

Рождение «Пан-Европы»

Европеизация Германии привела к становлению панъевропейского движения. Изначально его центром была Австрия, что подчеркивало его преемственность в отношении «Миттельевропы». Еще в 1922 г. австрийский аристократ Рихард Куденхов-Калерги (1894–1972) основал Панъевропейский союз, ставший первой организацией, стремящейся к объединению Европы. Этот проект так и остался бы маргинальным объединением интеллектуалов, если бы им не заинтересовался премьер Франции Аристид Бриан. В 1929 г. он с трибуны Лиги наций предложил рассмотреть вопрос о заключении панъевропейского соглашения без участия Великобритании и Советской России.

Призыв Бриана был с пониманием встречен в Германии: в 1930 г. в Берлине прошел II Панъевропейский конгресс. По его итогам был подготовлен «Меморандум об организации режима европейского федерального союза», предполагавший 1) коллективную ответственность европейских правительств «перед лицом опасности, угрожающей европейскому миру»; и 2) «принцип солидарности» европейских стран. «Берлинский меморандум» был разослан европейским странам — членам Лиги Наций в мае 1930 г., а также направлен в Москву для ознакомления с ним руководства СССР. Но уже в 1931 г. проект Пан-Европы был якобы свернут и остался без последствий.

В литературе было немало написано об утопичности проекта Бриана. Однако на него можно посмотреть с другой стороны: уже в 1930 г. французская элита размышляла не о формировании «Новой Антанты», а о создании франко-германского («франкского») содружества. Структура этой «Пан-Европы» напоминала распределение сил в современном Европейском союзе: Франция как ее военно-политический лидер, Германия как лидер экономический, не обладающий при этом сильными вооруженными силами.

Этот проект не вызвал какого-то приступа ненависти в Германии: «предложение от непримиримого врага», «оскорбление немецкого народа» и т.п. Напротив, именно в Берлине прошел II Панъевропейский конгресс, принявший программу Бриана. Любопытно, что и набиравшая силу НСДАП не выступила с каким-то резким заявлением против конгресса, в том духе что «для нас, немецких патриотов, невыносимо само имя Франции и ее предложения». Не организовали нацисты и каких-либо массовых манифестаций против проведения конгресса. Выходит, что немецкое общество к 1930 г. в своем большинстве уже не считало Францию непримиримым «историческим врагом», как это было за тридцать лет до этого. Зато Веймарская республика, будучи военно-политическим партнером СССР, видела будущую «Пан-Европу» без его участия.

Примечательный момент: за пределами «Пан-Европы» оставались три будущие державы Антигитлеровской коалиции — Великобритания, СССР и США. «Пан-Европа» изначально противопоставляла себя этим трем государствам. Фактически, речь шла о создании альтернативного им потенциала континентальной Европе во главе с франко-германским тандемом. Но в таком случае встает вопрос: «Чем была Вторая мировая война, как не борьбой этих трех держав с нацистским проектом «Пан-Европы»?»

Между авангардом и лидером

Приход к власти национал-социалистов в январе 1933 г. не означал крах проекта «Пан-Европы». Напротив, нацистское руководство постоянно подчеркивало, что действует в интересах всей «европейской культуры», выступая ее вооружённым авангардом против большевиков и «варварства советской России». «Гитлер изображал себя решительным сторонником европейского мира. Он утверждал, что главная угроза для мира кроется в безоружности и беззащитности Германии перед лицом большевистской опасности», — указывали советские исследователи.

Внешняя политика Гитлера началась не с призывов «поквитаться за Версаль», а с попыткой договориться с державами Антанты [6]. Его воплощением стал парафированный в июле 1933 г. «пакт четырёх» между Великобританией, Германией, Италией и Францией. Его условия предполагали сохранение политических статей Версальского договора (т.е. незыблемости послевоенных границ) в Западной Европе и ревизию его военных статей. По сути это было развитие «логики Локарно»: Германия получила право на довооружение, чтобы быть «европейским авангардом против большевизма» с правом экспансии в Восточную Европу.

