Мы не хотели бы останавливаться в сотрудничестве с Ираном даже на втором и третьем энергоблоках АЭС в Бушере

Мы не хотели бы останавливаться в сотрудничестве с Ираном даже на втором и третьем энергоблоках АЭС в Бушере

А.Хлопков: Сергей Алексеевич, в первую очередь хотел бы поприветствовать Вас. Большое спасибо, что, несмотря на Вашу занятость, нашли возможность к нам присоединиться. Для Центра энергетики и безопасности иранская проблематика на протяжении многих лет является одной из ключевых в рамках научно-исследовательской деятельности. Это двадцать третье мероприятие по иранской ядерной программе (ИЯП), которое мы организуем за последние пять лет в Москве. Кроме этого, пять семинаров состоялись в Тегеране. Пользуясь случаем, хотел бы поблагодарить представителей Посольства Исламской Республики Иран (ИРИ), Организации по атомной энергии Ирана (ОАЭИ), которые здесь присутствуют, за помощь во взаимодействии с иранскими учеными по тематике атомной энергетики и ядерного нераспространения, а также за доверие и возможность посещения отдельных ядерных объектов на территории страны, включая Бушерскую АЭС и Тегеранский центр ядерных исследований.

Сегодня у нас не совсем традиционный формат для научных заседаний Центра энергетики и безопасности: в зале присутствуют около 70 представителей российских научно-исследовательских организаций, иностранных дипломатов, аккредитованных для работы в Москве, представители российских и зарубежных СМИ. Также свои вопросы нашему сегодняшнему гостю заместителю министра иностранных дел РФ С.А. Рябкову, который возглавлял российскую делегацию на переговорах по ИЯП, направили ученые и исследователи, представляющие ведущие мировые научно-исследовательские организации из 10 стран, бывшие сотрудники профильных международных организаций, включая ООН и МАГАТЭ. Мы систематизировали эти вопросы и я постараюсь задать от своего имени как можно больше из них, насколько позволит время нашего заседания.

Переходя непосредственно к вопросам, Сергей Алексеевич, хотелось бы начать с истории, хода переговоров по ИЯП и основных результатов, как Вы их видите. Россия участвует в переговорах по ИЯП в формате «5+1 и Иран» с 2006 г. Вы с августа 2008 г. в российском внешнеполитическом ведомстве возглавляете работу по соответствующему направлению. Какой период, на Ваш взгляд, на этой длинной переговорной дистанции был наиболее сложным: был ли это финишный этап переговоров, когда министры прилетали в Вену и снова должны были возвращаться в столицы, поскольку окончательной договоренности не было; был ли это этап 2011-2012 гг., когда, на мой взгляд, во многом из-за доклада Генерального директора МАГАТЭ от ноября 2011 г. по Ирану кризис вокруг ИЯП фактически достиг точки кипения и близок был к тому, чтобы перейти из политико-дипломатической плоскости в плоскость вооруженного конфликта; либо это были какие-то другие моменты?

С.Рябков: Прежде всего спасибо большое, уважаемый Антон Викторович, за приглашение и за инициативу провести это мероприятие. Я приветствую всех собравшихся в этом зале, высоко ценю интерес, проявляемый к нашей встрече со стороны экспертного, политологического сообщества, академических кругов, со стороны дипломатического корпуса, СМИ. Я думаю, это хорошая возможность поговорить о том, что произошло, почему это произошло, какие мы преследовали цели, чего достигли, и, разумеется, поделиться нашими ожиданиями, как Венские договоренности могут повлиять на ситуацию в сфере нераспространения, мирного использования атомной энергии, какие могут быть эффекты в региональном масштабе.

Вы упомянули о проведении Центром энергетики и безопасности двадцати трех мероприятий по ИЯП. Я преклоняюсь перед Вашим умением и терпением работать над темой, которая временами казалась совершенно безнадежной. Вы правы в том, что на протяжении многолетнего переговорного марафона возникали периоды, когда казалось, что дипломатия не возобладает, и верх могут взять военные сценарии, силовые приемы. Российская делегация на всех этапах действовала исходя из установки, что военный сценарий недопустим, что еще один военный кризис в ближневосточном регионе будет чреват непредсказуемыми последствиями. Мы на всех отрезках последовательно и твердо, выполняя установки руководства страны и следуя имеющимся директивам и указаниям, стремились содействовать достижению положительного результата в рамках переговоров по ИЯП.

Готов в любом режиме рассказывать о той роли, которую сыграли российские идеи и российские усилия в интересах достижения положительного результата этих переговоров. Их было немало. Они были многоплановые, разнокалиберные и, начиная от самых общих, концептуальных, базисных установок и заканчивая сугубо конкретными техническими предложениями, как можно «развязать» те или иные аспекты сложнейшего набора противоречий и проблем. Многое из того, что мы предлагали, получило воплощение в итоговых договоренностях, и это, конечно, вызывает чувство удовлетворения. Но вопрос не в том, за кем авторство и кто имеет интеллектуальные права на различные элементы Венских договоренностей. Мы работали коллективно в подлинно многостороннем формате и старались сделать так, чтобы решения действительно отражали баланс интересов и обеспечивали бы достижение главных целей – недопущения военного сценария разрешения кризиса вокруг ИЯП и восстановления доверия к исключительно мирному характеру иранской ядерной программы.

Каждый этап переговоров был сложен по-своему. Думаю, не будет преувеличением сказать, что достаточно сложным и непредсказуемым был отрезок, непосредственно предшествовавший заключению Совместного плана действий, который был одобрен в ноябре 2013 г. в Женеве. Последовавший за ним период потребовал в свою очередь интенсивной работы, многочисленных переговорных человеко-часов, больших трудозатрат и подключения значительного экспертного потенциала. Мы ощущали на протяжении всего этого времени определенный психологический прессинг от того, что казалось, переговоры могут не закончиться к сроку, и существовал риск их срыва в последний момент, что, конечно, было бы крайне контрпродуктивно и даже опасно с учетом объема политических инвестиций, сделанных в этот процесс. Когда на карту поставлено настолько много и происходит срыв, отдача от подобного холостого выстрела весьма болезненна, и как с этим справляться в гипотетической ситуации неудачи – было не очень понятно. Но в итоге удалось сфокусироваться на достижении результата, и, несмотря на невыполнение данного переговорщиками самим себе обещания закончить работу до конца июня (переговоры продолжились в течение двух недель в июле), достигнутый результат в полной мере (нас во всяком случае) удовлетворяет. Я готов объяснять и аргументировать, почему мы настолько уверенно говорим об этом.

По нашей оценке, Венские договоренности в целом в позитивном ключе воспринимаются подавляющим большинством членов мирового сообщества. Конечно, есть и споры. Мы следим за внутриполитическими процессами, развивающимися вокруг достигнутого результата в США, Иране, других странах. Мы видим стремление некоторых региональных сил, влиятельных игроков на Ближнем Востоке оказать не всегда положительное, зачастую – негативное воздействие на подготовку к имплементации Совместного всеобъемлющего плана действий (СВПД). Мы понимаем мотивы этих действий, эта позиция нам известна. На протяжении всех лет ведения переговоров в формате «Группа шести»-Иран в контактах и с израильскими друзьями, и с нашими друзьями из региона Персидского залива, которые, как мы понимаем, испытывали серьезные сомнения в целесообразности заключения подобных договоренностей, мы уделяли существенное внимание разъяснению логики, мотивов и причин нашей переговорной линии. Со своего угла мы взаимодействовали с ними, обменивались оценками и смотрели, как можно подкрепить аргументационно и даже позиционно нашу работу на переговорах, учитывая особенности подхода к проблеме ИЯП «регионалов».

