Концерт суверенных демократий

Посткарантинный июнь стартовал с попыток президента Владимира Путина и председателя Совета безопасности Николая Патрушева донести до широкой общественности идеологические контуры обновленной России. Время появления этих статей вряд ли было выбрано случайно. Учитывались не только внутренние преобразования, но и внешний фон: кризис историко-цивилизационной идентичности в Соединенных Штатах, политические дебаты внутри британских элит о будущем после Brexit, инициативы французского президента Эммануэля Макрона по суверенизации Европы и т.д. В турбулентном состоянии продолжают оставаться американо-китайские отношения, от динамики развития которых сегодня во многом зависит политическое и экономическое самочувствие всего человечества. Еще более запутанным и сложно прогнозируемым становится Ближний Восток. Кроме того, идет процесс пересмотра нормативно-правовой базы двусторонних и многосторонних форматов, которые длительное время определяли красные линии между великими державами (особенно это касается России и США).

Концептуальные конфликты в Соединенных Штатах (отношение к историческому прошлому, проблема взаимовосприятия между левыми и правыми и т.д.) заставили общества и элиты по всему миру вновь вернуться к дискуссиям идеологического характера. В ближайшем будущем мы можем стать свидетелями того, как еще недавно кажущиеся анахронизмом идеи и концепции могут получить второе дыхание и стать базисом в политике не только отдельных стран, но и следующей системы международных отношений.

Новая постоднополярная система суверенных демократий, помимо вестфальского принципа по невмешательству во внутренние дела, должна включать принцип баланса сил (Венская система) и самое существенное — распределение зон геополитической ответственности (Ялтинско-Потсдамская система). Именно в упорядочивании международных отношений, которые должны стать более предсказуемыми, Москва видит новую принципиально качественную архитектуру глобальной безопасности. Насколько успешно будет реализована эта миссия, зависит от множества объективных (наличие ресурсов у России) и субъективных (черные лебеди) факторов. Важно то, что ее активная фаза совпала с периодом, когда лидер-гегемон, вернувшись к джексонианству, сам пересматривает свои подходы к мировой политике. Пока сложно сказать, когда состоится концерт суверенных демократий и состоится ли вообще, но Москва активно к этому готовится.

Посткарантинный июнь стартовал с попыток президента Владимира Путина и председателя Совета безопасности Николая Патрушева донести до широкой общественности идеологические контуры обновленной России. Время появления этих статей вряд ли было выбрано случайно. Учитывались не только внутренние преобразования, но и внешний фон: кризис историко-цивилизационной идентичности в Соединенных Штатах, политические дебаты внутри британских элит о будущем после Brexit, инициативы французского президента Эммануэля Макрона по суверенизации Европы и т.д. В турбулентном состоянии продолжают оставаться американо-китайские отношения, от динамики развития которых сегодня во многом зависит политическое и экономическое самочувствие всего человечества. Еще более запутанным и сложно прогнозируемым становится Ближний Восток. Кроме того, идет процесс пересмотра нормативно-правовой базы двусторонних и многосторонних форматов, которые длительное время определяли красные линии между великими державами (особенно это касается России и США).

Вениамин Попов:
Четыре предварительных урока нынешнего кризиса

Вышеуказанные и многие другие мирополитические процессы являются индикаторами последовательной эволюции однополярной системы международных отношений, которая сложилась после распада Советского Союза. Победа Дональда Трампа изменила не только привычный мэдисоновский баланс в соотношении организованного меньшинства и неорганизованного большинства, но и стала свидетельством радикальной смены принципиальных подходов к основам политики и государственного управления. Важнейшее требование «джексонианского бунта» заключалось в сворачивании мессианской международной политики, которая отнимала слишком много ресурсов и никак не способствовала повышению уровня жизни собственных граждан. Переориентация с философии мировой демократизации на решение социальных и экономических проблем в стране не могла не повлиять на международное сообщество. Некоторые государства, включая ближайших союзников Америки в Европе и Азии, ощутили всю опасность системы, в которой слишком многое зависит от настроения одной державы и одной нации.

