Наука о международных отношениях избегает термина «насилие», хотя базово рефлексирует именно об этом феномене: гранд-школы спорят, является ли он априори частью природы мировой политики или это состояние нужно преодолевать. Как пишет Клэр Томас, «иррациональным покажется вопрос: почему в международных отношениях не говорят о насилии. И он будет не верным: мы говорим о насилии, но почему мы не используем именно это понятие» [1]? Действительно, насилие — это «власть» у Ганса Моргентау, это «сила» у Кеннета Уолца. Традиция эвфемизации насилия в науке о международных отношениях, с одной стороны, обогащает дискурс о насилии, с другой — приводит к слабому представлению исследователей об этом феномене.
Меж тем, междисциплинарные разработки в области исследований насилия (violence studies) начались с работы Йохана Галтунга Violence, Peace and Peace Research 1969 г., основным тезисом которой было понимание того, что насилие всегда есть продолжение социальных условий, оно всегда становится насилием в ответ [2]. Автор предложил свою модель «треугольника конфликта» — трех составляющих вооруженного конфликта. На вершине «айсберга» находится само насилие, маркер социальной нестабильности, свойственный любому обществу. «Латентные» же полюса этого треугольника представляют собой различные формы дискриминации (attitudes) и социальные противоречия или факторы (contradictions). По мнению Й. Галтунга, комбинация этих элементов и воплощает собой вооруженный конфликт.
Статья рассматривает сегодняшний конфликт в Нигерии через концепцию Й. Галтунга.
Субъекты насилия в Нигерии
Для Нигерии, являющейся одним из важнейших экономических игроков быстроразвивающейся Африки, характерно систематическое применение насилия в отношении гражданского населения. Сегодня в таком ключе, в первую очередь, особое внимание привлекают террористы, главным образом организация «Боко Харам». В 2009 г. Боко Харам была группировкой, поддерживаемой Аль-Каидой Исламского Магриба и Ансару, также известной как «Аль-Каида земель ниже Сахеля». Однако после ликвидации лидера Боко Харам Мохаммеда Юсуфа организация раскололась на ряд локальных ячеек. Новый виток активности группировки уже под руководством Абу Бакра Шекау начался в 2014 г., а в 2015 г. члены Боко Харам присягнули организации «Исламское государство» (ИГ), и Боко Харам стала называться «Западноафриканской провинцией Исламского государства» (ЗПИГ). Уже в 2016 г. из-за внутригрупповых разногласий — согласно официальной позиции ИГ, из-за непокорного поведения и несоблюдения норм шариата А. Б. Шекау — он, вместе со своими последователями, отделился от ЗПИГ под старым именем «Боко Харам». Несмотря на то, что группировки считают друг друга врагами (представители ИГ называют А. Б. Шекау «врагом Халифата»), прямых столкновений между ними пока не произошло.
Среди других радикальных суннитских движений можно выделить Западноафриканскую провинцию ИГ, а также ряд фундаменталистских организаций. Более того, в Нигерии существуют шиитские террористические группировки, например, Исламское движение Нигерии и Движение исламского возрождения. Справедливо говорить и о насилии, исходящем от христианского населения. Voice of America приводит историю о том, как банды христиан в городе Онича за пять дней убили мачете несколько десятков мусульман. В целом при столкновениях банд можно говорить о равном насилии как со стороны мусульман, так и со стороны христиан.
Однако население Нигерии сталкивается и с насилием со стороны армии, полиции, а также местных милиций. Правозащитные организации, как, например, Amnesty International, в 2018 г. не раз обвиняли нигерийскую армию в военных преступлениях: военные совершают массовые акты сексуального насилия и применяют пытки. В New York Times была опубликована резонансная история об эпизоде 2017 г., когда нигерийская армия вошла в деревню, где, по ее мнению, располагалась ячейка Боко Харам. Несмотря на то, что местные жители отрицали этот факт, военные расстреляли около 80 человек и подожгли фермы. Армия объясняет такие инциденты невозможностью отделить гражданское население от комбатантов.
