Идентитарный аспект российской внешней политики в контексте признания ЛНР и ДНР

Внешняя политика государств — явление сложное. Но нередко все его многообразие скрывается за стандартным набором установок, перечисляемых на официальных интернет-страницах внешнеполитических ведомств. Это приверженность основополагающим принципам международного права, закрепленным в Уставе ООН, часто — многовекторность, а также дружественные отношения со всеми другими участниками международных отношений и т.п.

Такой трафаретный набор не позволяет увидеть источник, определяющий уникальный характер внешней политики каждого отдельного государства, — национальную идентичность. Во внешней политике государств, если изучать ее внимательно, можно выделить уникальные черты, своеобразное «лицо» той или иной нации.

Это общее впечатление, складывающееся от погружения в российский внешнеполитический дискурс. Но одно из важных направлений российской внешней политики остается как бы вне рамок усилившейся актуализации идентитарных маркеров. Речь идет о гуманитарной составляющей во внешней политике России. С одной стороны, гуманитарное сотрудничество РФ с другими участниками международных отношений традиционно входит в круг достаточно важных и хорошо изученных внешнеполитических направлений. С другой стороны, существовавший до последнего времени дипломатический ответ России на донбасский кризис в условиях каждодневных обстрелов, которым подвергались жители ДНР и ЛНР, многим гражданам России был все менее понятен.

Проблема Донбасса все последние годы представляла собой для России очень острый вопрос гуманитарного, этического, морально-нравственного характера. Это был вопрос о гуманитарной роли России и ее ответственности за защиту своих соотечественников и граждан.

Без должной доктринальной проработки подходов к гуманитарному реагированию внешняя политика России приобретет ситуативный характер. Очевидно, что российским внешнеполитическим доктринам необходима опора на работы русских философов. Они позволяют лучше осознать и учесть идентитарный пласт, «отлить» его в международно-политические формулы, совместимые с современными международно-правовыми реалиями. Русская философская мысль в основном сосредоточена на морально-этических категориях, и в ней наиболее ярко отражаются идейные искания нации, ее идентичность. Не стоит повторять, что без учета фактора национальной идентичности внешняя политика России обречена на хронический демократический дефицит. Донбасс это ярко показал. Наконец, собственная, закрепленная на уровне доктрины концепция «ответственности по пресечению злодеяний» могла бы более четко обозначить «коренные интересы» России в том, что касается благополучия и прав соотечественников, а также масштабы и формы реагирования в случае нарушения их базовых прав.

В российском официальном внешнеполитическом дискурсе в последние годы усилилось внимание к темам, связанным с национальной идентичностью. В анализе внешнеполитических проблем современные российские политики все больше опираются на уроки отечественной истории, их интерпретируют, говорят о подвигах героев далекого и совсем недавнего прошлого. Внешнеполитический курс страны определяется российскими политиками с учетом национального исторического опыта и традиции. Важным проявлением этой тенденции стало обращение к русскому философскому наследию. Все чаще в своих официальных заявлениях и выступлениях российские государственные деятели упоминают имена отечественных мыслителей в качестве ориентиров в поиске ответов на современные внешнеполитические вызовы.

Андрей Кортунов:
Время дипломатии прошло? Семь особенностей наступающей эпохи

Это общее впечатление, складывающееся от погружения в российский внешнеполитический дискурс. Но одно из важных направлений российской внешней политики остается как бы вне рамок усилившейся актуализации идентитарных маркеров. Речь идет о гуманитарной составляющей во внешней политике России. С одной стороны, гуманитарное сотрудничество РФ с другими участниками международных отношений традиционно входит в круг достаточно важных и хорошо изученных внешнеполитических направлений. Например, популярной и у практиков, и в экспертном сообществе стала концепция «мягкой силы». С другой стороны, существовавший до последнего времени дипломатический ответ России на донбасский кризис в условиях каждодневных обстрелов, которым подвергались жители ДНР и ЛНР, многим гражданам России был все менее понятен. Сложно спорить с тем, что в российском обществе высоко ценятся такие черты общежития, как оказание помощи и предоставление защиты тем, кто в ней нуждается. Тем не менее формы реакции России на гуманитарные кризисы, затрагивающие российских граждан и соотечественников, остаются слабо концептуально проработанными. Пример Донбасса показал, что и фактор национальной идентичности до последнего момента практически не учитывался Россией при реагировании на этот гуманитарный кризис.

