Письмо русскому другу. Запад — Россия: время для мирной конференции?

Новая холодная война не является экзистенциальной для России и США — только для элит, хотя это тоже весьма опасно в условиях полного подрыва взаимного доверия. Наши военные, которые трезво смотрят на вещи, будут оставаться наиболее реалистично мыслящей частью истеблишмента и не допустят до прямого военного столкновения с Россией. Уверен, что ядерная война нам не грозит, а вот гонка вооружений, особенно обычных — для загрузки ВПК, вполне вероятна. Тем не менее вспомним Черчилля, который считал, что американцы всегда поступят правильно, но прежде перепробуют все остальное.

Дорогой друг (уверен, что мы останемся друзьями несмотря ни на что),

Ты пишешь, что трудно понять, как отношения России и Америки могли докатиться до нынешней низкой точки, и это при всех оптимистичных ожиданиях 80-х и 90-х годов. Согласен, что вина лежит на обеих сторонах. Попробую объяснить (не оправдать, конечно), как это случилось с нашей стороны.

Андрей Кортунов:
Чего ты хочешь, Джон? К чему приведет противостояние России и США

Мы знаем друг друга в разных качествах на протяжении почти сорока лет, многому были свидетелями, считаем, что неплохо знаем обе наши страны и потому можем судить о том, что же пошло не так, а лучше сказать badly wrong, в американо-российских отношениях в период после окончания холодной войны и почему.

Прежде всего соглашусь, что никогда не было так плохо и безысходно. Пожалуй, только на начальном этапе холодной войны было нечто похожее. В вашу оттепель и затем разрядку мы, кажется, даже полюбили друг друга, если судить о ваших стилягах, наших фильмах, программе «Союз-Аполлон» и многом другом. Наши военные, похоже, уважали и ценили общество друг друга, в том числе потому, что были вопросы — то, что со временем стало называться стратегической стабильностью, — которые только они могли обсуждать на равных. Последнее крайне важно, поскольку за всю историю Америки у нас был единственный опыт выстраивания равноправных отношений, а именно с Советским Союзом/Россией. Но это были отношения с экзистенциальным противником (сейчас мы употребляем более политкорректный термин adversary вместо enemy, но суть от этого не меняется, особенно если учесть, что в прошлогоднем Законе о противодействии противникам Америки посредством санкций Россия оказалась в одной компании с Северной Кореей и Ираном).

К сожалению, у нас не было опыта равноправных партнерских отношений с кем бы то ни было, поскольку особых соперников в Западном полушарии у нас не было, а подъем США в ХХ веке сопровождался упадком всех других ведущих держав и крахом их империй. Забыв свой собственный имперский опыт времен Т. Рузвельта (Куба и Филиппины), мы стали в послевоенный период борцами против всякого иного империализма. К примеру, не поддержали Лондон и Париж в их Суэцкой авантюре, поставив их тем самым на место. Собственно, поэтому нам непонятно, когда говорят о глобальной империи США, Pax Americana и далее в этом роде. Почему не основанный на правилах либеральный миропорядок, который кто-то должен подпирать/гарантировать, что и выпало на долю США? И если империя, то благотворная (benign), а единственная альтернатива — хаос. В конце концов другого нет, и вроде как все пользуются его выгодами и преимуществами. Тут обеспечиваются и наши интересы, но, как заметил Г. Киссинджер, «нам дискомфортно признавать наличие собственного интереса». Впрочем, чем лучше немцы, которые не признают своей империи в форме еврозоны?

Конечно, соглашусь, что, может быть, мы чрезмерно затянули с тем, чтобы сделать более инклюзивными соответствующие многосторонние институты (МВФ/Всемирный банк и др.), дабы они отражали возросший вес других стран, оказавшихся на подъеме в результате нынешней глобализации, и поэтому появились БРИКС и Азиатский банк инфраструктурных инвестиций. В любом случае у нас сейчас есть «Группа двадцати», и на повестке дня — реформа ООН и ее Совета Безопасности.

