Мир проходит настоящий структурный кризис десятилетия. В результате появятся новая экономическая модель, новые правила регулирования, новая резервная валюта. Как будет выглядеть западный мир и каковы перспективы развивающихся рынков, включая Россию?
Где ловушка экономического роста и как ее избежать? Об этом в интервью «МН» рассуждает ректор Российской академии народного хозяйства и госслужбы при президенте РФ Владимир Мау.
Осознание кризиса
— Прогнозы по еврозоне на 2013 год были откорректированы, и не в лучшую сторону. Рост ожидается самое раннее в 2014 году, а то и в 2015-м. Многие экономисты и вовсе полагают, что период стагнации окажется более длительным, поскольку потребует перекройки всей системы бюджетно-финансовых отношений еврозоны.
— Развитый мир сегодня находится в структурном кризисе, аналогичном тому, что имел место в 1930-е, затем в 1970-е годы. Сейчас мы подошли к апогею кризиса, к моменту, когда пришло осознание: традиционные механизмы борьбы действовать не будут. Выход из кризиса ознаменует формирование новой технологической модели, новой экономической структуры, новых геополитических балансов, появление новой экономической доктрины, прежде всего доктрины регулирования, новой конфигурации мировых валют.
В развитых странах Запада происходит технологическая модернизация, о чем свидетельствуют низкие темпы роста и высокий уровень безработицы. А там, где рост возобновляется, как в Соединенных Штатах, имеет место отставание темпов восстановления занятости от темпов экономического роста. Это очень важный и позитивный показатель, свидетельствующий о структурной модернизации экономики: нельзя создавать рабочие места, имея низкую безработицу.
— Что вы имеете в виду под модернизацией, если Европа бьет тревогу по поводу своей и без того низкой по сравнению с Америкой производительности труда, ожидая к тому же, что в связи с затянувшимся кризисом ситуация только ухудшится?
— Конечно, в разных странах ситуация разная, но в целом, полагаю, производительность труда начнет расти в результате структурных сдвигов, которые будут происходить. В США это уже наблюдается; несколько увеличивается экспорт, причем высокотехнологичный. По-видимому, в новой экономике будет усиливаться роль производства высокотехнологичной, я бы даже сказал, сверхвысокотехнологичной продукции внутри страны. Это продукция, в которой доля затрат на исследования и разработки существенно перевешивает затраты труда. То есть наличие высококлассных разработчиков оказывается важнее дешевой рабочей силы для производства этих продуктов. Есть набор признаков, из которых следует: самые новые технологии и самые новые производства сейчас имеет смысл размещать не там, где дешевый труд, а где развиваются исследования и находится основной потребитель.
Чтобы экономика динамично развивалась, недостаточно просто рыть котлованы, сокращать потребление и перебрасывать деньги в инвестиции
— Но исходя из глобальных тенденций потребления спрос также перемещается в развивающиеся страны: Бразилию, Китай, Россию.
— Все же нет. Потребитель высокотехнологичных продуктов находится прежде всего в Соединенных Штатах и других развитых странах. И продают они не только товары, но и связанные с ними услуги. Например, «Роллс-Ройс» фактически продает теперь не двигатель, а время, в течение которого двигатель обеспечивает полет самолета. Переплетение материальных товаров и нематериальных услуг — также новая и очень важная реальность.
Мы, бесспорно, являемся свидетелями начала формирования новой экономической и отчасти технологической модели развитых стран.
Новая модель
— Да, мир сейчас находится в достаточно неопределенном состоянии. Структурные кризисы длятся примерно десятилетие. В результате, повторю, появляются новая технологическая база, новые геоэкономические балансы, новая резервная валюта, новая экономическая парадигма, наконец. Прежде всего связанная с новыми принципами регулирования экономики.
— Они станут более жесткими, мягкими?
— Другими. Какими — мы пока не знаем. В 2008–2009 годах многие заговорили, что мир откажется от либеральной модели, сформировавшейся на рубеже 1970–1980-х годов, и вернется к ужесточению государственного регулирования. Вскоре, правда, стало ясно, что такого поворота не будет. Ужесточение административного регулирования в экономике противоречит самому характеру современных технологий, если говорить по-марксистски – уровню развития производительных сил. Технологии сейчас исключительно диверсифицированы и нацелены на индивидуализацию производимых товаров и услуг. В этих условиях централизованное регулирование экономики просто невозможно — мир слишком динамичен и непредсказуем. Кстати, из мировых политиков Владимир Путин одним из первых сказал, что кризис не должен привести к усилению административного регулирования экономики, чем это оборачивается, нам хорошо известно из советского прошлого. Было это в Давосе еще в 2009 году.
