Любой постоянный политический союз – это либо инструмент выживания его участников в хаотическом международном окружении, либо организационная форма доминирования одного сильного государства над более слабыми. Выбор здесь невелик, и наиболее яркие примеры – Европейский союз и Организация североатлантического договора. Однако есть в международной практике и гибридные, достаточно странные формы, чей потенциал выживаемости сложно оценить с точки зрения классических подходов. Это, например, Евразийский экономический союз (ЕАЭС), образованный в середине прошлого десятилетия группой стран постсоветского пространства. Здесь мы видим и неизбежное доминирование России как наиболее сильной державы, и попытки создать по образу ЕС нечто, напоминающее равноправные отношения в тех вопросах, которые страны-участницы вознамерились решать коллективно.
Природа союзнического объединения определяет его цели, поведение в конкретной ситуации и в конечном итоге потенциал сохранения в будущем. Поскольку постоянные союзы сравнительно равноправных держав – это продукт слабости участников, то важнейшим фактором появления этой формы взаимодействия между европейскими государствами стала военно-политическая катастрофа первой половины ХХ века. «Вторая Тридцатилетняя война», если пользоваться определением Роберта Купера, 1914–1945 годов привела к ужасающему разгрому всех без исключения стран Западной Европы.
Любой постоянный политический союз – это либо инструмент выживания его участников в хаотическом международном окружении, либо организационная форма доминирования одного сильного государства над более слабыми. Выбор здесь невелик, и наиболее яркие примеры – Европейский союз и Организация североатлантического договора. Однако есть в международной практике и гибридные, достаточно странные формы, чей потенциал выживаемости сложно оценить с точки зрения классических подходов. Это, например, Евразийский экономический союз (ЕАЭС), образованный в середине прошлого десятилетия группой стран постсоветского пространства. Здесь мы видим и неизбежное доминирование России как наиболее сильной державы, и попытки создать по образу ЕС нечто, напоминающее равноправные отношения в тех вопросах, которые страны-участницы вознамерились решать коллективно.
Природа союзнического объединения определяет его цели, поведение в конкретной ситуации и в конечном итоге потенциал сохранения в будущем. Поскольку постоянные союзы сравнительно равноправных держав – это продукт слабости участников, то важнейшим фактором появления этой формы взаимодействия между европейскими государствами стала военно-политическая катастрофа первой половины ХХ века. «Вторая Тридцатилетняя война», если пользоваться определением Роберта Купера, 1914–1945 годов привела к ужасающему разгрому всех без исключения стран Западной Европы.
В наименьшей степени тогда пострадала Великобритания, что и сказывается на поведении Лондона в настоящее время. Но главные страны Западной Европы – Франция и Германия – оказались уничтоженными как геостратегические единицы. Германия так вообще лишилась суверенитета и была на протяжении 40 лет разделена на зоны иностранной оккупации. Европейская политическая цивилизация лежала в руинах, и уже ничто, казалось, не могло ее оживить. Тем более что в последовавшие полтора десятилетия западноевропейцев постигла еще одна катастрофа – утрата колоний, обеспечивавших колоссальные доходы.
Это дивное событие привело к тому, что враждовавшие между собой веками континентальные европейцы оказались одинаково слабы и неспособны поодиночке иметь дело с двумя самыми могущественными державами прошлого века – СССР и США. И вот тогда западноевропейцам пришлось действительно всерьез обратиться к идее постоянного союза, а заодно «пристегнуть» к своему (случившемуся не от хорошей жизни) объединению три маленькие страны Бенилюкса и также утратившую суверенитет Италию. Главной целью родившегося в конце 1950-х феномена европейской интеграции было выживание в мире, где самостоятельно участники объединения не могли рассчитывать буквально ни на что. Ради этого государства Западной Европы как в прошлом, так и сейчас должны создавать инструменты коллективного действия, что означает максимальный учет интересов всех стран-участниц. Поэтому европейская интеграция была и остается союзом по необходимости, в основе которого – рациональная оценка государствами своих индивидуальных возможностей. И до тех пор, пока каждое из них понимает, что в одиночку неизбежно проиграет, они будут сохранять свое объединение, даже если это станет невыгодным в краткосрочной перспективе.