Что касается периода, о котором Вы сказали, после выпуска небезызвестного доклада Генерального директора МАГАТЭ действительно возникла взрывоопасная ситуация. Переговоры топтались на месте, продвижение вперед по содержательной части повестки дня было минимальным. На этом фоне происходило нагнетание ситуации в условиях, когда с одной стороны продолжался заметный, осязаемый прогресс в развитии ИЯП, а с другой - введенные в отношении Ирана санкционные меры, в том числе односторонние нелегитимные санкционные меры, не давали искомого авторами этих санкций эффекта, и все больше в некоторых столицах возникал соблазн обратиться к военной силе.

Только когда коллеги в США и ЕС осознали ошибочность своей санкционной политики, ее непродуктивность и безрезультатность, и скорректировали свой курс, вышли с реалистичными предложениями – переговоры смогли сдвинуться с места. Появилась практическая возможность выйти на результат, которая и была реализована. Подчеркиваю, результат, как я понимаю, устраивающий переговорные команды, принимавшие в этом процессе непосредственное участие, политическое руководство стран, которые они представляли, и большинство членов международного сообщества.

А.Хлопков: Сергей Алексеевич, на протяжении последних, наверное, двух – трех лет мне неоднократно доводилось слышать от иностранных коллег-ученых, экспертов, исследователей, дипломатов, которые работают в Москве, вопрос, отвечает ли интересам России достижение договоренностей по ИЯП. Всегда ставился знак вопроса, и высказывались сомнения, насколько Россия готова идти до конца в рамках переговорного процесса. Зачастую, на мой взгляд, было ожидание у многих из них, что Москва в какой-то момент будет играть не роль союзника, а «спойлера», может воспрепятствовать достижению договоренностей. Хотел бы теперь переадресовать этот вопрос Вам: как Вы бы сформулировали, в чем были интересы России в рамках переговорного процесса по ИЯП и достигнутых договоренностей, помимо предотвращения ядерного распространения и появления новых государств, обладающих ядерным оружием?

С.Рябков: Вы знаете, Антон Викторович, мы можем все два часа говорить на эту тему, потому что нет, наверное, более увлекательного сюжета, когда люди, занимающиеся этой тематикой, буквально потирая руки, думают о том, а вот как же это все одно с другим сложить. Я позволю себе потратить определенное время и ответить развернуто, если Вы не возражаете, а позднее в диалоге с аудиторией буду готов продолжить дискуссию на эту тему.

Прежде всего, кто сказал, что если произошли некоторые драматические события, которые привели к охлаждению наших отношений с влиятельной группой государств, это само по себе является причиной и диктует необходимость отказа от взаимодействия по темам, где Россия видит вполне определенный национальный интерес? Национальный интерес в том, чтобы, во-первых, не было нового конфликта на Ближнем Востоке, не было дальнейшего расшатывания ситуации в регионе. Во-вторых, в том, чтобы обеспечивалась реализация последовательного курса на нормализацию ситуации вокруг Ирана, в том числе в торгово-экономической сфере, в областях, которые оказались по сути дела задушены санкционным прессом, в том числе односторонним санкционным прессом ЕС и США и примкнувшей к ним группы стран. Я имею в виду и военно-техническое сотрудничество (ВТС), и сотрудничество в области мирного использования атомной энергии, да и просто нормальное торгово-экономическое сотрудничество, что подразумевает возможность осуществлять обычные банковские «проводки». В-третьих, не в наших ли интересах укрепление режима ядерного нераспространения, чтобы не было поводов говорить о том, что происходят события, которые по сути дела ставят под вопрос центральную роль Договора о нераспространении ядерного оружия (ДНЯО) в системе международной безопасности, и роль МАГАТЭ как ключевой структуры в осуществлении содействия в мирном использовании атомной энергии и укреплении режима ядерного нераспространения? В-четвертых, мы считали и считаем, что национальным интересам Российской Федерации отвечает такая работа в многостороннем формате, которая позволяет эффективно обеспечивать решение задач, напрямую не относящихся ни к ситуации на Ближнем Востоке, ни к нашим двусторонним отношениям с ИРИ, но имеющих влияние, например, на сохранение и упрочнение уставных прерогатив Совета Безопасности ООН. Например, к сфере создания режима, который не мог бы использоваться произвольно, волюнтаристски.

Примеров такого рода действий со стороны наших западных партнеров за последние годы мы видим множество. Налицо устойчивая тенденция к приспособлению международных инструментов, механизмов и режимов под политические и геополитические нужды и потребности Вашингтона и союзных ему столиц. Поэтому интересам Российской Федерации служило и будет служить в дальнейшем такое международное взаимодействие, в том числе в многосторонних форматах, которое позволяет через инструменты дипломатии ограничивать подобного рода тенденции, предотвращать их, не допускать попыток подстроить международную систему под утилитарные узкогрупповые или даже просто национальные нужды. В условиях общего нарастания эгоистичности внешней политики «исторического Запада», я думаю, это - оптимальный путь. Просто стоять в стороне и увлеченно заниматься декларированием каких-то истин, которые все больше вызывают, наверное, циничные усмешки в кабинетах, где выстраивается политика западных стран, менее продуктивно, чем сидеть за одним переговорным столом и, используя переговорный инструментарий, работать на достижение нужных нам результатов.

Мне скажут: «А что же с ценами на нефть?». А я в ответ скажу – а что же с ценами на нефть, если бы Россия не участвовала в этих переговорах? Если бы Россия не участвовала в этих переговорах, случилась бы сделка с Ираном или не случилась бы? Думаю, что она все равно состоялась бы, но на условиях, гораздо худших для Российской Федерации. На условиях, когда эффекты от этой сделки и «сотрясение» от нее мы имели бы и в Совете Безопасности ООН, и в МАГАТЭ, и в рамках режима нераспространения ядерного оружия в той мере, в которой сейчас нам удалось их избежать. Что влияет на цены на нефть? При мировом суточном потреблении около 94 млн. баррелей производство Ирана, в том числе его экспортный потенциал (на нашем заседании присутствуют представители посольства ИРИ, которые могут со мной полемизировать), не может быть восстановлен в течение нескольких месяцев. Вспомним еще о том, что санкции в отношении Ирана пока не сняты, хотя мы рассчитываем на то, что санкции будут сниматься максимально быстро, и мы работаем в этом направлении. Но какие дополнительные объемы нефти должны попасть на рынок, чтобы депрессивный понижательный тренд усилился, - это должны считать специалисты. ОПЕК за последние три года неуклонно наращивает добычу, несмотря на сокращение потребления. Несмотря на то, что цены упали, в ближайшее время продолжится выброс дополнительных количеств нефти на мировой рынок. Я хочу поинтересоваться у аудитории, кто-то задумывался над тем, что произойдет с рентабельностью потенциального американского экспорта сланцевой нефти в нынешних ценовых условиях? Будет ли выброс американской сланцевой нефти в значимых количествах на мировые рынки или его не будет?

Подводя черту под этим аспектом рассуждений: рынок нефти – это психология. Вообще любой рынок, любая биржа, в т.ч. – сырьевая биржа, т.н. ‘commodities’, - это психология, это настроения брокеров, которые бегут, держа в руке стакан с кофе из Starbucks и смотрят, какие фишки куда «скачут». Я не знаю, как это соотносится с необходимостью установки современного оборудования на иранских нефтепромыслах и модернизации иранских НПЗ, но я знаю твердо, что и в ситуации бойкота Россией переговоров по ИЯП сегодня мы имели бы примерно то же самое, если не хуже, с точки зрения динамики мировых цен на нефть.

