«Повторяющийся» миропорядок: трагедия или фарс?

Уходящий год вобрал в себя не только последствия политических кризисов, но и проекции событий прошлого. Миропорядок был разрушен, но вместе с «бесполярным» миром вернулся хаос многополярности начала XX в., а с ним и амбиции региональных держав, стремление возродить старые модели (американский изоляционизм или турецкий неоосманизм). Несмотря на всю «прогрессивность» современного человечества, старые идеи национализма пришлись как нельзя кстати. Призрак нестабильности периода Версальско-Вашингтонской системы стал ходить по миру, спотыкаясь о скелеты Ялтинско-Потстдамского миропорядка.

Возможно, в будущем, как и более 70 лет назад, американо-британский капитал покинет невольно ставший частью Ближнего Востока Южный Кавказ, а КНР представит свой «план Маршалла», но очевидным остается то, что «повторяющийся миропорядок» станет очередной трагедией для малых государств и фарсом — для больших.

...уже все закончилось,
но все еще продолжается.

Ник Ланд

Проводить исторические аналогии — занятие неблагодарное, а порой и вредное. В череде уникальных исторических событий, на первый взгляд, очень легко найти до боли знакомые модели поведения политических деятелей, заявления, формулы и действия, но, углубляясь в контекст и мотивы тех или иных поступков, можно заметить отличия. Другое дело — закономерности развития государств и обществ, которые мы можем проанализировать и объяснить.

Набившая оскомину концепция Ф. Фукуямы «Конец истории» заставляла нас думать о линейности исторического процесса, когда мир станет слишком «плоским» для выражения хоть каких-то различий. Значимость концепции неявным образом раскрылась в 2020 г., когда мы увидели, что историческая линейность в определенный момент столкнулась с невидимым препятствием, раскидав предыдущие события в сегодняшнем пространстве и времени в виде символов и ценностей, которые уже ничего не значат и начинают приобретать новый смысл. Иными словами, кумулятивный эффект политических противоречий, амбиций, недосказанности и ошибок вдруг вылился в хаотичную картину 2020 г.

Что еще более интересно, уходящий год вобрал в себя не только последствия политических кризисов, но и проекции событий прошлого. Миропорядок был разрушен, но вместе с «бесполярным» миром вернулся хаос многополярности начала XX в., а с ним и амбиции региональных держав, стремление возродить старые модели (американский изоляционизм или турецкий неоосманизм). Несмотря на всю «прогрессивность» современного человечества, старые идеи национализма пришлись как нельзя кстати. Призрак нестабильности периода Версальско-Вашингтонской системы стал ходить по миру, спотыкаясь о скелеты Ялтинско-Потстдамского миропорядка.

Кто же ревизионист на сей раз?

В редакции Стратегии национальной безопасности США 2017 г. под странами-ревизионистами понимались Россия и Китай, хотя даже на тот момент сложно было понять, что именно пытаются пересмотреть эти государства: Россия пыталась выкарабкаться из-под обломков распавшегося Советского Союза, Китай же двигался все еще в фарватере американо-китайского потепления конца 1970-х гг., несмотря на многочисленные проблемы в двухсторонних отношениях. По сути, пересматривать миропорядок было невозможно, поскольку его больше не было. Однополярный мир не был оформлен каким-либо договором или на основе конференции великих держав — наоборот, логика действий США следовала схеме времен холодной войны, но без конкретного соперника. Этим можно объяснить тот факт, что за неполные 10 лет после распада СССР отношения Вашингтона с Москвой начали портиться на ровном месте. Попытка России обозначить свои стратегические приоритеты с начала 2000-х гг. была воспринята во многом как ревизионизм, хотя такая российская позиция имела скорее оборонительный характер на фоне роста террористической угрозы, расширения НАТО и дестабилизации на постсоветском пространстве.

Холодная война не была полноценным военным конфликтом, в конце которого заключился бы мир «с аннексиями и контрибуциями» и одна из сторон была бы недовольна текущим положением дел, но безуспешность однополярного мира привела к долгожданному «бесполярью», открыв дорогу для амбиций развивающихся стран.

Следует помнить, что ревизионизм нацистской Германии или фашистской Италии после Первой мировой войны не ограничивался какими-либо механизмами, а реформирующийся Версальский миропорядок только способствовал этому. После Второй мировой такой механизм был реализован посредством создания ООН и установления более жестких рамок международного права, а также плана Маршалла и иной финансовой поддержки, с помощью которой политика и экономика Европы и Японии были тесно привязаны к США. Американцы посредством кредитов очистили политическое поле Западной Европы от враждебных партий и избавили будущее единого европейского сообщества от скатывания в неофашизм или радикальное левое движение, но вместе с этим ослабили политическую волю европейских лидеров. Тот же процесс происходил и в Японии. СССР, в свою очередь, стабилизировал и структурировал свои отношения в рамках ОВД, что позволяло придать сложившемуся мировому порядку большую степень контролируемости.