Неудача «пакта четырёх» не означала отказа немецкого руководства от диалога с западными державами: на первое место вышло англо-германское взаимодействие. В Берлине рассчитывали через взаимодействие с Великобританией восстановить свою военную мощь и обезопасить свой тыл на Запад ради экспансии на Восток. Отчасти такая ставка оказалась верной. Британская поддержка (или в крайнем случае британский нейтралитет) позволил Германии отменить в 1935 г. военные статьи Версальского договора, а год спустя ликвидировать Рейнскую демилитаризованную зону. Дальнейшие англо-германские переговоры 1937–1939 гг. сводились к обсуждению «локарнского проекта»: признание за Германией зоны влияния в Восточной Европе в обмен на закрепление за ней статуса передового отряда европейского антикоммунизма.

Параллельно нацистское руководство осуществляло дальнейшее подтягивание Германии под западноевропейские (на этот раз британские) стандарты. Нюрнбергские законы 1935 г., исключавшие евреев из числа полноценных граждан Германии, больше напоминали практику не многонациональных империй Габсбургов и Гогенцоллернов, а, скорее, колониальное законодательство Британской и Французской империй. Параллельно шла «энглизация» системы немецкого образования. Британский историк Хелен Рош [7] указала, что нацистские молодежные организации «Гитлерюгенд» и «Союз немецких девушек» строились по образцу британского мужского и женского скаутского движений. По британскому образцу были созданы и немецкие школы NAPOLAS (Nationalpolitische Erziehungsanstalten) для подготовки будущих руководящих кадров НСДАП и СС. Причём если в мужских NAPOLAS были сильны прусские традиции, то женские создавались по модели британского элитного женского образования [8]. До начала Второй Мировой войны NAPOLAS участвовали в обменах с британскими школами, включая Вестминстер.

В Третьем Рейхе была дана иная трактовка вагнеровских и античных сюжетов, столь популярных во Втором Рейхе. Вагнеровской антураж оставался важной культурной частью обоих «Рейхов». Но в кайзеровском империи он выглядел как претензия Германии на особую цивилизацию, отличную от остальной Европы. В Третьем Рейхе он стал утверждаться как культура европейского авангарда, развёрнутая против «восточного варварства». Как отмечала немецкий историк Дорис Фушберг [9] , «знаменитая «Ночь амазонок» в Рейхе часто включала в себя ритуальный марш женщин-валькирий в раннесредневековых доспехах, призванных усмирить варварский коммунизм». Добавим за нее — прежде всего, как авангард Европы, а не только Германии.

Но антикоммунизм позволял немецким национал-социалистам стать претендентами на европейское лидерство. Партнерами Германии в 1930-х гг. становились в разное время Польша и Италия; влиятельные прогерманские силы существовали в Великобритании, скандинавских странах и Болгарии. Антикоминтерновский пакт 1936 г. как политический союз Германии и Японии против III Интернационала (к которому затем присоединялась другие страны, включая Италию) дал Берлину статус лидера для правых сил Европы. Поддержка Германией и Италией фалангистов в Гражданской войне Испании (1936–1939) позволили руководству Рейха выступить лидером «консервативного интернационала» [10]: от русских белоэмигрантов до португальских правых.

Симпатии значительной части европейских элит к Третьему Рейху не были случайны. Во-первых, для значительного их сегмента был характерен антикоммунизм: европейские и американские левые 1930-х гг. видели в СССР последнюю преграду на пути нацизма; аналогично и европейские правые видели в Германии «последнюю преграду» на пути коммунизма. Во-вторых, идеология нацизма была комплементарна по отношению к мировоззрению XIX в., постулировавшего естественность расизма и социального дарвинизма. В-третьих, национал-социализм виделся многим европейским политикам как «естественное» право создать свою колониальную империю. В-четвертых, НСДАП как национал-социалистическая партия выступала в какой-то степени продолжением части социалистической традиции Германии, и многие социалисты видели в ней позитивную альтернативу большевизму. Германская дипломатия и разведка, в свою очередь, умело работали с этим сегментом европейских элит.

К 1939 г. Германия сумела зафиксировать за собой место лидера европейских правых и антикоммунистов, что само по себе выводило ее на роль лидера определенных сил. Это было уже не претензией старой империи Гогенцоллернов на альтернативу англо-французской Европе, а откровенным посылом к созданию некого «общеевропейского союза».