Хотя действительно будет формироваться новая модель регулирования. Скорее всего это будет формирование наднациональных (и даже глобальных) механизмов регулирования. Глобализация рынков требует глобализации их регулирования.
— По типу Европейского центробанка?
— Отчасти ЕЦБ, отчасти Евросоюза в целом. Это как раз то, что должна бы делать «Большая двадцатка». Но пока не делает, хотя повестка G20 — это выработка именно наднациональных правил игры.
Опять же, если брать аналогии, в 1930-е годы сформировалась кейнсианская модель регулирования, в 1970-е — либеральная. Теперь появится что-то новое, отвечающее уже вызовам XXI века.
Другие времена
— Почему Америка так быстро оправилась от кризиса и снова пошла вверх даже по потребительским настроениям и оживлению на рынке недвижимости, притом что проблемы бюджетного дефицита и дисбаланса в расходах никуда не делись? Достаточно ли приводить в качестве причины разность подходов: программы austerity в ЕС и стимулирования роста в США?
— У Америки проблемы не структурные, а фискальные. Напомню, бюджет широкого правительства США — порядка 30% к ВВП, в то время как в Европе — от 40 до 60%. Бюджет в американской экономике не играет столь значительной роли. Это упругость экономики, которая зависит от частной инициативы. Плюс США еще и печатают резервную валюту.
— Каковы перспективы у Японии?
— Отвечу так: с появлением модели современного экономического роста мы ни разу не видели случаев, чтобы развитая страна сильно деградировала. Прежде такое случалось регулярно, пример Китай.
— А Аргентина?
— Она все же была аграрной страной. Да, по размерам ВВП на душу населения она была в числе мировых лидеров, но все же она никогда не была структурно развитой страной.
— То есть вы не исключаете Европу из будущих мировых отношений, оставляя за ней и экономическое, и технологическое лидерство?
— Конечно. Перед Европой — набор нестандартных задач, длинных, тяжелых, беспрецедентных. Поскольку такого разноскоростного интеграционного объединения с единой валютой в истории практически не было. Но, в общем, она довольно успешно решает свои проблемы. Мы видим, что юг постепенно приводит себя в чувство и расходы хоть как-то начинают соответствовать уровню производительности труда.
Вообще, если говорить более широко, то, что мы видим, — это кризис социального государства, возникшего в XX веке. В структурном смысле все социальное государство — в виде образования, здравоохранения, пенсионной системы — построено под индустриальное общество. Соответственно кризис тяжелее там, где более развито социальное государство при меньшей производительности труда. Поэтому в Европе он сильнее, чем в Америке; в Америке сильнее, чем в Азии, поскольку там нет индустриального социального государства. В Европе он сильнее на юге, чем на севере, поскольку социальное государство юга не подкреплено экономически так, как на севере.
Призрачный капитал
— Насколько ситуация кризиса, особенно в еврозоне, выгодна или невыгодна России? С одной стороны, часть капитала, возможно, пойдет в Россию из ненадежных стран, с другой — проблемы у основного торгового партнера вряд ли России на руку.
— России это невыгодно; Европа — основной источник спроса, партнер, на которого приходится более половины товарооборота.
Что же касается динамики капиталов, то здесь Россия по сравнению с основными импортерами капитала стала страной с относительно дорогим трудом при плохих институтах. Капитал не идет в страну, где труд дорогой, а институты плохие.
— У нас дорогой труд?
— Самый дорогой среди стран-конкурентов. Это одно из следствий быстрого роста зарплат последнего десятилетия. Конечно, хорошо, когда зарплаты растут, но плохо, когда они растут быстрее производительности труда.
Капитал не идет в страну, где труд дорогой, а институты плохие
— Очевидно, поэтому западные комментаторы все чаще говорят, что ситуация в Бразилии, Индии, Китае выглядит иначе, чем в России: энергичный рост, повышение внутреннего спроса, дисбаланса между накоплениями и долговой нагрузкой домохозяйств, как в России, нет. Как выглядит Россия среди БРИКС?
