Пандемия коронавируса, которая в полном объёме пришла в Россию год назад, в апреле 2020-го, максимально обострила вопрос об устойчивости современного государства к вызовам, имеющим объективное происхождение. Она, конечно, несравнима по масштабам угрозы с теми военными вторжениями, которые страна переживала на протяжении своей истории. Однако повсеместный характер этого вызова с самого начала делал именно такие аналогии наиболее уместными, тем более, в отличие от кризисов и катастроф 1990-х – начала 2000-х годов, он не стал продуктом развития российского государства. Экзогенный характер проблемы при этом сочетался с тем, что она впервые не имела конкретного источника в виде противника, которого можно было бы победить через единственное исключительное усилие.
Важнейшее последствие от пандемии, имеющее культурный характер, – это открытие собственной страны. Во-первых, поскольку национальные средства массовой информации были сконцентрированы на новостях из регионов, связанных с особенностями протекания пандемии в каждом из них. Повышенное внимание к деятельности региональных властей, которые получили достаточно широкие полномочия, способствовало формированию единого информационного пространства от Калининграда до Владивостока. Впервые в национальной истории основные новости на огромной территории были посвящены одной теме.
Во-вторых, впервые за последние тридцать лет жители России должны были проводить свой отдых дома – в городах, на своих дачах или путешествуя внутри национальной территории. Стал актуальным и начал решаться вопрос об ускоренном создании внутри страны инфраструктуры отдыха. Никто не спорит с тем, что большинство российских направлений серьёзно уступает по части комфортности привычным Европе или Ближнему Востоку. Не говоря уже о климатическом факторе, преодолеть который не может никакая государственная политика. Но даже если в будущем международные границы вновь станут открытыми – а в полной мере это вряд ли произойдёт в обозримом будущем, – появление такой инфраструктуры и привычка отдыхать дома будут и дальше способствовать локализации интересов российских граждан.
Таким образом, для России пандемия стала важным фактором национального сплочения и локализации интересов внутри собственных границ, реальные последствия которого мы будем осознавать в предстоящие годы. В первую очередь, речь может идти о понимании того, что внутренняя устойчивость и развитие имеют для выживания большее значение, чем способность отвечать на внешние вызовы или пользоваться возможностями, возникающими за пределами российского государства.
Для России пандемия стала важным фактором национального сплочения и локализации интересов внутри собственных границ. Реальные последствия этого мы будем осознавать в предстоящие годы, но одно ясно уже сейчас: внутренняя устойчивость и развитие имеют для выживания большее значение, чем способность отвечать на внешние вызовы или пользоваться возможностями, возникающими за пределами российского государства, полагает Тимофей Бордачёв, программный директор Международного дискуссионного клуба «Валдай».
Пандемия коронавируса, которая в полном объёме пришла в Россию год назад, в апреле 2020-го, максимально обострила вопрос об устойчивости современного государства к вызовам, имеющим объективное происхождение. Она, конечно, несравнима по масштабам угрозы с теми военными вторжениями, которые страна переживала на протяжении своей истории. Однако повсеместный характер этого вызова с самого начала делал именно такие аналогии наиболее уместными, тем более, в отличие от кризисов и катастроф 1990-х – начала 2000-х годов, он не стал продуктом развития российского государства. Экзогенный характер проблемы при этом сочетался с тем, что она впервые не имела конкретного источника в виде противника, которого можно было бы победить через единственное исключительное усилие.
Важнейшее последствие от пандемии, имеющее культурный характер, – это открытие собственной страны. Во-первых, поскольку национальные средства массовой информации были сконцентрированы на новостях из регионов, связанных с особенностями протекания пандемии в каждом из них. Повышенное внимание к деятельности региональных властей, которые получили достаточно широкие полномочия, способствовало формированию единого информационного пространства от Калининграда до Владивостока. Впервые в национальной истории основные новости на огромной территории были посвящены одной теме.