Или кто-то хочет сказать, что Россия должна была сорвать эту сделку? Вначале делать вид, что она участвует в переговорах, а потом, например, «заветировать» Резолюцию Совета Безопасности ООН 2231? Наверное, такой путь мог быть рекомендован теми, кто считает, что наша работа от Багдада и Алма-Аты и до Вены шла вразрез с национальными интересами Российской Федерации. Но мы не считаем его верным.

Хочу отметить, что оценки проведенной работы и ее значения с точки зрения российских интересов и влияния на международные процессы изложены в заявлении Президента Российской Федерации В.В. Путина от 14 июля с.г., в заявлении МИД России, в многократных выступлениях на эту тему Министра иностранных дел РФ C.В. Лаврова. Мне добавить к этим оценкам нечего. Все, что я сказал ранее, это мои личные наблюдения и попытка ответить людям, которые добросовестно, в интересах нашей страны, критикуют Венские договоренности, и тем, кто делает это в целях самопиара, такие тоже есть.

А.Хлопков: Сергей Алексеевич, в рамках имплементации Венских договоренностей, одна из задач, решение которой записано за Россией, это перепрофилирование объекта в Фордо. На основе этого уранообогатительного предприятия должен быть создан научно-исследовательский и технологический ядерный центр для решения, в первую очередь, задачи наработки стабильных изотопов, применяемых в ядерной медицине. Какие здесь временные рамки, когда ожидается, что эти работы могут быть выполнена, и, важный аспект, есть ли понимание, каким образом они будут финансироваться?

С.Рябков: Действительно, переоборудование, переделка, перестройка объекта в Фордо является одним из ключевых элементов СВПД и в целом пакета Венских договоренностей. Одна часть центрифужных каскадов в Фордо будет перепрофилирована для производства, под производство стабильных изотопов. Другая часть находящихся там центрифуг будет, употреблю слово, может быть не совсем корректное, но, на мой взгляд, адекватно отражающее реальность, законсервирована. Организацией производства стабильных изотопов мы займемся совместно с иранскими коллегами. Уже проведено несколько российско-иранских раундов на этот счет. Хочу сразу сказать, что этот процесс обсуждается в двустороннем формате. Временной диапазон от начала обсуждений до момента запуска производственного процесса – это несколько лет. Временной диапазон от начала обсуждения до выхода на договоренности о том, что, как, когда, в каком объеме, в какой последовательности будет делаться – это несколько месяцев. Соответствующие двусторонние контакты будут продолжены.

Мы исходим из того, что никакого внешнего финансирования или какой-то особой схемы обеспечения такого решения не потребуется, поскольку все это будет выстраиваться на коммерческой основе, с определенными ценовыми параметрами, и именно в таком ключе мы рассчитываем указанные работы реализовать. Хочу также подчеркнуть, что изначально идея организации в Фордо производства стабильных изотопов для медицинских целей принадлежала Российской Федерации, и мы очень довольны тем, что в конечном счете к этому и пришли. Не буду вдаваться в подробности, какова была переговорная траектория этой идеи, когда она выдвигалась, как обсуждалась, и что происходило на разных отрезках. Но факт остается фактом: в конечном счете мы воплотим то, что предлагалось экспертами ГК «Росатом». Это наиболее комфортный для всех путь, он устраивает участников переговорного процесса с точки зрения решения вопроса об обеспечении уверенности в мирном характере ИЯП. Этот путь, как я понимаю, вполне устраивает иранскую сторону, которая сделала инвестиции в этот объект, и потерять его совсем, наверное, было бы тяжело для Тегерана. В общем, найдена хорошая схема, которая должна всех устроить, и мы внесем свой вклад в ее практическую реализацию.

А.Хлопков: Сергей Алексеевич, СВПД предусматривает вывоз избыточных объемов низкообогащенного урана (НОУ) из Ирана в обмен на природный уран, но в самом документе не прописано куда. Чаще всего, в том числе со ссылкой на неназванных переговорщиков, в средствах массовой информации отмечается, что материал будет вывозиться в Россию. Есть ли здесь решение, и рассматривается ли возможность использования этого материала для создания Банка НОУ МАГАТЭ, который будет размещен на территории Казахстана?

С.Рябков: Да, это второе направление, по которому мы будем в двустороннем формате сотрудничать с Ираном в процессе реализации СВПД. Есть решение, что избыточный, накопленный в Исламской Республике материал в объеме около 8 т, будет вывезен в Россию в обмен на поставки природного урана. Так же, как и в случае с Фордо, мы находимся на стадии двусторонних обсуждений этой темы с ИРИ. Я по понятным причинам не хочу вдаваться в подробности, потому что это то, что называется «прогрессирующей работой», или, как правильно перевести на русский язык, «мы находимся в процессе». Учитывая, что и этот проект должен быть выстроен на устойчивой коммерческой основе, без каких бы то ни было внешних или даже наших внутренних финансовых вливаний, обсуждать сейчас детали публично неправильно. Но есть понимание, договоренность зафиксирована.

Что касается применения иранского материала, то Банк НОУ, упомянутый Вами, который будет создан в Казахстане в соответствии с соглашением с МАГАТЭ, готовым к подписанию, рассматривался нами на разных этапах. Я не могу подтвердить сейчас, что это опция №1, но мы ее не исключаем: здесь многое зависит не только и не столько от нас, сколько от иранских коллег. Не хочу предвосхищать окончательное решение, но задача вывоза излишков низкообогащенного урана в принципе - это тоже беспрецедентный комплекс возможностей и основа для уникальных по своей природе решений. Мы удовлетворены тем, что в практическом плане будем заниматься решением, которое помогает добавить Венским договоренностям устойчивости, обеспечить их результативное и, как мы надеемся, беспроблемное воплощение.

А.Хлопков: Сергей Алексеевич, еще один объект, где предстоит большая работа, и, видимо, самая большая среди всех объектов ИЯП в рамках выполнения Венских договоренностей – это тяжеловодный исследовательский реактор в Араке, на котором должна быть осуществлена глубокая модернизация, в том числе снижена мощность, заменена часть оборудования, которая уже поставлена и смонтирована. СВПД предусматривает, что для реализации соответствующих работ будет создан международный консорциум. Планируется ли участие России в этом консорциуме? Венские договоренности предусматривают, что ОЯТ с исследовательского реактора в Араке будет вывозиться за пределы Ирана в течение всего срока его эксплуатации. Есть ли здесь понимание, куда это топливо будет вывозиться?

С.Рябков: Начну с последнего – точно не в Россию. Согласно действующим нормам, в том числе законодательным, в Российскую Федерацию может ввозиться отработавшее ядерное топливо (ОЯТ) только с реакторов советского и российского производства, проекта, изготовления – того, что принято в профессиональных кругах называть «дизайном», хотя в моем понимании слово «дизайн» имеет несколько другую коннотацию в русском языке. Что касается отходов ядерного производства, то, как Вы знаете, их ввоз в Российскую Федерацию из-за рубежа запрещен. Поэтому мы исходим из того, что когда произойдет реконфигурация тяжеловодного реактора в Араке (а это довольно сложный процесс: согласно СВПД должна произойти конструктивная глубокая доработка этого объекта, включая извлечение установленной уже сейчас в реакторе активной зоны и изменение в том числе его канальной конструкции), производственная сторона этого дела, так же как и проектная, будет действительно отработана международным консорциумом. Состав консорциума пока не определен. Что касается потенциального российского вклада, мы готовы участвовать в такой работе. Однако учитывая, что изначально реактор в Араке, который находится в высокой степени готовности, был не российской конструкции, нам кажется, что ведущая роль в его перестройке во взаимодействии с иранскими коллегами должна принадлежать не России, а другим участникам группы «шести».

