Интервью
По традиции главной задачей образования считается оказание помощи людям в обретении личной независимости. Однако в эпоху глобализации и экономики, основанной на знаниях, цели и функции образования меняются. Д-р Эжени Самьер, профессор Отделения администрирования и управления Британского университета в Дубае, поделилась своим видением тенденций развития высшего образования в меняющемся мире, главным образом, на Ближнем Востоке и в странах Персидского залива.
Что представляет собой образование в современном мире – «коммерческий продукт» или «передачу опыта»?
В традиционном виде образование призвано выполнять несколько функций. Первая – помогать людям в обретении личной независимости, в том числе через индивидуальное развитие. Вторая – содействовать их гражданскому становлению и формированию политической, культурной и социальной системы, частью которой они являются. Третья функция – готовить людей к экономической деятельности, включая получение ими профессионально-технического и высшего образования. Для многих оно является средством обретения навыков критического восприятия действительности, которые позволяют критически оценивать социально-политическую систему с целью ее изменения и реформирования. Ярким примером может служить проблематика гендерного и расового равенства, которая во многом вышла из университетских стен.
Это одна сторона образования, которая давно и хорошо известна. Но есть и другая сторона, которая стала более явно проявляться начиная с 1980-х годов, особенно на Западе. На образование стали смотреть как на продукт, предназначенный для продажи потребителю, и, по мнению некоторых критиков, это неотъемлемая часть процесса модернизации. Я с этим не совсем согласна, поскольку считаю модернизацию чрезвычайно сложным явлением, которое помимо обновления и экономического развития несет в себе мощный заряд критического мышления. Я вижу в модернизации скорее комплекс противоборствующих сил, находящихся в диалектической взаимосвязи.
Глобализация в сфере образования идет семимильными шагами. Что плохого и что хорошего, с Вашей точки зрения, она несет высшему образованию?
Глобализация дает очень многое, например, мобильность. По всему миру перемещается масса людей – студенты, преподаватели и многие другие, связанные с образованием. Я сама много раз была свидетелем того, как глобализация позволяет сделать образование интернациональным, более многогранным и более широким, особенно в западных странах. Само по себе образование и программы уже не столь этноцентричны. Вопрос не праздный. В академических кругах США, Великобритании, Канады и Австралии давно идет острая дискуссия о том, что эти страны в значительной степени изолированы от условий жизни в остальном мире. А глобализация обеспечивает интернационализацию, равно как и диалог между различными частями земного шара. Именно в этом я вижу положительный момент.
Негативная сторона глобализации становится очевидной, если взглянуть на нее как на чисто экономическое явление в рамках более широкого процесса интернационализации. Как экономический феномен, глобализацию продвигали в значительной мере под эгидой неолиберализма (именно поэтому я упомянула 1980-е годы, поскольку в 1979–1980 гг. в ряде стран Запада преобладали более консервативные настроения). Пришедшая на волне неолиберализма глобализация предполагает новый подход к управлению государством и, в частности, перевод госсектора на рыночные рельсы. В связи с этим образование рассматривается как продукт, который можно экспортировать в другие части света, в том числе в развивающиеся страны, поскольку они представляются подходящими рынками для его сбыта.
Второй отрицательный момент, на мой взгляд, связан с переходом университетов на корпоративную модель управления. Университет становится частью образовательной отрасли, что в корне меняет роль и взаимосвязи этого института образования. Например, ректоры и проректоры все больше напоминают директоров предприятий. Еще один ключевой момент, который обсуждается в специальной литературе, – преподаватели превращаются в наемных работников образовательной отрасли и образовательной корпорации, тогда как студенты выступают в роли потребителей. Это привносит в дискуссию весьма значимые компоненты, а именно – отчуждение и экономический рынок. Дело в том, что преподавательский состав все больше отчуждается от собственных интеллектуальных достижений.
Еще одна проблема мне видится в том, что знание само по себе стандартизируется и «упаковывается для доставки». Оно перестает быть событием в отношениях между людьми, элементом социальной конструкции с критической составляющей, феноменом со сложными перспективами. Таким образом, характер знания полностью меняется.
Есть и четвертый негативный момент. Глобализацию можно рассматривать как новую форму империализма, в рамках которой колонии покупают продукцию западного развитого мира. Это – интеллектуальный империализм рыночного типа, который очень похож на империализм XIX века, когда метрополии выкачивали из колоний природные ресурсы, а затем продавали им изделия, изготовленные на основе переработки этих ресурсов.
Способен ли университет в условиях глобализации стать инструментом обеспечения культурной безопасности государства? И нужен ли государству такой инструмент?
Университеты, профессора и студенты, свободно перемещающиеся по миру, всегда были частью системы безопасности в зависимости от квалификации, конкретной страны, а также от взаимосвязи между институтами образования или высшего образования и органами безопасности. Применительно к глобализации рыночный принцип «товаризации» образования заключается в стандартизации продукта в том виде, как его понимают продавцы и покупатели. Это означает, что знания в форме учебных программ производятся на Западе и поставляются в другие страны без учета местных условий, политических, культурных и экономических особенностей конкретной страны. Поскольку мы имеем дело с интеллектуальным империализмом, автоматически возникает проблема культурной безопасности. В итоге страны-импортеры ассимилируются в некие западные модели, а студенты обучаются по искусственно привнесенным учебным программам, впитывая чуждые им идеи и ценности. Даже то, что они воспринимают как знания, основано на чужом понимании их значимости, чужом понимании власти и управления, чужом понимании структуры общества и способов его построения. Глобализация влечет за собой рост уровня отчуждения. Население стран, импортирующих знания, отчуждается от собственных традиций, под которыми я подразумеваю и культуру, и общество, и политику, и экономику. Например, преподаватели вузов в развивающемся мире, в том числе в странах Персидского залива, в основном представляют англоязычные страны. Они получают образование у себя дома и приезжают на работу за рубеж со своими учебными программами, часто не внося в них необходимые коррективы.