На протяжении последних 60 лет противниками в этой борьбе «старой Европы» за выживание выступали, по степени опасности, США, СССР, затем Россия и на самом деле практически весь остальной мир. Тем более что формальное получение независимости колониями Бельгийской, Британской, Голландской и Французской империй делало новые государства Африки, Азии и Карибского бассейна легитимными целями для силового влияния со стороны бывших хозяев. Уникальная особенность ЕС – сравнительная всеобщая слабость его участников – никак не отражалась на природе их внешней политики, которая все равно оставалась агрессивной. Только в отношениях с Америкой это агрессия оборонительная и даже пассивная, с СССР/Россией – наступательная, но с опаской и оглядкой на американцев, а со всеми остальными – просто наступательная, хотя и прикрытая экономическими средствами воздействия. Тем более что собственный экономический потенциал позволяет ЕС чувствовать себя уверенно в общении со всеми странами развивающегося мира, кроме Китая.
Также надо учитывать, что феномен европейской интеграции возник, когда Западная Европа находилась под полным контролем США, организационным выражением которого стало создание в 1949-м Организации североатлантического договора (НАТО). Этот союз также оказался явлением международной жизни, не встречавшимся со времен противостояния Афин и Спарты в V в. до н. э. Тогда, 2,5 тысячи лет назад, были образованы два союза, в которых были лидеры, сохранявшие за собой контроль над военными силами и окончательное слово в принятии любых принципиальных решений. Сегодня то же самое можно сказать про Европу, в военно-политическом отношении находящуюся в зависимости от США.
Схожую модель отношений пытался воспроизвести и СССР, также создавший вокруг себя постоянные союзы в виде СЭВ и Организации Варшавского договора. Однако если геополитическое положение США все-таки требовало хоть как-то учитывать интересы союзников, то советское могущество не зависело от факта существования сателлитов. Именно поэтому власти СССР столь легкомысленно отнеслись к выживанию своих союзников, как только у него возникли достаточно серьезные внутренние проблемы.
Наиболее яркий пример здесь – оставление на произвол судьбы коммунистического режима в Восточной Германии в 1989-м, хотя до этого Москва прекрасно справлялась с защитой дружественных режимов в Венгрии, Чехословакии и Польше. Сыграла свою роль и стратегическая глубина самой России, отсутствие у нее по геополитическим причинам необходимости в союзниках, территория которых имела бы принципиальное значение. А вот США не могут позволить себе настолько же пренебрежительно относиться к Европе – потеря контроля над ее ведущими государствами сразу лишит Америку возможностей развертывать силы для борьбы с Россией.
Сами государства Западной Европы всегда прекрасно понимали, какая роль им отведена в системе американских интересов. Поэтому после завершения холодной войны все усилия Германии и Франции были направлены на то, чтобы обеспечить своему постоянному союзу дополнительные возможности для борьбы с главным противником – самими Соединенными Штатами. Другое дело, что природа их отношений с США все равно не могла измениться – они оставались подчиненными, а борьба европейцев состояла в попытках накопить ресурсы и создать условия, при которых военные возможности американцев не имели бы уже решающего значения.
Ради этого страны Западной Европы пошли на колоссальное по масштабам расширение своего союза на Восток, ввели единую валюту и даже несколько раз пытались вести дело к общей оборонной политике и политике в области безопасности. Отчасти с желанием ослабить влияние американцев было связано и вовлечение в 1973-м в европейскую интеграцию Великобритании – наиболее опасного врага континентальная Европа хотела держать поближе к себе. И нельзя сказать, что выступавший против принятия британцев в ЕС генерал Шарль де Голль оказался прав в своем предвидении и страхе перед этим «троянским конем США». К середине 2010-х континентальные европейцы создали условия, при которых Британии нужно было либо смириться с доминированием континентальной бюрократии, либо покинуть союз.
Тем более что целая череда кризисов, последовавших после 2008 года, только укрепляла Германию и Францию в мысли о необходимости концентрировать все ресурсы Европы в одних руках. Внутренние механизмы принятия решений в Евросоюзе становились в последние 15 лет все менее демократическими, сокращались реальные возможности «наднациональных» институтов вроде Еврокомиссии и Европарламента. Все значимые решения принимались дуумвиратом Германии и Франции, чьей основной задачей внутри ЕС было аккумулирование интересов остальных, уже безнадежно экономически ослабевших членов сообщества. В таком состоянии единая Европа пришла к своим важнейшим внешнеполитическим кризисам – столкновению с Россией по поводу Украины и брекзиту.