Во-вторых, впервые за последние тридцать лет жители России должны были проводить свой отдых дома – в городах, на своих дачах или путешествуя внутри национальной территории. Стал актуальным и начал решаться вопрос об ускоренном создании внутри страны инфраструктуры отдыха. Никто не спорит с тем, что большинство российских направлений серьёзно уступает по части комфортности привычным Европе или Ближнему Востоку. Не говоря уже о климатическом факторе, преодолеть который не может никакая государственная политика. Но даже если в будущем международные границы вновь станут открытыми – а в полной мере это вряд ли произойдёт в обозримом будущем, – появление такой инфраструктуры и привычка отдыхать дома будут и дальше способствовать локализации интересов российских граждан.
Таким образом, для России пандемия стала важным фактором национального сплочения и локализации интересов внутри собственных границ, реальные последствия которого мы будем осознавать в предстоящие годы. В первую очередь, речь может идти о понимании того, что внутренняя устойчивость и развитие имеют для выживания большее значение, чем способность отвечать на внешние вызовы или пользоваться возможностями, возникающими за пределами российского государства.
Эти изменения имеют стратегическую природу и неизбежно сказываются на внешней политике, обращаясь к тем особенностям стратегической культуры, которые при сохранении прежних масштабов открытости вряд ли оказались бы востребованными. Не случайно важнейшими сюжетами российской внешней политики за прошедший год стали углубление раскола в отношениях с Западом, более откровенный подход к взаимодействию с Китаем и попытки создать новую систему отношений со соседями, среди которых наиболее многочисленными являются страны, возникшие на месте республик бывшего СССР (последнее может интерпретироваться как «несколько от них дистанцироваться»).
Острый конфликт между Россией и Западом является продуктом масштабного изменения баланса сил на глобальном уровне и эволюции самой России через тридцать лет после того, как она приобрела новое качество и границы. Первое требует от большинства государств мира стремиться к максимизации своих преимуществ и провоцирует взаимное давление, попытки изменит баланс в свою пользу. Второе заставляет саму Россию отказываться от устоявшихся за столетия внешнеполитических привязанностей. Особенно драматичными эти изменения кажутся в сравнении с периодом после завершения холодной войны, когда Россия испытывала необходимость постоянного поиска компромисса с наиболее сильными партнёрами, получившими максимальные выгоды от исчезновения биполярного международного порядка.
Вплоть до последнего времени стремление к сохранению максимально конструктивных отношений на Западе оставалось центральным элементом «постсоветской» российской внешней политики. Сейчас оно присутствует только в виде риторики, основная цель которой – указать партнёрам на неприемлемость их поведения. Завершение постсоветского этапа развития для России требует прекращения попыток системной интеграции с Европейским союзом и готовности искать формулу устойчивых рабочих отношений с США.
Современные отношения между Россией и Китаем являются продуктом изменения глобального баланса сил и исторического опыта. Стремительное сближение позиций Москвы и Пекина, как и координация их действий на мировой арене, являются, конечно, результатом давления на обоих партнёров со стороны Запада. Обе державы понимают, что на протяжении долгого времени их успех в борьбе с основным противником будет зависеть от способности выступать единым фронтом. В этом отношении для колебаний остаётся всё меньше поводов – Москва и Пекин начали движение к созданию формального союза. Тем более что именно Китай показал высокие результаты в борьбе с пандемией. Исторический опыт подсказывает, что стремиться к чёткому распределению ролей по принципу «ведущего и ведомого» было бы ошибочным и может привести к нестабильности в долгосрочной перспективе. Поэтому сейчас Москва и Пекин пытаются избежать такого сценария отношений, хотя это и не просто.
Но что наиболее важно – год пандемии привёл в движение российскую политику на пространстве бывшего СССР. И здесь, на удивление, большая концентрация России на себе оказывается способна не ослабить, а укрепить её позиции в отношениях с региональными партнёрами и внерегиональными игроками. В первую очередь потому, что российская политика постепенно становится более требовательной и разнообразной. Этим она опровергает устоявшиеся о себе представления и погружает партнёров в непривычную ситуацию, что крайне для России полезно.
Один из важнейших вопросов, связывающих международную политику, историю и географию в Евразии, – это вопрос о трансформации геополитики постсоветского пространства за последние тридцать лет. Традиционная точка зрения состоит в том, что по мере приобретения исторического опыта каждое из суверенных государств, возникших на месте СССР, получало свои уникальные характеристики и постепенно их масштаб стал настолько значительным, что преодолел действие факторов, обеспечивающих существование некой общности.
