Не Карибский кризис, а Стояние на Угре

В оценке текущего обострения в отношениях США и России часто звучат сравнения с Карибским кризисом. Отсылка к событиям 1962 г., пожалуй, действительно самая очевидная. Впрочем, это хотя и возможный, но далеко не единственный вариант развития событий. Исторические параллели бывают полезны для понимания текущего состояния дел, осмысления закономерностей и, как следствие, прогнозирования возможных сценариев развития ситуации. Но внешнее сходство может оказаться обманчивым, способно помешать увидеть разницу в природе процессов.

Ключевое отличие событий Карибского кризиса от тех, что происходят сейчас, в том, что 60 лет назад столкнулись государства — лидеры двух ведущих военно-политических блоков планеты. Можно говорить о том, что Западный блок был мощнее и влиятельнее Восточного, но это, скорее, частности. Иными словами, тогда два формально равных игрока решали свои узковоенные, локальные противоречия. Сама модель двухполюсного мироустройства под вопрос не ставилась и запомнился Карибский кризис в первую очередь из-за масштаба сопряженных с ним военных рисков. Динамика международных процессов после кризиса хотя и претерпела корректировку, но осталась в рамках модели, существовавшей и до него.

Можно предположить, что США и в этот раз хотят свести игру к такому сценарию. На это косвенно указывает готовность американской стороны к взаимным уступкам военно-технического плана, уклоняясь от обсуждения главных требований российской стороны. Подход администрации Кеннеди, в свое время, неплохо сработал для США — было достигнуто компромиссное решение, позволившее Америке с одной стороны разрядить обстановку в моменте, а с другой — сохранить лицо с тем, чтобы впоследствии вернуться к более выгодной для них конфигурации. В свете сказанного, желание команды Байдена реплицировать успешную практику вполне понятно. И кроме непосредственно внешнеполитических обстоятельств, оно может быть вызвано электоральными соображениями. Судя по результатам опросов, нынешняя администрация подходит к промежуточным выборам не в лучшей форме. Сравнение с одним из самых популярных президентов в истории США может сыграть ей на руку. Особенно в свете того, что Кеннеди был первым, и до избрания Байдена, единственным католиком на посту президента США.

Разница с Карибским кризисом в том, что сейчас РФ не обладает равным с США статусом. В представлении Запада Российская Федерация по итогам холодной войны обязана занимать подчинённую роль. Россию такое положение дел уже не устраивает — она давно делает заявку на более высокий статус в международных отношениях.

Вариант Карибского кризиса выглядит привлекательным для американской стороны. Россия, в свою очередь, поднимает ставки выше, фактически требуя демонтировать саму модель однополюсного мироустройства. Условно назовем этот сценарий «Рейкьявик наоборот». А в более локальном выражении отношений Россия — США и вовсе напрашивается аналогия из гораздо более глубокого прошлого — стояние на Угре XVв. Московское княжество тогда уже некоторое время вело независимую политику, но признать ее право на это «ордынский обком» был не готов и попытался силой привести взбунтовавшегося вассала к покорности. Оппоненты сошлись на реке Угре и принялись угрожать друг другу. Силы у регионального гегемона того времени в лице Большой Орды были еще внушительные, но они были отчаянно нужны на других направлениях, а легкой победы в конфликте с Москвой не предвиделось. В итоге стороны ограничились мелкими стычками и дипломатической пикировкой. С тем и разошлись. Формально ничья, а фактически победа Московского княжества и изменение статуса отношений в пользу Москвы явочным порядком — проигравшая сторона его не признала, но и оспорить уже не смогла. Конечно, такая стратегия всегда связана с высокими рисками перехода конфликта в горячую фазу, но и возможные выгоды весьма значительны. Однажды она позволила Москве добиться выгодных изменений посредством демонстрации возросшей военной мощи, избежав полномасштабных боевых действий. Остается надеяться, что и в этот раз расчет оправдается и мы сможем перейти к более устойчивой конфигурации международных отношений без кровопролития, которое обычно сопровождает смену политических эпох.

В оценке текущего обострения в отношениях США и России часто звучат сравнения с Карибским кризисом. Отсылка к событиям 1962 г., пожалуй, действительно самая очевидная. Впрочем, это хотя и возможный, но далеко не единственный вариант развития событий. Исторические параллели бывают полезны для понимания текущего состояния дел, осмысления закономерностей и, как следствие, прогнозирования возможных сценариев развития ситуации. Но внешнее сходство может оказаться обманчивым, способно помешать увидеть разницу в природе процессов.

Игорь Иванов:
Будет ли война?

Ключевое отличие событий Карибского кризиса от тех, что происходят сейчас, в том, что 60 лет назад столкнулись государства — лидеры двух ведущих военно-политических блоков планеты. Можно говорить о том, что Западный блок был мощнее и влиятельнее Восточного, но это, скорее, частности. Иными словами, тогда два формально равных игрока решали свои узковоенные, локальные противоречия. Сама модель двухполюсного мироустройства под вопрос не ставилась и запомнился Карибский кризис в первую очередь из-за масштаба сопряженных с ним военных рисков. Динамика международных процессов после кризиса хотя и претерпела корректировку, но осталась в рамках модели, существовавшей и до него.