Нельзя сказать, что тенденций к ревизии в странах бывшей «Оси» сегодня абсолютно нет, но общества стремительно трансформировались не только из-за финансовой поддержки США, но и из-за коренных изменений в контексте культурных ценностей и приоритетов. В этих государствах мифы о прошлом величии стали неким аморфным воспоминанием, оставшемся в виде маргиналий на страницах истории.

Сегодня единственным государством, которое четко отмечает свою позицию по пересмотру истории, является Турция. При этом ревизионизм Анкары — это запоздалый пересмотр Версальско-Вашингтонской системы, в рамках которой это государство, по мнению его президента, было унижено Лозаннским договором 1923 г.

В поисках Хартленда

Яна Овсянникова:
Новый мировой беспорядок

Сегодня такой сверхгигант как ЕС, не имея четкой внешнеполитической линии, перестает быть центром притяжения, а США «уходит в себя», пытаясь решить накопленные за последние 200 лет социальные проблемы. «Пекинский консенсус» в этих условиях становится практикой для организации государственного управления во многих странах. Наравне с ним можно говорить и о возможной модели «Стамбульского консенсуса» при успехе внутри- и внешнеполитических стремлений Р.Т. Эрдогана. Можно, конечно, говорить о многочисленных недостатках в экономическом развитии, социальном устройстве и амбициях турецкого руководства, но изворотливость и прагматизм на протяжении последних 10 лет давали свои результаты, даже учитывая использование неконвенциональных политических методов.

Запрос Турции на участие в формировании будущего миропорядка очевиден, хотя и это государство многим представляется колоссом на глиняных ногах. Этому способствует и конфигурация событий в мире, до боли схожая с реалиями мира после Первой мировой. Как и 100 лет назад Запад воспринимает Россию в качестве угрозы, как и 100 лет назад западные лидеры пытаются найти «цепного пса» для противодействия российским интересам. Вопрос в другом — кто согласится на эту роль и когда?

Примечательно, что более 100 лет назад Х. Маккиндером была сформулирована концепция Хартленда. Именно географическую ось истории снова пытаются нащупать мировые державы, и, судя по событиям на Ближнем Востоке и в Нагорном Карабахе, эта ось не сместилась, а застыла во времени и пространстве. Однако баланс сил на данный момент иной, да и логика его распределения другая. Государства не идут на прямое столкновение, предпочитая создавать вокруг себя «серые зоны», пока не почувствуют неуязвимость. В этом плане сегодня совмещаются два геополитических подхода: создание буферных зон, сглаживающих общий накал ситуации, и постепенное заполнение периферийных территорий. Первый подход был исторически присущ многополярной системе довоенного периода, а второй — биполярному миропорядку.

В данный момент периферийная борьба происходит на Южном Кавказе. Конечно, Запад был бы рад видеть «горячую» фазу столкновения Турции и РФ, но события ограничились войной между республиками, теряющими свою субъектность, несмотря на разговоры о победах и поражениях. Крупномасштабные военные действия в Нагорном Карабахе возвестили о начале новой эпохи, анонсирующей возрождение конвенциональных войн с далеко идущими планами. Это событие важно как прецедент межгосударственной войны, о которой до этого, казалось, стоит забыть и наблюдать за сугубо гражданскими войнами и интервенциями.

Если вспомнить предшествовавшие Второй мировой войне события, то сокращение периферийного пространства между великими державами ведет к непосредственному конфликту между ними, так как старый миропорядок во многом не соответствует сложившимся реалиям. Подобный процесс разворачивается на Ближнем Востоке, где сферы влияния мировых и региональных акторов перекрещиваются и становятся более тесной зоной противодействия, вовлекая в конфронтацию и часть Южного Кавказа. Весь потенциал энергетического транзита, политического взаимодействия и конфликта, торговых путей и коммуникаций, потока мигрантов и перемещенных лиц сегодня сконцентрировался в одном регионе, где политический процесс не имеет перспективы краткосрочной стабилизации.