А.Хлопков: 11 ноября 2014 г. уполномоченные организации России и Ирана подписали контрактные документы на реализацию проекта строительства второй очереди Бушерской АЭС, второго и третьего энергоблоков станции. Пожалуй, это единственный проект строительства АЭС за рубежом в портфеле российской атомной промышленности, который планируется реализовать полностью на средства заказчика, а не за счет привлечения российского финансирования в виде государственного кредита. Как Вы видите потенциальное влияние Венских договоренностей на перспективы реализации это проекта? Другой вопрос в связи с проектом строительства второй очереди Бушерской АЭС: кто будет производить топливо для новых энергоблоков? Какие здесь есть решения и планы?

С.Рябков: Мы действительно надеемся, что за первым блоком в Бушере последуют другие, и мы не хотели бы останавливаться в нашем двустороннем сотрудничестве с Ираном даже на втором и третьем энергоблоках. Мы думаем, что потенциал этого сотрудничества гораздо шире. Одним из результатов работы нашей переговорной команды над проектом СВПД является создание оптимальных условий для продолжения такого сотрудничества. Любой интересующийся этой темой может, прочитав текст СВПД и приложений к нему, а также Резолюцию Совета Безопасности ООН 2231 от 20 июля с.г., убедиться в том, что все предпосылки для расширения такого сотрудничества, опять–таки, на взаимовыгодной устойчивой экономической основе, есть. Мы приветствуем интерес к этой работе со стороны наших иранских коллег.

Мы также исходим из того, что, как и в случае с первым блоком Бушерской АЭС, поставки топлива на последующие блоки, которые мы надеемся построить в Иране совместно с иранскими коллегами, будут осуществляться из России и в объемах, полностью обеспечивающих потребности новых энергоблоков на протяжении всего жизненного цикла. Мы всегда очень сдержанно относимся к вариантам использования «не родного» топлива в реакторных установках российской разработки. Попытки создания топлива для энергоблоков российских проектов - крайне сложное, трудоемкое и, на мой взгляд, экономически неоправданное дело. Ядерное топливо требует прохождения исключительно сложных процедур сертификации, а его использование в любом случае сопряжено с определенными рисками. Интеграция «чужого» топлива в загрузки, которые в основном содержат сборки российского производства, потенциально может вести к физическим дестабилизирующим эффектам в активной зоне реактора. В этой связи мы хотели бы надеяться, что схема, работающая эффективно и не вызывающая нареканий ни у кого: ни у наших иранских друзей, как я понимаю, ни у наших коллег в ГК «Росатом», применяемая на первом блоке Бушерской АЭС, может и должна быть, на наш взгляд, применена к другим энергопроектам в атомной сфере, которые будут реализовываться в формате двустороннего российско-иранского сотрудничества.

А.Хлопков: Сергей Алексеевич, вопрос о сохраняющемся в отношении ИРИ оружейном эмбарго. Изначально оно вводилось для того, чтобы стимулировать Иран к более конструктивному диалогу в рамках переговоров по ИЯП. Договоренности достигнуты, однако эмбарго сохраняется на пять лет. Правильно ли я понимаю, что иранская сторона не была достаточно настойчива на финальном этапе переговорного процесса, чтобы эмбарго было снято немедленно? Вторая часть этого вопроса - верно ли трактование Венских договоренностей в части оружейного эмбарго, что тот перечень вооружений, который находится в санкционных резолюциях Совета Безопасности ООН, на протяжении пяти лет в Иран поставляться не может, так же, как и экспортироваться из Исламской Республики?

С.Рябков: Строго говоря, это не эмбарго, это новый режим. Эмбарго существовать не будет, а будет существовать разрешительный режим, когда поставки, подпадающие под одну из семи категорий действующего Регистра обычных вооружений ООН, должны будут проходить утверждение в Совете Безопасности ООН. Понятно, что здесь мы имеем очевидный «стоп-кран», и государства, не заинтересованные в развитии Ираном нормального ВТС с зарубежными партнерами, всегда могут на этот «стоп-кран» нажать. Но нажатие на него не бесплатно. Оно, как мы знаем, чревато политическими издержками, требует объяснения, мотивации, т.е. требует прохождения определенных процедур, дебатирования.

По факту, действительно, в течение пяти лет сохраняется разрешительный режим, и это связано с тем, что договоренности, которые приняты в Вене, носят комплексный характер. Не было возможности обеспечить 100%-ое удовлетворение всех ожиданий всех участников этих переговоров. В каждом аспекте итог, конечный вектор – это результат сложения разнонаправленных сил. Более того, каждая тема не может рассматриваться в отрыве от другой, и вся трудность переговоров и их затяжной характер как раз обусловлены тем, что взвесить все это на весах и понять, где правильный баланс, было крайне затруднительно.

Не могу подтвердить то, что Вы сказали, что таков был выбор иранской делегации. Вообще, в такой плоскости ставить вопрос некорректно. Могу сказать лишь то, что все остались немножко не удовлетворены итогом, каждая из сторон переговоров. Но степень удовлетворенности общим результатом намного перевешивает то, что, с точки зрения конкретных задач и интересов, не было выполнено на 100%. Если взять изначальные, базовые, отправные точки, с чего мы начинали этот процесс, и где сошлись, где была найдена вот эта черта, общий знаменатель, достигнут внушительный и очень впечатляющий результат. В вопросе эмбарго также изначально казалось, что компромисс невозможен. Но в переговорном процессе была найдена схема, которая, я думаю, будет работоспособной и, как и во многих других аспектах, ее можно защитить с точки зрения логики подхода.

Мы сейчас начинаем этап реализации Венских договоренностей. В СВПД записано, что он вступит в силу через 90 дней после заключения договоренностей. После этого будут и другие вехи, или «вешки», на пути их воплощения: это касается и последовательности, объема, порядка отмены санкций разного рода, это касается и создания Совместной комиссии, предусмотренной Венскими договоренностями. Спорные вопросы в рамках Совместной комиссии, а они будут, они неизбежны, особенно когда речь идет о настолько сложной материи, как мы рассчитываем, будут отрабатываться коллегиально в формате «Группы шести» и Ирана, в том же духе и ключе сотрудничества, который был свойственен прошедшим переговорам и во многом предопределил их общий успех.

А.Хлопков: Сергей Алексеевич, мой последний вопрос, после которого дадим возможность присутствующим задать свои вопросы: Вы упомянули, что МИД России внимательно отслеживает внутриполитические дискуссии в странах «шестерки» и Иране вокруг достигнутых договоренностей. В этой связи, как Вы оцениваете дебаты в США, где, по моим впечатлениям, градус обсуждения Венских договоренностей куда выше, чем ожидалось? Какова, на Ваш взгляд, вероятность того, что Конгресс может заблокировать достигнутые договоренности, включая возможность преодоления вето Президента США?

С.Рябков: Думаю, что у меня нет оснований согласиться с Вашим тезисом о том, что интенсивность американской дискуссии выше ожиданий. Мы, честно говоря, думали, что вот примерно так оно и будет, как мы сейчас это наблюдаем. Дело в том, что по целому ряду аспектов достигнутые договоренности представляют собой, на мой взгляд, единственно возможную модель урегулирования застарелой проблемы. А застарелость проблемы сама по себе стала причиной формирования в некоторых столицах и некоторых странах набора ложных представлений о том, что здесь возможно, и что нужно.