В таком контексте представляется интересным вопрос: различны ли для государственных и негосударственных субъектов насилия условия, толкающие их на подобную модель поведения?
Факторы насилия в нигерийском обществе. Политическая культура и контекст
Нигерия, как большинство ее соседей, имеет богатый опыт военных переворотов: с момента своей деколонизации в 1960 г. страна насчитывает девять прецедентов насильственного транзита власти, а в 1993 г. лидер очередного переворота, глава нигерийских вооруженных сил Сани Абача обратился к народу с парадоксальным заявлением о том, что его предшественник Эрнест Шонекан был смещен «за неспособность реализовать демократический процесс в стране» [3]. Череда военных режимов в стране характеризовалась высоким уровнем коррупции и неэффективной экономической политикой [4].
Отчасти это предопределило и то, что современная нигерийская полиция и армия известны в регионе низким уровнем дисциплины и эффективности — последнее исследование World International Security and Police Index 2016 г. поместило именно нигерийских правоохранителей на последнюю строчку, в то время как нигерийские военные замечены в военных преступлениях в рамках миротворческих миссий ЭКОВАС в других странах. В таком контексте насилие, исходящее от государственных акторов, становится продолжением слабости этих институтов.
Однако данный фактор находит и другое, не столь политическое выражение. Например, слабость государственного контроля спровоцировала бум международный торговли опиоидными наркотиками, а именно — популярным сегодня в Западной Африке, в первую очередь, в Нигерии трамадолом. Вещество особенно популярно в рядах Боко Харам; как признаются бывшие боевики, они принимали его всякий раз перед атакой или столкновением, что делало «их очень смелыми», и они «уже не могли думать ни о чем другом, кроме своей миссии». Эксперты заявляют, что атаки группировки не были бы такими жестокими без трамадола.
По другую сторону баррикад действуют свои политические ограничения. Так, члены Боко Харам не стремятся интегрироваться в существующие институты политической борьбы, так как организация не принимает концепцию «западной» демократии и, в целом, навязанной формы государственности. Это определяет выбор альтернативной модели политической борьбы — насилия. При этом, применительно к Нигерии, можно говорить о формировании демократических механизмов сменяемости власти на примере прихода к власти Мохаммаду Бухари в 2015 г. в результате конкурентных выборов (за него проголосовали 15,4 млн человек, за его оппонента и в то время действовавшего президента — 12,8 млн). При этом в преддверии президентских выборов 2019 г. Нигерии наблюдались очередные вспышки насилия – самой крупной стал теракт в столице штата Борно Майдугури.
Однако политическое условие, общее для всех акторов, — это особая форма федерализма, в своем «гражданском» виде закрепившейся в стране после прихода к власти Абдулсалами Абубакара. Данная модель подталкивала общество на конфликт, провоцируя вопросы о распределении политических должностей и границах избирательных округов, обнажившие также экономическую базу противоречий.
Социально-экономические условия
Исторически особенно недовольны федеральным распределением доступа к ресурсам были жители южных штатов; эти регионы богаты нефтегазовыми ресурсами, но не получают от центра отдачи за свой вклад в экономику страны; в 1970 г. речь шла о 45% нефтяных доходов, в 1975 г. — 20%, в 1992 г. — 3%. В частности, в начале 2000-х гг. контроль некоторых штатов дельты р. Нигер (юг страны богат нефтегазовыми запасами) перешел в руки вооруженных молодежных отрядов, которые добивались справедливого распределения ресурсов, воевали с «центральными» армией и полицией, а также между собой. В этом контексте уместно отметить, что нефтяная отрасль даже после ухода клептократических [5] военных режимов не отличалась открытостью. Так, в 2005 г. нигерийские компании (в Нигерии была проведена приватизация сектора) выплатили властям на 800 млн долл. меньше положенного.