Создание «Пан-Европы»

Алексей Фененко:
Истоки Третьего Рейха

Новая роль Третьего Рейха реализовалась на первых этапах Второй Мировой войны. Создание «Пан-Европы» оказалось почти молниеносным с исторической точки зрения. Увлечённые военной стратегией вермахта в 1939–1941 гг. исследователи зачастую игнорируют их политический компонент: в большинстве стран, куда вторглись немецкие войска, сразу находились прогерманские силы, совершавшие переворот.

В Северной Европе немцам удалось создать систему зависимых от них режимов. При вторжении вермахта в Данию 9 апреля 1941 г. король Кристиан X (1912–1947) капитулировал через несколько часов: правительство сохраняло свои полномочия при введении фактического режима немецкого протектората. В Норвегии оккупационное правительство возглавил Видкунд Квислинг (1887–1945) — глава профашистской партии «Национальное единение» и экс-министр обороны Норвегии. Эту систему дополняло партнёрство с финским правительством Ристо Рюти (1939–1944).

В Западной Европе ситуация была сложнее. В Нидерландах был создан отдельный «рейхскомиссариат Голландия», что заметно снижало ее статус по сравнению с Данией. В Бельгии, несмотря на наличие оккупационной администрации, продолжал действовать назначенный королем Леопольдом II Комитет генеральных секретарей. Во Франции после переворота 10 июля 1940 г. к власти пришло правительство маршала Анри Филиппа Петена (1866–1951) — героя Первой Мировой войны, заявившее о намерении сотрудничать с Германией.

Мы часто говорим об историческом франко-германском примирении после Второй мировой войны, которое якобы положило начало «объединённой Европе». При этом мы как-то игнорируем тот факт, что в период немецкой оккупации Франции большая часть французского общества была настроена вполне нейтрально или прогермански: Шарль де Голль, призвавший из Лондона к продолжению Сопротивления, казался летом 1940 г. одиночкой. Мы словно забываем феномен «странной войны», в которой французы и немцы практически не стреляли друг в друга больше полугода; мы стараемся не замечать, что режим Виши поддерживали видные представители французской интеллигенции. Движение Сопротивления во Франции было намного малочисленнее сторонников режима Виши или просто равнодушных. Ничего похожего на франко-германскую ненависть образца 1877 г. уже не было.: она словно исчерпала себя с Первой мировой войной.

В случае победы над Великобританией Гитлер делал ставку на реставрацию на британском престоле короля Эдуарда VIII. Великобритания превращалась бы в младшего партнера Германии, который мог бы предоставить часть флота и базы для войны с США. Но существуют и свидетельства, что немецкое руководство рассматривало вариант создания оккупационного правительства в Великобритании во главе с бывшим министром иностранных дел Семюэлем Хором. Такой режим напоминал бы правительство Виши во Франции.

В Южной Европе эту систему дополняла система союзников. Основным союзником Германии была фашистская Италия: где ещё с 1922 г. у власти находился режим дуче Бенито Муссолини (1883–1945). Партнерами Германии были также режим каудильо Франсиско Франко (1892–1975) в Испании, установленный при немецкой поддержке, а также режим Антониу ди Салазара (1883–1970) в Португалии. Последние два, впрочем, балансировали между Германией и Великобританией, так и не вступив на стороне Берлина во Вторую Мировую войну.

В Юго-Восточной Европе Германия создала целую сеть режимов младших партнеров. Помимо традиционно союзника — венгерского регента Миклоша Хорти (1919–1944) — Германия сделала своими партнерами румынское правительство Йона Антонеску (1940–1944) и болгарское правительство Богдана Филова (1940–1943). После оккупации Югославии в Хорватии было создано отдельное государство Хорватия.

В Восточной Европе немцы создали серию зависимых образований. Ещё при расчленении Чехословакии в марте 1939 г. на территории Чехии они учредили имперские протектораты Богемия и Моравия; к власти в Словакии пришло прогерманское правительство Йозефа Тисо (1887 – 1947), а так называемой «Подкарпатской Руси» — правительство Августина Волошина (1874 – 1945), которое, правда, быстро поглотила Венгрия. На большей части оккупированной Польши было создано Польское генерал-губернаторство. На оккупированной территории СССР оно создало два рейхскомиссариата: 1) «Остланд» (Прибалтика и большая часть Белоруссии) и 2) «Украина» (Крым выделялся в отдельную единицу «Готенланд», которая должна была стать частью собственно рейха). В дальнейшем предполагалось создать рейскомиссариаты «Московия» (оставшаяся европейская часть СССР до Волги или Урала), Кавказ (Северный Кавказ и республики Закавказья) и Туркестан (возможно, тюркские республики Поволжья и Урала и частично Средней Азии).

