Мы находимся на пороге революции в образовании

В Казани завершился летний кампус Российской академии народного хозяйства и государственной службы при президенте РФ (РАНХиГС), основной темой которого стало образование будущего. Ректор академии Владимир Мау рассказал «Газете.Ru», каким будет через десять лет образование в России, чему учат преподаватели академии крымских чиновников и почему плохие юристы лучше, чем плохие врачи.

— Расскажите, откуда появилась идея летнего кампуса РАНХиГС?

— Кампус важен прежде всего тем, что он был придуман студентами и выпускниками. Он был организован в 2012 году. Его решили провести в Казани, поскольку он получил поддержку президента Татарстана Рустама Минниханова. При том, что в Татарстане у нас даже нет филиала. Кроме того, кампус важен потому, что мы территориально разбросанный вуз. В 2010 году к нам присоединили 13 академий, из которых 10 находятся в регионах, а также их филиалы. Традиционно у Академии народного хозяйства, ректором которой я был до создания РАНХиГС, было всего два филиала — в Красногорске и Калининграде. А тут 68 филиалов. Поэтому нужно было формировать общую студенческую среду. Всех студентов не соберешь, но можно собрать самых активных. Участников выбирают по представленным ими проектам, которые обсуждают за полгода до кампуса. В кампусе участвуют также активные студенты из Татарстана и студенты из других российских и западных вузов. Иностранцев пока несколько десятков, но мы хотим их число довести до трети всех студентов кампуса.

— Тема кампуса этого года — каким образование будет в 2040 году. Но если смотреть не так далеко, как вы думаете, каким будем образование через десять лет?

— Тренды более или менее понятны. Высшее образование будет глобальным. Очевидно, что формируется глобальный язык. Либо это будет английский, либо компьютерный перевод станет настолько легким и адекватным, что проблема языка просто исчезнет. Образование будет дискретным, ступенчатым. Бакалавриат все больше становится продолжением школы. В магистратуре выбирается более узкая специализация. Эта дробность будет нарастать. Образование все более будет ориентироваться на индивидуальные траектории — студенты смогут сами себе их формировать.

Герман Греф, выступая на собрании акционеров Сбербанка в этом году, сказал, что крупный банк будет конкурировать в ближайшем будущем не только с другими банками, а с Google, с сетями, которые будут оказывать схожие услуги, например, по передаче денег. То же самое будет и в образовании. Университеты будут конкурировать не столько друг с другом, сколько с корпоративными университетами, с разными структурами, формирующими образовательную повестку.

В конце концов, если у вас нет задачи поступить в вуз, чтобы избежать армии или «потому что это принято», то вы начинаете выстраивать свою образовательную траекторию сами из разных точек. Эти точки могут предлагать в том числе и корпорации. Люди будут осваивать онлайн-курсы. Это, в свою очередь, резко обострит конкуренцию на рынке образования и, возможно, снизит издержки.

Недавно в The Economist была статья про тенденции высшего образования. Мы впервые находимся на пороге революции, которая может привести не к удорожанию, а снижению стоимости образования. До сих пор образование только дорожало, сейчас оно может резко удешевиться. Речь идет о реальной совокупности знаний, которые нужны человеку для решения текущих жизненных задач. В образовании будет больше частных денег. Богатое общество готово тратить на себя больше.

— Как РАНХиГС будет реагировать на сообщение Минобрнауки, что государственным вузам надо сокращать сеть филиалов?

— Мы сами хотели бы их сократить. Филиалы — это во многом пережиток 1990-х годов. У нас филиалы оказались потому, что к нам присоединили вузы. Из 13 присоединенных вузов 12 были подведомственны Минобрнауки, у них была большая филиальная сеть.

У РАНХиГС разные задачи. Мы университет, обучающий студентов, школа госуправления, отвечающая за переподготовку госслужащих по всей стране, бизнес-школа, кроме того, мы научный консультант органов власти. В РАНХиГС на всех формах обучается около 200 тыс. студентов и слушателей — по этому показателю мы крупнейший вуз не только России, но и Европы. Как школа госуправления мы должны иметь региональную сеть, в которой мы могли бы по единым стандартам переподготавливать муниципальных и государственных служащих. Нам было рекомендовано существенно не сокращать филиальную сеть. Однако проблема состоит в том, что очень трудно обеспечить единые стандарты качества.

— Как вы реагируете, когда какие-то из ваших филиалов оказываются в списке имеющих признаки неэффективности?