Можно предположить, что США и в этот раз хотят свести игру к такому сценарию. На это косвенно указывает готовность американской стороны к взаимным уступкам военно-технического плана, уклоняясь от обсуждения главных требований российской стороны. Подход администрации Кеннеди, в свое время, неплохо сработал для США — было достигнуто компромиссное решение, позволившее Америке с одной стороны разрядить обстановку в моменте, а с другой — сохранить лицо с тем, чтобы впоследствии вернуться к более выгодной для них конфигурации. В свете сказанного, желание команды Байдена реплицировать успешную практику вполне понятно. И кроме непосредственно внешнеполитических обстоятельств, оно может быть вызвано электоральными соображениями. Судя по результатам опросов, нынешняя администрация подходит к промежуточным выборам не в лучшей форме. Сравнение с одним из самых популярных президентов в истории США может сыграть ей на руку. Особенно в свете того, что Кеннеди был первым, и до избрания Байдена, единственным католиком на посту президента США.

Теперь о главном — разница с Карибским кризисом в том, что сейчас РФ не обладает равным с США статусом. В представлении Запада Российская Федерация по итогам холодной войны обязана занимать подчинённую роль. Россию такое положение дел уже не устраивает — она давно делает заявку на более высокий статус в международных отношениях.

Запад с подобной постановкой вопроса в отношении России согласиться пока не может, хотя порой складывается впечатление, что западные лидеры и сами не совсем уверены почему. Видится некоторая непоследовательность позиции — с одной стороны США стремится сохранить статус мирового гегемона и болезненно воспринимает любые попытки его оспорить. С другой, в лице КНР Запад как будто уже признал исключение из общего правила. С оговорками, с сохранением конфронтационной риторики, но все-таки признал возникновение нового центра влияния. В первом приближении причина такой разницы в подходах лежит на поверхности — экономический потенциал РФ просто не позволяет ей выступать в одной лиге с США и КНР. Но можно попробовать заглянуть чуть глубже.

Со стороны кажется, что привычная и очень удобная для западных стран картина мира трещит по швам и их руководство проходит сейчас через пять стадий принятия неизбежного: отрицание — гнев — торг — депрессия — принятие.

Чтобы понять поведение западных политиков, потребуется хотя бы очень широкими мазками обрисовать их представление о мире.

Начать нужно с объединения Германии. В то время на Западе тоже пытались осмыслить внезапные изменения и спустя 30 лет на слуху остались две статьи. Первую написал Чарльз Краутхаммер — «The Unipolar Moment», вторую Фрэнсис Фукуяма — «The End of History?». Обе они из 2022 года выглядят наивными и проницательными одновременно. Но по разным причинам.

Не вдаваясь в подробности, Краутхаммер утверждал, что возникший «однополярный момент» — событие в мировой истории уникальное, является исключением из правил и очень скоро пройдет (обратите внимание на определенный артикль в названии — The Unipolar Moment). Фукуяма, наоборот, предположил, что это закономерный финал развития человечества. По-другому быть не могло и главное — уже никогда не будет.

Иван Тимофеев:
После ответа из Вашингтона: три сценария

Гипотезу Фукуямы изложим чуть подробнее — без этого трудно понять дальнейшие события. Он опирался на марксистское представление о поступательной и предопределенной природе прогресса человеческого общества. В рамках этого подхода утверждалось, что эволюция обществ обусловлена поступательным развитием производственных сил, т.е. материальными факторами. При этом победа коммунизма на планете считалась неизбежной поскольку он является высшей точкой политического развития общества, следовательно, все общества должны рано или поздно к нему придти. Так вот, Фукуяма, наблюдая падение авторитарных коммунистических режимов по всему миру, в своей статье задался простым вопросом — что, если марксисты правы в целом, но ошиблись в частностях? Ведь если развитие человечества не происходит случайно, а действительно подчинено неким закономерностям, то в конечном итоге оно должно прийти к высшей точке, к логическому финалу. Основываясь на работах Александра Кожева, Фукуяма предположил, что эти закономерности определяются не материальными факторами, как считал Маркс, а политическими идеями. И высшим проявлением свободы личности в его концепции является либеральная демократия в сочетании с материальным изобилием. Переосмысляя свою идею, Фукуяма в 2007 году сформулировал ее примерно таким образом — интеллектуалы левого толка ждали, что мы придем к коммунизму, но оказалось, что человечество сошло с поезда истории на одну остановку раньше. На рубеже 1980-х годов политические перемены происходили с огромной скоростью, и концепция «конца истории» пришлась очень ко двору — жить в неопределенности страшно и предложенный Фукуямой взгляд на вещи давал простое и главное — очень удобное, выгодное объяснение событий конца холодной войны.