Особая роль в немецких оккупационных планах отводилась Украине. Еще в 1929 г. в Вене состоялся I Конгресс (Сбор) украинских националистов, провозгласивший создание Организации украинских националистов (ОУН). Постепенно в ее рамках возник конфликт между консервативным крылом во главе с Андреем Мельником и радикальным — во главе со Степаном Бандерой (ОУН (б). 30 июня 1941 г. в оккупированном немцами Львове ОУН(б) провозгласило создание независимого «Украинского государства». В сентябре 1941 г. в Киеве ОУН(м) провозгласила создание Украинского национального совета. Германия не признала официально ни одного из украинских правительств. Особый статус имел «дистрикт Галиция», переданный в состав Польского генерал-губернаторства.

Более сложно шло становление русского коллаборационизма ввиду изначально антироссийской направленности политики Третьего Рейха и отсутствия необходимости в «пятой колонне» в период военных успехов вермахта 1941–1942 гг. Попытки наладить сотрудничество с белой эмиграцией оказались неудачными. С отрытой поддержкой нападения Германии на СССР выступили только писатели Д.С. Мережковский, И.С. Шмелев, генерал П.Н. Краснов и генерал-лейтенант А.Г. Шкуро. Но большая часть белой эмиграции заняла настороженно нейтральную позицию к действиям Германии. Позднее попытку создать русское коллаборационистское движение предпринял пленный советский генерал-лейтенант А.А. Власов (1901–1946). Под его руководством 14 ноября 1944 г. в Праге был образован «Комитет освобождения народов России», хотя как такового русского коллаборационистского правительства в Германии создано не было.

Коллаборационизм позволял Германии пополнять мобилизационный ресурс. Летом 1940 г. Гитлер одобрил формирование иностранных частей СС из добровольцев. В течение двух-трех лет дивизии и подразделения СС были сформированы из граждан Албании, Бельгии, Болгарии, Великобритании (включая индийский добровольческий легион «Свободная Индия»), Венгрии, Италии, Нидерландов, Норвегии, Румынии, Сербии, Франции (дивизии «Валлония» и «Шарлемань»), Хорватии, Чехословакии. Всего в них участвовало около 522 тыс. человек, среди которых были 185 тыс. фольксдойче (этнических немцев — граждан не Германии, а других государств). Германское командование также пыталось создать военные формирования коллаборационистов СССР: 20-я гренадерская дивизия СС в Эстонии; 15-я и 19-я гренадерские дивизии СС в Латвии. Эстонский добровольческий корпус действовал также в составе финской армии. Параллельно создавались отряды украинских коллаборационистов — дивизии СС «Галичина» (14-я гренадерская дивизия СС) численностью около 22 тыс. чел. В марте 1945 г. немецкое руководство санкционировало создание Украинской национальной армии численностью в 38 тыс. чел. Численность Русской освободительной армии (РОА) составляла по разным оценкам 120–130 тыс. человек.

Для нас, однако, интереснее другое. Все перечисленные режимы не были «обозными» правительствами, привезёнными из Берлина. Это был влиятельный слой местных элит, которые добровольно выбрали путь сотрудничества с Берлином. Даже на оккупированной территории СССР немцы пытались делать ставку на местных коллаборационистов, а не на представителей белой эмиграции. Эти элиты несут полную ответственность за все преступления национал-социализма как их добровольные соучастники, а не принужденные к совершению каких-то действий. И одновременно их деятельность наталкивает на как минимум три интересных вывода.

Первый: эта часть европейских элит связывала своё будущее с национал-социалистической Германией и видела в ней будущей центр Европы. От былой франко-германской или австро-чешской вражды не осталось и следа. Все они добровольно соглашались признать себя младшими партнерами Берлина. А значит, они ощущали себя уже единой европейской системой, а не сугубо национальными государствами.

Второй: большинство политиков-коллаборационистов принадлежали условно к поколению 1880-х годов. Их юность и взросление пришлись на самое начало нового века. Они, видимо, ощущали себя в большей мере «европейцами», чем поколение их отцов, мыслившее категорией национальных государств. На смену ей постепенно приходила общеевропейская философия, пусть и не в либеральном варианте.