Сумбурно закончилась холодная война — в этом, могу согласиться, существенная часть проблемы, если не ее главный источник. Это фундаментальное событие, которого мы в принципе ждали, свалилось на нас неожиданно в результате внутренних процессов в Советском Союзе. Оно не было подготовлено интеллектуально, хотя представители старшего поколения экспертов, такие как Дж. Кеннан, Дж. Киркпатрик, Г. Киссинджер, Зб. Бжезинский и другие, я бы сказал, обладавшие чувством истории, по-разному и на различных этапах признавали и неизбежную многополярность, и императив переключения на общие вызовы и угрозы, прежде всего связанные с деградацией окружающей среды, и необходимость «нормализации» Америки, ее возвращения к статусу «нормальной державы», которой, на мой взгляд, она никогда не была.

Об этом писали и говорили Г. Киссинджер (в своей «Дипломатии» в 1994 г.), Дж. Кеннан (еще в 1972 г. в связи с разрядкой и потом в эссе в «Форин Аффэрс» в 1987 г.), Дж. Киркпатрик (в эссе в «Форин Аффэрс» в 1989 г.) и И. Кристол. Двое последних, как ты знаешь, были сторонниками идей Р. Нибура, считавшего, что «сознание собственной праведности» (self-rightneousness) может и антикоммунизм превратить в мессианскую идеологию. Они говорили о роспуске НАТО и нейтральном статусе объединенной Германии, что одно и то же, а также о необходимости для американцев заняться собственными делами, раз наступило «нормальное время».

Действительно, нам, и в особенности белой англосаксонской элите (WASP), полагающей, что ей «принадлежит Америка», свойственна вера в исключительность Америки. Это одно из наследий пуритан-отцов основателей нашей страны. Как ты знаешь, протестанты считают себя избранным народом (то, что это место занято в христианстве, их не смущает) и верят в возможность Царства Божьего (City on the Hill) на Земле до Второго пришествия и Судного дня. Поэтому ты поймешь нашу реакцию на распад СССР. Отнюдь не хочу сказать, что вы виноваты, но представь себе силу искушения однополярностью тех, кто с ним столкнулся, а это было следующее поколение, которому было легко поверить в «конец истории». Даже президент Дж. Буш-старший провозгласил: «Мы победили в холодной войне!». То, что СССР и Россия из нее просто вышли, конечно, верно, но осталось за скобками нашего триумфализма или hubris.

Такой настрой проистекал из упрощенного, черно-белого видения мира: если не одна идеология и модель развития, значит их антиподы, и все будет побеждать (как у вас в Советском Союзе, «от победы к победе») уже автоматически — в силу своей верности и безальтернативности. Думаю, ваша «простота хуже воровства» имеет универсальное значение. Г. Киссинджер раскритиковал такие ожидания, правда, задним числом в своей книге «Мировой порядок» в 2014 году. Но дело было сделано: в 1994 г. было принято решение о расширении НАТО, хотя за несколько месяцев до этого на январском саммите НАТО в Брюсселе была принята общая для всех, включая Россию, программа «Партнерство ради мира», а президент Б. Клинтон там же заявил: «Альянс не может себе позволить провести новую линию между Западом и Востоком, которая могла бы привести к самосбывающемуся пророчеству о будущей конфронтации (с Россией)». Примечательно, что Г. Киссинджер тогда сам рекомендовал хеджироваться по отношению к России в связи с ее историей и т. д.

Но верно и то, что многие из нас пытались внести коррективы в российскую политику различных администраций. Р. Хаас, как он пишет в своей книге «Мир в беспорядке» (2017 г.), будучи главой Штаба политического планирования в Госдепартаменте при К. Пауэлле в 2001–2003 гг., готовил записки о необходимости более плотного вовлечения России, но они наряду со многими другими не находили никакого отклика «наверху». Зб. Бжезинский на страницах своего «Стратегического видения» в 2012 г. высказывался за «большой и более жизнеспособный Запад» с участием России и Турции, включая возможность принятия Москвы в НАТО на каком-то этапе впоследствии. Ты знаешь, что в Брукингском институте произошел раскол между сторонниками жесткого подхода к России и теми, кто выступает за гибкость. Том Грэм в «Нью-Йорк таймс» 23 августа 2013 г., т.е. до Украины, писал, что проблема наших элит состоит в том, что Россия — в отличие от потерпевших военное поражение Германии и Японии — не признает своего поражения в холодной войне, а любая победа без этого не является полной. Ложные аналогии и ни на чем не основанные ожидания не в первый раз подводят нас: так было и с войной во Вьетнаме, а также с Ираком.