— Капитал идет туда, где низкие издержки пусть и при высоких рисках, либо туда, где низкие риски при высоких издержках. Российские институты ухудшались относительно. Относительно других стран. Это отражал, например, рейтинг Doing Business. Неудивительно, что повышение места России в этом рейтинге со 120 до 20 стало одним из пунктов программных заявлений действующего президента.
Это к вопросу о том, сможем ли мы воспользоваться капиталом, который уйдет, скажем, из Европы. Во-первых, скорее всего не уйдет, поскольку в условиях кризиса капитал всегда стремится в надежные резервные валюты. Во-вторых, даже если предположить, что экспорт капитала будет нарастать, то стремиться он будет в страны с дешевой, а не дорогой рабочей силой.
— Вы упомянули, что на исходе кризиса появится новая резервная валюта. Реал? Юань?
— Посмотрим. Очевидно, что юань — кандидат, но многое будет зависеть от валютной политики самого Китая. Пока юань неконвертируем, а без этого валюта не может быть резервной. Однако может произойти и другое: усилится роль региональных резервных валют. В этом смысле, если говорить, чем Россия может потенциально воспользоваться в кризисе, — рубль, если не наделать каких-то больших глупостей, может стать региональной резервной валютной.
Перенапряжение ростом и криминалом
— А Россия в целом? Если исходить из цифр 2012 и первого квартала 2013-го, Россия уверенно входит в тяжелый период стагфляции. Так ли это и что может ей помочь?
— Я много говорил об этом в 2008 году, тогда главной проблемой в моем понимании была именно стагфляция. Шла дискуссия, почему Запад проводит сверхмягкую бюджетно-денежную политику, а мы — сверхжесткую. Да потому что там угроза дефляции, а у нас — стагфляции.
— Можно подумать, сейчас ее нет.
— Сейчас мягче, мы все же проводим более гибкую денежную политику. Но стагфляционный риск серьезен, особенно с учетом торможения темпов роста. Стагфляция хуже известна исследователям, чем дефляция, но феномен этот, пожалуй, более неприятен: выход из стагфляции очень болезненный.
Положение России сейчас напоминает положение Советского Союза начала 1980-х годов. Что происходило в те годы на Западе? Двузначные показатели инфляции, высокая безработица, низкие или даже отрицательные темпы роста экономик. Что в СССР? Низкий государственный долг, бездефицитный бюджет, цены на нефть на высоком (в реальном выражении — на нынешнем) уровне.
И вдруг буквально через два-три года обнаруживается: в США и Великобритании темпы роста выше, чем в Советском Союзе, причем на новой технологической базе. Что делает СССР? Пытается догнать Запад путем структурного маневра. Помните «ускорение»? Растут инвестиции, растет госдолг, появляется и растет дефицит бюджета. Темпы роста ускоряются до западных в 1987–1988 годах, в 1989-м происходит коллапс.
— Перенапряглись?
— Рывок не был подкреплен ни структурно, ни институционально. Чтобы экономика динамично развивалась, недостаточно просто рыть котлованы, сокращать потребление и перебрасывать деньги в инвестиции.
— И что делать? С одной стороны, не можем применить программы austerity, хотя вроде пора уже. С другой — не можем и активно стимулировать экономику, поскольку налетим на инфляцию. Каковы должны быть шаги, скажем, в ближайший год?
— В России нет задачи проведения программ austerity. Проблема не в том, что бюджетных расходов много или что долг большой, а в том, что эти расходы неэффективны. Ректор Академии внешней торговли Сергей Синельников–Мурылев представил доклад президенту Путину о том, как совершить бюджетный маневр, в терминах «минус 3 плюс 3». На 3% сократить неэффективные затраты и на три же процента увеличить расходы на образование, здравоохранение и дорожное строительство. Для этого, конечно, нужен не только бюджетный маневр, но и структурные и институциональные реформы.
— Как же быть президенту, обещавшему стране ослепительные экономические перспективы?
— И ситуация начала нулевых, и 2008 год были непростыми. Владимир Владимирович всегда умел решать тяжелые экономические проблемы.
Источник: Московские новости