Третий: логика построения Германией «Пан-Европы» оказалась приемлемой для европейских элит. Германия сохраняла государственность стран Западной Европы, пусть и в ограниченной форме. На Востоке Европы, напротив, создавались структуры, принимавшие колониальные или зависимые формы — имперские протектораты, генерал-губернаторства, округа, рейхскомиссариаты. Что касается СССР, то часть ее отделялась как пространство для колонизации (причем не только немецкой), а часть «отбрасывалась» на Восток как «не-Европа». Зародившийся в Австрии славяно-германский конфликт трансформировался в проект выдавливания России как можно дальше от европейских центров, а союзные Габсбургам славяне становились как бы лимитрофами для будущей Германской империи. Континентальная Европа обретала черты единой системы, противостоящей как СССР, так и англосаксонскому миру.

Будущее «Пан-Европы»

Алексей Фененко:
Незападная Европа

До настоящего времени не сохранилось единого документа о том, как руководство нацистской Германии представляло себе будущую политическую карту Европы. Накопленный материал позволяет сделать вывод, что в случае победы держав «Оси» границы европейских стран в рамках «Нового порядка» подверглись бы перекройке. Исследователи условно выделяют [11] в нацистском проекте будущей Европы три компонента: «Европа-I» (Великая Германская империя), «Европа-II» (пояс зависимых от Германии государств), «Европа-III» (колонизуемая Восточная Европа).

«Европа-I». В состав «Великой Германской империи» помимо Германии в границах на 1937 г. включались Австрия, Богемия и Моравия, Эльзас и Лотарингия, Люксембург, населенная фламандцами часть Бельгии, «возвращенные» польские земли вместе с Силезией и северной частью Словении. К территории Рейха планировалось, видимо, присоединить также Польское генерал-губернаторство после колонизации немцами их территорий.

«Европа-II». К ней должны были относиться соседние с Германией страны, население которых руководство НСДАП считало «расово близкими». К ним относились Норвегия, Дания, Нидерланды, валлонская часть Бельгии. Политика к ним немецкого руководства была различной: на территории Дании были сохранены монархия и правительство; в Норвегии было создано коллаборационистское правительство во главе с Квислингом. У немецкого руководства, видимо, существовали два взгляда на их будущее: 1) растворение этих стран в составе «Германского рейха» после их «онемечивания»; 2) сохранение за ними статуса суверенных государств, зависимых от Германии. Первый вариант предполагалось, видимо, применить также к Швейцарии; второй — к Швеции.

Существовал также проект по созданию государства СС, отдельного от Германии. Эта идея известна по воспоминаниям личного врача Гиммлера Феликса Керстена. «На мирной конференции, — говорил ему Гиммлер в марте 1943 года, — мир узнает о воскрешении древней Бургундии. Эта страна, бывшая когда-то землей наук и искусств, была сведена Францией до уровня заспиртованного придатка. Суверенное государство Бургундия, со своей армией, законами, монетой, почтой, станет образцовым государством СС. В нее войдут Романская Швейцария, Шампань, Франш-Конте, Эно и Люксембург. Официальным языком будет, разумеется, немецкий. Править будет только СС, национал-социалистическая партия не будет иметь в Бургундии никакой роли». К западу от франко-германской и франко-бельгийской границы вплоть до Юрских гор была создана «закрытая зона германских интересов», что, возможно, было наброском для данного плана.

К «Европе-II» относились также и «младшие партнеры» Германии. Наиболее сильным из них должна была бы стать Италия, имеющая свою империю в Африке. (Правда, несмотря на первоначальные расчеты Б. Муссолини, немецкое правительство не согласилось передать Италии Савойю, Ниццу и Корсику). Далее шли Болгария, Румыния, Словакия, Венгрия, Хорватия и Финляндия. Не обладая крупными военными потенциалами, эти страны были бы связаны с Германией союзными договорами и присутствием немецких войск на их территории.