Вернуть уверенность в том, что все будет как прежде, будет крайне сложно, если вообще возможно. Даже эмоциональные речи таких влиятельных представителей демократической элиты, как Джозеф Байден на международных площадках о том, что все происходящее временно, и Штаты скоро вернутся к привычной для всех (особенно для союзников) политической форме, не внушили должного оптимизма. Дальнейший выход Великобритании из Европейского союза, где также усиливаются силы, ориентированные на возвращение национального суверенитета, вынудил смотреть на международные отношения с позиции реалполитик даже Францию и Германию, которые до последнего момента верили в продолжение евро-атлантической интеграции как основной идеологической модели внешней политики коллективного Запада под предводительством Вашингтона. Иными словами, концептуальные конфликты в Соединенных Штатах (отношение к историческому прошлому, проблема взаимовосприятия между левыми и правыми и т.д.) заставили общества и элиты по всему миру вновь вернуться к дискуссиям идеологического характера. В ближайшем будущем мы можем стать свидетелями того, как еще недавно кажущиеся анахронизмом идеи и концепции могут получить второе дыхание и стать базисом в политике не только отдельных стран, но и следующей системы международных отношений.

Владимир Нежданов:
Мир после коронавируса: станет ли пандемия очередным поворотным моментом в истории человечества?

В России, на мой взгляд, идет процесс формирования некоего идеологического гибрида. С одной стороны, это сурковская концепция суверенной демократии, призванная определить Россию не просто как страну, а как совершенно отдельную цивилизацию, обреченную на геополитическое одиночество; c другой — неизбежность своеобразного мессианства. Великие державы всегда в той или иной степени заражены последним — американская исключительность, величие Франции (наполеонизм и голлизм), «правь Британия морями», османизм и т.д. Нынешняя концепция российского мессианства является в значительной степени продуктом реакции на бескомпромиссную идею американской исключительности, которая в большей (Дж. Буш-младший) или меньшей (Б. Клинтон и Б. Обама) степени составляла основу международной политики трех последних администраций Белого дома. Неоконсервативная (или неовильсонианская) надпартийная школа мысли говорит о том, что в фундаменте международной политики Америки должен лежать принцип моральной ясности. В отличие от либерал-интернационалистов и реалистов, неоконсерваторы видят мир черно-белым (борьба добра и зла) и действуют по формуле «либо с нами, либо против нас».

Как концепция, которая родилась под влиянием идей троцкизма и дорузвельтовского вильсонианского либерал-идеализма, американский неоконсерватизм стал беспощадным ко всем, кто сомневается в важности миссии уничтожения любых форм диктатуры всеми средствами (в том числе военными) по всему миру. Вне зависимости от партийной принадлежности, неоконсерваторов объединяет фанатичное убеждение в том, что все несогласные с американской моделью мироустройства служат силам тьмы и должны быть наказаны (как, например, Ирак или Иран) силами добра — Штатами и их союзниками (особенно выделяется роль Израиля). С точки зрения идеологической совместимости назначение джексонианцем (американский национализм) Д. Трампом в свою администрацию неоконсерваторов (например, Дж. Болтона) было удивительным, поэтому их разрыв и дальнейший конфликт были неизбежны. Они пытались толкнуть Д. Трампа на открытый военный конфликт с Ираном и заставить его вести более агрессивную политику против России. Вполне объяснимо то, что Дж. Болтон и другие неоконы говорят о лидерских качествах президента В. Путина и критикуют собственного руководителя.

Андрей Кортунов:
Российская внешняя политика и коронавирус: возможности и угрозы

С появлением статьи Суркова о долгом государстве Путина стало очевидным, что основной упор будет делаться на тотальную суверенизацию России и формирование системы влияния, которая будет поддерживать всех, кто изберет строительство независимых национальных государств (особенно в Европе). Российская исключительность, согласно сурковским концепциям, исходит из того, что несмотря на внутренние конфликты в разные эпохи относительно того, по какому пути должна идти страна, неизменным оставалось лишь стремление к независимости и укреплению государственности. Для В. Путина возвращение к классическому суверенитету значимо с двух позиций: первая — принцип невмешательства во внутренние дела друг друга, вторая — возможность принятия собственных прагматичных и рациональных решений. C точки зрения национальных интересов суверенитет позволяет в полной мере осуществлять охранную функцию важного для российского президента исторического наследия итогов Второй мировой войны.

Таким образом, новая постоднополярная система суверенных демократий, помимо вестфальского принципа по невмешательству во внутренние дела, должна включать принцип баланса сил (Венская система) и самое существенное — распределение зон геополитической ответственности (Ялтинско-Потсдамская система). Именно в упорядочивании международных отношений, которые должны стать более предсказуемыми, Москва видит новую принципиально качественную архитектуру глобальной безопасности. Насколько успешно будет реализована эта миссия, зависит от множества объективных (наличие ресурсов у России) и субъективных (черные лебеди) факторов. Важно то, что ее активная фаза совпала с периодом, когда лидер-гегемон, вернувшись к джексонианству, сам пересматривает свои подходы к мировой политике. Пока сложно сказать, когда состоится концерт суверенных демократий и состоится ли вообще, но Москва активно к этому готовится.