В этой связи трудно не признать, что мы допустили грубую ошибку (ту самую blunder, о которой Талейран говорил, что она хуже преступления), притом что поначалу все понимали приоритетность тесного сотрудничества с Россией. Впрочем, Ларошфуко считал, что только у великих людей бывают великие ошибки: наверное, это относится и к великим странам. Как бы то ни было, постепенно возобладало мнение, что Россия никуда не денется, раз мы на стороне истории. У. Черчилль, бюст которого вернулся на свое место в Овальном кабинете Белого дома, говорил, что первое дело при победе — это великодушие, и мы, возможно, понимали его по-своему. А тут еще Зб. Бжезинский провозглашал на каждом углу, что без Украины Россия никогда не вернет себе статус глобальной державы. К тому же никому не приходило в голову, что возможна «нелиберальная (illiberal) демократия» (хотя тогда уже был налицо пример Сингапура — если не слушали своих, то кто бы стал слушать Ли Куан Ю?).

Россия не была исключением: те же ожидания мы испытывали и в отношении Китая, подъем которого стал следствием рыночной глобализации (о ее противоречиях, а точнее разрушительных последствиях для самой Америки и западного общества в целом мы задумались уже потом). Вспомни идею Г. Киссинджера о «большой двойке» — тогда она не казалась фантастической. Словом, все казалось под контролем, в крайнем случае была бы возможность поднадавить, где надо, и все подправить в условиях политической и экономической открытости наших партнеров. Ты знаешь, что мы помешаны на контроле (control freaks), но тогда никто не думал, что вы начнете закрываться и что в мире начнет входить в моду авторитарный капитализм, а вы окажетесь на гребне этого тренда.

Не сразу после Мюнхенской речи В. Путина, но уже после ваших выборов 2012 года целый ряд экспертов по России, такие как И. Крастев и Д. Тренин, пытались донести до нас, что речь идет не о путинской России, а о российском Путине, и что Путин, который нам не нравится, является в том числе продуктом нашей российской политики. Но кто их слушал, когда маховик демонизации был раскручен, и нам, в свою очередь, пришлось столкнуться с вашей по-американски агрессивной информационной политикой? Собственно, и на немцах значительная доля вины за все это колоссальное недоразумение между Западом и Россией. Еще Г. Коль обещал М. Горбачеву Совет европейской безопасности без американцев. От Берлина многое зависело в НАТО и то, станет ли ОБСЕ по-настоящему полномочной, со своим уставом общерегиональной организацией. Немцев, думаю, не меньше нашего увлекла идея внеисторического существования, т.е. «конца истории», когда не надо принимать никаких судьбоносных (по вашей терминологии) решений и можно забыть об истории вообще.

Ты можешь представить себе шок, когда все наши ожидания чуть ли не одновременно стали рассыпаться в прах. Главное, что мы почему-то считали, что лучше вас самих знаем, как вы будете реагировать на то или иное развитие событий. Так было в Украине и затем в Сирии. В первом случае, действительно, хотелось создать витрину западной демократии на вашей границе, чтобы влиять на российский электорат. Во втором Дамаск бы пал в октябре 2015 года, если бы не российское прямое вмешательство в конце сентября. Действуя под лозунгом «суннитской альтернативы для Сирии», наши региональные союзники смогли бы установить над страной свой контроль и со временем при нашей поддержке с воздуха разобраться с непримиримыми джихадистами. И там, и там получилось по Черномырдину: хотели как лучше, а получилось как всегда.

Ситуацию усугубила готовность России к тому времени к ограниченному, но эффективному проецированию силы. Это подрывало нашу монополию на силу в глобальной политике, а сила, будь то военная, экономическая или финансовая, — важнейший элемент нашей внешнеполитической философии и самосознания элит. К этому следует добавить то обстоятельство, что мы никогда не предполагали возможность военного конфликта с Россией с применением обычных вооружений. Следствием этого стало то, что наши системы разрабатывались в неконкурентной среде и без расчета на столкновение с равным по силе и технической оснащенности противником. Соответственно, об их реальной эффективности могли судить только мы сами. Вот почему эта тема столь болезненно заиграла в последнее время. Под большим сомнением у специалистов наша готовность к «большой войне» в Европе, хотя подготовка к ней вошла в Концепцию национальной обороны администрации Д. Трампа.