Проблема Донбасса все последние годы представляла собой для России очень острый вопрос гуманитарного, этического, морально-нравственного характера. Это был вопрос о гуманитарной роли России и ее ответственности за защиту своих соотечественников и граждан. Отсутствие пресекающей реакции в условиях несоблюдения Украиной Минских соглашений на протяжении последних лет подрывало демократическую легитимность российской внешней политики.

В то же время, несмотря на очевидную востребованность гуманитарной реакции на кризисные ситуации, концептуализация этой реакции, особенно с учетом отечественной гуманистической традиции, представляется не слишком ясной и простой задачей. Ведь знакомство с русской культурой (литературой, музыкой, живописью) и национальными культурами других народов России еще со школьной скамьи формирует представление о ней как о традиции, в которой на первом плане находятся миролюбие, сострадание, взаимная любовь. Ярчайшие русские гуманисты, как, например, Л. Толстой, отвергали применение насилия в любых ситуациях. В то же время опыт двух Великих отечественных войн (1812 г. и 1941–1945 гг.) создал в народном сознании представление о справедливой войне как войне за защиту Отечества. Но может ли защита соотечественников с использованием военной силы быть справедливой? С учетом названных национальных ценностей положительный ответ на этот вопрос не совсем очевиден.

Последовательно выступая за соблюдение всеми участниками международных отношений основополагающих принципов международного права, Россия не приемлет вооруженное вмешательство по гуманитарным мотивам в его западном исполнении и осмыслении. Сама концепция гуманитарной интервенции [1], соединившая в единый комплекс несоединимое (благие цели и военную силу во имя их достижения), подверглась резкой критике в российских официальных и экспертных кругах. Самый яркий пример гуманитарной интервенции без санкции Совбеза ООН — интервенция НАТО в Косово в 1999 г. — была осуждена Россией. В ответ западное экспертное сообщество постаралось сгладить острые углы. И на смену гуманитарной интервенции пришел более сбалансированный концепт «ответственности по защите». В действующей редакции «Концепции внешней политики РФ» указывается, что «Российская Федерация намерена не допускать осуществления под предлогом реализации концепции «ответственность по защите» военных интервенций и прочих форм стороннего вмешательства, нарушающих нормы международного права, в частности принцип суверенного равенства государств.

Наталья Ивкина:
О чем молчат Мюнхенские конференции XXI века?

Максимальная сдержанность, игнорирование провокаций, исключительный приоритет дипломатических методов — примерно так выглядело российское гуманитарное реагирование на конфликт на юго-востоке Украины в духе «ненасилия». Примечательно, что относительно недавняя программная статья заместителя председателя Совета безопасности РФ Д. Медведева «Почему бессмысленны контакты с нынешним украинским руководством» заканчивалась тезисом о том, что в отношениях с Украиной, не соблюдающей Минские соглашения, «ничего» не надо делать. Этот тезис у части читателей, определенно, мог вызвать ассоциацию с толстовской идеей ненасилия. И со всей определенностью можно утверждать, что этот тезис у многих читателей вызвал немой вопрос: «что это значит для Донбасса?»

В идейном плане российская гуманитарная внешняя политика последних лет находилась в тупике, так как на ключевой вопрос страданий жителей Донбасса она ответа не давала. Было неясно, как бездействие в ответ на гибель соотечественников на Донбассе соотносится с той чертой национальной идентичности, которая выражается в краткой формуле: «русские не оставляют своих в беде». Эта формула настолько понятна, что нашла отражение в массовой культуре, в отечественном кинематографе. Безусловно, российское невмешательство в защиту Донбасса было неприемлемо для тех, кто разделял эту идею. А таких в России немало.