— Мы сами знаем, какие филиалы эффективны, а какие имеют признаки неэффективности. Показатели здесь важны, но они иногда не могут быть однозначно интерпретированы. Например, почему больше студентов на единицу площади это хуже, чем меньше студентов на эту же единицу площади? Ведь с точки зрения эффективности должно быть наоборот — но только если вуз удовлетворяет лицензионным требованиям. Получается, что чем меньше приходит в вуз студентов, тем он эффективнее? Я понимаю, конечно, что Минобрнауки борется с псевдообразованием, когда на небольших арендованных площадях якобы происходит обучение.

— Так вы будете закрывать филиалы?

— Мы постепенно их закрываем. У нас есть регионы, в которых по четыре филиала. Присоединенные к нам вузы создавали в одном регионе конкурирующие филиалы. Закрытие филиала занимает несколько лет. Мы сейчас находимся в процессе закрытия пяти.

— Зачем вам несколько институтов, которые занимаются подготовкой госслужащих?

— У нас их сейчас немного и они разные. Есть Институт государственной службы и управления и Высшая школа госуправления, которая занимается только специальными, эксклюзивными программами для государства. То, о чем вы говорите, — это опять же наследие, которое нам досталось после присоединения. Реально сейчас РАНХиГС — это четыре крупных института и несколько важных факультетов: Институт государственной службы и управления, Институт общественных наук, Институт отраслевого менеджмента и Институт бизнеса и делового администрирования. А также факультеты, связанные с ремеслом: экономический, юридический, финансов и банковского дела.

— Как вы относитесь к программе повышения конкурентоспособности вузов «5-100»?

— С осторожностью. Это важная инициатива, но она может не дать устойчивых результатов. Это немного напоминает формирование футбольной команды, набравшей иностранных звезд. Один чемпионат они выиграют, а останутся ли надолго — вопрос. На самом деле нам нужна программа «50 в 300», а она в некотором смысле противоположна «5 в 100».

Потому что, давая большие деньги нескольким университетам, вы начинаете создавать серьезные проблемы тем вузам, которые находятся рядом, из них начинают вытекать интеллектуальные ресурсы. Эта задача решается проще и дешевле путем комбинации очень хороших небольших вузов и институтов. Объедините Физтех с хорошим академическим НИИ в области математики и физики — и в результате получится университет мирового уровня.

— Что еще вам не нравится в этой программе?

— Искусственность построения международных рейтингов, к которым мы так стремимся. Все эти рейтинги возникли не так давно, к тому же они сформированы для решения конкретных, стоящих перед авторами задач, подчас коммерческих. К примеру, Шанхайский рейтинг возник в Китае, потому что им необходимо было определиться, в какие топовые вузы посылать китайских студентов с поддержкой китайского правительства.

Это как раз тот случай, когда, при всей спорности, нужен свой рейтинг. Но «свой» не значит тот, который бы показывал, что МГУ лучше Гарварда. А свой, чтобы по критериям, интересным России, соизмерить вузы. Какую мы задачу решаем? Если мы хотим отрейтинговать свои вузы, давайте это сделаем не по критерию «количество нобелевских лауреатов», которых у нас очень мало, а заложим критерии, которые имеют отношение к той задаче, которую мы сейчас решаем.

— Ваш вуз проводит переподготовку чиновников из Крыма. Как это проходит?

— В соответствии с поручением Дмитрия Медведева мы должны переобучить около 12 тыс. крымских чиновников. Пока это такой «курс молодого бойца».

Мы запустили программу, состоящую из четырех модулей, в Симферополе и Севастополе: это Конституция России, антикоррупционное законодательство, система государственной и муниципальной службы и местного самоуправления.

Чтобы поступить на госслужбу в России, кандидату необходимо пройти такую 18-часовую программу и получить соответствующий документ. Наша основная задача — не пересказ нормативных документов, а рассказ о правовой практике, о кейсах. Есть различия между нашей и крымской системой — в Крыму законодательство было мягче, более прецедентное, налоговое законодательство проще. Система госуправления была значительно более рыхлая, больше напоминающая середину 1990-х у нас.

— Зачем вообще учить на управленцев?

— Есть спрос на управленческое образование. В моем понимании, это прежде всего широкое гуманитарное образование, аналогичное PPE (Politics, Philosophy, Economics) в Оксфорде. Есть специализация «государственное и муниципальное управление». Мы стараемся организовать ее так, чтобы она была интересной и трудной. Точно так же можно спросить: зачем учить на экономиста? До начала XX века экономисты выходили из факультетов права.