Наконец, главное, что нас разделяет, я бы сказал на уровне мироощущения, это то, что через Реформацию и протестантскую этику мы решили для себя проблемы бытия в этом мире. И нам непонятны ваши искания смысла жизни, когда все кажется столь просто, кругло и завершенно. Того «подпольного человека» Достоевского, который хочет жить «по своей глупой воле» даже вопреки собственным интересам и может не захотеть «довершить созидаемое здание», предоставляя это муравьям, мы относим на ваш счет. Такая философия ассоциируется у нас с непредсказуемостью и потому воспринимается как угроза. Хотя должен признаться, что при всей нашей рациональности что-то кардинально не так и у нас на Западе — мы вроде как хотим «довершить», а оно в конечном счете не получается. Тут есть над чем задуматься. Иначе трудно объяснить нынешний кризис, имеющий все признаки системного. Теперь он вышел на уровень политических институтов и самой демократии, на что указывают «Брэкзит», избрание Д. Трампа и многое другое. К тому же Америка впервые в своем восходящем развитии столкнулась с тем, что мы называем относительным упадком. Очень трудно принять это психологически, да еще после ожидания «нового американского века». Некстати пришелся и провал всех системных кандидатов на наших президентских выборах: победи хотя бы Хиллари, все могло бы быть иначе.

Конечно, в перспективе наш главный соперник и конкурент — это Китай. Но в силу указанных причин и «разочарований» Россия вышла на первый план, на острие болезненной для нас ситуации, как бы акцентируя геополитическое сжатие (contraction) Америки. Что с этим делать? Наша новая Концепция национальной безопасности, прямо не называя Россию и Китай противниками (хотя там много другой риторики), определяет отношения в кругу ведущих государств мира через категории великодержавного соперничества и конкуренции, а это в принципе предполагает мирное сосуществование.

В этих условиях демонизация России и президента В. Путина становится неким объединяющим началом для американской и всех западных элит. Тут ничего личного, как видишь. Можно сказать, что так мы выигрываем время, пока не освоимся в качественно новой для себя ситуации как вовне, так и внутри. В последнем случае — возможно, на путях изоляционизма, ухода в себя. Трудно сказать, сколько времени на это уйдет. А пока, думаю, важно сохранять хладнокровие и выдержку, может быть, вам войти в наше положение, тем более что вы уверены, что время и история на вашей стороне.

Когда пытаюсь обозреть тот путь, который мы прошли за последние 25 лет и в котором нет ничего рационального, на ум приходит фильм «Фарго» — все началось с глупости и затем одна глупость нанизывалась на другую по какой-то своей не доступной нам, но оттого не менее разрушительной логике. Не знаю, как ваша, но наша послевоенная история, иной раз кажется, обретает связность и смысл, только если на нее смотреть глазами блаженного — не отсюда ли успех «Форреста Гампа»? Ты бы усмотрел в обеих лентах, вышедших в середине 90-х, пророчество, но, как хорошо известно, нет пророка в своем отечестве.

В любом случае новая холодная война не является экзистенциальной для наших стран — только для элит, хотя это тоже весьма опасно в условиях полного подрыва взаимного доверия. Уверен, что наши военные, которые трезво смотрят на вещи, будут оставаться наиболее реалистично мыслящей частью истеблишмента и не допустят до прямого военного столкновения с Россией. Уверен, что ядерная война нам не грозит, а вот гонка вооружений, особенно обычных — для загрузки ВПК, вполне вероятна. Хотя предчувствие подсказывает, что должно стать хуже, прежде чем наступит улучшение. Вспомним еще раз Черчилля, который считал, что американцы всегда поступят правильно, но прежде перепробуют все остальное.

Кстати, почему бы Москве — ввиду комплексности происходящего в европейской политике — не выступить с инициативой проведения мирной конференции по типу Гаагских 1899 и 1907 гг., которые тогда не смогли предотвратить войну (уже были заключены Сердечное согласие и франко-русская военно-штабная конвенция, сверстан план Шлиффена)? Раз вы считаете, что холодная война закончилась без мирной конференции и в этом вся проблема, а все говорят о грядущей новой холодной войне, то это могло бы прийтись кстати, хотя бы за отсутствием других идей. Будем надеяться, что сто лет истории сделали нас умней.

С наилучшими пожеланиями всем нам,

Твой,

Джон