В этой связи стоит отметить, что русская философская школа дала обоснование и идее «сопротивления злу силою», которая противоположна толстовству взгляду. Причем это обоснование было дано с морально-нравственных позиций. Концепция «ответственности по защите» с этой точки зрения не так уж и далека от идей И. Ильина, убежденного в том, что отсутствие силового вмешательства на стороне убиваемого сравни соучастию. Обосновывая допустимость использования силовых средств в «сопротивлении злу», И. Ильин, в частности, писал: «Обращаясь к физическому воздействию, сопротивляющийся должен всегда искать умственно и практически тот момент и те условия, при которых физическое воздействие сможет быть прекращено». Он также подчеркивал, что физическое воздействие — мера «несамостоятельная, вторичная, подчиненная и крайняя». В своей работе И. Ильин показывает морально-нравственные ограничения применения силы для пресечения злодеяний. Силовое вмешательство в гуманитарных целях всегда этими целями и ограничивается. Оно не может быть прикрытием каких-то иных устремлений, таких как территориальные приращения, смена режима, порабощение свободной воли народа и т.п. Иными словами, концепция «сопротивления злу силой» обоснована в русской философской мысли подробно. Определены принципиальные установки, которыми должно руководствоваться силовое пресекающее действие, чтобы не изменять заявленным гуманитарным целям.

В российском гуманитарном ответе, выразившемся в признании ЛНР и ДНР, есть своя специфика. Институт дипломатического признания играет в нем ключевую роль. Это международно-правовой институт [2]. Он не имеет ничего общего с военной силой. Однако дипломатическое признание открывает возможность для заключения договора о дружбе и взаимной помощи, в том числе и военной, в случае нападения на одну из сторон договора. Возможная ответная реакция находится в полном соответствии со ст. 51 Устава ООН о праве на индивидуальную или коллективную самооборону. Таким образом, институт признания, используемый в гуманитарных целях, как это делает Россия, может оказывать сдерживающий эффект на одну из сторон конфликта. Потенциал обеспечения гуманитарной безопасности без применения военной силы при задействовании института признания гипотетически может сохраняться. Но для защиты Донбасса было принято решение о проведении специальной военной операции. В России, на Украине, в Европе и по всему миру раздаются призывы к скорейшему ее завершению. С ними сложно не солидаризироваться.

Дарья Иванова:
У кого сила «мягче»?

Пример признания и гуманитарной защиты ДНР и ЛНР со всей очевидностью показал, что нужна доктринальная проработка внешней политики России на гуманитарном направлении. В частности, стоит более четко определить российский подход к проблемам продолжающихся конфликтов, которые затрагивают соотечественников. Может быть, это будет российская концепция «ответственности по пресечению (злодеяний)» или какая-то иная идея.

В последние дни в массмедийных русскоязычных источниках можно встретить комментарии, в которых упоминается и Косово, и «ответственность по защите». Эти комментарии нацелены на фиксацию «двойных стандартов» Запада в подходе к кризисным ситуациям в различных регионах мира. Часто в них вульгарно интерпретируется концепция «ответственности по защите» как идея, оправдывающая вооруженное вмешательство в любой точке мира «ради сохранения демократии».

Подобная реакция СМИ служит дурную службу, так как уводит в сторону от более важной концептуализации. Без должной доктринальной проработки подходов к гуманитарному реагированию внешняя политика России приобретет ситуативный характер. Очевидно, что российским внешнеполитическим доктринам необходима опора на работы русских философов. Они позволяют лучше осознать и учесть идентитарный пласт, «отлить» его в международно-политические формулы, совместимые с современными международно-правовыми реалиями. Русская философская мысль в основном сосредоточена на морально-этических категориях, и в ней наиболее ярко отражаются идейные искания нации, ее идентичность. Не стоит повторять, что без учета фактора национальной идентичности внешняя политика России обречена на хронический демократический дефицит. Донбасс это ярко показал. Наконец, собственная, закрепленная на уровне доктрины концепция «ответственности по пресечению злодеяний» могла бы более четко обозначить «коренные интересы» России в том, что касается благополучия и прав соотечественников, а также масштабы и формы реагирования в случае нарушения их базовых прав.

1. Welsh J.M. Humanitarian Intervention and International Relations. Oxford: Oxford University Press. 2004. 240 p.

2. Международное право. В 2 ч. Ч.1: учебник для академического бакалавриата / под ред. А.Н.Вылегжанина. — 3-е изд., перераб. и доп.— М.: Издательство Юрайт, 2016. Сс. 84-97.