Долгий 2020 год

Андрей Кортунов:
Реджеп Эрдоган на русском минном поле

Как бы парадоксально это ни звучало, но политика РФ на постсоветском пространстве во многом преемственна тенденциям, возникшим к концу гражданской войны 1917–1922 гг., когда Советская Россия пыталась сугубо политическими средствами объединить пространство бывшей Российской империи, руководствуясь скорее не имперскими амбициями, а достижением «естественных» политических границ, обеспечивающих неуязвимость ядра государства. Многие симптомы политических конфликтов на окраинах бывшего СССР корнями уходят в период распада Российской империи, и их отголоски слышны до сих пор, как бы политики и эксперты ни пытались омолаживать конфликты. Такая постановка вопроса имеет место быть в контексте повсеместного слома статуса-кво, когда, во-первых, мы возвращаемся в эпоху великих держав, и, во-вторых, их позиции все больше сближаются, заполняя геополитический вакуум. Глобализация сменяется регионализацией, поэтому РФ пытается закрепиться в отдельных точках периферийного пояса вокруг своих границ, чтобы оперативно отреагировать в случае возникновения новых угроз извне.

Турция, в свою очередь, встала на путь подчинения экономических ресурсов политическим целям, хотя именно экономические проблемы не позволяют этому государству раскрыться. Обращенность турецкой элиты в прошлое определяет приоритеты и общие контуры будущего развития Республики (причудливая смесь исламизма и национализма), настраивая общество на ретроспективный анализ прошедшего пути и «несправедливости» истории, постоянного возврата к старым проблемам. Для турецких политиков спекуляция на истории могла быть важным заделом сохранения власти, но зачастую политики становятся заложниками своих спекуляций.

Мир в данный момент сосредотачивается, приближаясь к точке бифуркации. И в этой точке мы видим напористость турецкой внешней политики, изоляционистские тенденции в США, подчиненность интересов Великобритании интересам нефтяной компании «British Petroleum» (напрашивается параллель в контексте отношений Британской империи с Ост-Индской компанией), растерянность ЕС, стремление России сохранить сферу влияния на постсоветском пространстве, новые «ревущие двадцатые» для КНР и Юго-Восточной Азии, а также множество других процессов. Однако вся пестрота мировых процессов заглушается старомодным противостоянием Россия-Запад, когда интересы сторонних держав якобы подчиняются логике этой конфронтации или же отметаются как неважный фактор. В 1930-х гг. такие неважные факторы также сыграли свою роль, отвлекая внимание от возрождающихся амбиций развивающихся стран. Последовательные шаги отдельных держав относительно достижения своих целей игнорировались или не воспринимались всерьез.

Политическая история имеет удивительное свойство переплетаться через ряд закономерностей и возникать в настоящем в самой причудливой форме, не имеющей никаких связей с нацией, обществом или современным государством, но повторяющей алгоритмы шагов политических деятелей прошлого согласно определенной конфигурации политических событий настоящего. Страны, заполнившие периферию после первой мировой, разделились на жертв и соучастников в контексте стремлений Нацистской Германии, и когда на российском телевидении экспертам задается вопрос «Вы сомневаетесь в субъектности Азербайджана?» и не только его, то нужно вспомнить о субъектности Румынии до 1940 г. или же о ее отношениях с теми же сателлитами в лице Венгрии или Болгарии. Поэтому мы можем увидеть сходство между убийствами лидеров Александра I Карагеоргиевича, Л. Барту или Э. Дольфуса в 1934 г. и современными терактами во Франции, Австрии или Германии. А, возможно, место хорватских усташей в нынешней конфигурации займут сирийские туркоманы?

Турецкая политика жестко окружена «историческими» рамками, включающими «необходимость пересмотра миропорядка» и отличную от западных стран оптику ревизионизма. Если для США, РФ и других государств точкой отсчета современного международного порядка является Ялта и Потсдам, то для Турции — Лозанна. Катастрофа Второй мировой войны не является элементом турецкой политической истории, а также многих других государств Передней Азии, поэтому с этим можно связать перемещение поля мировой конфронтации в сторону Ближнего Востока, где отношения между державами все еще подчиняются логике Версальско-Вашингтонской системы, подтвержденной в ходе Второй мировой, но так и не установившей границы влияния региональных игроков (России, Турции, Ирана, Израиля, Египта и др.), вступивших в игру только сейчас.

Возможно, в будущем, как и более 70 лет назад, американо-британский капитал покинет невольно ставший частью Ближнего Востока Южный Кавказ, а КНР представит свой «план Маршалла», но очевидным остается то, что «повторяющийся миропорядок» станет очередной трагедией для малых государств и фарсом — для больших.