Другое измерение экономической напряженности выражено в конфликте вокруг водо- и землепользования. Для севера и северо-востока Нигерии и сегодня актуальна проблема стычек фермеров и скотоводов из-за проблем пользования землей и загрязнения воды. Так, в 2014 г. фермерские владения деревни Мбар были подожжены, несколько фермеров — убиты; подобные локальные конфликты исчисляются сотнями. В целом, для Нигерии актуальны проблемы социального неравенства и бедности — будучи одной из самых развитых стран континента, в 2018 г. она насчитывала 87 млн граждан, живущих за чертой бедности (около 50% населения).
Низкий уровень продовольственной безопасности страны создает новые стимулы для насилия с обеих сторон. Внесистемность террористов не дает им возможности легально выживать, что толкает их на криминальные пути добычи пропитания и других ресурсов. Так, СМИ описывают эпизод 2017 г., когда «Боко Харам» атаковали конвой Всемирной продовольственной программы ООН на юго-западе страны, после чего угнали грузовик с едой. В свою очередь, нигерийские военные насилуют женщин и девочек в обмен на еду. Более того, по сообщениям правозащитников, которые, однако, оспаривает армия, такая практика получила системный характер в специальных лагерях беженцев, организуемых правительством для предоставления безопасности и продовольствия; о соответствующих преступлениях за 2016–2017 гг. рассказали более 250 человек.
Федерализм находит прямое воплощение в межгрупповых конфликтах полиэтнической Нигерии. Так, молодежное движение народа иджо в 1998 г. выпустило «Декларацию Кайама», согласно которой иджо стал частью населения Нигерии лишь благодаря британскому колониализму, а потом оказался разделенным между шестью штатами. Согласно тексту документа, на них приходилась наибольшая доля ВВП страны, в то время как сам народ не может похвастаться исчерпывающим самоуправлением. Требованием составителей декларации было создание федерации этнических национальностей, которая отражала бы этническое разнообразие не только в виде едва ли соблюдаемой традиции чередования южан и северян на исполнительных должностях.
Продолжая рассматривать конфликт с точки зрения межгрупповых противоречий, стоит обратить внимание на то, что зарубежные медиа часто называют противостояние христиан и мусульман определяющим в конфликте нигерийского общества. Так, например, об этом рассказывали в сюжете Fox News, освещавшем убийства христиан в стране. Однако жертвами атак Боко Харам чаще всего становятся мусульмане, в то время как на церкви боевики нападают все реже. При этом, сами нигерийские христиане считают, что против них ведется отдельный джихад, и отрицать факт ксенофобии было бы несправедливо. Как пишет Джон Кэмпбелл, эксперт Совета по международным отношениям по Нигерии, «христиан иногда убивают, потому что они христиане, но…». Межгрупповая ненависть работает и в обратную сторону — Боко Харам считает свой джихад ответом на преследования мусульман в стране. Институционально об этом говорить нельзя, но, как было отмечено, указывать на межгрупповую ненависть справедливо — большой резонанс, например, вызвала история о группе христианских студентов, изобразивших пророка Мухаммеда на стене школьной мечети в штате Кано.
Внешнее влияние
Боко Харам получает как прямую поддержку извне, а также черпает «вдохновение» из деятельности других организаций. Так, АКИМ и Аль Шабаб предоставляли нигерийским джихадистам финансирование и обучали их, а в 2009–2010 гг. АКИМ и Боко Харам проводили совместные учения [6]. В то же время успех Талибана и Аль-Каиды воспринимается группировкой как пример для подражания, на что указывает ряд деталей. Например, лагерь, в котором убили лидеров нигерийской группировки в 2004 г., символично называлась «Афганистан», а сами боевики Боко Харам имитировали одеяния названных организаций [7].
С другой стороны, триггером социальной напряженности и, следовательно, насилия со стороны негосударственных субъектов становится вестернизация — Боко Харам в своем названии постулирует отказ от западного образования как греховной практики, однако на эти настроения можно посмотреть и как на противление экспансионизму внешних сил.