Это тоже часть проблемы культурной безопасности, потому что люди, передающие и производящие знания, используют для этого иностранную модель. Это тема моего исследования, в рамках которого я использую концепцию культурной безопасности «копенгагенской школы» и расширяю ее с тем, чтобы посмотреть роль высшего образования в возникновении и разрешении проблемы культурной безопасности.
Указанные факторы действуют не только на Ближнем Востоке, в Африке и других регионах, которые принято называть развивающимися, но и в Восточной Азии и даже в Центральной и Восточной Европе, хотя и в меньшей степени, поскольку там есть собственные университеты с глубокими историческими корнями. По своему опыту знаю, что если преподавателям вузов из Центральной и Восточной Европы нужно публиковаться за рубежом, им приходится подстраиваться под чужие стандарты.
Вы работаете в Британском университете в Дубае. Сейчас на Ближнем Востоке неспокойно, хотя в Объединенных Арабских Эмиратах ситуация стабильная. Влияют ли эти конфликты на тенденции в сфере высшего образования и образовательный процесс в регионе? Имеет ли место перетекание студентов из страны в страну?
Трудно сказать, каковы будут долгосрочные последствия ближневосточных процессов, поскольку динамика развития «арабской весны» и сопутствующих ей волнений носит сложный характер и порождает долгоиграющие проблемы. Что касается ближайшего будущего, конечно, многие едут в регион Персидского залива, где гораздо спокойнее по сравнению с соседними регионами. В первую очередь, речь идет об ОАЭ, куда, главным образом, и направлены людские потоки. Думаю, что желающих перебраться туда еще больше, но они не в состоянии сняться с места. Очень мало шансов у иракцев и сирийцев. Но все это движение в основном не имеет образовательной подоплеки. Оно связано даже не столько с экономикой, хотя регион Персидского залива привлекателен наличием рабочих мест, сколько с политической динамикой и соображениями безопасности. При этом я имею в виду безопасность в широком смысле – не только военные и правоохранительные аспекты, но также социальную, экономическую и экологическую безопасность.
В связи с этим мне кажется весьма важным создать для региона учебные программы и выстроить такую систему знаний, которая способствовала бы решению этих острых проблем с учетом международной, региональной и местной практики, отражающей арабскую специфику применительно к Персидскому заливу и региону в целом. Именно это я имела в виду, когда говорила о чужих учебных программах и методах, которые в значительной степени не вписываются в ближневосточные реалии. На это потребуются время и дополнительная подготовка преподавателей на индивидуальном и организационном уровнях.
Все приезжающие педагоги должны понимать и уважать историю региона, признавать, что исламская и арабская система образования имеет давнюю историю, и что Запад многое вобрал из нее в процессе формирования собственной интеллектуальной традиции.
Как Вы оцениваете уровень высшего образования в ОАЭ? Способен ли Дубай стать региональным образовательным центром? А может быть, и мировым?
ОАЭ и Дубай вполне способны стать очень важным региональным и международным центром, отчасти поскольку там строится соответствующая инфраструктура. ОАЭ сразу после своего образования взяли курс на широкое международное признание. В стране создается социальный, политический и экономический капитал, необходимый для ее превращения в образовательный центр. Важно понять, что политическое руководство целенаправленно над этим работает. Оно чутко относится ко всем вопросам местного значения, к ценностям и культуре, равно как и к формированию регионального и международного статуса ОАЭ. А экономическая успешность страны представляет собой прочный фундамент, на котором такой образовательный центр может быть построен.
Мне хотелось бы остановиться на этом подробнее, поскольку на Западе нет полного понимания этих моментов. В ОАЭ очень активны женщины – они водят автомобили, работают, много путешествуют, учатся в вузах и получают научные степени. И это позволяет стране не только ускорять свое развитие, но и выходить на новый уровень международных исследований.
Есть еще один сопутствующий момент, который важен, но часто недостаточно учитывается – страна находится в процессе формирования современного государства. ОАЭ выходят из традиционного общества на высокоразвитый и высокотехнологичный уровень, причем за рекордно короткий по историческим меркам промежуток времени. Во временном измерении степень и масштабы модернизации и реформ намного превосходят опыт других стран, тем более западных, у которых на построение современных институтов ушло несколько столетий. К тому же ОАЭ делают это на чрезвычайно высоком уровне мультикультурализма и мультинационализма. Это непростой подход, но сопутствующие проблемы, такие, например, как противоречащие друг другу идеи институционального строительства, на мой взгляд, можно вполне обратить во благо и в конечном итоге успешно разрешить. Даже в англоязычных странах существуют различные институциональные традиции, и люди думают по-разному. И если взглянуть на общий региональный контекст и внутреннюю динамику, ОАЭ – весьма успешная страна. Думаю, что столь объемные вложения в инфраструктуру и огромное внимание к личностному развитию своих граждан уже сейчас создают основу для превращения ОАЭ в очень важный международный центр.
Беседовала Наталья Евтихевич, программный менеджер РСМД