«Европа-III» как объект колонизации. К концу 1941 г. III управление Главного управления имперской безопасности разработало комплекс документов под названием «Генеральный план “Ост”». Оригинал этого плана не сохранился: существует только комплекс смежных документов. Наиболее интересный из них — записка «Замечания и предложения по генеральному плану “Ост” рейхсфюрера СС» от 27 апреля 1942 г., составленная Э. Ветцелем. Из неё следует, что руководство СС рассматривало вариант переселения на восточные территории этнических немцев в течение 30 лет после окончания войны. На пространствах бывшего СССР в немецком районе расселения (границы которого остаются неизвестными) должны были остаться 14 млн славян и 4,5 млн немцев. «Нежелательных в расовом отношении местных жителей» предполагалось депортировать в Западную Сибирь. 5–6 млн евреев, находящиеся в восточных областях СССР, подлежали ликвидации ещё до начала мероприятий по переселению.

Можно ставить под сомнение достоверность тех или иных положений проекта нацистской «Пан-Европы». Однако без сомнения, что они выкристаллизовали идеологию немецкого общества второй половины XIX в. Континентальная Европа превращалась в единую систему с германским лидерством при удалении из нее «лишних» (с точки зрения Берлина) народов. В рамках этой системы сохранялись формально суверенные государства, но с ограниченным суверенитетом. Эта система отбрасывала за пределы историческую Россию (часть территории которой выступала как объект колонизации) и США (как внешнего недружественного субъекта). В этом смысле логика европейской интеграции не появилась из ниоткуда — проект «Пан-Европы» создавал основу для перехода от системы национальных государств к единому европейскому пространству.

***

«Пан-Европа» на основе германской гегемонии была попыткой построения континентальной империи, враждебной СССР и США. Эта империя была разрушена в результате Второй мировой войны. Однако опыт сосуществования в ней различных европейских государств на основе иерархической соподчиненности не был забыт. Удивительно быстрая по историческим меркам переплавка Европы национальных государств в ЕС произошла, видимо, не после, а до Второй мировой войны. «Атлантическая Европа» началась не с нуля: она унаследовала «активы» Рейха, которые затем были использованы для европейской интеграции. Конечно, европейская интеграция осуществляется на постулировании либеральных ценностей, хотя грань между классическим правым либерализмом и фашизмом весьма зыбка и вполне преодолима. Современное подчеркивание идей «единства Европы», «германского локомотива Европы», «не совсем европейской Британии» — это не навязанные американцами идеи, а, возможно, результат ее собственной эволюции в имперское пространство.

Для России в этом проекте нет места, как бы не хотелось увидеть этого нашим «европеистам». Образ России трансформировался в сознании европейских элит после 1917 г. в принципиально иное, неевропейское, государство. Задача «объединенной Европы» — отодвинуть его как можно дальше на Восток, создав некую линию новых границ. В этом смысле иногда удивляешься, как мало изменился характер европейской политики в рамках нашего Ялтинского порядка.

1. Подробнее см.: Гаврилов С. Остзейские немцы в Санкт-Петербурге. 1701-1918. М-СПб, Центрполиграф, 2011,

2. Kövics, E.; Boros-Kazai, M. Coudenhove-Kalergi's Pan-Europe Movement on the Questions of International Politics during the 1920s.// Acta Historica Academiae Scientiarum Hungaricae, 1979. 25 (3/4): 233–266

3. Spengler O. Jahre der Entscheidung. Erster Teil. Deutschland und die weltgeschichtliche Entwicklung. C. H. Beck, München 1933. S. 43 – 44.

4. Бержье Ж., Повель Л. Утро магов. Москва, Миф, 1991.

5. Nolte E. Marxism, Fascism, Cold War. Van Gorcum, 1982.

6. Howe Q. The World Between the Wars. From the 1918 Armistice to the Munich Agreement. N.Y.: Simon & Shuster, 1953. Сh. 10-17.

7. Roche H. The Third Reich's Elite Schools: A History of the Napolas. Oxford University Press, 2022

8. Aumüller-Roske U: Kvinders liv. Billeder af kvinder. Kvinders historie . Centaurus, Pfaffenweiler 1988

9. Fuchsberger D. Nacht der Amazonen - Eine Münchner Festreihe zwischen NS-Propaganda und Tourismusattraktion, München 2017. S. 38 – 52

10. Советская военная энциклопедия: в 8 т. / Под ред. Н. В. Огаркова. — Т. 5. — М.: Воениздат, 1978. — С. 549—552.

11. Безыменский Л.А. Разгаданные загадки третьего рейха. 1941-1945. М.: АПН, 1984. С. 49-75.