Падение Берлинской стены неизбежно породило радужные ожидания, которым, однако, не было суждено сбыться. Как дипломата меня разочаровывало то, что тогдашнее руководство страны не смогло сыграть на упреждение и не заявило о выводе войск из Восточной Европы хотя бы на год раньше, когда уже было очевидным, что уходить придется. Такая готовность с нашей стороны позволила бы разыграть выход из «холодной войны» как дипломатическую партию, обычную для любого окончания войны или конфронтации. Мы имели бы обязывающее формальное урегулирование, которого нет до сих пор, отчего и лихорадит европейскую политику и весь комплекс наших отношений с Западом. Не хватило опыта и воображения. Последнее – худший порок для любого политика. Конечно, кардинальное значение имел последовавший распад Советского Союза, но обязательства Запада по указанному урегулированию остались бы. Тогдашний опыт показывает, что дилетантизм и маниловщина, непонимание самой природы международных отношений всегда приводят в дипломатии (да и было ли это тогда дипломатией?) к катастрофе. Верно и то, что невозможно абстрагироваться от внутреннего состояния страны, которое служит конечным внешнеполитическим ресурсом.
1. Падение Берлинской стены неизбежно породило радужные ожидания, которым, однако, не было суждено сбыться. Как дипломата меня разочаровывало то, что тогдашнее руководство страны не смогло сыграть на упреждение и не заявило о выводе войск из Восточной Европы хотя бы на год раньше, когда уже было очевидным, что уходить придется. Такая готовность с нашей стороны позволила бы разыграть выход из «холодной войны» как дипломатическую партию, обычную для любого окончания войны или конфронтации. Мы имели бы обязывающее формальное урегулирование, которого нет до сих пор, отчего и лихорадит европейскую политику и весь комплекс наших отношений с Западом. Не хватило опыта и воображения. Последнее – худший порок для любого политика. Конечно, кардинальное значение имел последовавший распад Советского Союза, но обязательства Запада по указанному урегулированию остались бы. Тогдашний опыт показывает, что дилетантизм и маниловщина, непонимание самой природы международных отношений всегда приводят в дипломатии (да и было ли это тогда дипломатией?) к катастрофе. Верно и то, что невозможно абстрагироваться от внутреннего состояния страны, которое служит конечным внешнеполитическим ресурсом.
2. Часто цитируют, а теперь и применительно к окончанию «холодной войны», максиму Черчилля: «В победе – великодушие!».
Ясно, что ни о каком великодушии по отношению к России не могло быть и речи. Сама западная политическая/стратегическая культура завязана на силу и контроль – этими категориями пропитана вся послевоенная внешнеполитическая философия Америки, за которой и было решающее слово. С Россией обошлись как с побежденной страной, как в свое время с Германией, причем на контрасте с тем, как союзники поступили с побежденной Францией в 1815 г. на Венском конгрессе, когда музыку заказывала Россия, оказавшаяся в состоянии провести различие между Наполеоном и исторической Францией.
Доктрина Вулфовица, призванная законсервировать «однополярный момент»; пресловутый «конец истории»; идея, что теперь доминирование Запада будет распространяться на весь остальной мир автоматически – все это говорит о различии на уровне культур вообще, если оставить в стороне вопросы интеллектуальной и нравственной (не будем забывать, что у европейского гуманизма есть оборотная сторона, которую Ф. Достоевский называл «человекобожеством») состоятельности элит. Именно элит, а не простых американцев, которым свойственен глубокий провинциализм (parochialism), а значит, изоляционизм более органичен для Америки, чем интервенционизм.
Естественно, что и Москве пришлось играть по правилам силовой политики, которые установили без нее. Теперь Западу предстоит «переварить» результаты выигранной нами заочной высокотехнологичной гонки вооружений – как обычных, так и стратегических, что, понятно, осложняет дело, но по крайней мере проясняет ситуацию и дает надежду на то, что скоро договоримся. Сколько еще можно ждать «российской агрессии»? – вот что действительно противоречит западной культуре рационализма!
3. Не склонен думать, что геополитика обязательно связана с борьбой за сферы влияния, которая остается чуть ли не постоянной величиной человеческого общежития. Примеры войн с Наполеоном и двух мировых войн показывают, что геополитические императивы по-своему нравственны: Россия в своих различных инкарнациях была на стороне свободы и тех, кто противостоял державам, стремившимся к доминированию на нашем континенте. Западная культура, замечу, как в англосаксонском, так и германском вариантах, завязана на Реформацию, протестантское мироощущение, выдающее доход с капитала за Божью благодать и претендующее сверх того на исключительность/избранность. По большому счету, можно говорить о преодолении Нового Завета и возвращении к Ветхому. Поэтому уместны категории фатальности, введенные в политический анализ Ж. Бодрийяром (в его «Фатальных стратегиях» 1983 г.).
Конечно, были и ошибки политиков: ведь раздавались же голоса мудрых людей в США в пользу роспуска НАТО и ухода из Европы, чтобы заняться собственными делами (что, понятно, всегда сложнее и менее привлекательно, чем заниматься чужими). Должно было пройти 30 лет, чтобы этим занялся Трамп! Те же немцы, наконец, могли поставить условием своего продолжающегося после повторного объединения Германии членства в НАТО то, что в Альянс будет приглашена Россия. Тогда все было бы по-другому, и мы не имели бы дело с институтами и их политикой, скопом перенесенными из прошлого в настоящее (кстати, отсюда вопрос о том, обрели ли мы это настоящее, чтобы можно было говорить о будущем).
Было бы слишком упрощенной трактовкой все списывать на то, что «в истории орудуют двоечники», хотя верно и то, что, как правило, «не ведают, что творят». Неслучайно Дж. Кеннан назвал расширение НАТО «наиболее роковой ошибкой» Запада. Поэтому можно утверждать, что поведение Запада было предопределено 500 лет назад или даже в 1054 г., когда раскололась Вселенская церковь, обозначив различные судьбы христианства в обеих частях Европы, которые определялись различием душевных складов западного и восточного человека (кстати, об этом писал еще Ф. Тютчев, а категорию «задушевности» мы находим у О. Шпенглера в его «Закате Западного мира»). Достаточно посмотреть на АСЕАН, чтобы убедиться в том, что вся проблема коренится в культуре: там мир и согласие, и с Китаем договорятся, если им не мешать.
Чтобы спуститься с философских высот на грешную землю прикладной политики, приведу мнение ведущего политобозревателя Financial Times Г. Ракмана (Gideon Rachman), высказанное им 29 октября 2019 г. в связи с Брекcитом: «Урок состоит в том, что страны, которые на протяжении столетий были ведущими европейскими державами, вряд ли просто так сойдут со сцены. Их интересы необходимо учитывать. Если этого сделать нельзя, то им придется противостоять.
В любом случае, европейская конструкция, из которой исключены Британия и Россия, вряд ли может быть устойчивой и безопасной». Но опять же, чтобы признать очевидное, подсказанное историей, англичане должны были столкнуться с перспективой собственного геополитического одиночества (по крайней мере, в Европе).
Впервые опубликовано в журнале «Мир перемен».