В 2012 г. Владимир Владимирович Путин выдвинул схему урегулирования кризиса вокруг ИЯП в своей статье, посвященной внешнеполитическом курсу Российской Федерации. Эта схема представляла собой предложение признать весь объем прав Ирана на мирную ядерную деятельность, включая право на обогащение урана, при постановке ИЯП под всеобъемлющий международный контроль. Если эти два условия были бы достигнуты, писал тогда Путин, то возможна полная отмена санкций, применяемых в отношении Ирана. Сейчас, в августе 2015 г., мы без натяжки можем говорить о том, что эта схема лежит в основе СВПД, как и принцип поэтапности и взаимности в движении к окончательному урегулированию кризиса вокруг ИЯП. Никто не делает в рамках СВПД что-то одномоментно и не получает потом взамен чего-то всеобъемлющего. Скажем, решение по отмене санкций, оно последовательно, оно поэтапно.

Принцип поэтапности и взаимности тоже был выдвинут Российской Федерацией, Министром С.В.Лавровым, т.е. концепция и методология урегулирования изначально были предложены российской стороной. Мы не афишируем это, и здесь нет повода для того, чтобы «трубадурить», потому что, по большому счету, в этом нет ничего, что могло бы восприниматься как изобретение. Это квинтэссенция здравого смысла. Но, к сожалению, застарелость проблемы и ее исключительная политизированность во многих столицах внедрили в сознание целого ряда политиков, особенно в США, совершенно другие представления, и отказаться от этих представлений крайне сложно. Я понимаю этих людей, тем более что они считают, наверное, в большей мере отвечающим интересам США, возможно, и некоторых других стран, курс на продолжение жесткого давления на Иран с тем, чтобы выбить уступки в объеме гораздо большем по отношению к тому, который получил отражение в СВПД. Но это путь тупиковый, санкции не дают искомого результата, они бесполезны, наносят ущерб и фундаменту отношений, и его политической надстройке, отравляют атмосферу, а других эффектов от санкций нет.

Кстати, когда была принята Резолюция Совета Безопасности ООН 1929, последняя в серии санкционных резолюций, применявших принудительные меры по смыслу Главы VII Устава ООН к Ирану, мы четко дали понять в закрытом режиме коллегам из США и ЕС, что больше Россия ни одну санкционную резолюцию в отношении Ирана не пропустит. Наверное, понимая серьезность такого рода сигналов, Вашингтон и Брюссель перешли на путь односторонних противоправных санкций, нанося тем самым удар за ударом по устоявшейся системе международных отношений, по международно-правовой доктрине. Но это их осознанный выбор, которому коллеги в США, НАТО и ЕС следуют давно, который стал практически воплощаться еще в 1999 г. с началом агрессии против Югославии. Все меньше сдержек, все меньше желания играть по правилам. Все больше стремления выстраивать мир под себя. Значит, так сложилось. Таковы выводы, которые «мнящие себя победителями в холодной войне» сделали из произошедшего. Это тоже получило полное воплощение в иранской политике США и ЕС. Хорошо, что в конечном итоге удалось в какой-то мере выправить этот перекос «на иранском материале», да простят меня присутствующие здесь коллеги из Посольства ИРИ.

А.Хлопков: Спасибо, Сергей Алексеевич. Коллеги, у вас теперь есть возможность задать вопросы заместителю министра иностранных дел.

С.Ознобищев: Сергей Алексеевич, почему именно сейчас стала возможна сделка? Все стороны стали мудрее? И второй вопрос: как бы Вы распределили слагаемые успеха? Чье участие было решающим?

С.Рябков: Я думаю, что «скучный» и правильный ответ был бы следующим: это результат коллективных усилий, где все стремились найти решение, и никто не был одержим идеей использовать переговоры как камуфляж или средство для достижения каких-то других целей.

Но «нескучный» ответ будет сводиться к тому, что никто не может оспорить ключевую роль США и Ирана в достижении Венских договоренностей. При этом хочу подчеркнуть, что на всех отрезках переговоров, когда они перешли из фазы обмена позиционными утвержденными заготовками и зачитывания друг другу известных вещей к фазе поиска реальных решений, ни на одном из поворотов настоящих, подлинных переговоров не было абсолютно сепаратных решений, решений в тени, за ширмой, без участия других стран.

Да, какие-то решения вырабатывались на двусторонней американо-иранской площадке, но также и на российско-иранской, и российско-американской. Затем такие решения становились предметом обсуждения, а круг вовлеченных в дискуссию по этой теме мог быть сразу расширен до полноформатного («Группа шести» плюс Иран). Решение могло пройти и промежуточные фазы рассмотрения в более узком кругу «наиболее заинтересованных» или «друзей решения», как это принято называть на жаргоне переговорщиков, а уже затем быть вынесено на широкое обсуждение. Роль ЕС, Европейской внешнеполитической службы нельзя переоценить: они координировали эти переговоры, обобщали результаты дискуссий и, по сути дела, писали текст вместе с представителями Ирана. Россия предлагала целую серию решений по конкретным вопросам, которые с трудом поддавались урегулированию. Решение по исследовательскому реактору в Араке в том виде, как оно сейчас известно, тоже было найдено не без российского участия. Резолюция Совета Безопасности ООН 2231, целая серия аспектов СВПД, которая отражена в приложении, касающемся транспарентности, еще один пример участия российской делегации. Я могу перечислять много элементов, где российский вклад может быть отмечен маркером в тексте, но я не буду этим заниматься.

Почему договоренности состоялись именно сейчас? Работа шла «нарастающим итогом» где-то с 2012-2013 гг. Присутствующие представители средств массовой информации не дадут мне соврать, что каждый раз, встречаясь с ними «на полях» раундов, я испытывал возрастающие трудности, пытаясь объяснить, что же происходит в переговорном процессе. Слишком сложный и объемный у нас был материал, очень ответственный с точки зрения принятия решений. Поэтому эта работа заняла время с 2012 по 2015 гг. Не хотелось бы делать никаких привязок к событиям в календаре. Хотя если вспомнить, что с осени мы вступаем в очередной избирательный цикл, избирательную кампанию в США, то хорошо, что переговоры удалось завершить именно сейчас.

С.Бацанов: Сейчас предстоит давать жизнь договоренностям по ИЯП. Как Вам видится этот процесс? Когда я смотрю, какие начинают вырисовываться концепции, в том числе, в контексте дебатов в США, у меня возникают опасения, что, с одной стороны, есть опасность появления новых интерпретаций элементов Венских договоренностей, а, с другой стороны, серии возможных обвинений в адрес Ирана, в том, что он поступает вразрез с положениями СВПД. С какими проблемами, на Ваш взгляд, придется иметь дело при имплементации СВПД?

С.Рябков: В качестве общего наблюдения хотел бы сказать, что степень детализации и прямолинейности (в хорошем смысле этого слова) заключенных договоренностей гораздо выше средних показателей в этом плане в современных международных отношениях. «Конструктивных двусмысленностей», которые всегда в лучших друзьях у дипломата, в СВПД существенно меньше, чем во многих других. Именно поэтому так долго пришлось работать над проектом. Ни иранская сторона, ни «шестерка» в целом, ни члены «шестерки» по-отдельности не могли допустить, чтобы текст, появившись на свет и став достоянием гласности, тут же был бы разобран по кирпичикам и разгромлен его противниками как неточный, размытый, невнятный, поддающийся несовпадающим и противоположным толкованиям. Одна из трудностей, которую испытывают сейчас противники СВПД и противники любых договоренностей с Ираном, сводится к тому, что у них с трудом набирается материал, чтобы атаковать документ и его авторов именно под этим углом.