Первому конфликту способствовало то, что сама Россия к началу 2010-х, оправившись от шока 1991 года, начала постепенно консолидировать вокруг себя части пространства бывшей империи. Создание Евразийского экономического союза выглядело поначалу подражанием европейской интеграции. Евразийское пространство никогда, в отличие от Западной Европы, не знало опыта постоянных союзов – в них там не было необходимости, поскольку расстояния здесь таковы, что, пока союзник придет на помощь, ты уже «склеишь ласты». При этом участники Евразийского союза имеют сравнительно недавний опыт пребывания в составе одного огромного государства-империи, основной носитель силового потенциала и ценностей которой еще и стоит во главе этого по-своему уникального объединения.
В отличие от европейских экономических сообществ на заре их существования, в ЕАЭС присутствует держава, совокупные возможности которой всегда будут больше, чем у всех остальных вместе взятых, – худшие условия для постоянного союза равных и не придумаешь. Институты ЕАЭС остаются странной копией организационной структуры Евросоюза, хотя и сочетают в лице одного органа – Евразийской экономической комиссии – несочетаемые задачи наднационального управления и представительства интересов стран-участниц. При этом евразийская интеграция действительно зависла посередине между жестким союзом НАТО и сравнительно справедливой моделью, принятой в ЕС.
Ни у кого нет сомнений в том, что соотношение сил России и остальных стран–участниц ЕАЭС не оставляет пространства для равноправного сотрудничества. И в том случае, если акты вторичного законодательства принимаются с максимальным учетом узких интересов даже самых малых стран, российская экономика все равно слишком велика, чтобы полностью им подчиняться. Остальные страны-участницы, в свою очередь, также воспринимают ЕАЭС в качестве некой промежуточной формы, за которой должно последовать либо более тесное политическое сближение с Россией, либо окончательное от нее отделение. Эти два варианта развития ЕАЭС остаются вероятными и сейчас – все зависит от самой России и того, каким будет итог ее противостояния с Западом.
Нельзя при этом сказать, что в России не пытались найти третий, уникальный путь. Именно поэтому в продиктованном собственным могуществом стремлении уравновесить себя внутри этого сообщества Россия упорно пыталась вовлечь в евразийскую интеграцию Украину. Только эта страна выглядела достаточно большой для того, чтобы сделать ЕАЭС полноценным объединением равных. Если бы страны Запада не пошли на решительные меры в 2014-м и Украину удалось бы вовлечь в евразийский проект, он мог бы стать чем-то вроде «реформированного СССР» – без политического диктата Москвы, но с экономической целесообразностью участия в едином рынке.
Этого, однако, не могло произойти по множеству объективных и субъективных причин более широкого характера. Но нас не столько интересует судьба самой Украины – она трагична, – сколько связь между возникшим противоборством и европейской интеграцией. То, что на определенном этапе развития постоянному союзу во главе со странами Западной Европы пришлось столкнуться с Россией, было исторически предопределено. В конечном итоге коллективная борьба с теми, кто слишком силен и не может стать объектом поглощения, – главная задача любой коалиции.
И сейчас противостояние намерению Москвы обеспечить свои интересы безопасности в Восточной Европе действительно может выглядеть как наиболее естественное оправдание существования всего объединения под названием Европейский союз. Все прочие задачи, которые ставились после его создания в 1991-м, этот постоянный союз успешно провалил – евро не помогло добиться самостоятельности в мировой экономике, а разговоры о европейской автономии в военных делах уперлись в нежелание стран-участниц жертвовать суверенитетом. Не говоря уже о том, что США эффективно блокировали такие поползновения через своих сателлитов в Восточной Европе. Теперь же у ЕС появился противник, который, как кажется европейцам, будет им «по зубам».
Не случайно, что за последние месяцы существенно возросло практическое значение коллективных институтов ЕС. Еврокомиссия была совершенно без надобности ведущим странам союза, пока они решали свои внутренние проблемы – обеспечивали экономическую устойчивость или боролись с коронавирусом. Однако теперь, когда нужна координация мер, направленных против общего врага, услуги Еврокомиссии становятся весьма востребованными. И так будет до тех пор, пока продолжается эта борьба. И страны Западной Европы естественным образом заинтересованы в продолжении конфликта. В том случае, если настанет мир, а отношения с Россией станут стабильными и наступит взаимное признание границ, Европе придется вернуться к решению задач, которые уже понятно, что ей не по силам. Это дальнейшая внутренняя консолидация через создание чего-то действительно напоминающего «соединенные штаты Европы» или новые попытки освободиться от диктата со стороны США. А здесь шансы европейцев на успех выглядят совсем иллюзорными.
Источник: Еженедельный журнал «Профиль»