Такую тенденцию можно проследить и у шиитского Исламского движения Нигерии, которое называют иранским прокси — группировка «решительно осудила» убийство иранского генерала Касема Сулеймани. «Американские убийцы, если даст Бог, не смогут достичь ни одной из своих целей этим великим преступлением. Скорее, все цели Касема будут достигнуты величием его души и крови. Это будет сделано его братьями, детьми и учениками из числа людей сопротивления и моджахедов из всех народов мира, которые отвергают унижение и подчинение тиранам этого столетия», — говорится в заявлении Движения.
Нигерийская же армия пользуется поддержкой Бенина, Камеруна, Нигера и Чада, поскольку география деятельности террористической организации за более чем 10 лет ее существования увеличилась. Более того, в 2013–2014 гг. на фоне нового цикла насилия, исходящего от Боко Харам, проблемой на официальном уровне были обеспокоены европейские страны и США. Международные усилия в борьбе с организацией оказывают прямое влияние на положение гражданского населения в Нигерии — военная кампания коалиции африканских стран в 2015 г. спровоцировала рост вынужденно внутренне перемещенного населения, которое переселили из их домов в специальные лагеря. Что касается международных организаций, ЭКОВАС мало вмешивается в конфликт, Африканский союз также не имеет системного подхода к борьбе с Боко Харам и другими экстремистами на территории Нигерии.
***
Актуальная фаза насилия в нигерийском обществе (со стороны армии и других официальных силовых структур, а также со стороны негосударственных игроков) — не новый феномен, а, скорее, продолжение и следствие соответствующей культуры, сформированной межгрупповыми противоречиями, федеральным устройством страны и традицией силового транзита власти. Факторы формирования и культивирования насильственной культуры в Нигерии носят системный характер. Их можно разделить на три функциональные группы, для каждой из которых мировое сообщество должно предлагать особый пул мер.
Во-первых, речь идет о факторах, создающих контекст социальной напряженности. Сюда можно включить экономический разрыв между различными слоями общества, неравный доступ к ресурсам, предопределенный федерализмом, разного рода межгрупповые конфронтации. Также, одним из стимулов становится представление части населения об экспансионизме западных игроков, которые в концепции Й. Галтунга и являются эссенциальной частью конфликта и ответом на которые может служить спорная идея о переговорах между сторонами, готовыми сложить оружие — и международное сообщество может выступить медиатором данного процесса.
Вторая группа — факторы, непосредственно определяющие насильственную модель поведения, задающие паттерны и лишающие альтернатив (жестокий колониальный опыт, исторически высокая вовлеченность армии в политический транзит и управление; недоверие к демократии), устранение которых лежит в дерадикализации населения через инклювизацию политического пространства [8].
Наконец, третья группа — факторы-фасилитаторы (поддержка нигерийских боевиков международной террористической сетью; слабые границы; низкая дисциплина в армии и полиции), решение которых банально лежит в укреплении государственных институтов.
Литература:
1. Гевелинг Л.В. Клептокоратия. Социально-политическое измерение коррупции и негативной экономики. Борьба африканского государства с деструктивными формами организации власти. М: 2001.
2. Сабо Р. Политический процесс в Нигерии после тридцати лет военных режимов // Вестник Российского университета дружбы народов. Серия: Политология, 2, 2012. Сс. 53 – 67.
3. Galtung J. Violence, Peace, and Peace Research // Journal of Peace Research, 6 (3), 1969. Pp. 167 – 191.
4. Houen A. States of War since 9/11: Terrorism, Sovereignty and the War on Terror – Routledge, 2014.
5. Lewis P.M. Endgame in Nigeria? Politics of Failed Democratic Transition // African Affairs, 93, 372, 1994. Pp. 323 – 340.
6. Thomas C. Why don’t we talk about ‘violence’ in International Relations? // Review of International Studies, 37 (4), 2011. 1815 – 1836 p.
7. Zenn J. Demystifying al-Qaeda in Nigeria Cases from Boko Haram’s Founding, Launch of Jihad and Suicide Bombing // Perspectives on Terrorism, 11, 6, 2017.
8. Crenshaw M. Theories of Terrorism: Instrumental and Organizational Approaches // Inside Terrorist Organizations, 1998. 13 – 31 p.