Вторая сторона этого дела: то, что положено на бумагу, представляет собой набор добровольных обязательств. Как и любое соглашение, это выжимка, квинтэссенция мысли и политической воли, то, к чему страна готова. В нем написано, кто, что и в какой последовательности должен делать: МАГАТЭ должно сертифицировать то, что будет делать Иран; Совместная комиссия будет разбирать возникшие претензии Ирана к «Группе шести» за ее недовыполнение взятых обязательств и наоборот.

Мы, надеюсь, пройдем щекотливый момент одобрения сделки в американском Конгрессе, и голосование «против» не будет настолько массированным, что гипотетическое большинство в Конгрессе США сможет преодолеть гипотетическое же президентское вето на отказ Конгресса поддержать это решение. Это мое личное мнение, я прошу не фиксировать его как позицию и, тем более, как какой-то сигнал. Это просто взгляд со стороны.

Иранские коллеги испытывают сомнение в том, насколько последовательно, ответственно и в полном объеме США и Евросоюз будут выполнять записанное в документах с точки зрения отмены санкций, развития взаимодействия, в том числе - в сфере мирного атома. Но здесь я тоже не ощущаю того, что вопрос ставится в плоскости, как США и Евросоюз прочитают документ. Вопрос как раз в плоскости того, насколько этот документ будет выполняться, т.е. performance, compliance, implementation – совершенно не ambiguity. Для решения потенциальных проблем в этих сферах мы будем заниматься соответствующей работой в рамках Совместной комиссии. Модальности комиссии – это все техника, это все может быть отрегулировано. Думаю, что большая роль в дальнейшем процессе будет за Постоянными представительствами стран-участниц Венских договоренностей в Нью-Йорке. МАГАТЭ будет заниматься своим делом, но «политика» и обсуждение подводных камней перетекут в Нью-Йорк. Я не предвижу ничего, что может завести дело в тупик.

В.Козин: Коль скоро удалось достичь такого мощного решения в Вене, и все, кто понимает его значение – приветствуют, возникает другой логический вопрос из этого же сюжета: ИЯП, но в другом контексте - израильская ядерная программа, ее военная часть. Вполне логично предположить, что следующим шагом в области ОМУ на Ближнем Востоке должен быть отказ Израиля от ядерного оружия, поскольку у него оно есть, а у Ирана не было, и Тегеран согласился его не создавать. На Ваш личный взгляд, каким образом можно решить военную компоненту израильской ядерной программы? «Шестеркой», «восьмеркой», или на международной Конференции по созданию зоны, свободной от оружия массового уничтожения (ЗСОМУ) на Ближнем Востоке, которая пока запланирована на 2016 г.?

С.Рябков: Россия выступала и будет выступать за присоединение Израиля к ДНЯО. Понятно, что это означает в практическом плане. Мы также выступали и будем выступать за ратификацию Государством Израиль Конвенции о запрещении химического оружия. Считаем, что универсализация этих базовых инструментов в сфере контроля над вооружениями и нераспространения должна оставаться одной из главных задач на предстоящий период.

Я не уверен, что у меня с Вами одинаковое понимание относительно созыва в 2016 г. Конференции о создании ЗСОМУ на Ближнем Востоке. К сожалению, одним из итогов прошедшей в апреле-мае текущего года Обзорной конференции по ДНЯО стало исчерпание ранее данного мандата так называемым со-организаторам и координатору конференции (им был финский посол Яакко Лаяява) работать в направлении ее созыва в соответствии с решением, принятым на Обзорной конференции ДНЯО 2010 г. Мы сейчас ищем работоспособные схемы, которые могли бы обеспечить дальнейшее движение в этом направлении, но ситуация изменилась с точки зрения базы, на которой мы работали. В этом смысле заключение СВПД — это важнейший импульс, и соглашение должно дать мощный стимулирующий эффект. Мы рассчитываем, что из происходящего будут сделаны выводы, и в Израиле тоже, и в обозримое время мы увидим материальное движение в указанных мной направлениях. Возможным форматом я считаю Конференцию о создании зоны, свободной от ядерного оружия, а также других видов оружия массового уничтожения и средств их доставки, как это было сформулировано еще в 1995 г. в Резолюции по Ближнему Востоку, принятой на Конференции по рассмотрению действия и продлению ДНЯО. Этот формат оптимальный, тем более, что в последние месяцы мы имели начальные зондирующие неформальные контакты по этой теме, в том числе с участием израильских представителей.

В.Дворкин: Как Вам видится судьба Дополнительного протокола МАГАТЭ? Допустят ли инспекторов МАГАТЭ в Парчин? И скажите, на протяжении всех лет переговоров, поднимался ли вопрос об ограничении ракетной программы Ирана?

С.Рябков: У нас нет сомнений, что в ближайшее время иранской стороной начнется временное применение Дополнительного протокола к соглашению о гарантиях с МАГАТЭ, так же, как и так называемого Модифицированного кода 3.1. Это документ, принятый по линии МАГАТЭ, который предполагает заблаговременное информирование Агентства о планах развития ядерной программы, конкретных объектах, которые будут строиться или реконфигурироваться. С этой точки зрения мы получаем расширение взаимодействия с Ираном в сфере транспарентности и доступа. С учетом разделения властей в Исламской Республике, прерогатив Меджлиса, хотелось бы надеяться на то, что Дополнительный протокол в Иране будет ратифицирован. Но это будет зависеть от того, как пойдет реализация Венских договоренностей. Общее понимание о движении Ирана в этом направлении достигнуто.

Что касается доступа на объект в Парчине, то тема звучала в рамках переговорного процесса. В контексте реализации мер транспарентности и особых решений, достигнутых в сфере доступа инспекторов МАГАТЭ на объекты в Иране, мы эту тему, думаю, закроем. МАГАТЭ и Иран собираются полностью отрегулировать и закрыть вопросы по предполагаемым военным исследованиям до конца текущего года.

Тема ограничения ракетной программы также звучала, но в СВПД не получила отражения, кроме аспекта эмбарго. Будет действовать тот же ограничительный режим, что и по оружейному эмбарго, только на протяжении 8 лет. В обоих случаях и по ракетам, и по оружейному эмбарго еще есть отсылка к появлению расширенного заключения МАГАТЭ об отсутствии в Иране незаявленного материала или незаявленной деятельности, whatever comes first. Т.е. ограничения на поставки обычных вооружений будут сняты либо после истечения 5-летнего периода, либо после принятия МАГАТЭ расширенного заключения, если это произойдет раньше. В отношении поставок ракетных технологий действует тот же принцип с поправкой на то, что речь идет о 8-летнем периоде. Других преломлений темы ракетной программы Ирана в контексте переговоров не было.

Н.Макрафухар:  Вчера государственный секретарь США Джон Кэрри выразил министру иностранных дел РФ г-ну Лаврову озабоченность в связи с июльским визитом в Россию иранского бригадного генерала Касема Солеймани, в отношении которого Советом Безопасности ООН введен запрет на заграничные поездки. В чем для России была необходимость принять иранского генерала именно сейчас? Какова Ваша реакция на критику сторонников мнения о том, что поэтапное снятие санкций не дает результатов?

С.Рябков: Я не вижу никакой связи между этой историей и реализацией СВПД. Подчеркиваю, никакой связи. Мы, как и ранее, полностью и всецело привержены идее поэтапной реализации СВПД в соответствии с буквой и духом этого документа, и выполнению взятых на себя обязательств в рамках совместных работ с Ираном, в частности, в части перепрофилирования уранообогатительного объекта в Фордо и вывоза излишков НОУ в Россию. Бригадный генерал Солеймани и его предполагаемый визит в Россию — это то, что мы не можем подтвердить. У меня нет какой-либо информации на этот счет. Полагаю, что нет никаких оснований для заявлений, что он посещал Россию на прошлой неделе, когда этот вопрос был впервые вброшен в американское медийное пространство и впоследствии подхвачен газетой Wall Street Journal и другими СМИ.