Другое дело, в какой мере управление может быть бакалаврской программой. А в какой мере педагогика должна быть бакалаврской программой? Разве не странно, что человек в 17 лет идет в учителя? Мне казалось, что он должен закончить бакалавриат в университете и, если он хочет быть школьным учителем, закончить педагогическую магистратуру. Образование развивается, реагируя на запросы общества. И если у нас возникли педвузы, то нельзя сказать: мы их закроем, потому что так логичнее. Так и с управленцами. Вопрос не в том, чему вы учите, хотя и это важно, вопрос в том, умные и работоспособные у вас студенты или нет? У нас очень высокий конкурс на основные образовательные программы — ГМУ, экономику, менеджмент, — один из самых высоких в России. На 586 бюджетных мест на бакалавриате у нас подано более 23 тыс. заявлений. Но я бы оговорился, что мы готовим не только чиновников. Это как с мехмата многие идут в экономисты. У нас, например, есть великолепная совместная программа с МФТИ, где студенты одновременно поступают на прикладную математику в Физтехе и на экономическую теорию к нам. Это очень тяжелая программа, на которой москвичи почти не удерживаются.

— В одном из своих интервью вы сказали, что по специальности сейчас работают самые неуспешные. Почему?

— Это преувеличение. Скажем так, в узком понимании специальности, как она написана в дипломе.Человек на протяжении своей карьеры, если он адаптивен и соответствует вызовам времени, должен менять сферу своей деятельности. Успешные меняют. Одна из форм такого образования — Liberal Arts. На программе Liberal Arts существует система основных (majors) и дополнительных профилей (minors). Major — это то, что записывается в дипломе, minor — дополнительный профиль, позволяющий выпускнику программы расширить свои профессиональные компетенции и возможности последующего трудоустройства. Для российского образования это новый формат. В первые полтора года все наши студенты изучают один и тот же набор дисциплин. На 70% это гуманитарные и социальные дисциплины. С первого курса все без исключения изучают два иностранных языка в одинаковом объеме. Есть в программе уникальные курсы. Например, курс «Введение в критическое мышление» или курс Greatbooks, где студенты учатся читать классические тексты и включаться в мировые интеллектуальные традиции. Студенты должны учиться в хороших вузах. Они не должны принудительно учиться на врачей только потому, что стране нужно больше медиков и «поэтому мы дадим им много бюджетных мест». Количество людей, способных учиться в МФТИ, конечно. И даже если мы утроим там количество мест, вряд ли получим большое приращение качества.

— Но если не создавать эти места, разве у нас все не пойдут учиться на тех же юристов и экономистов?

— Те, кто не смогут учиться в нормальных вузах, конечно, пойдут.

Но я не раз повторял, что плохой юрист лучше плохого врача. Юриста вы же не по диплому берете, а по его способностям, квалификации. А в медицине другая ситуация. Приходя к врачу, вы не знаете, способен ли он лечить.

В России есть спрос на всеобщее высшее образование. По-моему, это хорошо. Высшее образование — ценность. Но с массовостью качество падает. Однако это же не значит, что вы должны закрыть все вузы и оставить высшее образование для 30% выпускников школ. Я считаю, что массовое, пусть недостаточно хорошее, высшее образование лучше, чем его отсутствие.

— Но разве не из-за этого у нас сейчас нехватка рабочих кадров, в связи с чем и начали развивать прикладной бакалавриат?

— Готовность стать рабочим отражает уровень развития общества, а не систему образования. Если у вас люди не хотят быть рабочими, они ими не будут. Наше общество находится на достаточно высоком уровне благосостояния, когда требования к условиям труда резко возрастают. В этом случае на рабочие специальности придется привлекать мигрантов. Это не всегда хорошо, но это данность. Люди не идут в ПТУ не потому, что есть вузы, в которые их возьмут, а потому, что не хотят идти в ПТУ. Закрыв слабые вузы, вы не отправите студентов работать на производство.

Общество достигло уровня, который можно описать как «ловушку среднего уровня доходов». Страна, достигнув достаточно высокого уровня благосостояния, сталкивается одновременно с ограничениями по цене рабочей силы (она уже высока) и институтов — например, судопроизводство или институт собственности (они еще недостаточно эффективны). То есть страна оказывается не в состоянии конкурировать как с развитыми экономиками, обладающими высококвалифицированной рабочей силой и экспортирующими технологические инновации, так и с экономиками с низкими доходами, низким уровнем заработной платы и дешевым производством промышленных товаров. Выход из этой ловушки прежде всего связан с развитием образования. И шире — с инвестициями в человеческий капитал.

Источник: Газета.ru