А нам, спустя 30 лет, он дает не менее простое и удобное объяснение того театра абсурда, который начался на Западе вскоре после развала Восточного блока. А именно: на рубеже 1990-х и 2000-х гг. либерализм бронзовеет, превращается в неоспоримую догму и местами даже вытесняет собой религию. То есть занимает в западном обществе примерно ту роль, которую марксизм играл в обществе советском. Отсюда было уже недалеко до мысли о скорой победе мировой революции (в этот раз либеральной) и священном долге воина-интернационалиста. В свою очередь Государственный департамент, утвердившись в мысли, что «мировая политика — это я», начинает превращаться в «вашингтонский обком».

Россия неожиданно встает в оппозицию происходящему. Сначала Евгений Примаков совершает знаменитый «разворот над Атлантикой», а в 2007 г. следует мюнхенская речь Владимира Путина. В сущности, Путин тогда даже не предлагал, а просил западных лидеров перестать смотреть на мир через призму «конца истории» и вспомнить концепцию Краутхаммера. С известным результатом — на Западе эту речь обсмеяли. С этого момента, вероятно, людям вовлеченным в международные отношения, все стало понятно. Россия пошла сосредотачиваться и с каждой доступной площадки терпеливо объяснять опасность происходящего, а Запад — игнорировать предупреждения и гнуть свою линию со все возрастающим напором.

В свете сказанного, обвинения в адрес российских дипломатов в нерешительности, ставшие уже общим местом, видятся необоснованными. В конце концов, дипломаты на службе обязаны проводить линию руководства страны. Они не имеют право действовать, руководствуясь собственными эмоциями или превращать генассамблею ООН в подобие лобного места известного реалити-шоу, даже если порой им этого очень хочется. Вероятно недавний комментарий зам. министра С. Рябкова о том, что переговоры с США прошли «потрясающе» намекал именно на это — руководство МИД много лет ждало команды поставить вопрос ребром, но до поры приходилось лишь выражать озабоченности.

Даже пассивность в отношении конкретных кризисных ситуаций, будь то Украина, арабский мир или Латинская Америка, тогда находит свое объяснение. В такой картине мира они являются лишь симптомами, в то время как руководство России взяло курс на устранение «причины болезни». Распылив ограниченные ресурсы по всем болезненным точкам, Россия не смогла бы разрешить ключевое противоречие в свою пользу. Здесь можно вспомнить фразу, приписываемую различным полководцам прошлого — «тот, кто защищает все, не защищает ничего». Напротив, концентрация сил на направлении главного удара позволяет перехватить стратегическую инициативу. Вероятно, руководство России, исходя в своей внешней политике из этих принципов военной науки, видит ключ к успеху в переговорах с США и рассчитывает сперва добиться успеха в них, а затем переиграть локальные конфликты в свою пользу с гораздо меньшими потерями. И сейчас этот подход декларируется уже открытым текстом — отсюда нежелание МИД размениваться на переговоры с ЕС и НАТО.

Андрей Кортунов:
Демистификация страха

Почему Россия сменила линию именно сейчас? Возможно, дело не в том, вернее не совсем в том, что отступать дальше некуда, и тем более не в том, что у Москвы лопнуло терпение. А в том, что, во-первых, мир в любом случае вступает в эпоху стремительных перемен и так называемый «ультиматум Москвы» — это последняя попытка разрешить противоречия компромиссно и сделать процесс менее болезненным для всех участников. А во-вторых, в том, что у Москвы и Пекина, видимо, сформировался альтернативный проект, который они готовы предложить миру.

Возвращаясь к историческим параллелям, вариант Карибского кризиса выглядит привлекательным для американской стороны. Россия, в свою очередь, поднимает ставки выше, фактически требуя демонтировать саму модель однополюсного мироустройства. Условно назовем этот сценарий «Рейкьявик наоборот». А в более локальном выражении отношений Россия — США и вовсе напрашивается аналогия из гораздо более глубокого прошлого — стояние на Угре XVв. Московское княжество тогда уже некоторое время вело независимую политику, но признать ее право на это «ордынский обком» был не готов и попытался силой привести взбунтовавшегося вассала к покорности. Оппоненты сошлись на реке Угре и принялись угрожать друг другу. Силы у регионального гегемона того времени в лице Большой Орды были еще внушительные, но они были отчаянно нужны на других направлениях, а легкой победы в конфликте с Москвой не предвиделось. В итоге стороны ограничились мелкими стычками и дипломатической пикировкой. С тем и разошлись. Формально ничья, а фактически победа Московского княжества и изменение статуса отношений в пользу Москвы явочным порядком — проигравшая сторона его не признала, но и оспорить уже не смогла. Конечно, такая стратегия всегда связана с высокими рисками перехода конфликта в горячую фазу, но и возможные выгоды весьма значительны. Однажды она позволила Москве добиться выгодных изменений посредством демонстрации возросшей военной мощи, избежав полномасштабных боевых действий. Остается надеяться, что и в этот раз расчет оправдается и мы сможем перейти к более устойчивой конфигурации международных отношений без кровопролития, которое обычно сопровождает смену политических эпох.