В тоже время, обращу Ваше внимание, что Администрация США в прошлом году передала четырех лиц из тюрьмы на базе Гуантанамо одной из стран Ближнего Востока. Эти лица находились в санкционных списках, которые были одобрены Советом Безопасности ООН. Четыре лица были переданы без каких-либо объяснений и консультаций. У нас есть их фамилии, мы можем передать их New York Times, если Вы сочтете это необходимым. Таким образом, действительно существует проблема в плане полного и всеобъемлющего исполнения резолюций Совета Безопасности ООН. По генералу Сулеймани повторю - у меня нет никакой информации о том, что он посещал Россию.

Э.Рот: Если Конгресс США примет резолюцию о неодобрении сделки с Ираном, то какова будет реакция России? В частности, как это может повлиять на позицию России в отношении обогащения урана на территории Ирана и в отношении поставок вооружений в Иран?

С.Рябков: Я искренне надеюсь, что Венские договоренности будут одобрены Конгрессом, а если этого не произойдет, то голосование против будет иметь преодолимые для Администрации США масштабы. В противном случае мы столкнемся с ситуацией, когда будет действовать СВПД, будет действовать Резолюция СБ ООН 2231 и единственный результат решения американского Конгресса будет заключаться в том, что США не будут действовать в соответствии с этими документами. Мы надеемся, что такой гипотетический сценарий все-таки не будет реализован на практике и исходим из того, что СВПД поддается защите. Те, кто хочет найти хоть какие-то способы подорвать конструкцию Венских договоренностей, могут использовать только политические аргументы. У них отсутствуют какие-либо аргументы для критики принятых документов по существу. Мы сегодня не планируем каких-либо действий на случай реализации негативного сценария в Конгрессе США. Мы, как и другие участники «Группы шести», надеемся, что очевидные аргументы в пользу поддержки СВПД будут превалировать.

В.Мизин: Каково потенциальное влияние Венских договоренностей на процесс контроля над вооружениями в условиях, когда в целом успешно идет имплементация нового Договора по СНВ (ДСНВ) и Договора по ракетам средней и меньшей дальности (РСМД), несмотря на некоторые сложности с интерпретацией выполнения отдельных положений последнего? Удалось ли наладить какое-то понимание по этому вопросу в двустороннем формате с США в контексте переговоров по ИЯП? Или все-таки будет новая пауза, и мы будем ждать итогов выборов нового президента США в ноябре 2016 г.?

С.Рябков: Я думаю, что мы будем ждать не итогов выборов президента США, а момента понимания, признания в США того, что вопросы ядерного разоружения, сокращений в этой сфере не могут и не должны рассматриваться в отрыве от целого комплекса других факторов, влияющих на стратегическую стабильность. Этих факторов не просто меньше не становится, их становится все больше и больше. В этих условиях, я, честно говоря, не вижу оснований в практической плоскости ставить вопрос о продолжении диалога с США по контролю над ядерными вооружениями и дальнейшим сокращениям. Мы имеем множащиеся проблемы, связанные с развертыванием ПРО, «мгновенный глобальный удар», перспективы выведения ударных вооружений в космос, усиление военной активности разного рода, в том числе тренировочной, а также активности в плане расширения базирования в непосредственной близости от российских границ, и так далее, и так далее. Поэтому здесь в меньшей степени вопрос в том, кто станет следующим президентом США, и как это скажется, скажем так, на атмосфере наших отношений, а в большей степени вопрос содержательный: произойдет ли до смены Администрации в США или после смены Администрации корректировка американских взглядов на взаимосвязь этих процессов и их влияние на стратегическую стабильность. У меня большие сомнения, что такая корректировка возможна.

В ходе переговоров по иранской ядерной программе эти аспекты не затрагивались, и не было такого намерения ни с американской, ни с нашей стороны. Я думаю, это нормально. Нам хватало работы и без этого. Но Вы правы в том, что ДСНВ выполняется обеими сторонами в полном объеме. Я бы даже употребил слово «безупречно». Это касается инспекций, договоренностей по показам, обязательств по количественным ограничениям, разумеется. Все это идет в плюс, является важным стабилизирующим фактором, имеет общий оздоровляющий эффект, и мы надеемся, что так это и будет продолжено дальше. В рамках ДСНВ мы имеем работоспособный, эффективный инструмент обсуждения возникающих практических вопросов в виде Двусторонней консультативной комиссии (ДКК), осенью состоится ее очередное заседание.

А.Дьяков: Мой вопрос немножко в сторону – он не будет касаться Ирана. Могли бы Вы пояснить отношение России к следующему Саммиту по физической ядерной безопасности, который планируется на конец марта – начало апреля в Вашингтоне?

С.Рябков: Я не хотел бы, честно говоря, чтобы мы перешли в режим разговора по темам важным, но не относящимся к договоренностям по ИЯП, но тем не менее, на Ваш вопрос отвечу. Мы прошли определенный путь, участвуя в подготовке и проведении предыдущих саммитов такого рода. Участвуя, как я берусь утверждать, весьма ответственно и эффективно в реализации вырабатывавшихся и принимавшихся там решений. Уже в Сеуле на втором Саммите по физической ядерной безопасности мы начали понимать, что повестка дня иссякает. То, что вырабатывалось и принималось на первом саммите в Вашингтоне в 2010 г. – это действительно было крупно, значимо и заполняло определенную нишу. Дальше это пошло по пути истончения материи и выхолащивания сути, но не только. Это пошло по пути появления в орбите всякого рода экзотических идей, далеко уводящих нас в сторону от того, что, на наш взгляд, необходимо делать в сфере физической ядерной безопасности. Когда мы вышли на этап третьего саммита в Гааге, эти тенденции только усилились. С учетом такого «тренда» было принято решение о неучастии России в подготовительных мероприятиях к следующему саммиту и в самом саммите 2016 г. в Вашингтоне.

Хочу подчеркнуть, что это решение принималось исключительно исходя из соображений, которые я сейчас постарался описать. Это решение никак не соотносится и не имеет никакой привязки, не имеет никакого контекста, который мог бы быть продиктован нашими осложнениями в отношениях с США, или же развитием ситуации вокруг юго-востока Украины, или же развитием ситуации вокруг возвращения Крыма в состав Российской Федерации. Никакого «политического» аспекта в этом нет. Это просто результат анализа и понимания того, что все, что можно было выработать в формате подобных саммитов, выработано. Дальше нужно работать там, где традиционно такая работа велась, а именно - в рамках профильных конвенций и по линии МАГАТЭ, чем мы и рассчитываем заниматься в дальнейшем.

А.Жебин: Сейчас специалисты спорят, применима ли схема урегулирования кризиса вокруг ИЯП к ситуации на Корейком полуострове. Вы сказали, что концепция и даже методология СВПД во многом была основана на статье президента Путина 2012 г. Как Вы считаете, эта же концепция и методология может быть применена к корейской ситуации? В первую очередь, я имею в виду признание права КНДР на использование атомной энергии в мирных целях и запуски космических аппаратов в интересах народного хозяйства при условии отказа Пхеньяна от запуска межконтинентальных баллистических ракет и военной составляющей ядерной программы.

С.Рябков: Я бы поостерегся проводить параллели между вопросами ИЯП и ядерной программы Корейского полуострова (ЯПКП) в силу того, что исходные параметры и отправные точки радикальным образом различаются, и прочтение этой ситуации в Пхеньяне, как я понимаю, кардинальным образом не совпадает с тем, как ситуация воспринималась и воспринимается в Тегеране. Есть, разумеется, определенные идеи, приемы и есть опыт работы по тематике ЯПКП, но я не берусь судить, насколько «поэтапность и взаимность», уже приклеившиеся к обсуждению иранской темы, переложимы на корейскую почву. Но из того, что Вы сказали, вытекает простая вещь – необходимость возвращения КНДР в ДНЯО. Как к этому прийти, и что для этого требуется – над этим предстоит работать.