Окончательно историю этой общности должна завершить трансформация России в «последнюю империю» – державу, по своим ресурсным показателям близкую к России до 1917 года, а по внешнеполитическому поведению – в национальное государство XXI века и участника глобального баланса сил. Именно это происходит сейчас, и практические последствия оказываются для одних стран обнадёживающими, а для других – обескураживающими.
Российская способность несколько дистанцироваться от пространства бывшего СССР имеет под собой серьёзную материальную основу – это сохранившиеся и частично увеличившиеся ресурсы и силовые возможности России, позволяющие говорить об определённой самодостаточности на международной арене.
Понимание масштаба этих ресурсов и возможностей произошло по мере самостоятельного развития России, в том числе – интеллектуального освоения того богатства, которое представляют собой Сибирь и Дальний Восток для российского государства. В этом смысле спровоцированное пандемией внимание к себе и своим проблемам легло на подготовленную почву.
Поворот на Восток, занимавший значительное место в российской внешнеполитической дискуссии последние десять лет, означал в первую очередь усиление связей со странами Азии и попытки интеграции в региональные торгово-экономические и политические отношения. Он во многом совершался нехотя – велика была инерция ориентации преимущественно на Европу, в Азии нет угроз безопасности для России, а создание действительно серьёзных экономических отношений в современных условиях практически невозможно.
Освоение Сибири и Дальнего Востока никогда не было центральной частью политического поворота. Но более объёмное видение из Москвы того значения, которое для России имеет расположенная за Уралом территория страны, стало наиболее важным результатом поворота, хотя и побочным. В каком-то смысле поворот помог России осознать собственные геополитические масштабы, что стало важным в условиях возвращения в силовую международную политику.
Было бы, наверное, неправильно интерпретировать современное состояние российской политики в отношении стран бывшего СССР в категориях «прощания». Естественные соображения безопасности останутся здесь связывающими не меньше, чем этические представления, несмотря на то, что военные возможности позволяют решать многие проблемы без прямого контроля над территорией. Российская политика скорее становится более гибкой. Хотя этически Москва всё равно воспринимает себя и бывшие республики СССР в качестве некой общности, способы дипломатического взаимодействия и глубина вовлечения в дела партнёров – это уже результат оценки каждой ситуации в отдельности. Из российской политики в СНГ исчезает шаблон, и это можно только приветствовать.
Одновременно важное значение может иметь то, что последствием внутренних изменений в новых странах становится втягивание в российскую периферию безопасности ранее внешних игроков. Таких как, например, Турция, Иран или Афганистан. Этот процесс не может иметь однозначного характера, но он определённо происходит. В результате мы можем наблюдать одновременно повышение требований к политике самой России, и расширение её возможностей для манёвра. Мы не можем быть уверены в том, что политика, например, Турции и дальше будет двигаться в сторону самостоятельности от Запада. Но сейчас турецкий активизм приносит России очевидную пользу, а присущие политике Эрдогана элементы авантюрного поведения делают его «приятным и удобным» партнёром.
Вряд ли найдётся в мире другая крупная держава, у которой ресурсы и силовые возможности настолько способствовали бы, а географическое положение и связанный с ним исторический опыт настолько препятствовали бы культуре самоизоляции, как у современной России.
Однако дискуссии на эту тему постоянно присутствуют и иногда приобретают вид политической концепции «медведя, который ходит в тайге». Для национальной внешней политики вызов пандемии имел опосредованный эффект – на мировой арене страна вела себя в целом как и большинство государств. То, что действиям Москвы был присущ меньший, чем у стран Запада, эгоизм, стало результатом желания закрепить за собой новое поле мировой политики и одновременно выполнить моральный долг, без которого Россия не может существовать.
Однако этот опосредованный эффект оказался, весьма вероятно, более значительным, чем любой прямой внешнеполитический вызов. Борьба с пандемией меняла Россию изнутри, и эти изменения важнее любых внешнеполитических манёвров или приспособления к состоянию международной политики.
Источник: Международный дискуссионный клуб «Валдай»
