Сочувствую своим коллегам, которым каждую неделю, а то и чаще приходится писать о литературе и искусстве. Понимаю, как это сложно в нынешнее время, взрывающееся человеческим горем - в Европе, на Ближнем Востоке, в Африке, Америке, Австралии. Горем от гибели в военных столкновениях, где героизм становится повседневной необходимостью. Горем от разрывов ракет и беспилотников-камикадзе, от смертей в техногенных катастрофах, от отчаяния перед разбушевавшейся стихией. В такие периоды истории, как кажется, куда важнее писать не о культуре, а о суровой реальности, которая сама себе драматург. Она предлагает такие сюжеты, к которым не дерзнет подступиться ни один даже самый отважный писатель.
Мое сочувствие не лукаво. Хотя, переживая приступ отчаяния от тщетных поисков смыслов, всякий раз вспоминаю слова бабушки, которая в ответ на мои жалобы говорила: "Нечего страдать, ведь не в шахте работаешь..." Про шахту - это воспоминание об отце, который в раннем отрочестве беспризорником оказался в Донбассе и от нужды пошел в забой. Сочувствие мое к коллегам вызвано не только стремлением оправдать самого себя. Впрочем, и этим тоже. Потому, что желание заменить перо на штык естественно для текущего момента. Иногда даже не в переносном, а в прямом смысле. "Есть упоение в бою..." Действие возвращает определенность, искореняет разъедающую рефлексию. Увы, в реальности простых решений не бывает. Бытие сложнее наших представлений о нем.
Сочувствую своим коллегам, которым каждую неделю, а то и чаще приходится писать о литературе и искусстве. Понимаю, как это сложно в нынешнее время, взрывающееся человеческим горем - в Европе, на Ближнем Востоке, в Африке, Америке, Австралии. Горем от гибели в военных столкновениях, где героизм становится повседневной необходимостью. Горем от разрывов ракет и беспилотников-камикадзе, от смертей в техногенных катастрофах, от отчаяния перед разбушевавшейся стихией. В такие периоды истории, как кажется, куда важнее писать не о культуре, а о суровой реальности, которая сама себе драматург. Она предлагает такие сюжеты, к которым не дерзнет подступиться ни один даже самый отважный писатель.
Мое сочувствие не лукаво. Хотя, переживая приступ отчаяния от тщетных поисков смыслов, всякий раз вспоминаю слова бабушки, которая в ответ на мои жалобы говорила: "Нечего страдать, ведь не в шахте работаешь..." Про шахту - это воспоминание об отце, который в раннем отрочестве беспризорником оказался в Донбассе и от нужды пошел в забой. Сочувствие мое к коллегам вызвано не только стремлением оправдать самого себя. Впрочем, и этим тоже. Потому, что желание заменить перо на штык естественно для текущего момента. Иногда даже не в переносном, а в прямом смысле. "Есть упоение в бою..." Действие возвращает определенность, искореняет разъедающую рефлексию. Увы, в реальности простых решений не бывает. Бытие сложнее наших представлений о нем.
"Новая нормальность", которая вытеснила привычное, казавшееся неотменяемым, течение времени, для деятелей искусства оказалась эпохой новых вызовов. Даже для тех, кто, не задумываясь, честно отвечает на вопрос: "С кем вы, мастера культуры?" Для тех, кто навсегда связал свою судьбу с Россией и не собирается расставаться со своим Отечеством. Для подавляющего большинства российских художников ответ на этот вопрос известен.
Салтыков-Щедрин и Гоголь были не меньшими патриотами России, чем Аксаков или Тютчев.
Но есть проблема, которая априори не имеет единственного творческого решения. Как отразить вызовы и тревоги современности? И достаточно ли здесь пера, приравненного к штыку? В ситуации, когда в информационном пространстве новости с полей сражений сопрягаются с информацией о полях, готовых под новую посевную, где война и мир не разнесены во времени, а существуют в одном пространстве, слитые воедино. Где выступления на Донбассе, перед участниками СВО, чередуются с концертами в лучших московских или петербургских залах, а художественная фотография демонстрирует события солдатской жизни и светских музейных вернисажей. Именно поэтому всякий раз задумываешься, в какую дверь стоит входить, а от какой бежать без оглядки. И иногда кажется, что ошибки не избежать, - прежний опыт может сослужить дурную службу.
Не раз и не два писал о том, что заниматься искусством в пору, когда невыдуманная трагедия бытия, как правило, превосходит любую сочиненную историю, необычайно сложно. Но повторять это необходимо. И не только потому, что логика тревожного времени с неизбежной естественностью сузила коридор возможного высказывания. Отзвук военных действий неотвратимо вторгается в любое произведение о современной жизни, даже если его авторы придумывают смешные истории о безмятежных людях. Хотя бы потому, что они созданы в контексте, когда сводки о СВО важнее, чем цены на товары первой необходимости. Но и в произведениях о героизме российских солдат и офицеров присутствует понимание того, что зрителями, читателями, слушателями будут не только жители новых российских регионов, для которых война длится уже десятилетие.
Заниматься искусством в пору трагедии бытия необычайно сложно.
Фильмы о СВО смотрят и в тех краях, где стараются поддерживать видимость вполне мирного, хотя бы на первый взгляд, бытия. При этом выбор тематики для новых произведений не гарантирует их качества - в конечном счете все решает талант и профессионализм создателей. Если им удается всерьез уловить нерв времени, его проблемы, то появляется шанс на то, что новое сочинение будет принято публикой. А. П. Чехов неслучайно говорил о том, что даже пепельница под пристальным взглядом настоящего литератора может стать предметом увлекательной и глубокой прозы. Сегодня подобное заявление может вызвать публицистический скандал. Но любовь к "отеческим гробам" совсем не то, что публичная демонстрация своей любви Отечеству. Когда любят не Россию, а свою любовь к ней. Мериться патриотизмом по-детски наивное занятие, которое нередко ведет к трагическому концу.
Не настолько наивен, чтобы обращаться к деятелям культуры с заклинанием из любимого мультика: "Ребята, давайте жить дружно!" Не хочу прикидываться котом Леопольдом, да и голоса талантливейшего Александра Калягина у меня нет. Но напомнить о том, что стоит жить, уважая творческие взгляды друг друга, все-таки нелишне. Гоголь и Салтыков-Щедрин были не меньшими патриотами России, чем Аксаков или Тютчев. А Анна Ахматова в своей любви к родине не уступает Маргарите Алигер.
Отношения искусства и общества далеко не прямолинейны. Влияние художественных произведений на публику не исчерпывается дидактическими увещеваниями. Не надо возлагать на искусство тех надежд, которые оно по природе своей не сможет оправдать. Что вовсе не означает, что оно бесполезно. Но смысл его не сводится к прямой полезности. "Искусство любят люди, которым не удалась жизнь" - эта мысль В. О. Ключевского всегда вызывала во мне внутреннее сопротивление. Пока не понял ее скрытой глубины - есть ли люди, которые могут с уверенностью сказать, что жизнь им удалась вполне. И небогатые посетители кинотеатров, и владельцы закрытых от посторонних глаз частных коллекций, владеющие миллиардами, стараются восполнить недостаточность собственного жизненного опыта. Иллюзорно пережить то, чего они не переживали в реальности. Они хотят расширить свое бытие, прикоснуться к чему-то находящемуся за пределами их повседневности.
Делает ли это нас лучше? Будем надеяться.
Источник: Российская газета