Не считаю, что прямые параллели между ЯПКП и ИЯП возможны. Здесь нужно искать другие подходы. В целом, ситуация в Северо-Восточной Азии требует коллективных решений. Россия предлагала некоторые идеи о том, как можно укреплять доверие, как двигаться по пути формирования хотя бы начальных, первичных многосторонних форматов в сфере безопасности в регионе. Я говорю о сугубо российских предложениях. Это не то же самое, не идентично «шестерочному» формату, который работал раньше, потом несколько застопорился.

В.Аверков: По данным СМИ и согласно комментариям экспертов, в переговорах с Ираном обсуждалась схема по созданию государственного российского трейдера, который будет получать иранскую нефть, а в обратную сторону, в Иран, проследуют российские товары. Также через эту схему финансировались бы российские промышленные проекты в Иране. Насколько эта схема рабочая и насколько она удовлетворяет российский бизнес после введения санкций в отношении России и поэтапного снятия санкций с Ирана в обозримом будущем? Это первый вопрос. Второй – есть ли перспективы поставок зенитно-ракетных систем С-300 в Иран, и могут ли в них принять участие третьи страны?

С.Рябков: В отношении С-300: решение, которое означает возможность поставки систем такого рода в Иран, Президентом Российской Федерации принято. Сейчас отрабатывается техника этого вопроса. Я думаю, что это сугубо двусторонний сюжет и никакого участия третьих стран в этой сфере не предусматривается и не требуется.

Что касается схемы «нефть в обмен на товары», то санкции пока с Ирана не сняты. Я имею в виду не только односторонние санкции США и ЕС. Эти санкции, на наш взгляд, не должны и не могут иметь никакого отношения к законному экономическому сотрудничеству, в том числе и в форме подобных квази-бартерных или не полностью бартерных, но таких товарообменных сделок, о которых мы ведем речь. Поэтому мы заинтересованы в том, чтобы эта работа продолжалась, и мы настроены ее продолжать. Как ситуация после приостановки и последующей полной отмены санкций в отношении Ирана может сказаться на подобных товарообменах, это вопрос к специалистам. У нас есть Межправительственная российско-иранская комиссия, есть ведомства экономического блока, бизнес-операторы, банковские структуры, нефтетрейдеры. Я думаю, они, понимая динамику процесса, своевременно займутся адаптацией этой схемы к новой реальности, причем таким образом, чтобы интересы развития двусторонних отношений не просто не пострадали, а были реализованы в более полном объеме.

А.Хлопков: Сергей Алексеевич, два последних вопроса. На правах ведущего задам их сам. Первое: президент Обама в пражской речи упоминал, что в случае разрешения кризиса вокруг иранской ядерной программы, США готовы пересмотреть свои планы в области ПРО в Европе. Американские высокопоставленные специалисты неоднократно более развернуто интерпретировали заявление Обамы. Министр иностранных дел России С.В. Лавров не так давно напомнил американской стороне о заявлении Президента США. В этой связи, есть ли какие-то позитивные сигналы на этот счет из Вашингтона или пока все ответы сводятся к новой интерпретации того, что заявил Президент Обама в Праге?

Второй вопрос: с учетом того, что Китай и США не ратифицировали Договор о всеобъемлющем запрещении ядерных испытаний (ДВЗЯИ), очевидно, что вопрос ратификации Договора Тегераном в рамках переговоров «Группы шести» с Ираном не ставился. Однако существуют регулярные двусторонние российско-иранские встречи, в том числе с Вашим активным участием. Ставит ли Россия перед Ираном вопрос ратификации ДВЗЯИ? Либо как первый шаг на пути полного присоединения к Договору — возможность подключения к Международной системе мониторинга (МСМ) тех станций мониторинга на территории Ирана, которые уже созданы? Как известно, иранский сегмент МСМ предусматривает размещение на территории страны пяти станций мониторинга, три из которых были смонтированы и ранее непродолжительное время даже подключены к МСМ.

С.Рябков: Мы отметили то, что представители Администрации США в последние дни усиленно подчеркивают более широкий характер сигнала, как они говорят, направленного президентом Обамой в 2009 г. в Праге, т.е. отсутствие увязки планов, на тот момент только сформированных, по фазированному адаптивному подходу к созданию европейского сегмента системы ПРО исключительно с ядерной программой Ирана. Подчеркивается, что президент Обама говорил также и о ракетной программе Ирана, т.е. проблеме, которая, как понимают в Вашингтоне, не урегулирована. Я хочу подчеркнуть, что для нас немыслима ситуация, когда кто-либо может себе представить в условиях конфликта такого уровня и полного дезорганизующего сценария с точки зрения нынешних международных отношений применение баллистических ракет средней дальности в обычном оснащении по целям в Европе. Это могут сделать, наверное, только террористы, экстремисты-индивидуалы, отморозки, которые по определению не в состоянии завладеть таким оружием и не могут им управлять. Военные специалисты могут меня поправить, но я лично исключаю такого рода гипотезы и такого рода сценарии. Из этого я делаю вывод, что Администрация США искусственно подтягивает аргументационную базу под принятое по другим мотивам решение продолжать и наращивать темпы создания ЕвроПРО. Мы всегда говорили, что на продвинутых стадиях этот проект будет давать определенный не обнуляющий, но девальвирующий эффект в отношении российских стратегических ядерных сил. После урегулирования ситуации вокруг ИЯП с аргументами у Администрации США стало еще труднее, и мы будем и далее обращать на это внимание.

Что касается ДВЗЯИ: по большому счету, стран, которые до сих пор не подписали или не ратифицировали ДВЗЯИ, осталось не так много. Восемь из так называемого «Списка 44». Мы считаем, что очень многие в этой группе, как и среди тех стран, кто не входит в нее и тоже до сих пор не ратифицировал договор, внимательно следят за тем, как этот процесс развивается в Вашингтоне и насколько реальны шансы прохождения этого договора через американский Сенат. Хотелось бы пожелать Администрации Обамы результативной работы, успехов в этом направлении. Мы думаем, что шансы не потеряны, если заниматься этим постоянно и целенаправленно. Наверное, все-таки правы иранцы, когда говорят о том, что они не первые в ряду среди тех, кто до сих пор договор не ратифицировал.

А вот подключение Тегеранской сейсмической станции МСМ к сети и к серверам Временного технического секретариата Подготовительной комиссии Организации по Договору о всеобъемлющем запрещении ядерных испытаний (ПК ОДВЗЯИ) в Вене, наверное, было бы неплохим, значимым шагом, который будет замечен, увиден и тоже пойдет в копилку очень существенных мер доверия, на которые иранские коллеги и руководство Исламской Республики пошли в контексте заключения Венских договоренностей. Хотя я подчеркиваю, что этот вопрос - вне рамок договоренностей, он не относится к тому, что обсуждалось в Вене. Это просто «разговор на тему» что происходит вокруг ДВЗЯИ, что каждая из стран, до сих пор не ратифицировавшая этот документ, могла бы сделать и какой эффект это имело бы в широком контексте, с точки зрения все той же универсализации апробированных международно-правовых документов со своими процедурами, с инструментарием, добавляющих устойчивости в нынешнюю шаткую систему международной безопасности. 

Источник: Официальная страница Министерства иностранных дел России в Facebook